Мир, милостивые государи, за последнее время взял, да и увеличился. Но в то же время как бы и уменьшился. 33 страница

Глава двадцать четвертая,

в которой возвращается дух уничтожения, являющийся – якобы – одновременно духом созидания. Рейневан же оказывается перед выбором.

За несколько лет существования Фогельзанг сумел создать в Силезии достаточно многочисленную и неплохо разветвленную сеть «усыпленных» агентов, так что в принципе было из кого восстанавливать. Проблема состояла в том, что прокатившаяся за последнее время по Силезии волна преследований не могла не оказать влияния на завербованных. Часть, следовало опасаться, вошла в историю как мученики, от них могло не остаться даже пепла. Часть из уцелевших могла под влиянием свирепствующей инквизиции радикально пересмотреть свои взгляды и прийти к выводу, что уже не хочет симпатизировать Виклифу, а Гуса любит значительно меньше, нежели раньше. В числе последних могли оказаться и те, которые по собственной воле либо под давлением изменили пристрастия. Перетянутые на свою сторону или перевербованные агенты теперь ждали, что кто-нибудь к ним обратится. А если обратится, они вприпрыжку помчатся доносить соответствующим органам.

Поэтому контакт с каждым давним агентом всегда был очень рискованным, и его нельзя было устанавливать, не обезопасившись прежде как следует. А втроем, несомненно, это сделать гораздо легче, чем вдвоем.

В течение месяца с лишком Рейневан, Жехорс и Бисклаврет мотались по Силезии – в холод и осеннюю слякоть, под жарким солнцем и в паутине бабьего лета. Посетили множество мест – начиная с больших городов, таких как Вроцлав, Легница и Свидница, и кончая Дорвахами, Горками и Булками, полные названия которых никак не хотели оставаться в памяти. Посещали различных людей, различным людям – различными методами и с различными результатами – напоминали о том, что те некогда поклялись быть верными этому делу. Сбегать в панике пришлось только три раза. Первый – в Рачибуже, когда Жехорс выскользнул из расставленного инквизицией котла, выскочив через окно со второго этажа каменного дома на рынке, после чего последовала внушительная галопада по улице Длинной до самых Николайских ворот. Второй раз вся тройка пробивалась сквозь облаву в счинавском пригороде, чему очень помог туман, как по заказу поднявшийся с надодранских заливных лугов. Третий раз, в Скорогоще, им пришлось стремглав убегать от преследования, когда охраняющий таможенный пункт и мост на Нисе отряд наемников заподозрил их в чем-то.

Однако под Намысловом, когда тамошний бондарь-отец выслушивал Жехорса и Рейневана, охраняющий их Бисклаврет поймал и приволок в дом двенадцатилетнего сына, тайно отправленного к городской страже в город. Не успел бы кто-нибудь трижды прокричать «Иуда Искариот», как сын бондаря извивался на глинобитном полу, получив в бок навахой. Бондарь визжал и хлестал кровью из перерезанного горла, жена и дочери бондаря голосили на разные голоса, а компания мчалась по огородам к оставленным в зарослях коням.

– В борьбе за святое дело не до этики, – гордо выпрямился Жехорс, когда какое-то время спустя Рейневан выговаривал ему в основном за двенадцатилетнего мальчишку. – Когда правое дело требует убивать, надо убивать. Дух уничтожения есть одновременно и дух созидания. Убиение за правое дело не является преступлением, поэтому перед убиением за справедливое дело колебаться нельзя. Мы с гордо поднятой головой и уверенными шагами вступаем на сцену истории, И меняем и формируем историю, Рейнмар. Когда наступит Новый Порядок, дети будут это изучать в школах. А название того, что мы делаем, будет знать весь мир. Слова «терроризм» на устах у всего света.

– Аминь, – докончил Бисклаврет.

Вернулись они через два дня. Жехорс и Бисклаврет узнали имя намысловского агента, который перевербовал бондаря. И прикончили его. Закололи ножами, когда тот возвращался из корчмы.

Следует признать, что со дня на день дух уничтожения становился все более и более творческим.

– Не ворчи, не ворчи, – морщился Бисклаврет, видя мину Рейневана. – Придет день, мы получим от Флютека приказ, тогда пойдем вместе, втроем всаживать нож в брюхо тому Грелленорту, который убил твоего брата. Либо князю Яну Зембицкому. А то и самому вроцлавскому епископу. Что, тогда ты тоже будешь брюзжать, нести вздор об этике и чести?

Рейневан не отвечал.

В ночь с седьмого на восьмое ноября на условленное место у покаянного креста на краю дубравы у перевала Томпадла, разделяющего массивы Слёнзы и Радуни, прибыли на встречу те, кому следовало. Те «разбуженные» агенты, которых Фогельзанг счел самыми верными и нужными для выполнения специального задания. Конечно, были соблюдены необходимые предосторожности – присутствия шпиона среди конспираторов все еще нельзя было исключить. На перевале Томпадла прибывающих ждал только один представитель Фогельзанга – выбор пал на Жехорса. Если бы все прошло без неожиданностей, Жехорс должен был провести собранную группу на восток, к пастушеским шалашам, где их ожидал Рейневан. Если и здесь не было засады, то группа двигалась на восток до гряды Бенковицы, где ожидал Бисклаврет. Который вытянул самую короткую соломинку.

Но все прошло гладко, и всего за одну ночь количественный состав Фогельзанга вырос до девяти человек. Очень разных – счетовода из Вроцлава, лавочника из Проховиц, столяра из Тшебницы, подмастерья каменотеса из Среды, учителя из Контов, управляющего грангией монастыря в Любенже, оруженосца, некогда служившего Бользам из Зайскенберга, бывшего монаха из Емельницы, в данный момент продающего индульгенции, а до того – как-никак повышение – приходского в Сердце Иерусалимском из Погожели.

Передвигаясь ночами – группа была уже достаточно многочисленной, чтобы, не вызывая подозрений, ездить днем, – добрались до Рыхбаха, оттуда до Ламперсдорфа и Совиных Гор, на Юговский перевал. Здесь, на поляне в лесах под селом Югов, от которого получил название перевал, они встретились с группой, прибывшей из Чехии. Группа состояла из четырнадцати специалистов. Нетрудно было угадать, специалистов какого дела. Впрочем, Рейневану не нужно было угадывать. Двоих он знал, видывал под Белой Горой. Они обучались в отделе убийств.

Привел группу знакомый.

– Урбан Горн, – сказал Лукаш Божичко. – Группу из Чехии привел Урбан Горн. Собственной персоной.

Гжегош Гейнче, inquisitor а Sede Apostolica specialiter deputatus во вроцлавской диоцезии, кивнул головой в знак того, что догадывался. И отнюдь не удивлен. Лукаш Божичко откашлялся, решив, что можно продолжать доклад.

– Речь, естественно, шла о Клодзке. Наш человек был свидетелем разговора Горна с Рейнмаром из Белявы и теми двумя из Фогельзанга, Жехорсом и Бисклавретом. Клодзк, сказал им Горн, это ворота и ключ к Силезии. И добавил, что господин Пута из Частоловиц начинает становиться неудобным символом, опасным для нас… То есть для них… Для гуситов, значит… И что на этот раз Клодзк должен пасть.

– Это, – поднял голову инквизитор, – точные слова нашего человека?

– Один к одному, – сказал дьякон. – Эти слова передал наш человек нашему агенту в Клодзке. А тот – мне.

– Продолжай.

– Тот, из Фогельзанга, Бисклаврет, сказал, что их знакомый Трутвайн выжил и действует снова. Что накапливает масло, смолу и другие ингредиенции. Что на этот раз ни в чем не будет недостатка, и они разожгут в Клодзке такой костер, что… это его собственные слова… у господина Путы в замке усы сгорят. И что на этот раз не они, а господин Пута будет сбегать через дыру в сральне. Так он сказал, этими самыми словами: через дыру в сральне.

– Значит, – догадался Гейнче, – группу перебросили в Клодзк. Когда начали переброску?

– В пятницу после святого Мартина. Перебросили не всех сразу, а постепенно, по двое-трое, чтобы не вызывать подозрении. Наш человек, к счастью, был в одной из первых переброшенных группок. Поэтому мы и знаем, что сказанное относительно Трутвайна – правда. Этот Трутвайн, Йоханн Трутвайн, альтарист из церкви Пресветлой Девы Марии, давний гуситский шпион. Именно вокруг него, оказывается, уже несколько лет сколачивается в Клодзке зародыш шпионско-диверсионной ячейки.

– В данный момент, – инквизитор оттолкнул печать, которой играл. – В данный момент вся группа уже в Клодзке, насколько я понимаю? Все?

– Все. Кроме Горна, Белявы, Бисклаврета и еще троих. Те на святого Мартина уехали из-под Югова. Наш человек не знает куда. Какие будут распоряжения, ваше преподобие? Что предпримем?

Из-за окна доходил шум города, на Курином рынке переругивались перекупщицы. Папский инквизитор молчал, потирая нос.

– Этот наш человек, – спросил наконец. – Он кто?

– Каспер Домпинг, счетовод. Отсюда, из Вроцлава.

– Домпинг… Его не шантажировали. Я помнил бы, если б было так, я б помнил, я не забываю шантажей… Но платить, сдается мне, мы ему тоже не платили. Неужто идеалист?

– Идеалист.

– Значит, посматривай за ним, Лукаш.

– Ясно, ваше преподобие.

– Ты спрашивал, – потянулся Гжегож Гейнче, – что нам делать. Сейчас – ничего. Но если начнется нападение, если гуситы подойдут под Клодзк, если город окажется под угрозой, тогда наш человек должен будет провалить всю группу. Должен будет немедленно выдать всех контрразведке господина Путы.

– А не лучше ли, – усмехнулся Лукаш Божичко, – если это будет наша заслуга? Епископ Конрад…

– Меня не интересует епископ Конрад. А Святая Инквизиция существует не для того, чтобы коллекционировать заслуги. Повторяю: наш человек должен будет выдать группу контрразведке Клодзка. Именно господин Пута из Частоловиц должен ликвидировать диверсантов. И еще больше возвыситься как символ, вызывающий ужас у гуситов. Ясно?

– Ясно, ваше преподобие.

– Рейневана… Рейнмара из Белявы, говоришь, нет в клодзкской группе? Говоришь, уехал. С Горном. Может, в тот монастырь, что в Белой Церкви? Потому что, насколько я понимаю, с этим монастырем все ясно?

– Ясно, ваше преподобие, утверждаю. Предпримем там… действия?

– Пока что нет. Послушай, Лукаш. Если все же Рейневан вернется в Клодзк… Если присоединится к диверсантам… Короче: если он попадет в лапы господина Путы, вы должны будете его оттуда вытянуть. Живым и невредимым. Понял?

– Так точно, ваше преподобие.

– А теперь оставь меня. Я хочу помолиться.

В Свидницу они отправились на шести конях – Горн, Рейневан, Бисклаврет и трое прибывших с Горном убийц. Однако убийцы сопровождали их только до Франкенштайна, не въезжая в город, отделились и умчались в синюю даль. Не тратя слов на прощание. У них, несомненно, были в Силезии какие-то собственные задачи и цели. Горн мог эти цели знать, мог знать, кого они намерены убить. Но мог и не знать. Рейневан ни о чем не спрашивал. Однако он не был бы собой, если б не произнес речи об этике и морали.

Горн терпеливо слушал. Он снова был прежним Горном, таким, которого Рейневан узнал, знал и помнил. Горном в элегантном, коротком сером плаще, скрепленном серебряной пряжкой, в обшитом серебряным галуном вамсе, Горном, носящим на поясе стилет с рубином в рукояти, в украшенных латунью шпорах на тисненых козловой кожи ботинках. С головой, украшенной атласным шапероном с длинной и фантазийно охватывающей шею лирипипой. Горном с проницательными глазами и губами, кривящимися слегка нагловатой улыбкой. Улыбка была тем выразительнее, чем больше Рейневан погружался в проблемы моральности, этических норм, правил и военных законов, в том числе в особенности использования террора как инструмента войны.

– Война несет с собой террор, – ответил он, когда Рейневан кончил. – И на террор опирается. Война сама по себе есть террор. Ipso facto. [296]

– Завиша Черный из Гарбова с тобой не согласился бы. Он иначе понимал войну и jus militare. [297]

– Завиша Черный умер.

– Что?

– До тебя не дошли слухи? – Горн повернулся в седле. – Не дошло известие о смерти одного из знаменитейших рыцарей современной Европы? Завиша Черный полег. Будучи верным вассалом, он потащился с Люксембуржцем в экспедицию против турок, осаждать крепость Голубац над Дунаем. Турки разбили их под Голубацем, Люксембуржец по своему обыкновению сбежал в одиночку, Завиша – по своему обыкновению – прикрывал отход. И погиб. Ходят слухи, что турки отрубили ему голову. Произошло это двадцать восьмого мая, в пятницу после святого Урбана, моего патрона, поэтому я так хорошо помню дату. И нет уже на свете Завиши Черного из Гарбова, славного рыцаря. Sic transit gloria. [298]

– Я думаю, – сказал Рейневан, – что гораздо больше. Много больше, чем глория.

Когда они приехали в Свидницу, то сразу стало видно царящее в городе возбуждение. Когда въехали через Нижние ворота и по утопающей в грязи улице Длинной добрались до рынка, то им показалось, что они попали на какое-то празднество – было ясно, что причина возбуждения скорее радостная, чем наоборот. Бисклаврет направился в толпу выспросить, в чем дело, однако Рейневан сразу же ассоциировал с происходящим и вспомнил Прагу лета 1427 года, вскипевшую и обрадованную вестью о победе под Таховом. Ассоциация оказалась очень точной. А мина Бисклаврета, когда он вернулся, очень кислой. Лицо Горна, когда он выслушивал сообщаемые ему на ухо сведения, мрачнело и хмурилось по мере шептания,

– Что случилось? – не выдержал Рейневан. – В чем дело?

– Потом, – отрезал Горн. – Потом, Рейневан. Сейчас у нас впереди встреча. И серьезные беседы. Пошли. Ты, Бисклаврет, отыщи здесь кого-нибудь, кому можно верить и кто хорошо информирован. Я хочу знать больше.

Встреча произошла в шинке на улице Лучничей, неподалеку от ворот с таким же названием, а важные разговоры касались доставки оружия и коней из Польши. Собеседником был знакомый Рейневану раубриттер, поляк, именующий себя Пораем Блажеем Якубовским. Якубовский не узнал Рейневана. И неудивительно. Прошло столько времени. И кое-что произошло.

Разговору немного мешала царящая суматоха и слишком веселое настроение переполнявших корчму гостей. У свидничан явно был какой-то повод торжествовать. И не только Рейневана интересовало какой.

– Вас, кажется, побили? – неожиданно прервал переговоры Якубовский, движением головы указывая на ликующих горожан. – На Лужицах? Под каким-то Кратцау или что-то такое? Кажется, вам там здорово врезали господа Поленц и Колдиц, хорошего, болтают, дали вам пинка. Э? Ну говори же, Горн, интересуюсь деталями.

– Сейчас не время об этом говорить.

Тут вернулся Бисклаврет. Порай сразу же догадался, с чем. И уперся на том, что, однако, самое время. Выхода не было.

– Сироты Яна Краловца, – медленно начал Обдирала, – окружили в Чехии какую-то крепость, мой информатор забыл, какую и где. У них кончилась пища, конца осады видно не было, поэтому они решили пойти несколькими ратями на поиски, подграбить. На Лужицы. Шестого ноября сожгли Фридланд, а в следующие дни опустошили околицы Згожельца, Любия и Житавы. Нагрузили телеги добром, согнали скот и двинулись обратно. По тракту через Градек над Нисой. И тут…

– На них напали, да?

– Напали, – неохотно признал Бисклаврет. – Краловец слишком зазнался… Недооценил немцев, отнесся к ним легкомысленно. А тем временем Шесть Городов мобилизовали сильный контингент под командой Лотара Герсдорфа и Ульрика Биберштайна. Из Нижних Лужиц быстрым маршем прибыл на поддержку ландвойт Ганс фон Поленц, из Свидницы потянулся Альбрехт фон Колдиц. Быстро присоединились князья, Ян Жаганский и его брат Генрик Старший в Глогове, вдобавок привел свою дружину Гоче Шафф из замка Гриф. Они двинулись в погоню за Краловцем, в день святого Мартина на рассвете неожиданно ударили по походной колонне сирот. В миле за Градком. Под Кратцау.

– И побили их.

– Еще как побили. – У Бисклаврета было выражение лица человека, который не может выплюнуть, а вынужден проглотить. – Краловец ушел… Потерял… Потерял несколько…

– Сотен человек, – докончил поляк. – Телеги. И всю добычу.

– Но немецких трупов, – проворчал Обдирала, – тоже под Кратцау на поле много осталось. С Лотаром Герсдорфом во главе.

– Однако же, – проворчал Якубовский, – Кратцау показал, что вы не непобедимы.

– Лишь Бог непобедим.

– И те, что у Бога в милости, – криво усмехнулся поляк. – Или вы, гуситы, уже лишились этой милости?

– Пути Господни, – Горн взглянул ему прямо в глаза, – неисповедимы, ваша милость Якубовский. Их не узнаешь и не предвидишь. Другое дело с людьми, эти предугадываемы. Впрочем, жаль тратить время на болтовню. Вернемся к нашему гешефту. Сейчас это важнее.

* * *

Других важных дел у Урбана Горна было немало. А у поднятого до ранга ассистента Рейневана было все меньше шансов быстро вернуться к Ютте.

В Свиднице они пробыли недолго, поехали в Нису, предварительно попрощавшись с Бисклавретом.

– Увидимся, – Обдирала на прощание заглянул Рейневану глубоко в глаза. – Увидимся, когда придет время. А чтобы ты об этом не забыл, я явлюсь. Явлюсь в твой уютный монастырчик и напомню об обязанностях. – Это прозвучало немножко как бы угрозой, но Рейневан не испугался. У него не было времени. Горн торопил.

Они поехали в Ополе, район, который Горн считал сравнительно безопасным. В Опольском и Немодлинском княжествах все большее влияние и вес приобретал наследник земель, юный князь Болько Волошек. Антипатия Болька к епископу и отвращение к клиру и инквизиции были широко известны. На Опольщине преследование гуситов согласия не получило. Епископ и инквизитор угрожали юному князю отлучением от Церкви, но Волошек чихал на это.

У Горна и Рейневана не было постоянной базы, все время перемещаясь, они действовали между Ключборком, Ополем, Стжельцами и Гливицами, контактируя с людьми, прибывающими из Польши – из Олькуша, из Хенчин, из Тжебини, из Велуня, из Пабаниц и даже из Кракова. Дел, требующих выполнения, и действий, нуждающихся в обсуждений, было много. Рейневана, который в основном молча присутствовал на переговорах, поражали торговые таланты Урбана Горна. Не меньше поражала степень сложности вопросов, которые он раньше считал банально простыми.

Оказывается, пуля пуле рознь. Используемые гуситами пищали в основном стреляли шариками калибра один палец. Палец и одно зерно ячменя были типичным калибром стволов ручниц и легких гаковниц, стволы более тяжелых гаковниц и хандканон имели калибр, равный двум пальцам, стволы тарасниц были унифицированы под пули калибра двух пальцев и одного зерна. Урбану Горну надо было договориться с представителями польских кузниц о доставке всех этих видов пуль в соответствующих количествах.

Как выяснилось, ружейный порох тоже не был просто порохом, он уже давно перестал быть тем, чем был во времена Бертольда Шварца. Пропорции селитры, серы и древесного угля должны были строго соответствовать оружию, для которого порох предназначался: ручное оружие требовало больше пороха с большим содержанием селитры, для хуфниц, тарасниц и бомбард требовался порох, содержащий больше серы. Если смесь была не та, порох годился исключительно для фейерверков, да и то не очень. Порох также должен был быть соответствующим образом гранулирован, если не был – разлагался при транспортировке: более тяжелая селитра «опускалась» вниз, к дну емкости, более легкий уголь оставался наверху. Стабильный и легко воспламеняющийся гранулят получали путем орошения размолотого пороха человеческой мочой, причем самый лучший эффект давала моча обильно и часто выпивающих людей. Поэтому неудивительно, что порох, производимый в Польше, пользовался на рынке повышенным спросом, а польские пороховые мельницы – заслуженной славой.

– Чуть не забыл, – сказал Горн, когда они возвращались после заключения очередной сделки. – Шарлей велел пожелать тебе здоровья. Просил передать, что чувствует себя хорошо. Он все еще в Таборе, в полевых войсках. Гейтманом полевых войск сейчас назначен Якуб Кромешин из Бжезовиц, Ярослав из Буковины погиб в октябре во время осады Бехини. Шарлей там тоже был, участвовал также в рейдах на Ракусы и в атаке на Верхний Палатинат. Чувствует он себя, кажется, я уже сказал, хорошо. Здоров и весел. Порой излишне.

– А Самсон Медок?

– Самсон в Чехии? Не знал.

Назавтра поехали в Тошек, поговорить с поляками о пулях, калибрах, сере и селитре. Рейневану все это начало слегка надоедать. Он мечтал о возвращении в монастырь, к Ютте. Мечтал, чтобы случилось что-нибудь такое, что позволило бы ему вернуться.

И домечтался.

– Будем возвращаться, – заявил насупившийся Горн, вернувшись из опольской коллегиатской школы, куда ходил часто, но всегда один. Без Рейневана. – Я должен выехать. Не ожидал… Признаюсь, не ожидал, что это случится так быстро. У нас, Рейнмар, снова война. Сироты Краловца перешли силезскую границу. По Левинскому перевалу. Идут словно буря прямо на Клодзк. Может оказаться, что ты не успеешь добраться до города прежде, чем Краловец начнет осаду. Но ты должен туда ехать. Сейчас же. На коня, друг.

– Прощай, Горн.

Было пятое декабря 1428 года. Второе воскресенье адвента.

Он поехал на Бжег, по Краковскому тракту, а по дороге его догоняли вести. Сироты Краловца огнем и мечом опустошили Клодзкскую котловину. Сожгли Быстрицу, в городе учинили бойню. На сам Клодзк, как следовало из сообщений, Краловец еще не ударил, даже не подошел близко. Но Силезию, как и в марте, начала охватывать паника. На дорогах было тесно от беженцев.

Рейневан спешил. Но не в Клодзк. Он ехал в Белую Церковь к Ютте.

Он был уже недалеко. Проехал Пшеворно, уже видел Руммелсберг. И тут на лесной дороге почувствовал магию.

* * *

У дороги лежал конский скелет, уже сильно проросший травой, однозначная памятка о весеннем рейде. Конь Рейневана пугался и капризничал, фыркал, топал ногами на месте. Однако пугал коня не скелет, не был это волк или какой-то другой зверь. Рейневан чувствовал магию. Он умел ее воспринимать. Сейчас он чувствовал ее, обонял, слышал и видел в крепком аромате влаги и плесени, в карканье ворон, в покоричневевших и застывших в холоде стеблях дягиля. Он чувствовал магию. А когда осмотрелся, увидел ее источник.

Гуща голых деревьев прикрывала деревянный домик. Церквушку. Пожалуй, лиственничную. Со стройной иглообразной звонничкой. Он слез с коня.

Церквушку, лежащую точно на трассе движения Божьих воинов, пробовали сжечь, об этом свидетельствовал полностью почерневший фасад и сильно обуглившиеся столбы у входа. Однако огонь не уничтожил строение, погашенный скорее всего дождем. Либо чем-то другим.

Внутри было совершенно пусто, церквушку очистили от всего, что в ней было, а было, пожалуй, немного. Все остальное уничтожили. Закрывающая неф треугольная пресвитерня была забита досками и тряпьем, вероятно, остатками алтаря. Здесь тоже были видны следы огня, черные пятна гари.

Был ли это огонь зла, огонь уничтожения и ненависти, огонь слепого возмездия за костер в Констанции? Или же обычный бивуачный костер, разожженный, чтобы хоть немного разогреть котелок со слипшейся вчерашней кашей там, где можно укрыться от дождя и холода? Уверенности не было. Рейневан встречал в захваченных церквях оба рода огня.

Магия, которую он чувствовал, эманировала именно отсюда. Потому что именно здесь, на том месте, где когда-то был алтарь, лежал gex. Шестиугольник, сплетенный из прутьев, лыка, полосок березовой коры, цветной шерсти и нитей с добавкой пожелтевших папоротников, ясменника, листьев дуба и травы, называемой erysimon, значительно увеличивающей Dwimmerkraft, то есть магическую силу. Исполнение гекса было типичным для деревенской колдуньи или кого-нибудь из Старшей Расы. Кто-то – колдунья или Старший – принес его и положил. Чтобы воздать почести. Проявить уважение. И сочувствие.

На грубоструганых досках, покрывающих стены пресвитерии, было что-то нарисовано. На рисунках не были видны следы обработки топором, они не были испачканы копотью и экскрементами, видимо, у остановившихся здесь Божьих воинов не было времени. Или настроения.

Рейневан приблизился.

Картина окружала всю пресвитерию. Потому что это был цикл картин, ряд идущих одна за другой сцен.

Totentanz.

Художник не был большим мастером. Был скорее неважным и, вне всякого сомнения, доморощенным. Как знать, может, из соображений экономии кистью поработал сам пробощ, либо викарий? Фигуры были выполнены примитивно, до смешного неправильные пропорции. Комичные до жути были скелеты-палочки – подпрыгивающие и срывающиеся в смертельную пляску отдельные dramatis personae картины: папы, кесаря в короне, рыцаря в латах и с пикой, купца с мешком золота, астролога с преувеличенно семитскими чертами лица. Все фигуры были комичными, жалостно патетическими, вызывали если не смех, то усмешку сочувствия. Заслуживала жалости и сама Смерть, гротескно смешная, в позе и балахоне словно из вертепа, возглашающая своё эсхатологическое memento mori,[299]выписанное над ее головой черными угловатыми литерам. Литеры были ровные, надписи четкие, художник был явно лучшим каллиграфом, чем рисовальщиком.

Heran ihr Sterbhchen

umsonst ist alles Klagen

Ihr müsset einen Tanz

nach meiner Pfeife wagen!

Гекс неожиданно запульсировал магической силой. А Смерть вдруг обрела гротескную голову трупа. И перестала быть гротескной. Стала страшной. В темном чреве церквушки потемнело еще больше. А изображение на досках, наоборот, посветлело. Балахон Смерти побелел, глаза трупа разгорелись, убийственно заблестело острие косы, которую держали костлявые руки.

Перед Смертью, покорно склонившись, стояла Дева, одна из аллегорических фигур смертельного хоровода. У Девы были черты Ютты. И голос Ютты. Голосом Ютты она умоляла Смерть помиловать ее. Умоляющий голос Ютты звучал в мозгу Рейневана как флейта, как сигнальный рожок.

Sum sponsa formosa

mundo et speciosa…

Голос Смерти, когда она отвечала на мольбу, был словно хруст ломаемой кости, скрип железа по стеклу, скрежет разъеденных ржавчиной кладбищенских цепей.

Iam es mutata,

а colore nunc spoliata!

Рейневан понял. Выбежал из церкви, вскочил на коня, криком и ударами шпор заставив его пойти в галоп. В ушах у него все еще скрежетал и хрипел мученический голос.

Iam es mutata,

а colore spoliata!

Уже издалека он видел, что в монастыре что-то не так. Обычно наглухо запертая изнутри калитка была распахнута настежь, на дворе сновали фигурки людей и коней. Рейневан сжался в седле и заставил коня идти еще быстрее. И тут на него напали.

Сначала была чара, заклинание, молниеносный удар силы, испугавшей коня и свалившей Рейневана с седла. Не успел он подняться, как из рвов и из-за деревьев выскочили и бросились на нега несколько человек. Он сумел выхватить нож из-за голенища, двумя широкими взмахами резанул двоих, коротким тычком в лицо остановил третьего. Но остальные его достали. Оглушили тяжелыми ударами, повалили на землю. Начали бить ногами. Придушили. Связали руки за спиной. Лишили возможности двигаться.

– Крепче, – услышал он знакомый голос. – Крепче затягивайте вожжами, не жалейте! Если что-нибудь у него сломается, невелика беда. Пусть знает, что его ждет.

Его поставили на ноги. Он открыл глаза. И задрожал.

Перед ним стоял Стенолаз. Биркарт Грелленорт.

От удара в лицо у него полыхнуло в глазах, щека и глаз загорелись словно прижженные железом. Стенолаз отодвинулся, ударил его еще раз, теперь слева, обратной стороной руки в перчатке. Рейневан почувствовал во рту вкус крови.

– Это было, – тихо пояснил Стенолаз, – только для того, чтобы обратить твое внимание. Чтобы ты сконцентрировался. Ты сконцентрировался?

Рейневан не ответил. Выворачивая голову, пытался увидеть, что происходит за монастырской калиткой, что за кони там кружат и что за кнехты бегают. Ясно было одно – это не черные всадники из Роты. Те, которые его держали, походили на обычных наемных убийц. Рядом с убийцами стоял человечек с круглой физиономией в одежде, выдающей в нем валона. Именно этот валон, догадался Рейневан, сбросил его с седла заклинанием.

– Ты тешил себя надеждой? – процедил Стенолаз, – что о тебе забыли? Или что я тебя не отыщу? Я предупреждал, что у меня везде есть глаза и уши.

Он размахнулся и ударил Рейневана еще раз, прямо по уже распухающей щеке. Болевшее после предыдущего удара веко начало слезиться. Потекло и из-под другого. И из носа. Стенолаз наклонился к нему. Очень близко.

– Мне казалось, – прошипел он, – что ты все еще не относишься ко мне с полной серьезностью. А я требую – полной. Напряги думалку. И выслушай предложение. Ты влип. Живым тебе не уйти. Но я могу тебя из этого вытащить. Могу спасти шкуру. Если ты пообещаешь провести меня к… Ты знаешь, к кому. К тому астралу, который маскируется под полного идиота. Спасешь свою жизнь, если приведешь меня к нему…

– Э-эй! Господин Гелленорт!

С высоты седла на них смотрел рыцарь в полных пластинчатых латах. На коне, прикрытом попоной в сине-золотых узорах. Рейневан знал его. Помнил.

– Князь требует, чтобы мы доставили его к нему. Немедленно.

– Ну как? – успел прошипеть Стенолаз. – Приведешь?

– Нет.

– Пожалеешь,

На монастырском дворе толпились конные, бегали пешие. В отличие от пестрых и скорее обшарпанных убийц Стенолаза стрелки и кнехты во дворе были одеты прилично и одинаково, в черно-красные цвета. Меж конных было больше всего латников и оруженосцев. И гербовых.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: