Глава 5. О ЦЕННОСТИ ИСТОРИИ 4 страница

Пока же в общественном, в том числе и глобальном, сознании преобладает монологизм и навязывание мнения об универсальности западных ценностей, что и является идеологической основой «столкновения цивилизаций». Но в настоящее время становится ясно, что Запад в результате настойчивой пропаганды тезиса об универсальности своего образа жизни «нарывается на грубость» и сам «роет себе яму». Можно только с ужасом представить, что Китай и Индия (с их населением и потенциалом) действительно попытаются изменить свой цивилизационный облик и приобрести статус (как США в данный момент) метрополий.

Лекция 16. Об адекватном восприятии зарубежной и отечественной истории

Указанная выше «демонизация» российской истории и идеализация западноевропейской во многом основана на игнорировании показанных в предыдущей лекции пространственных, временных и иных аспектов реального бытия цивилизаций и государств. В конце ХХ века Россия, допустив развал «империи зла» - СССР и резко сменив идеологические установки, искренне и (как стало понятно сейчас) слишком поспешно открыла объятия «цивилизованному» миру. Постепенно, с большим трудом, как бы не веря в начале своим глазам, российское общественное мнение стало замечать и признавать, что в открывшемся их взору «мире без СССР» правят не идеи и принципы, а интересы и сила. Настойчивая пропаганда демократии, прав и свобод, открытости и т.д., звучащая из уст «доброхотов» России, оказалась лишь элементом прагматической установки по «разжижению» российской государственности и превращению самостоятельного субъекта международной политики в послушный объект «либеральной глобализации»[708].

Глубокое знание истории позволило бы осознать, что реальная угроза утраты Россией субъектности существовала всегда. В самой характеристике дореволюционной России как самодержавия объективно содержалась не только констатация монархической формы правления, но и геополитическая установка на суверенность (независимость) российской державы по отношению к другим государствам. В период централизации Руси московский князь говорил представителю хану Золотой Орды о желании «самому держать власть». А на встрече с президентом США в Братиславе В.В. Путин робко заявил о том, что демократия в России будет строиться самостоятельно с учетом особенностей страны, а не для того, чтобы только нравиться Западу. В прошлом такая политическая «наглость» со стороны «квазигосударства» вызывала активные, как правило, военные действия со стороны «субъектов» международной политики. Но мы живем в эпоху становления информационного общества. Поэтому «наказание» приобретает форму обвинений в отступлении от принципов демократии, при этом искусно используются механизм «двойных стандартов» и правило «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку».

В этом отношении примечательна эволюция политических настроений западника и либерала П.Н. Милюкова в периоды до и после февральской революции 1917 г.: «В апреле 1916 года П. Милюков вел неофициальные переговоры с лордом Эдвардом Грэем, он упивался собственным умом и собственным тонким красноречием, чувствуя себя первым патриотом России, а заодно восторгался великодушием и благородством верного союзника России лорда Эдварда Грея, не подозревая, что столь приятную атмосферу их беседе обеспечили русские армии и русские пушки на далеком от Лондона русском фронте. Об истинных намерениях верных союзников узнал попозже, когда Россия оказалась обескровленной. Колония – вот удел бывшего союзника. И трудно найти причины, в силу которых западные страны вдруг бы отказались от своих вековечных намерений и желаний сегодня»[709].

В основе западной политико-правовой идеологии в явной или прикрытой демократической риторикой форме лежит принцип социального дарвинизма - «выживает сильнейший». Если внутри западных стран этот принцип смягчен установкой на реализацию начал социального государства, то в международных отношениях концептуально и практически сохраняется обоснованное Гегелем в «Лекциях по философии истории» деление народов по признаку достижения ими «ясно выраженной индивидуальности»[710]. Однозначно определяется, что носителями этой индивидуальности во всемирной истории являются «морские народы», то есть европейцы. Из уст великого немецкого философа звучат следующие циничные рассуждения: «Относительно Америки и ее культуры, а именно Мексики и Перу, у нас имеются сведения, сводящиеся к тому, что эта культура была совершенно натуральная и что она должна была погибнуть при приближении к ней духа»[711], то есть европейской колонизации. Гегель прямо говорит, что если туземные народы проявляют «кротость и вялость, смирение и покорность», и в них не пробудилось «чувство собственного достоинства», то они и не имеют право на существование. С одной стороны, Гегель обосновывает возвышенно-идеалистическую трактовку нравственности как свободного и бескорыстного следования принципам и началам абсолютной идеи, а с другой стороны, в сфере международных отношений оказывается сторонником утилитаризма – принципиальность уместна, если она выгодна и вынуждена, если есть реальная угроза, что за собственным «непринципиальным» действием последует столь же «непринципиальное» противодействие. Таким образом, речь идет об имманентно присущей западному стилю политического мышления и поведения склонности к двойным стандартам. Умелое использование двойных стандартов считается важнейшим элементом политического искусства, а неспособность противостоять им – признаком политической слабости и обреченности. Характерно следующее наблюдение Ю.М.Лотмана о России XIX в.: «Именно в том момент, когда русская культура стала подчеркнуто противопоставлять себя Западу, она сама приобрела в глазах Запада интерес»[712].

Эффективным способом политической борьбы в условиях «столкновения цивилизаций» является навязывание идеологических установок, которые, образно говоря, становятся «повязкой на глазах» цивилизации-оппонента и не позволяют ему реально оценить свои и чужие слабые и сильные стороны. Горизонт восприятия отечественной и зарубежной истории авторов ст.2 Конституции РФ 1993 г. был односторонним и определялся атмосферой идеологического «патронажа» западных стран, стремлением однозначно и бесповоротно закрепить новую идеологию. В древнекитайском военном искусстве была сформулирована глубокая мысль о том, что «потеря своего лица» равносильна поражению. И.А. Василенко предостерегает: «В современном информационном обществе борьба за пространство разворачивается в информационном поле – именно здесь передовой край постклассической геополитики, поэтому особое значение принадлежит духовным, цивилизационным и культурным факторам, роль и значение которых усиливаются на каждом витке современной информационной революции. Основная идея информационных войн за пространство – навязать потенциальному противнику программируемый информационный образ мира»[713].

Эффективным орудием в информационной войне является идеологизированная и искаженная история. Так, Запад навязывает идеализированное представление о собственной истории, доказывает ее универсальный характер и тем самым обеспечивает идеологически-мировоззренческую зависимость иных культур, за которой неизбежно следует зависимость экономическая и политическая. Одновременно с этим западники внутри России активно создают негативный образ ее исторического опыта и культивируют дух «провинциализма». Тем самым разрушается то, что Гегель называл «чувством собственного достоинства», которое является необходимым условием самостоятельности и самодостаточности национально-государственной культуры. К. Юнг пишет: «Чем менее мы понимаем смысл существования наших отцов и прадедов, тем менее мы понимаем самих себя»[714]. Действительно, отсутствие у отечественных реформаторов должного знания собственной истории и уважения к ней объясняет почему и сами реформы осуществляются ими как бы не «в себе» и не «в своей стране».

Трудно не заметить снижение уровня доверия в современном общественном сознании к исторической науке. Это объясняется тем, что история проявила себя в качестве «служанки» идеологии, описанию исторических событий придала форму иллюстрации тех или иных идеологических установок. Исторические факты выбираются, группируются и трактуются в зависимости от потребностей политической элиты и даже «оппозиционные» научные направления и исследования часто не выходят за пределы предзаданных, как правило, ложных антиномий. Так, идеологии либерализма и коммунизма в равной степени помещают Россию в западноевропейскую систему координат и недопустимо отдаляют момент достижения ею собственного самосознания, в том числе правового и государственного. Как обосновывалось выше, указанные идеологии не просто набор претендующих на универсальность идей, а, прежде всего, определенный стиль мышления и соответствующей практики; они отражают общий дух западной цивилизации, в основе которого установка на тотальную секуляризацию и утилитаризацию общественной жизни. Тоталитаризм проявляется в самом отказе признать саму возможность иного пути модернизации кроме западного.

В исторических исследованиях одновременно могут проявляться различные модусы (способы) описания фактов и событий. Условно эти модусы можно определить как «история факта» и «история принципа». В идеале в мышлении гуманитария эти модусы должны сосуществовать, как бы «пульсировать» в виде синусоиды, не позволяя ни одному из них подчинить другой и превратить описание прошлого в прямую линию простого набора фактов или в столь же прямую линию идеологического трактата. Первый модус часто используется для дискредитации того или иного исторического опыта и характеризуется «нагромождением» фактов (история России), а второй – напротив - для создания позитивного образа и характеризуется тщательной «селекцией» фактов с установкой на недопустимость сомнений в окончательной истинности иллюстрируемого принципа (или исторического опыта) даже при наличии противоречащих ему фактов (история Запада). В том и другом случае, хотя во втором в большей степени, описание исторических событий превращается в развернутое и предвзятое оценочное суждение.

Характерными являются, например, названия глав в работе Р. Пайнса «Свобода и собственность» глава 3. «Англия и рождение парламентской демократии» и глава 4. «Вотчинная Россия до 1917 г.». Ясно как автор характеризует российскую историю вплоть до 20 века, используя феодальный термин «вотчина». Но в отношении Англии Р.Пайпс делает следующие однозначные выводы: «Когда она [Славная революция 1688 г.] совершилась, Англия была страной покоя и процветания» или «Англия впервые в мире установила парламентскую демократию»[715]. Заметим, что эти однозначные выводы были сделаны в ходе описания событий английской истории XVII-XVIII вв. Обратимся к ХIХ веку, в котором, казалось бы, «парламентской демократии» должно было быть еще «больше». Как известно, период значительного влияния идеологии либерализма в Западной Европе – ХIХ век. (К слову заметим, что сочетание в 90-х гг. прошлого века в России идеологии либерализма и олигархического политического режима не было случайным.) В стране классического либерализма - Великобритании по избирательной реформе 1832 года право голоса получили только 5% всего населения страны; избирательная реформа 1867 года, против которой выступала либеральная партия, увеличила число избирателей лишь в два раза[716]. Всеобщее мужское избирательное право было установлено в Великобритании Законом о народном представительстве 1884 года, а женщины получили право голосовать лишь в 20-х годах ХХ века. Как современники этих реформ, так и историки отмечают, что в социальном отношении партии консерваторов и либералов почти не отличались друг от друга, расхождения касались преимущественно форм и методов политики[717]. Таким образом, непредвзятая характеристика политического режима Великобритании ХIХ века может быть только одна - олигархия, внутри которой и развивалась система парламентаризма и ответственного кабинета министров. При этом считалось, что в Англии существовали более либеральные порядки, чем в континентальных странах Европы (кроме Швейцарии).

Вот другой пример некорректного сочетания «истории принципа» с «историей факта». С уважением необходимо относиться к титаническому труду, который предпринял А.С.Ахиезер, подвергший детальному анализу и последовательной критике исторический опыт России. Уделено внимание таким явлениям российской жизни как шабаш, хамство, анекдот, приписка, алкоголизм и т.д. Но по мере чтения этой работы осознаешь, что ее концептуальным стержнем, вокруг которого «вращаются» исторические факты, является положительная оценка «либеральной суперцивилизации». Но описание этой цивилизации[718], вопреки стилю всей работы своей краткостью и формализмом удивительным образом напоминает характеристику развитого социализма в материалах ЦК КПСС. Тщательное же описание определенных деталей исторического опыта России осуществляется предвзято негативно на фоне плоской идеологемы.

Удивительно то, что установка на дискредитацию и «демонизацию» истории России не имеет временных и пространственных ограничений. Совершенно уместным считается в современной политической дискуссии упомянуть о самых древних периодах русской истории – Киевская Русь, татаро-монгольское иго, эпоха Ивана Грозного, Смутное время и т.д. Трудно отрицать трагичность становления российской государственности, но нет никаких оснований говорить, что эта история была более кровавой, чем развитие той же западноевропейской цивилизации, даже внутри метрополий. В 1613 г. благодаря усилиям самого российского общества было преодолено Смутное время. А в 1618 г. в Европе началась тридцатилетняя война, итоги которой были таковы: «Население многих районов Северо-Восточной и Юго-Западной Германии сократились вдвое, в ряде мест – в 10 –раз. В Чехии из 2,5 млн. населения осталось лишь 700 тыс. Пострадало множество городов, сотни деревень исчезли, огромные площади пахотной земли заросли лесом»[719]. В России были эмоциональные и тяжелые всплески религиозной нетерпимости, но такой рационально-холодной и эффективной машины по борьбе с ересями как инквизиция не существовало.

По всем опросам наиболее популярным и позитивно оцениваемым российским правителем является Петр I. Но примечательно, что пишет Ф.Бродель о реформах Петра I, которые, казалось бы, сделали Россию более «европейской» и «цивилизованной»: «Амбиции Петра Великого – развитие флота, армии, администрации – требовали привести к повиновению все русское общество, бар и крестьян. […] Во времена Петра Великого и Екатерины II крепостной стал рабом, «вещью» (это скажет царь Александр 1), движимостью, которую его господин мог продать по своему усмотрению; и крестьянин этот был безоружен перед сеньориально-вотчинным судом, который мог его осудить на ссылку или на тюремное заключение»[720]. Поразительный факт, показывающий, что результатом «европеизации» России стало бесправие основной массы населения, приводит Ю.М. Лотман: «Это видно на примере такого явления, как крепостные гаремы, - институт, совершенно невозможный (в демонстративно-открытой форме) в допетровском быту и сделавшийся заурядным в XVIII в. Крепостные гаремы не были наследием старины – их породил XVIII в., причем владелец гарема, как правило, был «просветитель» и «западник», борец с «закостенелым невежестовом»[721].

Вспомним известный криминально-психиатрический случай Салтычихи, которая замучила более ста крестьян. В этом жутком историческом факте потрясает поведение не самой Салтычихи, которая, по-видимому, была просто сумасшедшей, а покорность самих крестьян. Ясно, что в допетровской (традиционной) России крестьяне просто бы сбежали или взбунтовались. Но в отличие от западника, который не упустит возможность назвать Салтычиху «уродливым национальным символом России», не будем однозначно характеризовать Салтычиху как воплощение и результат прозападных петровских преобразований, в частности установления регулярно-полицейского государства. Это было бы научно недобросовестно, так как означало бы «дурное обобщение», то есть обобщение на основе исключительного примера. На недопустимость такого приема обращает внимание А. Кураев и приводит слова И. Бунина: «Какая вековая низость – шулерничать этой Салтычихой, самой обыкновенной сумасшедшей»[722]. Точно также не стоит, например, ссылаясь на рабство в США и на основании бесспорной дикости самого института рабства в «демократической» стране и случаев жестокого обращения с рабами, утверждать, что эти факты раскрывают суть в том числе и современной, американской культуры. Но в целом это чувство такта не проявляется в должной мере при оценке российской истории.

Интерес вызывает случай, произошедший с А.С. Пушкиным. И великий поэт страдал присущей нам, россиянам, склонностью в разговоре с европейцами к самоуничижению. Как-то он обратился к англичанину К. Френкленду, прожившему к этому моменту в России уже год, с вопросом: «Что может быть несчастнее русского крестьянина?». Ответ: «Английский крестьянин. Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставить оный как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать»[723]. Уже в с XVIII века утвердилась ложная антиномия «цивилизованная Европа – дикая Россия». Поэтому в письме из Женевы в 1839 г. М.П. Погодин недоумевал: «Скажите, за что наш век называется «просвещенным»? В какой дикой и варварской земле подвержены люди большим несчастьям, нежели внутри Европы?»[724]. В Великобритании публичные казни оставались любимым развлечением лондонцев до 1870 года, а в 1887 году в США власти Калифорнии продолжали обещать выплачивать «двадцать долларов за скальп индейца с ушами»[725].

Если обратиться к истории уголовного права, то М.Фуко, говоря о тенденции смягчения наказаний за преступления в Европе с XVIII века, прежде всего, упоминает Россию, а уже затем Австрию, Францию и т.д.[726] В России в ХIХ веке смертная казнь применялась значительно реже, чем в большинстве стран Европы, а публичные казни были вообще отменены[727]. И объясняется это не влиянием работы Беккариа и «цивилизованного» Запада, а действием собственных (православных и иных) составляющих российской культуры. Н.Бердяев, говоря о своем однозначно отрицательном отношении к смертной казни, добавляет характерные слова: «Думая, что это русская у меня черта»[728].

Более того, беспристрастный взгляд на историю России показывает, что в последние три столетия наиболее кровавыми были периоды попыток однозначной «европеизации» страны. За два десятилетия правления Петра I население страны уменьшилось на четверть, а геополитические успехи императора не выходят за рамки подведения итогов того, чего добилась традиционная Россия в XVII веке. В результате подражания Западу в XVIII веке сложились не зачатки парламентаризма, а система государственного правления, основанная на дворцовых переворотах. В ХIХ веке Россия отчасти «пришла в себя» и пережила в своей истории наиболее мирный и бескровный период.

Вновь заметим, что политико-правовой дискурс в современной России определяется ложной антиномией коммунизма и либерализма. Не учитывается закон формальной логики – два противоположных суждения не могут быть одновременно истинными, но могут быть одновременно ложными. Либералы могут справедливо и убедительно доказывать ложность идеологии коммунизма, но это еще не означает истинности либерализма. До сих пор мало обращают внимание на тот факт, что эти две идеологии в равной степени являются плодами западной политической культуры и отражают ее дух и стиль. Большевики по своим идеологическим взглядам были наиболее радикальным крылом той части отечественной интеллигенции, которую принято относить к «западникам»[729]. По мнению историка философии А.Ф. Замалеева истоки российского политического волюнтаризма содержатся в идее западника П.Я. Чаадаева о необходимости минования Россией подготовительных стадий цивилизационного развития: «Чаадаев в какой-то мере был вдохновителем «октябрьского переворота» 1917 года»[730].

К. Леви-Стросс в одной из своих работ 1952 г. задает примечательный вопрос: «Завершится ли процесс интегральным озападниванием планеты, на основе русского и американского вариантов? Появятся ли синкретические формы, возможность чего заметна в исламском мире, Индии и Китае?» [731] То есть ученый не сомневается в том, что сталинский СССР – это проявление западного мира. Тот факт, что такие выводы на первый взгляд кажутся неожиданными, означает отсутствие в российском общественном сознании адекватного и глубокого восприятия истории собственной страны. Реальное восприятие этой истории и истории тех стран, которые принято называть цивилизованными и эталонными, позволит преодолеть разрушительный для российского общественного сознания комплекс неполноценности. Прежде всего, необходимо отказаться от мифа, будто в советский период Россия пошла по особенному пути развития и этим якобы объясняются огромные жертвы. Западная цивилизация характеризуется тем, что она первая пошла по пути индустриального развития, и предполагает коренное разрушение традиционных структур общества (экономических, политических, социальных, идеологических). В основе либерализма и коммунизма общее представление о человеке как «существе экономическом».

С.Н. Булгаков отмечал, что не только гуманистический индивидуализм, но и материалистический социализм в одинаковой степени являются плодами эпохи Просвещения. И далее фиксирует, что уже в ХIХ веке духовной основой европейских стран стало мещанство, господство которого сменило собой «героическую эпоху просветительства»[732]. В буржуазном обществе возобладал утилитаризм, тогда как советская идеология искренне пыталась по возможности следовать идеалам Просвещения, и в самой верности этим идеалам можно обнаружить действие загнанных в «подполье» православных основ российской культуры. Не только нуждами тоталитарного режима объясняется развитие социальной сферы, всеобщего образования и массовой культуры, основанной не на примитивном потребительстве, а на классических произведениях литературы, искусства, фольклора. Но именно этот идеализм советской системы и предопределил ее неизбежное поражение в историческом соревновании с более прагматичным Западом. То, с каким воодушевлением и самобичеванием основная часть отечественной интеллигенции признала СССР «империей зла» и искренне и безоглядно открыла объятия цивилизованному Западу, доказывает, что Россия осталась идеократической страной. Угроза утраты экономической и политической самостоятельности является лишь следствием утраты идейной самодостаточности.

В 1924 году Н. Бердяев писал: «Не утопичны ли, не бессмысленны ли были мечты, что Россию вдруг можно превратить в правовое демократическое государство, что русский народ можно гуманными речами заставить признать права и свободы человека и гражданина, что можно либеральными мерами искоренить инстинкты насилия управителей и управляемых»[733]. Далее философ критикует ту трактовку причин русской революции, которая в современном общественнном сознании России является наиболее распространенной: «Пусть «правые» не делают такого невинного, самодовольного и возмущенного выражения лиц. Грехи их велики, и им надлежит пройти через суровое покаяние […] Поверхностно и ложно смотрят на большевизм те, кто видят в нем исключительно внешнее насилие над русским народом шайки разбойников […] И советская власть оказалась единственно возможной в России властью в момент разложения войны, которой русский народ не имел силы вынести, в момент духовного упадка и экономического разгрома, в момент ослабления нравственных устоев»[734]. Сталинизм и коммунистическая идеология стали извращенными формами самодержавия и религиозного мировоззрения. Метаморфозы произошли и в 90-х годах – партийно-номенклатурная система преобразовалась в олигархически-бюрократическую, а на смену советской пропаганде пришлая пошлая и навязчивая реклама. И вновь эти мутации сопровождаются огромными нравственными, демографическими, экономическими и политическими потерями.

Каковы глубинные истоки, приведшие в прошлом веке к массовой гибели людей от голода в Поволжье и на Украине? Причин много. В дореволюционный период в условиях рискованного земледелия в России сложилась система, когда под контролем государства создавались продовольственные запасы на уровне волостей, уездов и губерний, если даже зерно было выгодно поставлять на экспорт. Поэтому историк должен признать одной из причин указанного голода разрушение традиционной самодержавной системы, стремившейся к «сбережению населения». Но важное значение имеет и другая причина – западный по своему духу, прагматичный стиль мышления большевиков с их признанием приоритета экономического фактора и воспринятой с Запада принципиальной установкой на допустимость т.н. системы «голодного экспорта». В середине ХIХ века трагедия, подобная голоду в Поволжье и на Украине, произошла в самой Западной Европе. Речь идет о страшном по своим последствиям голоде в Ирландии 1845 г. Нобелевский лауреат А. Сен пишет, что голод в Ирландии 1840-х гг. опустошил страну и убил в пропорциональном отношении больше людей, чем любой другой голод, известный истории. Население Ирландии по численности даже сегодня значительно меньше, чем в 1845 году, когда начался голод. Причина же таких последствий - экспорт продуктов питания из Ирландии в Англию в разгар голода: «Тем не менее, правительство полагало своим долгом предотвратить голодание внутри Англии, но это чувство долга не распространялось на всю империю – и даже на Ирландию». Далее А. Сен в качестве примера привел бенгальский голод 1943 г., на который У. Черчилль отреагировал словами о «склонности туземцев плодиться как кролики»[735].

По поводу приведенного примера «изобретенной» в Европе системы «голодного экспорта» западник обязательно укажет на тот факт, что пусть в ущерб ирландцам, но правительство Великобритании заботилось о собственном населении, а не закупало, как советское руководство, оборудование за рубежом. Но как быть с принципом высшей ценности каждой человеческой личности, независимо от того живет ли он в Лондоне, Дублине или бенгальской деревне?

Геополитическое положение России в начале ХХ века и ее статус страны «догоняющего» типа предполагали необходимость скорой индустриализации. Жертвы этого «рывка в развитии» были многократно умножены тем, что этот необходимый этап в развитии сопровождался не просто модернизаций существующих социально-экономических и политических структур, а их почти полным уничтожением. Особенно губительна была однозначная критика, как либералами, так и социал-демократами, традиционной системы власти и мировоззрения.

Вспомним характеристику тоталитаризма как «диктатуры модернизации». Почему в условиях голода СССР закупал промышленное оборудование? В целом критика России со стороны Запада за тоталитаризм носит лукавый характер, так как чрезвычайные меры предпринимались Россией в ответ на угрозу экспансии того же Запада. В этом отношении приведенный выше пример осознания П. Милюковым истинных намерений западных стран по отношению к России является принципиальным и объясняет многое не только во внешней политике, но и во внутренней истории нашей страны. Большевики пришли к власти в 1917 году, но почему полномасштабный процесс установления тоталитарного режима начался с конца 20-х гг.? Ответ ясен: осознание неизбежности зарождавшей в недрах «цивилизованной Европы» 2 мировой войны и невозможности реализации НЭПа как политики «всерьез и надолго». Идеологическое заявление о возможности построения социализма в отдельно взятой стране, кроме всего прочего, содержало в себе «просьбу» к Западу оставить Россию «в покое». Как только был достигнут военный паритет с Западом, в СССР началась «оттепель» и движение в сторону смягчения тоталитаризма. Ясно, что промежуточным этапом на этом пути мог быть только конструктивный авторитаризм. Но именно такой вариант развития России мало устраивал Запад. Страна в конце ХХ века вновь наступила на «исторические грабли» и предприняла не менее трагичную по своим последствиям попытку реализовать иную разработанную на Западе модель общественного устройства. Б. Страшун, объясняя причины «пропажи» в ст. 1 проекта Конституции РФ 1993 г. характеристики России как социального государства, указал на стремление авторов проекта к «чистому либерализму» с явным «пропагандистским намерением».[736] Именно в этих исторических условиях в Конституции РФ 1993 г. и появилась формулировка ст.2.

Перечень исторических примеров можно продолжить, и они не отрицают мнение о сложности и трагичности истории России, но опровергают миф о «цивилизованности» истории Запада. Как уже отмечалось выше, миф о «нормальной» и эволюционной истории европейских стран в противовес «кровавой» российской истории развеется, если воспринять события в заморских колониях как органичную часть истории метрополий. К этому призывает принцип признания абсолютной ценности каждой человеческой жизни. Роковым для самосознания России является постоянное сравнение себя с компактными, упорядоченными, уютными западноевропейскими государствами. Можно представить себе зависть и чувство неполноценности Петра I, видевшего ухоженные европейские города. Он мало осознавал, что Европа в начале XVIII века уже стала центром мировой экономической экспансии. Трудно упрекать императора в том, что он отождествил Европу с Европой, но по сути это так же абсурдно, как если судить о современной России в целом по тому, как она выглядит в пределах Садового кольца Москвы.

Наличие «заморских» сфер влияния и создавало условия для экономического развития метрополий, смягчения социальных конфликтов и установления демократии. В контексте геополитической истории западный тип гражданского общества и правового государства может трактоваться как форма организации и сплочения метрополий как субъектов экспансии. Либерализм в его не олигархическом, а демократическом варианте является «дорогим удовольствием» и требует наличия не только внутренних, но и внешних предпосылок. Со второй половины ХIХ века процесс расширения социальной основы западной политической системы означал «выдавливание» внутреннего олигархизма за пределы метрополий. Тот факт, что внутренняя демократизация и внешняя экспансия процессы взаимосвязанные подтверждается тем, что колониализм достиг своего апогея именно в ХIХ-ХХ вв. В этом отношении либеральная демократия носит «эксклюзивный» характер и претензии сформулированных в либеральном духе принципов социального бытия на универсальность спорны.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: