Глава 5. О ЦЕННОСТИ ИСТОРИИ 3 страница

Таким образом, рабства и неравенства в античных полисах было не меньше, чем в древневосточных государствах. Более того, эти негативные начала общественной жизни были доведены до предела, и значительная часть населения фактически была лишь фоном социально-политической жизни. А фон часто просто не принимается во внимание. Разумеется, античная политико-правовая культура содержит в себе бесценный исторический опыт, но он непосредственно связан и с социально-экономическими условиями существования полиса. Не менее поучителен сам факт неизбежного кризиса, например, Афинской демократии, который доказывает универсальную истину: не возможно быть действительно свободным, порабощая других.

Процветание метрополии всегда основывается на активной экспансии, а утрата этого пространства экспансии приводит к кризису этого типа цивилизаций. Вот что пишут историки о причинах кризиса свободного афинского государства: «Количество рабов, незначительное к 404 г. до н.э., стало стремительно увеличиваться, и лишь битва при Херонее в 338 году до н.э., означающая конец греческой свободы, вызвала новое резкое сокращение использования рабского труда»[687]. Примечательно, что возвышение новых центров античной цивилизации на Аппенинах сопровождалось «расцветом» в этом регионе рабства.

На кануне гибели в 476 г. Западной римской империи Западная Европа утратила статус активного геополитического субъекта внешней экономической и политической экспансии. Это и предопределило наступление эпохи Средневековья, когда на несколько веков Западная Европа стала мировой провинцией. Выход Европы из состояния «спячки» и приобретение ею статуса наиболее активного и, в конце концов, центрального субъекта мировой политики непосредственно связано с внешними факторами. Развитие рынка, промышленности и возникновение капитализма можно трактовать как следствия влияния этих внешних факторов.

В научной и учебной литературе общепринятым является тезис о возникновении буржуазного типа государства в результате революционного свержения абсолютизма как завершающего этапа развития феодальной государственности. Но определение конкретных событий и дат смены одной исторической эпохи другой всегда носит условный характер. Вполне правомерно трактовать абсолютизм как первый и необходимый этап становления буржуазного типа общества и государства. Именно в этот период из верхушки третьего сословия формируется новый класс, буржуазия, устраняется феодальная раздробленность, устанавливаются в рамках зарождающихся национальных государств единые экономическая, финансовая, административная системы. Несомненно, что в результате буржуазных революций были упразднены многие пережитки феодализма. Но это не относится к таким признакам абсолютизма как развитие бюрократически-полицейского аппарата и усиление в праве значения нормативных актов, непосредственно исходящих от государственной центральной власти. Выясняется, что тенденция к этатизации общественной жизни и после буржуазных революций не только не исчезла, а напротив, продолжала усиливаться, хотя и на иных идеологических основах.

Также необходимым условием зарождения капитализма является сверхблагоприятная конъюнктура внешней торговли, то есть наличие вне метрополий источников ценного, но при этом дешевого сырья и рынков сбыта своих товаров. Активное развитие частного сектора было следствием переориентации экономики ведущих европейских стран (города-государства Италии, Голландия, Англия и т.д.) на внешний рынок. Этот процесс «первоначального накопления капитала» сопровождался маргинализацией значительной части населения, и представление Т.Гоббса о естественном состоянии как «войне всех против всех» обобщило это реальное положение дел. Такое состояние общества в русском языке передается точным словом «смута», то есть смятение, смешение; человек становится «атомом», а в обществе действуют «естественные» начала отталкивания и притяжения. Вся уникальность западноевропейского общества в том, что состояние «смуты» было оформлено и даже «облагорожено» с помощью концепций естественных прав, договорного происхождения государства, утилитаризма и т.п.

Этот особенный вариант развития стал возможным и не привел к «распылению» общества благодаря мощному внешнему геополитическому фактору. Такой тип организации осуществим в обществах, которые могут быть отнесены к особому типу государств-метрополий. И не случайно одним из важнейших событий, которые разделяют средние века и Новое время, исследователи непременно называют Великие географические открытия и начало формирования системы колониализма. Пространственную модель мира-экономики, которая наиболее ярко и последовательно реализуется именно в буржуазной экономике, Ф. Бродель описывает так: «Центр, так сказать, «сердце», соединяет все самое передовое и самое разнообразное, что только существует. Следующее звено располагает лишь частью таких преимуществ, хотя и пользуется какой-то их долей; это зона «блистательных вторых». Громадная же периферия с ее редким населением представляет, напротив, архаичность, отставание, легкую возможность эксплуатации со стороны других. Такая дифференциальная география еще и сегодня подстерегает и объясняет всеобщую историю мира»[688]. Соглашаясь с этим выводом историка, можно лишь указать на невозможность отнести, например, Китай и Индию к странам с «редким населением», а «отставание» проявлялось лишь в военно-технической и организационной сферах.

Все своеобразие современной западной цивилизации предопределено событиями XVI-XVIII веков, когда благодаря Великим геграфическим открытиям и колонизации новых земель сложилась сверхблагоприятная конъюнктура внешней торговли. Образно говоря, ведущие европейские страны приняли форму саморегулирующейся «мануфактуры», производящей товары на вывоз. Экономический фактор стал доминирующим и вызвал секуляризацию всех сторон общественной жизни. В территориально небольших государствах с высокой плотностью населения в условиях его маргинализации и падения роли церкви только мощное государство и формальное право (как система общеобязательных и обеспеченных государством правил поведения) могли стать основным стабилизатором общественных отношений. Концепции общественного договора и естественных прав идеологически обосновали и «облагородили» этот объективный процесс.

В связи с характеристикой западных стран как государств-метрополий можно обратить внимание на спорный и скорее идеологизированный, чем научный характер отнесения России к мобилизационному типу общества, а западноевропейских стран - к инновационному. Дело в том, что сама форма территориальной организации в виде метрополии и является особым способом мобилизации общества на использование внешних ресурсов для обеспечения внутреннего развития. Косвенным подтверждением значимости геополитического фактора является факт возникновения и попыток научного обоснования идеологии расизма именно в западной цивилизации. В процессе борьбы с корпоративностью феодального общества идеологи Просвещения искренне провозгласили универсальные естественные права и свободы человека. Но принятие, например, Декларации независимости 1776 г. или Декларации прав человека и гражданина 1789 г. не привело к отмене рабства в США и во французских колониях. Оправдать это можно было юридическим доводом, что в этих актах имеется в виду «настоящий» человек, к каковому туземцы колоний не относятся[689].

Без сильного государства, проводящего активную внешнюю колониальную политику, капитализм при наличии всех прочих условий возникнуть и развиться не смог бы. И само эффективное полицейское государство как необходимый элемент западноевропейской правовой культуры требует значительных средств, источником которых и служит внешняя экспансия. В связи с этим необходимо осознать, что такой цивилизационный путь развития является «дорогостоящим» и не может быть признан универсальным. Представления о капитализме являются не вполне адекватными, так как не учитывается в должной мере этот геополитический фактор возникновения буржуазного типа общества, государства и права. Подтверждением этого может служить тот факт, что Г.Дж. Берман, называя условия и причины кризиса современной западной правовой культуры, на первое место ставит именно внешний фактор: «Испытанию подвергается традиция права в целом, а непросто отдельные её элементы или аспекты; и это проявляется прежде всего в конфронтации с незападными цивилизациями и незападными философиями. В прошлом Человек Запада уверенно нёс с собой свой закон по всему миру. Однако сегодня мир подозрительно относится к западной «законности», еще подозрительнее, чем раньше. Человек Востока и Человек Юга предлагают иные альтернативы. Да и сам запад засомневался в универсальной пригодности своего традиционного представления о праве, в особенности для незападных культур. Право, раньше казавшееся «естественным», оказывается всего лишь «западным»[690].

Принимая во внимание, что этот внешний фактор предопределял и многое во внутренней политике буржуазного государства, важно не смешивать стратегию и тактику развития. Так, активное развитие буржуазного общества предполагало наличие рынка свободной рабочей силы, крупной наемной, а затем и «всенародной» (основанной на всеобщей воинской повинности) армии и т.д. – эти требования носили стратегический характер. Но средневековое общество было корпоративным и наблюдалось единство военной и политической организаций. Поэтому эмансипация крестьян и ремесленников для нового рода деятельности и процесс замены дворянского ополчения на новый тип армии сопровождался борьбой в целом с феодальными порядками. И в ходе этой борьбы прежняя социально-экономическая и политическая организация, в том числе и военная, дискредитировалась как недемократическая. Но эта демократическая риторика с соответствующими идеологическими постулатами есть проявление тактики, а не стратегии социального развития.

В эпоху модерна устранение нетерпимых фактов неравенства и несправедливости традиционного общества скорее было следствием унификации формально-юридического статуса лиц, что привело к неизбежному усилению роли централизованной власти. Имманентно присущее общественной жизни стремление к дифференциации социальных ролей приняло упрощенную форму противопоставления гражданского общества и государства. При этом государство, называя себя ответственным перед обществом, реально заняло положение незаменимого и постоянно присутствующего в актах социальной коммуникации агента. По словам М.Фуко, возникла социальная организация, основными элементами которой стали «уже не община и общественная жизнь, а отдельные индивиды, с одной стороны, и государство – с другой»[691].

Проявлением не случайности, а закономерности является тот бесспорный факт, что тоталитарное государство и культура массового потребления, как результаты и одновременно механизмы гомогенизации общественной жизни, - явления ХХ века. Для поклонников Запада это звучит парадоксально, но именно западный вариант развития характеризуется стремлением к поглощению индивида социально-экономическими и политическими структурами. Принципиальная возможность тоталитаризма с его полным поглощением индивида государством была обоснована в утопиях именно западных мыслителей. В целом в истории восточной и российской политико-правовой мысли в принципе не возможно было появление таких проектов, как «Утопия» Т. Мора или «Город Солнца» Т. Кампанеллы. Именно поэтому попытки реализовать этот «чужеродный» вариант общественного устройства, например, в России и Китае предполагал огромные жертвы. Тогда как «родственность» этой концепции Западу и предоставляет ему возможность реализовать более мягкий («бархатный») вариант тоталитаризма, что явно видно в современных западных демократиях, фундаментом которых выступает мощное и эффективное полицейское государство.

Таким образом, объективный анализ становления буржуазной демократии с эпохи революций и до настоящего времени вынуждает признать, что этот вариант государственно-политического режима и полицейское государство – явления неразрывные. Фундаментальной (и такой глубокой, что на неё редко обращают внимание) основой западноевропейской политической и правовой культуры является система эффективного полицейского управления и надзора. Это и предопределило усиление роли закона (нормативно-правового акта) в системе источников права. Теперь можно объяснить, почему, по словам С.П. Синха, именно для западной цивилизации характерно «господство права».

Является ли проявлением прогресса права усиление влияния в системе его источников именно закона, который первоначально рассматривался в качестве чрезвычайного и «неестественного» источника права? Такая постановка вопроса может показаться некорректной и вызывает желание сослаться на факт усложнения социальных связей в современном обществе и невозможности обеспечить стабильность и функционирование общественной жизни с помощью традиционных регуляторов. Прежде всего, необходимо указать на опровержение историками, культурологами и этнографами распространенного мнения о простоте и примитивности добуржуазного (традиционного) общества, в том числе и его нормативной системы. Процесс упрощения и унификации повседневного бытия человека скорее характерен для современной эпохи. Эта тенденция стала проявляться еще в эпоху модерна, а в ХХ веке охватила все стороны общественного и индивидуального бытия. Так, Г. Дж. Берман с тревогой пишет: «Невозможно не чувствовать той социальной дезинтеграции, того распада сообществ, которые произошли в Европе, Северной Америке и других частях цивилизации Запада в ХХ в. Узы расы, религии, почвы, семьи, класса и трудового сообщества во всевозрастающей степени вырождаются в абстрактные и поверхностные национализмы»[692].

Обращает на себя внимание, что процитированный историк права в своей книге характеризует русскую революцию 1917 г. как факт истории именно западной цивилизации. Дело не только в том, что эта революция была проведена под конкурирующими идеологическими лозунгами в начале либерализма, а затем социализма, которые в равной степени имеют западную «родословную». Но и реальную политику советского правительства в период после октября 1917 г., например, Т. Парсонс характеризует так: «Несмотря на свой по преимуществу диктаторский характер, советский режим осуществил и многое из того, что свойственно демократической революции»[693]. Разумеется, американский социолог трактует «демократическую революцию» в западном духе как однозначную секуляризацию и «атомизацию» общества. В заслугу большевикам ставится уничтожение монархии и аристократии как статусной группы, подрыв влияния церкви, индустриализация и сокращение масштабов локальной замкнутости и партикуляризма, рост социальной мобильности и т.д. И делается вывод: «Эти процессы указывают на сдвиг в сторону развития в социентальном сообществе гражданского комплекса»[694]. Не должно ли критическое отношение ко всем проявлениям советского тоталитарного прошлого распространиться и на тот несомненный факт, что наиболее «удобным» для тоталитарного политического режима из всех источников и форм выражения социальных норм является именно закон (нормативно-правовой акт)?

Таким образом, в пространственном аспекте два типа цивилизаций и государств различаются не столько своими размерами[695], сколько соотношением внутренних и внешних условий, источников, импульсов развития. Будет уместным воспользоваться различением К. Юнгом двух типов культур – экстравертивной и интровертивной, когда поиск смысла существования (в том числе и индивидуального представителя этих цивилизаций) имеют разные векторы, стили и динамику проявления: «Саму идею бессмысленной неподвижности западный человек отвергает с ходу, во всем он должен видеть какой-то смысл. Восточный человек не нуждается в подобном допущении, скорее он сам воплощает в себе этот смысл. Там, где западный человек стремится осмыслить этот мир, человек восточный находит смысл в себе самом, отрешаясь от иллюзий мирского существования»[696]. Сказанное не выражает стремления дать позитивную или негативную оценку той или иной культуре, но означает, что двум типам цивилизаций угрожают опасности, с одной стороны, обмирщения, «суеты сует», а с другой - консерватизма, «томления духа».

Но наряду с пространственным важно в систему координат исследования и оценки цивилизаций включить и временное (хронологическое) измерение. По мнению Р. Генона в современном мировоззрении господствует количественное (физическое), а не качественное (социальное, человеческое) представление об историческом времени: «Истина состоит в том, что время не есть нечто развертывающееся единообразно, и, следовательно, его геометрическое представление в виде прямой линии, как его обычно рассматривают современные математики, дает полностью ложную его идею из-за крайнего упрощения»[697]. Качественное восприятие времени философ видит в учете традиционной концепции циклов исторического развития. Это важно учитывать, так как некоторые места из упомянутого эссе Н. Бердяева могут привести к общему выводу, что действительно «гений формы – не русский гений», что русский народ «не обладает организационным гением». А из приведенного выше рассуждения Н.Н. Алексеева может сложиться впечатление, что если Западная Европа развивается интенсивно, то Россия в силу своих пространств обречена лишь на экстенсивное развитие.

Хронологический фактор проявляется в двух характерных чертах временного бытия цивилизаций. Во-первых, любая цивилизация как бы «дышит» и проходит этапы экстенсивного и интенсивного развития; во-вторых, цивилизации различаются ритмом исторического развития. Экстенсивный стиль характерен для этапа зарождения и освоения «месторазвития» цивилизации. Китай и Индия прошли этот этап еще до Нового времени. В западноевропейской цивилизации (не смешивать с античной) условно событием, означающим окончание постсредневекового экстенсивного и начала интенсивного развития, можно считать Великие географические открытия и Тридцатилетнюю войну (1618-1648 гг.). Метрополии характеризуются убыстренным ритмом исторического развития – этапы экстенсивного и интенсивного развития (относительно держав) короткие и происходит частая смена лидеров-стран внутри цивилизаций-метрополий. Об этом пишет Ф. Бродель, предлагая следующую последовательность центров западной цивилизации - итальянские города-государства, Амстердам, Лондон, Нью-Йорк[698].

У цивилизаций-держав замедленный ритм исторического развития и именно в отношении этого типа цивилизаций наиболее уместно использовать образ «дыхания» - за интенсивным этапом наступает время «релаксации». Именно в этом состоянии Китай и Индия на короткий срок попали в колониальную зависимость от Западной Европы, переживавшей этап интенсивного развития. Важно иметь в виду, что этот период колониализма не угрожал Китаю и Индии утратой цивилизационной идентичности, что во многом объясняется идеократическим характером этих культур - западноевропейские колонизаторы и миссионеры не могли ставить всерьез цель массовой христианизации и «озападнивания» китайцев и индийцев.

Выше уже приводилась точка зрения многих исследователей, отрицающих глубинное родство античной и новоевропейской цивилизаций, что может привести к общему выводу – метрополии переживают два этапа развития, после которых с использованием оставшегося «материала» (территориального, людского, культурного) возникает новая цивилизация[699]. Однако правильнее не отрицать вообще преемственность в истории цивилизаций, возникавших в «морских» регионах, а вести речь о более глубокой «перестройке» всех сторон общественной жизни, в том числе и этнических и ментальных основ культуры. Для сохранения большей преемственности цивилизации-метрополии необходимо «научиться» и во время активного (интенсивного) этапа своей истории сохранять фундаментальные идеократические принципы и следовать им. Необходимо избегать размывания того, что А.С. Панарин точно определил как «априоризм культуры»[700]. Пока же общей можно признать следующую закономерность - если в период расцвета метрополий в идеологической сфере усиливаются начала прагматизма с почти полной секуляризацией общественного сознания, то этап экстенсивного развития и зарождения много заимствующей из прошлого, но все же новой цивилизации-метрополии предполагает вновь возврат к более возвышенным религиозным ценностям, которые и позволяют пережить период цивилизационной «спячки».

Тогда как из приведенного выше суждения И.А. Василенко становится ясно, что позитивное развитие цивилизаций-держав всегда предполагает их идеократичность. И в этот момент стоит задать вопрос о природе российской цивилизации. Ясно, что Россия по своим геополитическим и иным характеристикам является цивилизацией-державой. Одновременно Россия выступает как часть христианско-европейского мира и активно заимствует достижения более динамично развивающегося западного соседа, в том числе и идеологии, которые предполагают снижение уровня идеократичности культуры в целом. И это приводит не просто к известной отчужденности представителей российской элиты от народа с соответствующими (отраженными в художественной и философско-публицистической литературе) внутренними переживаниями. Возникает противоречивая цивилизация, образно говоря, в плоть которой «влили кровь иной группы», что и приводит к кризисам, ставящим российскую цивилизации на грань гибели. В отличие от Китая и Индии, для России не только географическая, но и культурно-информационная близость Западной Европы-метрополии к России-державе создает опасность так и недостижения страной цивилизационной идентичности.

На пути индустриализации Запад, благодаря более «учащенному» ритму исторического развития, раньше иных цивилизаций приобрел атрибуты модернизированного общества. Таким образом, он обеспечил для себя исключительное право на естественное (постепенное, эволюционное) движение на пути модернизации, так как для него это уже пройденный этап. Лукавство Запада проявляется в том, что в настоящее время, имея за плечами длительный и сложный период становления либеральной цивилизации, он «советует» другим странам одномоментно принять и реализовать стандарты либеральной демократии, что невозможно; это создает неравенство в диалоге цивилизаций. А.С. Панарин отмечает: «Следование концепции догоняющего развития всегда сопровождается скрытым комплексом неполноценности и вины. Это может быть и вина перед собственной, прерванной и поруганной традицией (реформаторы не могут просто оставить ее в покое, им надо ее дискредитировать), и вина, связанная с несовершенством «интерпретации и заимствования чужого опыта»[701]. Для России этот кошмар метаний между наглядной и бесспорной устроенностью непосредственного соседа и невозможностью полностью повторить ее опыт продолжается уже несколько столетий. Пример Японии показывает необходимость в условиях тесного и неизбежного диалога с Западом «ускользать» от его идеологического патронажа и признания права на развитие в соответствии с потребностями и особенностями своей страны.

Российская цивилизация не была в состоянии (как Китай или Индия) на время впасть в состояние «спячки», что означало бы её не поглощение Западом и включение в состав данной цивилизации, а превращение в объект экспансии. В России регулярно складывалась «патовая» ситуация – не завершив еще этап экстенсивного становления, страна была вынуждена огромным напряжением сил приобретать атрибуты, достижимые на этапе интенсивного развития[702]. Страна делала невозможное - как бы одновременно «вдыхала и выдыхала». Поэтому на многих событиях отечественной истории лежит печать рока и трагедии. Но пессимизм, который проявляется в навязываемом мнении о России как «цивилизационном банкроте», не оправдан, если иметь в виду, что как держава Россия, по сравнению с Индией и Китаем, относительно молодая цивилизация. В предложенной выше образной характеристике России как «цивилизационного недоросля» все же сохраняется надежда на «повзросление».

В идеологизированном мышлении все воспринимается лишь синхронно без учета принципа диахронии. Отличия двух типов мышления точно раскрыл Л.Н.Гумилев: «Сама идея «отсталости» или «дикости» может возникнуть только при использовании синхронистической шкалы времени, когда этносы, имеющие на самом деле различные возрасты, сравниваются, как будто они сверстники […] Но если принять принцип диахронии – счета по возрасту […], то сопоставление будет иметь не только смысл, но и научную перспективу[…] Диахрония всегда напомнит, что цивилизованные ныне европейцы стары и потому чванливы и гордятся накопленной веками культурой, как и все этносы в старости. Но она же напомнит, что в своей молодости они были дикими франками и норманнами»[703]. Можно соглашаться или не соглашаться с теорией этногенеза выдающегося российского ученого, но речь идет о важнейшем принципе исторического познания, без учета которого история и современность оказываются искаженными. Так, с позиции физической (астрономической, линейной, количественной) трактовки времени, например, Англия и Россия на протяжение последнего тысячелетия являются государствами-современниками. Но с точки зрения такого события как промышленный (индустриальный, модернизационный) перелом эти государства находятся в разных временных плоскостях – «первоначальное накопление капитала» в форме «огораживания» Англия пережила еще в XVI-XVII вв. (с последующим двухвековым периодом постепенного утверждения атрибутов нового «цивилизованного общества и государства»), а в России «диктатура модернизации» проявилась в полном объеме совсем недавно в форме коллективизации и индустриализации, то есть в 30-х гг. ХХ в.

Учет принципа диахронии должен стать одним из правил общения различных культур и цивилизаций, так как предполагает умение поставить себя на место другого, что, как известно, является наиболее яркой чертой интеллигентности. Это правило диахронии, например, предполагает признание необходимости переходного периода от авторитаризма и тоталитаризма, свойственных «догоняющему» (мобилизационному, монологическому) этапу истории данной страны к демократическому (точнее, диалогическому) стилю социального бытия. Примеры такого научного такта можно найти у крупнейших западных ученых-гуманитариев. К.Леви-Стросс в своей работе «Раса и история» в 1952 году предупреждал: «Противники политического режима неохотно признают, что он эволюционирует; они отвергают его целиком, выбрасывая его за пределы истории как своего рода чудовищный антракт, лишь по окончании которого жизнь возобновится». [704] Именно такой подход, а не позитивная программа преобразований определяла политику реформаторов в нашей стране в 90-х годах. Но при этом отечественные западники не обращали внимание, что эти заимствованные идеологические принципы и конструкции в самих западных странах воплощались в течение длительного срока и эта «постепенность» реализации является необходимым условием позитивных результатов[705].

Говорить вообще о достоинствах и недостатках двух типов цивилизаций – держав и метрополий - и определять какая из них позитивно или негативно в целом влияет на процесс установления международного мира в принципе неправомерно. Конструктивной является постановка вопроса А.С. Ахиезером о дуальной оппозиции, по терминологии автора, «либеральной и традиционной суперцивилизаций». Хотя чистым идеологизмом является однозначно положительная оценка первой формы цивилизации и утверждение, что развитие личности в традиционной цивилизации неизбежно «приводит в конечном итоге к победе либеральной суперцивилизации»[706]. Обратим внимание, что такого рода предельно общие выводы недопустимо делать, игнорируя и даже не упоминая огромную философскую, историческую и культурологическую литературу, убедительно показывающую профанацию личностного начала в либерально-потребительской культуре и опровергающую штамп об обезличенности традиционной культуры.

Действительно, в международных и межцивилизационных отношениях проявляется имманентно присущая социальному бытию амбивалентность и противоречивость, которая может разрешаться лишь в процессе постоянного диалога культур и цивилизаций. Тот же К. Леви-Стросс в указанной работе пытается показать, что в сокровищницу мировой цивилизации каждая культура, даже примитивно-традиционная, может внести свою лепту: «Если бы критерием служила степень способности возобладать над наиболее враждебной географической средой, то, вне всякого сомнения, пальму первенства получили бы, с одной стороны, эскимосы, а с другой – бедуины. Индия смогла лучше, чем какая-либо другая цивилизация, разработать философско-религиозную систему, а Китай – образ жизни, то и другое способны преуменьшить психологические последствия демографического неравновесия. Вот уже тринадцать столетий как ислам сформулировал теорию солидарности всех форм человеческой жизни – технической, экономической, социальной, духовной, а Западу пришлось открыть это для себя совсем недавно, под некоторым воздействием марксистской мысли и благодаря рождению современной этнологии»[707]. Можно спорить с конкретикой этого суждения, но бесспорным является сам подход к определению стиля взаимодействия различных культур и цивилизаций.

Кроме научно-технических достижений, несомненной заслугой Запада является разработка идей демократии и прав человека. Но, в силу специфики этой цивилизации, реализации юридически выраженных прав и свобод трактуется как самоцель и основное содержание общественной жизни. Иные цивилизации не должны отвергать концепцию естественных прав, но могут воспринимать её как самую общую предпосылку социального бытия. И если азиатские, мусульманские, африканские страны разработали собственные декларации прав человека, то отечественные правоведы должны всерьез воспринимать решение Собора русской православной церкви о разработке Православной декларации прав человека. И исследователи отмечают, что у России есть исторический шанс выработать алгоритм обеспечения глобального мира, так как внутри самой страны необходимо решать сложную и в такой же степени креативную проблему соотношения православной, мусульманской, иудаистской, буддистской и других культур.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: