Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Судья Верховного Суда Республики Беларусь И.Н.Минец 4 страница




Таким образом, физическое лицо только тогда, в смысле юридическом, может быть виновником преступления, когда оно совмещает в себе известную сумму биологических условий, обладает, употребляя техническое выражение доктрины, способностью ко вменению или невменяемостью *(659).

Это положение не составляет какой-либо особенности права уголовного; хотя в несколько ином объеме и значении, но оно встречается и в других областях права, а в частности - в праве гражданском.

Признавая, что в современных гражданских отношениях всякое физическое лицо имеет способность сделаться субъектом юридических отношений и возникающих отсюда прав и обязанностей (правоспособность), гражданское право имеет в виду отвлеченное значение этих отношений; но, переходя к вопросу о жизненном осуществлении этих отношений, к конкретному их бытию, оно, кроме правоспособности, требует от субъекта и дееспособности, по крайней мере во всех тех случаях, где дело идет не о пассивной стороне права, не об охране его, а об активной, о проявлении лица в правоотношениях, о самостоятельном участии его в юридических действиях: недееспособный может являться субъектом реальных юридических отношений только через представителя *(660).

Понятие о невменяемости есть разновидность понятия о дееспособности *(661), играющее, однако, в уголовном праве бульшую роль на том основании, что всякое преступное деяние есть конкретное юридическое отношение, порождающее права и обязанности, а потому его субъектом может быть только лицо, способное проявлять себя в реальных явлениях жизни. Для цивилиста понятие дееспособности служит разделительной чертой юридических действий, совершаемых правоспособным субъектом или непосредственно, или через представителей; для криминалиста вменяемость есть признак, обусловливающий наказуемость деяния, учиненного физическим лицом, признак, от которого зависит признание деяния уголовно наказуемым, а потому понятно, что учение о вменяемости составляет один из основных вопросов теории уголовного права *(662).

98. Как право гражданское, так и право уголовное выходят из того основанного на сущности человеческой природы положения, что всякое физическое лицо не только предполагается правоспособным, но и дееспособным, что только благодаря каким-либо особенным физиологическим или патологическим условиям отдельная личность оказывается не имеющей или утратившей эту способность действовать самостоятельно в области юридических отношений, уголовно ответствовать за учиненное. Поэтому как наука права, а в частности права уголовного, так и законодательства сосредоточивают свое внимание на отрицательной стороне вопроса, на определении условий и признаков невменяемости, на установлении и определении тех различных состояний и видоизменений человеческого организма, при которых человек утрачивает способность ко вменению, предоставляя анализ этой способности, как известного элемента психической организации человека, наукам биологическим.

Но и постановка вопроса об условиях невменяемости представляет существенно различные типы в законодательствах *(663).

Наиболее практичным казался бы простой перечень в законе конкретных условий, устраняющих вменяемость, а в науке уголовного права - анализ этих отдельных состояний, так как тогда практике давались бы твердые основания для руководства в каждом отдельном случае. Такой системы действительно и держится старейший из европейских Кодексов - французский, называя в законе два условия невменяемости: малолетство и помешательство - demence; подобный же перечень дает Бельгийское уложение 1867 г., добавляющее только к числу условий невменяемости и глухонемоту. Эта же система была усвоена и составителями нашего Уложения о наказаниях 1845 г., которые в ст.92 *(664) дали подробный перечень состояний, исключающих способность ко вменению, относя сюда: детство до семи лет, безумие от рождения, сумасшествие, болезнь, доводящую до умоисступления и беспамятства, одряхление, лунатизм, глухонемоту. Этот перечень осложнялся еще тем, что в той же ст.92 закон упоминал, кроме того, о причинах, устраняющих виновность безотносительно к вменяемости: случайность причиненного вреда, ошибка; и о причинах, устраняющих преступность деяния: необходимая оборона, крайняя необходимость *(665).

Но, несмотря на свою простоту, система конкретного и ограничительного перечня причин, устраняющих вменяемость, вызывает серьезные возражения. Во-первых, при подобном перечне легко могут быть опущены отдельные ненормальные психические состояния, устраняющие вменяемость; так, например, Уложение о наказаниях вовсе не упоминало о сне и просонках как условии невменяемости; во-вторых, пытаясь точно формулировать отдельные ненормальные психические состояния, при том далеко не совершенном состоянии, в каком находятся и ныне науки о здоровой и больной душе - психология и психиатрия, законодатель может употребить такие термины, которые крайне затрудняют подведение под закон отдельных жизненных случаев невменяемости. Любопытным примером в этом отношении является толкование термина "demence" во французской литературе. Между тем как одни писатели, преимущественно цивилисты, понимают его в ограниченном значении "извращения мыслительной деятельности", криминалисты (F. Нeliе, Ortolan, Laine, A. Garraud), а равно и практика Французского кассационного суда, придают ему более широкое значение всякого расстройства психической деятельности, безотносительно к его наименованию и научной классификации, так что подводят под этот термин и идиотизм, и сумасшествие, манию с бредом и без бреда, однопредметное помешательство. Хотя, тем не менее, как замечает Ф. Эли, и при распространительном толковании этого термина объем его является все-таки ограниченным, так как "demence" предполагает болезненное психическое расстройство, так что и с натяжками под него нельзя подводить состояния беспамятства или бессознательности, вызванные опьянением, сном или просонками, или даже лунатизмом *(666); в этих случаях для французского суда представляется единственная возможность справедливого приговора в обходе закона, т.е. в отрицании самого бытия преступного деяния.

Значительный шаг вперед представляет в этом отношении установление для различных состояний невменяемости обобщенных формул, могущих обнять разнообразные конкретные случаи невменяемости. Так, Германский кодекс 1872 г., рядом с глухонемотой и малолетством, говорит общим образом (_57): 1) о состоянии бессознательности, объемлющем, как объясняют мотивы, все формы прекращения или расстройства психической деятельности, не переходящие в душевную болезнь, и 2) о болезненном расстройстве душевной деятельности; совершенно аналогичную систему усвоил Венгерский кодекс 1880 г. (_76, 83 и 88), а Кодекс голландский 1881 г., кроме малолетства, упоминает о недостаточном развитии и о болезненном расстройстве умственных способностей.

Этот же прием усвоен действующим Уголовным уложением, которое независимо от малолетства упоминает о трех типах ненормального психического состояния: об умственной неразвитости, о болезненном расстройстве душевной деятельности и о бессознательном состоянии.

Обобщенная система значительно облегчает практике подведение отдельных случаев невменяемости под категории, установленные законом; но эта система легко может создать другую, не менее важную опасность, а именно полный произвол судебных решений, может обратить установление оснований виновности или невиновности и зависящей от этого уголовной ответственности учинившего за более или менее тяжкое посягательство на правоохраненный интерес в клинический диагноз психического или даже и физического здоровья данного субъекта. Но уголовный суд не психиатрическая клиника или амбулатория, а институт, призванный к охране интересов личных, общественных и государственных. Вопрос о вменяемости не есть вопрос медицины, а вопрос права. Такие общие формулы, как недостаточность умственного развития, болезненное расстройство душевной деятельности и т.д., так растяжимы, так общи, что им может быть придаваем весьма разнообразный объем; при этом не надо забывать, что разрешение вопроса о наличности условий вменяемости как по существу своему, так и по началам процесса требует участия врача-психиатра, его экспертиза должна быть положена в основу судейского приговора о вменении или невменении учиненного обвиняемому, а, к сожалению, у нас, в особенности в провинции, число лиц, специально занимающихся психиатрией, крайне ограниченно, так что нетрудно предположить, что явившийся на суд эксперт не будет обладать необходимыми специальными сведениями; сама психиатрия еще только разрабатывается, клинические формы психических страданий, их родовые отличия, даже терминология совершенно еще не установились; наконец, общеизвестно стремление, нашедшее себе выражение и в литературе, чрезвычайно расширять понятие о душевнобольных, видеть почти в каждом подсудимом лицо психически ненормальное, в каждом преступном деянии - признак психического страдания. Понятно, что при этих условиях неопределенность и расплывчатость признаков невменяемости не только поставит суд в весьма сильное затруднение при решении вопроса об ответственности лиц, психическая сфера которых представляет некоторые ненормальности, но и подвергнет опасности общественное спокойствие.

В силу этого как в науке, так и в законодательной практике является стремление указать в формуле закона, определяющей условия невменяемости, и те основания, благодаря которым эти состояния устраняют ответственность. Несомненно, что причиной безответственности являются не слабоумие, мания, глухонемота, лунатизм, горячка и т.д., а те эффекты или последствия, которые они вызывают в психической жизни человека, в его мышлении, в его волеопределяемости; поэтому всего естественнее в формуле закона рядом с условиями невменяемости поставить и психологический критерий, который положен в их основание.

В этом отношении даже кодексы, принявшие систему перечисления отдельных условий невменяемости, указывают в некоторых своих постановлениях [как Уложение о наказаниях изд. 1885 г., например, о глухонемоте (ст.98), о детстве (ст.94) и о сумасшествии (ст.95)] на критерий невменяемости, хотя, к сожалению, в весьма неопределенной и неоднородной форме *(668). Точно так же сочло необходимым внести в текст закона подобный психологический критерий и большинство новейших кодексов: Германский, Венгерский, Итальянский, а равно и проекты Австрийский и Норвежский.

Эту же систему приняло наше действующее Уголовное уложение *(669).

Формула невменяемости имеет в виду не медицинскую сторону признаков, характеризующих ненормальные психические состояния человеческого организма, а юридическую; имеет в виду указания таких ненормальных состояний, в силу которых учиненное данным лицом нарушение закона не вменяется ему в вину и оно не подлежит за него уголовной ответственности. Кроме того, не надо забывать, что в прямом соответствии с признанием данного лица безответственным за учиненное им стоит ряд возможных изменений в сфере его имущественных прав, ограничение его в распоряжении имуществом, недействительность заключенных им сделок; далее, признание данного субъекта душевнобольным может повлечь за собой принятие разного рода полицейских охранительных мер по отношению к его личности, может повлечь ряд изменений в его государственно-служебном или общественном положении, так как лицо, безответственное за свои поступки, естественно, не может находиться на службе государственной или общественной, быть врачом или учителем и т.п. Ввиду всех этих соображений не только отождествление всякой ненормальности психических отправлений с юридической безответственностью представляется далеко не бесспорным, но умолчание в законе о критерии невменяемости может повлечь последствия весьма прискорбные как по отношению к охране общественного порядка и спокойствия, так и для ограждения личности.

Столь же необходимым представляется психологический критерий и для правильной постановки на суде психиатрической экспертизы, так как только при установлении его экспертиза может служить действительным основанием для дальнейшего вывода судьи об уголовной ответственности обвиняемого: только благодаря этому критерию на суде может установиться взаимное понимание врачей и юристов. Во всех состояниях, обусловливающих невменяемость, существуют различные степени, и без такого критерия нельзя установить наличность вменяемости в каждом отдельном случае; он указывает тот предел, начиная с которого действие каждой отдельной причины должно считаться обстоятельством, устраняющим вменяемость *(670).

99. Таким образом, формула невменяемости должна заключать в себе два элемента: психологический критерий и перечень условий, устраняющих вменяемость; каждый из этих элементов заслуживает подробного рассмотрения *(671).

Останавливаясь прежде всего на психологическом критерии, мы находим, что в кодексах и законопроектах, введших его в формулу невменяемости, он встречается в двоякой обрисовке: одну из них я считал бы возможным назвать метафизической, другую - позитивной.

Метафизическая обрисовка вносит в определение критерия понятие о свободе и несвободе человеческих действий. Такова формула Германского уложения (_ 51), которая гласит: "Деяние не признается преступным, как скоро совершивший во время учинения деяния находился в состоянии, исключавшем его свободное волеопределение (freie Willensbestimmung)" *(672); то же говорит Кодекс венгерский (_ 36): "Деяние не вменяется тому... кто не обладал способностью к свободному волеопределению" (libre arbitre во французском переводе); наконец, близко к этой формуле подходит и Австрийский законопроект, говоря: "Деяние не наказуемо, если учинивший... не мог свободно определять свою волю или распознать преступность своего деяния".

Позитивная обрисовка основывает критерий вменяемости на условиях виновности, устраняя из него спорный вопрос о свободе человеческих действий. Такова обрисовка нашего Уголовного уложения: "Не вменяется в вину преступное деяние, учиненное лицом, которое во время учинения деяния не могло понимать свойства или значения им совершаемого или руководить своими поступками" *(673). Такое же начало усвоено Итальянским кодексом (_ 46), признающим невменяемым того, кто находился в таком психическом состоянии, при котором он был лишен сознания или свободы своих действий; Норвежский проект (_ 44) ставит условием: когда лицо не могло понимать сущности деяния и его юридического значения или когда оно не могло управлять собой; формула нашего Уложения повторена в Болгарском уложении (_ 41).

В основании метафизической формулы вменяемости лежит понятие о свободе человеческой воли, одна из важнейших проблем жизни души, вызывающая вековечный спор индетерминизма и детерминизма. Конечно, не в курсе уголовного права может иметь место изложение этого спора, оценка доводов борющихся сторон *(674), но в то же время нельзя обойти его полным молчанием, так как от усвоения того или другого принципа зависит не только общая постановка вопроса об основаниях уголовной ответственности, но даже и характеристика некоторых отдельных учений Общей части, как, например, о принуждении, крайней необходимости, подстрекательстве и т.п. *(675)

При этом кратком изложении нужно иметь в виду: во-первых, что само понятие "свобода воли" претерпевало ряд изменений *(676) и что понимание этого термина у современных писателей представляет существенное различие, начиная от представления о свободе как о полном произволе и полной независимости воли от каких-либо предыдущих, внутренних или внешних, причин и кончая признанием свободными тех действий человека, которые хотя и подчиняются закону достаточной причины, но причинность для которых полагается внутренним миром человека и которые в силу того являются продуктом самоопределяемой воли (так называемый обусловленный индетерминизм Биндинга); во-вторых, что при этом очерке имеется в виду только вменение юридическое и не затрагиваются вменения религиозное и нравственное; и, наконец, в-третьих, что оценка той или другой постановки вопроса об основах уголовного вменения стоит в прямой связи с понятием о существе и цели наказания: в этом отношении, конечно, будет существенное различие во взглядах писателей, защищающих идею самоцельности наказания, и сторонников так называемых теорий полезности.

100. Признание свободы воли основным критерием вменяемости находит себе большое число защитников как между старыми, так и новыми криминалистами всех наций; в громадном большинстве учебников и руководств ставится как бесспорная формула: только лицо, обладающее способностью действовать свободно, может быть виновником преступления. "Если мы не признаем за человеком свободы действий, - говорит Кестлин (System, _ 41), - то хотя мы и можем по каким-либо основаниям признать реакцию против преступных деяний полезной, даже необходимой, но только о ней не может быть и речи в науке права". "Виновность, - говорит Haus (Principes, 2-е изд., N 283), - предполагает умственное развитие и свободу... свобода может быть внутренняя или внешняя. Первая есть способность желать и не желать, вообще определяться самопроизвольно, вторая состоит во власти действовать или не действовать, совершать что-либо или воздержаться. При отсутствии одного из этих двух условий всякая виновность исчезает, факт не может быть вменен совершившему и не может повлечь поэтому никакой уголовной ответственности". "Для юриста, - замечает г-н Будзинский ("Начала"), - вместе со свободою исчезло бы понятие о законе и наказании, для юриста разумная свобода составляет основание уголовного права; если бы человек не имел свободы воли, то он не имел бы о ней внутреннего сознания, не чувствовал бы угрызений совести в случае содеяния зла, не ответствовал бы за свои деяния, не отличался бы от животного" *(677).

Но что же такое разумно свободная воля? В чем состоит свобода воли как условие бытия преступления? На это большинство криминалистов - сторонников данного взгляда - или не дают никакого ответа, как бы предполагая, что выражения "свобода", "разумная свобода" составляют такие эмпирические понятия, которые не требуют разъяснения, или же отсылают за объяснениями понятия о свободе к философии или этике, и только весьма немногие считают необходимым представить более подробное изложение учения о существе свободной воли как условии вменяемости. К числу последних относится один из известнейших новых немецких криминалистов, последователь школы Гегеля-Кестлин *(678).

Природа, как учит гегелианская философия, есть бесконечное проявление и воплощение идеи, абсолютного начала. Это зиждущее начало ищет себя в природе и находит себя самосознающим в венце творения, человеке. Существо духа - быть единым во всем - проявляется в бесконечном течении бытия, в бесконечном зарождении существ; но в этом внепредельном творчестве отдельных бытий, в этом расчленении духа осуществляется также всесильное стремление его снова найти свое единство. Его всеобщность ищет себя в бесконечных отдельностях и находит себя в единичном (Einzelheit) *"Подробность, деталь, частность (нем.).".

Только в единичном, в человеке, взаимно проникаются всеобщее и отдельное, в определенном представляется бесконечное. Этот признак единичности, в которой самосознательно проявляется абсолютная идея, составляет со стороны теоретической - мышление, а со стороны практической - человеческая воля. Но что же такое воля? Понятие воли, по учению Кестлина, заключает в себе два момента: во-первых, момент бесконечного тождества (своей сущности - абсолютной идеи), саморавность воли, в силу чего воля может, с одной стороны, отрешаться от всякой определенности, от всякого частного содержания и пребывать самотождественной, а с другой - во всякой определенности оставаться самопродолжением, т.е. осуществлять абсолютную идею, которой она служит практическим проявлением, осуществлять добро; в силу первого, отрицательного, условия, воля есть чистая свобода; в силу второго, положительного, - возможность осуществления добра как сущности абсолютной идеи; во-вторых, способность воли к определенности, момент частного в противоположность первому - всеобщему. Поэтому в существе воли лежит, во-первых, способность перехода от безразличной неопределенности к постановлению себе определения; благодаря этому воля перестает быть простой формой, а получает содержание: она хочет чего-либо, из свободы бессодержательного (Freiheit der Leere) становится действительной волей; во-вторых, способность замены саморавности и самопродолжаемости (Continuitat) - отпадением (Discretion); в силу этого свойства для воли является возможность отрицания своего единства с абсолютной идеей, для воли возможности осуществления доброго противопоставляется возможность осуществлении злого.

Сообразно с этим понятие воли характеризуется следующими признаками: а) абсолютной возможностью для субъекта отрешиться от какого бы то ни было определения, положенного для воли им самим или чем-либо вне его сущим; б) способностью постановления какой-либо определенности как содержания воли, откуда бы содержание ни было почерпнуто, и в) способностью я пребывать в какой-либо определенности с сознанием возможности ее изменения.

Такова истинная сущность воли в ее полном развитии; но этого развития воля достигает в человеке, проходя различные ступени саморазвития человеческого духа.

Прежде всего воля является в виде непосредственном, естественном (naturlicher Wille), когда я определяется не из себя, а из природы, когда нашими действиями руководят только ощущения, побуждения, склонности. Формой проявления этой воли является настроение (Gemuth). Естественная воля хотя и заключает в себе самоощущение я и его стремления к практической деятельности, но это ощущение не достигает еще сознания противоположности духа и природы и проявляется в форме определенного, все другое исключающего стремления. Естественная воля не может быть сама по себе рассматриваема как злая или добрая, она заключает в себе только возможность сделаться тою или другою, она может одинаково выразить направление самопродолжаемости своей абсолютной сущности - добра и направление обособленности - зла, притом же и самая ее форма пожелания указывает на безотчетную подчиненность воли своему определению. Поэтому-то подобная воля, как продукт природы, какова, например, воля дитяти, глухонемого и т.п., не может рассматриваться как виновная, заслуживающая наказания.

Вторую ступень составляет сознающая воля (wissender Wille). Между тем как естественная воля находит свое содержание вне себя, в природе, познающая воля сама творит свое содержание, самоопределяется.

Источником этого самоопределения является мышление. Только мыслящее я, сознающее свое различие от собственной природы и внешнего мира и действующее с сознанием этого различия, проявляет истинную свободную волю. Сознающую волю нужно рассматривать не как дальнейшее развитие естественной воли, а как ее противоположение, и притом даже и в том случае, когда сознающий дух черпает свое содержание в естественных наклонностях и стремлениях, когда он выбирает, например, между различными ощущениями, когда, одним словом, воля является свободной только по форме, а не по содержанию, так как и здесь в природе лежат источники определения воли в потенции, и только переработанные мыслящим духом, измененные в самом их существе, они становятся стимулами воли.

Мышление и хотение являются только двумя моментами единого целого, и их взаимодействие и есть тот процесс, которым абсолютный дух проявляет сам в своей деятельности свое бытие и в силу того является свободным. Познающая воля и свобода тождественны.

Эта действительная свобода, начинаясь с момента произвольного положения себе определения, является в форме усмотрения, произвола (Willkuhr). Воля действительно создает ceбе определение, но так, что она может себе поставить и всякое другое, причем его содержанием может быть или проявление естественного настроения, или продукт разума. В первом случае произволу предстоит выбор между свободным пребыванием духа в состоянии саморавности и подчинением его под иго настроений; во втором существует выбор между различными определениями, поставленными самим разумом. Процесс волеопределения начинается с обсуждения различных возможностей, которые представляются как основания определения. Колебание должно быть разрешено энергическим актом воли-выбором; но этот выбор, эта решимость остановиться на каком-либо основании определения и сделать его действительным содержанием воли и есть акт произвола, формальной свободы я, так как воля точно так же могла решиться в пользу всякой другой возможности. Если я следует чувственному пожеланию, а не влиянию разума, то мы можем заключить о том, что его мышление и хотение извращены и что результат свободного выбора есть несвобода я, но для самосознававшего я была возможность выбора противоположного, он свободно впал в несвободу: произвол является именно как способность определяться к добру или злу. Наконец, полной законченности воля достигает только тогда, когда она полагает как содержание своей особенности свою всеобщность, - почерпает содержание из собственной субстанции.

Таким образом, по теории Кестлина, существуют три основных типа человеческих действий:

1) Действия как непосредственный продукт природы, как проявление естественной воли. Воля в этом состоянии несвободна, не есть истинная воля, и подобные действия человека, не отличаясь от явлений природы, не могут быть вменяемы ему ни в вину, ни в заслугу.

2) Действия как продукт познающей воли, когда действующий сознает и оценивает различные возможные определения его деятельности и свободно решается на выбор данного определения, которого содержание дается ему или из природы, или из представлений разума; так как лицо в подобном положении может определяться и своею сущностью, идеей абсолютного добра, то и поступки его могут вызывать или порицание, или одобрение.

3) Действия как результат абсолютной свободы, когда данное определение является осуществлением абсолютного: воля, достигшая такой абсолютной свободы, конечно, не может быть источником преступных деяний *(679).

Следовательно, по этой теории, общий закон причинности не распространяется на свободные действия человека; дух человеческий, проявляющийся в его воле, имеет способность определять деятельность лица независимо от каких-либо предыдущих явлений, имеет способность сделать свободный выбор между отдельными определениями, представляющимися в данном случае; так что, подпадая даже под господство страсти, увлечения, дух человеческий подчиняется этому самопроизвольно, в силу своей свободной решимости.

Но на чем же основываются подобные положения? Единственным аргументом, кроме формальных диалектических афоризмов *(680), у сторонников этого учения является ссылка на свидетельство нашего сознания, исторически отражающееся в вековечной вере всех народов в свободу воли. В самом деле, не говорит ли каждому из нас наше сознание, что все, что мы делаем, мы делаем только по нашему усмотрению, что от нас безусловно зависит сказать или смолчать, сделать или не сделать. Как отказаться от этого убеждения, присущего нам всегда и везде, которое, с большей или меньшей отчетливостью, сознается взрослым и молодым, образованным и полуразвитым? Бытие свободы воли, замечает Вилле (и это положение разделяется почти всеми новыми французскими криминалистами), доказывается так же, как и бытие внешнего мира, всеобщностью убеждения о ее существовании; не может быть последствия без причины; идея свободы присуща безусловно всякому человеку, но, конечно, такое убеждение не могло бы существовать, если бы таковая свобода не существовала. Не подлежит сомнению, говорит проф. Спасович, что человек может, опираясь на сознание, располагать и управлять данными ему от природы физическими и психическими способностями. Он может требовать от своего ума, чтобы ум вникал и работал, от фантазии - чтобы она творила; он может сказать страсти, чтобы она умолкла, сердцу - чтобы оно не билось, воле - чтобы она того, а не другого желала... Если бы свободы воли не было, то непонятно, каким бы образом могло образоваться и понятие о ней, потому что оно, конечно, не может быть заимствовано из мира внешнего посредством чувственного опыта *(681).

Посмотрим же теперь, как тверды устои, на которых зиждется эта теория, в особенности с точки зрения вменяемости человеческих действий и уголовной ответственности.

Допустим, что дух человеческий безусловно самопочинен, что в нем, и только в нем, в каждый момент лежит возможность выбора между благом и злом, между истинной абсолютной сущностью воли и влиянием конечного, ограниченного. Но не возбуждает ли это положение сомнений, нет ли в нем недоказанных постулатов, даже кроме самой идеи о свободе?

Идеи добра и блага врождены человеку, но, однако, и по этому учению существует воля естественная, существует ступень человеческого развития, когда идея благого представляется еще не раскрытой в человеческом сознании. Когда же и при каких условиях раскрывается эта идея?

Далее, говоря, что идея добра врождена человеку, эта доктрина не определяет объема и содержания этой идеи. Уподобление ее понятию безграничной любви достаточно ли для сферы права? В применении к праву уголовному нужно пойти еще далее и затронуть вопрос о том, совпадает ли объем идеи о благом с объемом требований общей воли, объективированной в законе. Если человек ответствен только потому, что вместо учинения данного проступка он, руководствуясь своим представлением о добре, должен был совершить нечто другое, то, обсуждая с этой точки зрения вопрос о вменяемости преступных деяний, мы должны предположить, что повеление закона, невыполненное виновным, входит как момент в идею благого. Но возможно ли такое отождествление? Как согласовать понятие ограниченного, преходящего, составляющее необходимое свойство закона, с понятием абсолютности, лежащей в идее благого? А при этом мы не должны забывать, что для вменяемости необходимо, чтобы веления права не только входили как часть в идею благого, но и сознавались тем, кому мы вменяем деяние как проявление этой идеи. Как же разрешить вопрос в тех случаях, когда мы с достоверностью можем утверждать, что, по воззрению обвиняемого, данное веление не только не почиталось проявлением абсолютного добра, но, наоборот, рассматривалось им как продукт человеческой ограниченности, продукт человеческого эгоизма, грубой силы и т.п.? Можем ли мы признать подобное лицо безответственным, или же мы должны создать особую теорию вменяемости для нарушений формального права, или же, наконец, должны сказать, что идея абсолютного блага заключает в себе, как составной элемент, согласие лица с требованиями закона, каков бы последний ни был, что всякое неисполнение требований власти есть отпадение воли от ее идеальной сущности?






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных