Речь Князя к монахам 15 страница

И первое, о чём мы гадаем, это — «о тайнах вечности и гроба».

Я помню, конца мы искали порою,
И ждали, и верили смертной надежде,
Но смерть оказалась такой же пустою,
И так же мне скучно, как было и прежде[111].

И ещё:

Не плачь о неземной отчизне
И помни: — более того,
Что есть в твоей мгновенной жизни,
Не будет в смерти ничего[112].

Или:

И в час, как победу мой ум торжествует,
Твой шёпот злорадный мне шепчет вдали:
А вдруг ты ошибся, о мудрый земли,
И грозное «там» существует?[113]

И вот нам говорят, что есть связь между нами и иным бытием, что Гамлет ошибся, назвав «ту страну» такой, «откуда не возвращался ни один путник». Нам говорят, что есть возможность вступить в общение с духовными личностями, бытие которых вне нашего времени и пространства, мышление которых не обусловлено категорией нашей причинности. Нас зовут прислушаться к их голосу на самую грань нашего мира, куда уже падают тени инобытия. Неужели все мы не поспешим туда, готовые тысячу раз ошибиться ради одной молнии такой надежды? Люди науки не хотят идти, ослеплённые и отягчённые вековыми предрассудками, что же медлят борцы против всех предубеждений? Неужели, прочтя эти мои строки, пусть не убедительные, но упорные, можно остаться столь же спокойным, как вчера, хотя по-прежнему не попытавшись приблизиться к тайне? Неужели можно удовольствоваться тем же ответом: «Это спиритизм? Это Аллан-Кардек? Это неинтересно!» О власть слов, о бессмертие предрассудка!

* * *

Те таинственные явления, которыми занят спиритизм, в разных формах отмечались во все времена и во всех странах. Если это и исключения, то из неверного правила. Вера в стихийных духов, в леших, русалок, домовых — или наяд, дриад, фавнов не скудеет в массе народа и до наших дней. Доныне встречаются люди, одарённые особой способностью духовидения: величайшим духовидцем после Сведенборга надо признать Андрю Дэвиса, который ещё жив. Можно составить громадную библиотеку из описаний явлений призраков, пророческих снов, сбывшихся предвещаний и т. п. В средние века различные гадательные науки и магия — учение о сношениях с демонами — образовывали обширные, разработанные области знания. Хорошо известны также те странные непроизвольные явления, которые совершаются в так называемых непокойных домах. Пусть, наконец, каждый повнимательнее присмотрится к своей жизни и припомнит рассказы лиц, которым доверяет: можно быть уверенным, что все при этом столкнутся с рядом событий, обычно считаемых «таинственными».

В 1848 году «Рочестерскими стуками» было положено начало современному спиритизму или науке о медиумизме. Впервые после «века просвещения» люди знающие и мыслящие обратили внимание на область таинственного. К сожалению, на первых шагах вся деятельность поборников новой науки была направлена на самые неблагодарные и наименее важные её стороны. Воспитанные в духе позитивизма, они бывали так поражены самым фактом медиумических проявлений, что все свои силы полагали на доказательство их подлинности. Было потрачено много ума, было построено много остроумных приборов, чтобы только установить существование явлений, наблюдавшихся бесконечное число раз во все века. Прискорбно, что эта непроизводительная трата сил продолжается и теперь, хотя казалось бы вдвойне нелепым доказывать вновь уже неоднократно доказанное. Вместе с тем, первыми исследователями медиумизма делались, по большей части, лица, специальностью которых было естествознание. В новые свои работы они вносили привычные методы и интерес к фактам определённого порядка. Между тем, сущность медиумических явлений есть проявления некоего духа. Применение к их изучению методов физики не могло дать успешных результатов. Так же неуместным было предпочтительное изучение физических проявлений медиумизма (каковы: стуки, движения, видимые образы). Знакомя нас с частными и, так сказать, случайными сторонами медиумической силы, они менее всего могли нам сказать о её существенных и основных свойствах.

Но за последнее время в науке о медиумизме произошёл важный и благодетельный переворот. Внимание исследователей от физических явлений обратилось к их духовному содержанию. Истинным объектом науки о медиумизме стали те сообщения, которые получаются медиумическим путём, т. е. через непосредственное или через автоматическое письмо, через речь при трансфигурации, типтографией и целым рядом других способов. Не говоря уже о том, что сущность разумной духовной силы скорее можно надеяться познать из её духовных проявлений, медиумические сообщения должны быть предпочтены и на чисто методологических основаниях. Все физические явления совершаются однажды во времени, а так как в спиритизме возможно лишь наблюдение, а не эксперимент (т. е. мы не можем вызвать любое явление по собственному хотению), то исследователям либо приходится тратить годы на личные наблюдения, либо полагаться на описания. Отсюда постоянные жалобы на то, что явление наблюдалось или описано неверно, что чувства наблюдателя были обмануты — темнотой, напряжённым вниманием, внушением и т. д. Напротив, сообщения являются фактом длительным. Собранные в книге, они представляют исследователю объект, который он может исследовать в любое время и сколько угодно раз.

Что же мы находим в сообщениях? Целый мир индивидуальностей, резко очертанных, обособленных, самостоятельных, отличающихся и внешними признаками (слогом, почерком, характером ударов при типографии и т. д.), и своим миросозерцанием, понятиями, интересами, черпающих каждая из своего источника воспоминаний. Проявляясь последовательно, эти индивидуальности сохраняют отличительные черты своего характера, полнее раскрывают их, развивают с течением времени — одним словом, в своей личности вполне соответствуют людям. Иные из сообщающихся достигают высокой степени просвещенности, действуют вполне сознательно, поучают, сообщают много нового, помогают исследователю. Другие находятся на низкой степени развития, заняты земными делами, мелочами своей прошлой жизни, интересуются оставленным ими имуществом. Третьи справляются о судьбе лиц им близких. Четвертые не понимают ясно происшедшего с ними и сами просят у нас помощи и руководства. Иногда сообщения бывают сбивчивы, иногда прямо лживы. Объясняется это частью разнообразием характеров проявляющихся, частью сложностью самого процесса сообщения[114].

В науке о медиумизме господствует в настоящее время следующая теория для объяснения сообщений. Сообщающиеся находятся в иной сфере бытия, нежели мы, быть может, в пространстве иных измерений. Чтобы вступить с нами в сношения, они устанавливают некоторого рода телеграф, роль которого играет медиум, так сказать, живая машина. Медиум — это человек, способный воспринимать влияния, токи из той области бытия, где находятся сообщающиеся, и в то же время проявлять их в нашей области. Способы пользования этими живыми телеграфами многообразны и, по-видимому, весьма сложны. Сообщающиеся лишь постепенным упражнением, особой тренировкой, длящейся часто годами, достигают умения полно и отчетливо передавать нам свои телеграммы. Неумелость сообщающегося путает сообщение. Кроме того, можно заключить, что на сообщающегося приближение к нашей области бытия действует ошеломляющим образом, заставляет его наполовину терять сознание. Далее в живой телеграф попадает не только то, что прямо предназначалось для него, но и отзывы, которыми обменивается сообщающийся с другими существами своей области. Да ещё к этому примешиваются мысли и индивидуальные черты самого медиума. Неудивительно, что медиумические сообщения так противоречивы и сбивчивы. Но исследователю надо не смеяться над этой спутанностью, а объяснить её и распутать её.

Наблюдения и исследования последнего времени расширили наше представление о свойствах человеческого духа и о взаимоотношениях духа и вещества. Теперь поставлена вне всякого серьёзного сомнения возможность для духа непосредственно влиять на вещество, без содействия телесных органов: изменять вес предметов, двигать их, вызывать химические реакции (экстерьоризация двигательной способности[115]), вместе с тем и возможность выносить за пределы тела восприимчивость ощущений (экстерьоризация чувствительности[116]). Несомненно также, что человеческое испускает особые лучи, которые могут быть видимы особо сенситивными личностями и восприняты фотографической пластинкой в темноте[117]. Гипнотизм, чтение мыслей, все роды телепатии изменили наши понятия об отношении духа к духу[118]. Нам уяснилось, что сознательная жизнь духа составляет ничтожную часть всего нашего духовного бытия, что в некоторые мгновения душа наша может обнаружить запас сведений и воспоминаний, которых сознательно мы не обретаем в ней[119]. Факты раздвоения личности, сомнамбулизма, лунатизма, изучение психологи обмороков и сновидений разрушили в основании прежнее представление о личности, как идентичной с тем, что человек мыслит о себе.

Эти явления наводят на мысль, не есть ли все медиумические явления новое проявление способностей нашего духа, т. е. духа живых людей. Эта теория, в своём общем значении, получила название анимизма и была в недавнее время с большой ловкостью защищаема Гартманом. Несостоятельность её пытались раскрыть А. Н. Аксаков[120], д-р Р. Ходжсон[121] и проф. Хейслоп[122]. Даже если б мы допустили, что все обычные условия телепатии и сомнамбулизма (раппорт, сон и т. п.) не существенно необходимы, спиритические явления оказались бы в противоречии со всеми данными опыта о действиях духа живых. Но ещё важнее то, что нет никакой причины, почему бы наше «я» стало упорно распадаться на тысячу сублиминальных, подсознательных «я», упорно лгать, называя себя чужими именами, иногда именами лиц, нам лично известных, в совершенстве подражая их ухваткам и характеру, выдерживая их роль, ведя себя именно так, как стали бы они себя вести в таком положении. Особенное же доказательство в пользу спиритической гипотезы представляют ошибки и неудачи проявлений: они такого рода, что могут быть объясняемы лишь при допущении самостоятельности сообщающихся, их полной отдельности от личности медиума. Все медиумические факты образуют строго систематизированное целое, если в основание его положить проявление личностей умерших, и напротив, взяв для объяснения исходной точкой духовные силы живых людей, мы получаем беспорядок, хаос, не подчинявшийся систематизации. Разумеется, однако, что принятие той или другой теории, анимизма или спиритизма, не умаляет нисколько важности и значения самых фактов спиритизма, ни от какой теории не зависящих.

Из наблюдений, уже сделанных, можно составить некоторое предположительное понятие о том состоянии, в каком находятся сообщающиеся. По-видимому, всё, что в нашей духовной жизни образует наиболее ощутимое и важное, какова вся жизнь отвлеченной мысли, все чувства, порождаемые ощущениями внешних чувств, отходит на дальний план. Мир воспринимается иначе, а восприятие его нашим способом становится случайностью и исключением. Напротив, то, что нами пока считается случайным и исключительным, — то, что мы смутно знаем из предчувствий, вещих снов, симпатий, что почитается тёмной, бессознательной стороной нашего духа, — становится основой всего бытия. Те отношения между душами, которые здесь затемнены и бессильны, — внушение, чтение мыслей, сомнамбулические угадывания и лунатическая уверенность — становятся единственными и господствующими. Невозможно точно дать себе отчёт, сколь иной открывается тогда вселенная, и собственное существование, и все наши мыслимые отношения к себе, к другим, к Богу. Познавание этих условий бытия может и должно ускорить шаг человечества по пути к совершенству.

В. Брюсов 1901

ИВАНУ КОНЕВСКОМУ

Ивану Коневскому, который так любил эту поэму, «Лествицу», при жизни, ныне, когда он отошёл от нас в иной мир, — с прежним сознанием близости — посвящает её А. Л. Миропольский

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,
Прекрасный, мощный, смелый, величавый,
В начале поприща торжеств и славы,
Исполненный несокрушенных сил.

Кюхельбекер

И ты счастлив, нам скорбь, тебе веселье
Не в будничных тисках ты изнемог,
Здесь на земле ты справил новоселье,
И празднично ещё горит чертог.

Ты много знал; с испугом и любовью
Пытливым взором ты за грань проник.
Но, что ты знал, не предано злословью,
Из тайн не сделано тяжёлых книг.

Ты просиял и ты ушёл, мгновенный,
Из кубка нового один испив,
И что провидел ты, во всей вселенной
Не повторит никто… да, ты счастлив!

Лишь, может быть, свободные стихии
Прочли и отразили те мечты,
Они и ты — вы были как родные,
И вот вы близки вновь — они и ты.

Ты между них в раздолье одиноком,
Где тихий прах твой сладко погребён.
Как хорошо тебе в лесу далёком,
Где ветер и берёзы, вяз и клён.

Валерий Брюсов 1901

ПРОЛОГ
(У ясновидящей)

Широкий, волнистый туман,
Безбрежное море видений
И скованный властно вражды ураган,
Рубиново-яркие к выси ступени.

Подавленный шёпот планет,
Запуганных мощною волей.
Угаданный сердцем «Привет!»
Вопрос не рожденный: «Доколе?»

Туман колыхнулся; из тысячи лиц
Мятущихся, жалких он слит:
Так стая испуганных птиц
С размаха летит на гранит.

Кого испугались ночные виденья?
К земле всколыхнулись их вечные звенья?
Зачем на их лицах мертвящий испуг?
Кто смеет тревожить властительных слуг?

То также лицо, но темнее других,
Глаза его пламенем светят угрюмым,
Искрами жжёт он духов земных,
Сквозь них прорывается с шумом.

«Кто, дерзкий, внезапно мне путь заградил?
Кто смеет бороться со мною?
Я царь над телесным, я тело родил,
Я буду владеть и душою!»

Но грозно туманы молчали,
Вопрос без ответа погас.
Где-то, кого-то на царство венчали,
Там, где не ведают нас.

И дрогнули духи, и криком
Они огласили безбрежность,
И встало виденье с истерзанным ликом,
Кровавая надпись над ним: «Неизбежность».

ГЛАВА I

Вздымались седые пески,
Надвигались ратью летучей,
Догоравшего неба куски
Гасли за тяжкою тучей.
Пески закрывали пути,
Равняли и выем, и выступ,
В город стремились войти,
Надвигались дерзко на приступ[123].
Народ, смятеньем объят,
Понимал бессмысленность битвы!
Звучал полновесный набат,
Во храмах не молкли молитвы.

Один только Князь, как всегда,
Был уверен в себе и спокоен.
Он стар, но не властны года
Над тем, кто бессмертья достоин!
Он в тайны науки проник,
Он дал народу законы,
Он с врагами бороться привык,
Ни в чём не встречал он препоны!
И смело поднял он меч,
Пошёл на боренье с песками;
Чтоб силой принудить их лечь,
Решил потоптать их войсками.

Но туча за тучей неслась
Песков всепобедная сила,
И тщетно топтал их разгневанный князь:
Войско стена окружила.
Усталых, упавших тела
Покрывает саван зыбучий.
Всё черней беспросветная мгла,
Всё грозней находящие тучи[124].
И нет путей, наконец.
Князь готов покориться проклятью:
Он встретит смерть, как боец.
С своею верною ратью!..

Но вдруг выступает старик,
Пескам угрожает клюкою.
Столетний пергаментный лик
Дышит волей живою.
И пали послушно пески
Ковром золотисто-чудесным…
Войска, отступя, далеки,
И Князь вдвоём с неизвестным.

И молвил странный Старик:
«Князь! ты ведаешь много,
Ты в тайны земные проник,
Но тайнам нет меры у Бога!
И в них-то зрим нам Господь,
Как солнце в зеркальной меди.
Те тайны косную плоть
Ведут к великой победе.
Избранник ты меж людей,
Я незримый твой покровитель.
Благодать в душе возлелей,
Будь в высшей борьбе победитель!»
Так молвил старик и исчез,
А князь был в раздумье глубоком.
Солнце с прозрачных небес
Смотрело торжественным оком.

Свой меч волоча по песку,
Князь в город пошёл, побеждённый.
Но верил в душе Старику,
Словами его опьянённый.
Победную рать народ[125]
Встретил в восторге великом.
Всю гулкую ночь напролёт
Князя славили кликом.
Во дворце не молкнул напев
Весёлых, торжественных песен.
Были пляски прельстительны дев,
Был кубков звон полновесен.
Холодная, тихая ночь
Лампады зажгла богомольно,
Людям желала помочь
Молитвой престольной.
Но князь на пиру меж друзей
Всё грезил о вещей загадке,
Вздымая грудью своей
Мантии пышные складки.
И только раз на пиру
Он поднял орлиные очи
И жадно внимал гусляру,
Как внемлют видению ночи.

Песнь гусляра

«Как уснут все люди[126]
Мёртвым, тяжким сном, —
Божья воля буди
На сердце моём.

Я, покинутый мирами,
Вам о свете говорю
И бессмертными словами
Предвещаю вновь зарю.

Вам не внятен свет великий
Между снами темноты:
Часто цепкой повиликой
Роз заглушены кусты.

Но под ней живая сила
Бьёт живительным ключом;
Розы ранняя могила
Оживёт пред вешним днём.

Так и вы, слепые люди,
Возродитесь после смерти.
Божья воля буди!
Слову песни верьте!»

Так спел неизвестный гусляр…
Прекрасную голову клонит.
Открыл ему многое песенный дар,
Но смысл его песни не понят!
……………………………
И утром верных своих
Князь созвал снова на вече:
«Покиньте жён молодых,
Идите со мною на сечу!»
Трепет недавний забыт,
Пред славой бесследно он канул.
И каждый о верный свой щит
Рукой испытанной грянул,
Как сизый матёрый орёл,
Привыкший бороться с ветрами,
Князь рать на победу повёл…
И шли ряды за рядами.

Песнь похода

Проснулся свет
Над станом врагов.
Сечи привет!
Вся к биться готов.

Дружный звон
От броней живых.
Идёт миллион
Бойцов удалых.

Мы в сечу идём,
Мы встали от сна,
Мы песни поём, —
Заря — как весна!

Щит о щит.
Меч о меч!
Ветр свистит!
Дышит сечь!

Смерть и плач,
Крик и смех!
Всяк палач!
День потех!

ГЛАВА II

Войска проходили по множеству стран,
Раздвигая победные грани.
Под столицами вражьими ставили стан,
Налагали нещадные дани.

Но был ненасытен водитель их, Князь.
И отдых ему был неведом[127],
Какою-то жаждой безумной томясь,
Спешил он к новым победам.

За войском кровавый и огненный след,
Убийство, проклятия, горе…
Но вот и пути им свободного нет:
Пред ними свирепое море.

Но есть же за далью туманов и гроз
Безвестная, новая суша!
Туда своим криком зовёт альбатрос.
Призыв его радостный слушай!

И Князь поспешает на борт корабля.
Вот преданы ветрам ветрила.
И слышит могучих чужая земля.
Её попирает их сила.

Навстречу войскам надвигаются сны
Каким-то тяжёлым кошмаром,
Смелые дети безвестной страны
На удар отвечают ударом.

Сам Князь в упоенье желанной борьбы
Летит перед сомкнутым строем.
И радостен голос военной трубы,
Сменяемый яростным воем.

Но всюду, отвсюду враги и враги
Идут, наступают как волны,
Всё звонче, всё громче, как громы, шаги[128],
Но грозно ряды их безмолвны.

И снова, как в вечных зыбучих песках,
Напрасны и доблесть, и сила.
По войску прошёл торжествующий страх…
Все поняли, — здесь их могила!

Бегут… и напрасно, зовя и трубя,
Князь образумить их хочет;
Исполненный веры в судьбу и в себя,
Напрасно победу пророчит.

И сзади тяжёлый удар топора
Его повергает на землю.
«Не верю! Ужели настала пора?
Воистину ль смерть я приемлю?

Итак, мой старик, ты неправ, ты солгал!
Я не был небесный избранник!
Напрасно тебе я поверил, искал!
Умру на чужбине, как странник!»

И очи покрыл ему влажный туман,
И дух его, волю почуя,
Метался, желаньем глухим обуян,
Пугаясь, желая, тоскуя…

Но голос внезапный раздался: «Восстань!
Ты смерти ещё не достоин.
Не эта тебе предназначена брань,
Не здесь будешь биться, как воин».

Князь голос узнал своего старика,
И пламя влилось ему в жилы.
И встал он, исполнен, как юноша, силы,
Готовый искать и бороться века!
……………………………
Он встал с кровавой земли,
Он встал, огляделся кругом.
В тумане, чуть зрима вдали,
Пустыня лежала в венце золотом.

Она улыбалась на кровь и на смерть,
Улыбалась, как мать на ребёнка.
Над Князем дышала небесная твердь,
И жаворонок в небе плакался звонко.

И опять стоял перед ним
Старик с тяжёлой клюкою.
Лик, прозрачный, как дым,
Был исполнен волей живою.

И Князь, узнавши его,
Упал перед ним на колени
И молвил: «Скажи, отчего
Желаньям нет утолений?

За путями всегда есть пути,
Всегда есть сильнейший над нами,
Как силу твою мне найти?
Себя оковать ли цепями!»

Губами чуть внятно шурша,
С глубокой улыбкой во взоре,
Уверен в словах, не спеша,
Старик отвечал ему: «Горе!
Познай, не однажды текло
Земное твое прозябанье.
В душу тебе налегло
Много былого сознанья.
Ища и стремясь, ты не знал,
Что свершаешь волю былую:
Былого врага ты искал,
Теперь я его указую.
Как чёрный, холодный упырь,
Гоним мучительным страхом,
Дух сильный влетел в монастырь
И в нём поселился монахом.
К нему ты, избранник, придёшь,
Как нищий с святою мольбою
Под рясой предательский нож
Внезапно блеснёт пред тобою.
Ты Демона тело разрушь,
Отдай себя в грешные руки,
И станешь властителем душ,
Пройдя непомерные муки.
Тогда ты увидишь меня,
Меня ты забыл, но мы братья!
И в борьбе за сияние дня
Мы раскроем объятья…».

Князь слушал… Внезапно старик
Разлился в сребристом сиянье,
И старый пергаментный лик
Уплыл от него, как мечтанье.
………………………………
И Князь пошёл по пустыне,
Признав ту волю своей[129];
Товарищей прежних отвергнув, отныне
Он жаждал исполнить веленья теней.
И дни проносились над ним
И жгли его огненным жалом.
И ночи с лобзаньем святынь
Склонялись над Князем усталым.
И чахлые корни земли,
Желая от смерти Предтечу спасти,
Из песчаных груд проросли,
Ложились ему на пути.
И много мучительных дней
Горячими шёл он песками,
И много бездомных теней
Духовными видел очами.

ГЛАВА III

Пустыня и тени теней,
Снов пролетающих стоны,
Мириады зажжённых свечей
На небе у вечного трона,
И шёпот небесных жилиц,
Летящих стеснённой толпою,
Готовых повергнуться ниц,
Чтоб лёгкой подняться стопою…

Ожила угрюмая ночь!
Сперва стонала и плакала тяжко,
Боясь откровения утра.
Ожила угрюмая ночь!
И свод небес,
Когда-то убранный алмазом,

Подёрнут тяжкой синевою,
Как мертвеца покров.
Давно застыл, не видит лес,
Как водяным и мёртвым глазом
Во тьму глядит широкий ров,
Гнилой наполненный водою.
За ним в болоте притаились
Обители святой седые стены;
Они с безмолвьем примирились,
Веков познавши перемены.

Дух пролетал над областью уныния;
Он слышал, как ковыль шумел.
На горизонте — выгнутая линия —
Звезды нездешней хвост алел.
На кочке плавучей ведьма сидела,
Нагими руками власы заплетала,
О чём-то безвестном она сожалела,
О радостях духов она лепетала.
И стан её стройно склонялся под звуки,
В них тайна хранилась былого напева.
Во мраке сияли белые руки[130],
И долго пела болотная дева…

Но юное утро явилось вдали,
И ночь задрожала в тоске безысходной, —
И духи, и тени поспешно ушли
В незримую бездну дорогой свободной.

Монастырь неподвижен и строг.
Там колокол гулко рыдает:
Того, кто с молитвою лёг,
К молитве он призывает.
Пред Князем монахи стоят:
«Скажи нам, оборванный нищий,
— Нам жалок твой ветхий наряд. —
Давно не вкушаешь ты пищи?
Тебе мы дадим отдохнуть;
Мы к трапезе сядем с тобою.
Забудь про неверный свой путь,
Направленный грешной судьбою!»

Князь жадно на лица глядит,
Ищет врага между ними:
Но каждый достоин на вид,
Измучен делами святыми.
И слышится голос ему:
«Скажи им завет о спасенье,
Доступный простому уму».
На Князя сошло вдохновенье.

Речь Князя к монахам

«Мы живём былыми снами,
И без них мы тени,
Обречённые веками
На бесплодность сожалений.
Кто здесь молиться посмеет?
Здесь холодом веет!
Только в смерти, смерти милой
Станем снова ближе к Богу[131].
После смерти с ярой силой
Мы опять познаем много[132]
Скрытой правды в грубом теле.
Скажите! Молиться вы смели?

Все родились мы слепыми,
И слепыми мы живём.
Хоть и званые, — чужими
Мы войдём в Предвечный Дом.
Сердце моё леденеет!
Скажите, здесь ужасом веет?

Тот, кто Божьими дарами
Осенён щедрей других,
Пусть поспешными устами
Осенит мой слабый стих.
Вырвите ужас из сердца телесного.
Жду я ответа небесного!»

Князь умолк и весь застыл,
И дрожал он в ожиданье.
В нём угас мгновенный пыл,
Бегло вспыхнувшее знанье.

Столпились монахи вокруг,
И старца они убеждали:
«Предвечной Правды ты друг, —
Ответь ему словом скрижалей».
И выступил к Князю тогда
Старец согбенный.
Длинна и седа борода,
Лик его странен смиренный,
В очах его полуживых
Огонь, как зарница, играет.
Грозно взглянув на своих,
Он страннику слово вещает.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: