Мир, милостивые государи, за последнее время взял, да и увеличился. Но в то же время как бы и уменьшился. 34 страница

– Давай его сюда! Давай гусита!

Рейневан знал этот голос. Знал фигуру, красивое мужественное лицо, модно по-рыцарски выбритый затылок. Знал черно-красного орла.

Вооруженными людьми на монастырском дворе командовал Ян, зембицкий князь. Собственной княжеской персоной, в плаще, обшитом горностаями, поверх миланских лат.

– Давай его сюда, ближе, – властно кивнул он головой. – Господин маршал Боршнитц! Господин Грелленорт! Давайте его сюда! А того валона уберите с глаз моих! Терпеть не могу колдунов!

Рейневана подвели ближе. Князь взглянул на него с высоты рыцарского седла. Глаза у него были светлые, серо-голубые. Рейневан уже знал, кого напоминали ему глаза и черты лица настоятельницы.

– Господь Бог медлителен, но справедлив, – проговорил Ян Зембицкий патетически и с прононсом. – Медлителен, но справедлив, да, да. Ты пренебрег религией и крестом, Беляу, Иуда. Занимался чернокнижеством. Готовил покушение на меня. За преступление тебя ждет кара, Беляу, за преступление будет кара.

Когда он кончал фразу, то уже не смотрел на Рейневана. Смотрел в сторону монастырского сада. Там стояли четыре монахини. Среди них настоятельница.

– В этом монастыре, – громко возгласил Ян, поднимаясь на стременах, – скрывали гуситов! Здесь давали укрытие шпионам и предателям. Это не останется безнаказанным! Слышишь, женщина?

– Не тебе меня наказывать, – ответила настоятельница звучным и бесстрашным голосом. – Не тебе! Ты нарушаешь закон, князь Ян! Нарушаешь закон! Ты не имеешь права заходить на территорию монастыря!

– Это мои земли, и здесь моя власть! А этот монастырь стоит здесь со времен моих дедов и прадедов!

– Монастырь стоит по Божьей милости! И не подчиняется ни твоей власти, ни юрисдикции! Ты не имеешь права ни входить сюда, ни пребывать тут. Ни ты, ни твои вооруженные люди! И не этот мерзавец, и не его люди.

– А он? – Ян Зембицкий поднялся на стременах, указал на Рейневана. – Имел право находиться здесь? Все лето? Что, можно, госпожа сестра, скрывать здесь еретиков? Таких вот, как тот, который вон там лежит?

Рейневан взглянул туда, куда указывал князь; там, где стена, окружающая сад, сходилась с покрытой сухими стеблями плюща стеной инфирмерии, лежал Бисклаврет. Рейневан узнал его по сшитой по размеру курточке из телячьей кожи, которую француз недавно себе справил и требовал, чтобы ею все восхищались. Только по курточке его и можно было узнать. Труп был жутко изуродован. Светловолосый miles gallicus, бывший Ecorcheur, Обдирала, должен был, когда его окружили, тяжко драться. И взять себя живым не дал.

– Так как? – ехидно спросил князь. – Неужто у монастыря было разрешение привечать кацеров и преступников? Знаю, что не было! Посему – замолчи, женщина, замолчи. Смирись. Господин Вершнитц! Прикажи людям обыскать те вон сараи! Там могут прятаться другие!

Стенолаз схватил связанного Рейневана за воротник, приволок к настоятельнице, встал очень близко, лицом к лицу.

– Где, – заскрипел он, – его дружок? Гигант с мордой идиота? Говори, монашка.

– Не знаю, о чем ты, – бесстрашно ответила настоятельница. – И о ком.

– Знаешь. И скажешь мне, что знаешь.

– Apage,[300]дьявольский помет.

В глазах Стенолаза зажегся адский огонь, но настоятельница и на сей раз не опустила глаз. Стенолаз наклонился к ней.

– Говори, баба. Или я сделаю так, что ты горько пожалеешь. Ты и твои монашенки.

– Э-эй, Грелленорт! – Князь не тронул коня, только гордо выпрямился в седле. – Это еще что? Ты действуешь самостоятельно? Приказы здесь отдаю я! Я сужу и я наказания выношу! Не ты!

– Монашки укрывают больше кацеров, милостивый государь. Я уверен. Они скрывают их в клаузуре. Думают, что мы туда не войдем, и смеются над нами.

Ян Зембицкий помолчал, кусая губы.

– Значит, обыщем и клаузуру, – решил наконец холодно. – Господин Боршитц!

– Ты не посмеешь! – крикнула настоятельница. – Это святотатство, Ян! Тебя за это отлучат!

– Отодвинься, сестра. Господин Боршнитц, за дело.

– Рыцари! – крикнула настоятельница, воздевая руки и преграждая вооруженным дорогу. – Солдаты! Не слушайте безбожные приказы, не выполняйте волю вероотступника и святотатца! Если вы его послушаете, проклятие падет и на вас! И не найдется для вас места меж христианами! Никто не подаст зам ни пищи, ни воды! Солда…

По данному Стенолазом знаку его наемники схватили настоятельницу, один стиснул ей лицо рукой в железной перчатке. Из-под перчатки потекла кровь. Рейневан рванулся, вырвался из рук изумленных слуг. Подскочил, несмотря на связанные руки, пинком перевернул одного из разбойников, плечом оттолкнул другого, Но зембицкие кнехты уже сидели на нем, повалили на землю. Колотили кулаками.

– Обыскать постройки, – приказал князь Ян, – всю клаузуру тоже. А если найдем там мужчин… Если найдем хоть одного укрываемого гусита, то клянусь Богом, монастырь дорого за это заплатит. И ты заплатишь дорого, госпожа моя сестра.

– Не называй меня сестрой! – выкрикнула, отплевываясь кровью, вырывающаяся из рук убийц настоятельница. – Ты мне не брат! Я отрекаюсь от тебя!

– Обыскать монастырь! А ну, живо. Господин Боршнитц! Господин Рисин! Чего вы ждете? Я приказал!

Боршнитц поморщился, пробормотал проклятие. У подгоняемых приказом зембицких оруженосцев и кнехтов мины были растерянные. Многие зло бурчали себе под нос. Сестра-экономка расплакалась. А небо неожиданно похмурнело. Князь Ян глянул наверх. Как бы с легким опасением.

– Ты, патер, – кашлянув, он кивнул сопровождаемому его капеллану, – иди с ними. Чтобы обыск был со священником и чтобы как положено – религиозный! Чтобы потом не болтали.

Вскоре из обыскиваемых помещений донесся грохот и треск ломаемой мебели. Из клаузуры вырвался крик, писк, вопли. А из окон скрипториума и личных помещений настоятельницы начали вылетать пергаменты и книги. Стенолаз поднял несколько.

– Виклиф? – рассмеялся он, поворачиваясь к настоятельнице. – Иоахим, Вальдхаузер? Это здесь читают? И ты, ведьма, решаешься нам угрожать? За эти книжечки ты сгниешь в епископском карцере, покроешься там плесенью. А отлучение, которым ты угрожаешь, падет на весь твой еретический монастырь.

– Довольно, довольно, Грелленорт, – ворчливо прервал его Ян Зембицкий. – Сбавь тон и оставь ее в покое, слишком уж ты раскомандовался. Господин Зайфферсдорф, подгони обыскивающих, что-то очень медленно у них идет дело. А эти книги и листки – в кучу! И сжечь!

– Доказательства ереси?

– Грелленорт. Не заставляй меня призывать тебя к порядку.

Книги чернели и извивались в огне. Обыск закончили. Никаких мужчин или гуситов в клаузуре не нашли. Яростная мина Стенолаза говорила сама за себя. Зато кислая гримаса князя Яна неожиданно обратилась в улыбку, красивое лицо посветлело. Рейневан, которого держали слуги, вывернул шею, оглянулся. Увидел, что так порадовало князя. И сердце у него ухнуло куда-то в пятки.

Боршнитц и Рисин выводили из клаузуры Ютту.

– Так, так, Беляу, – услышал он, казалось, откуда-то издалека голос князя. – Много я знаю о тебе. Как думаешь, откуда я знал, что найду тебя здесь? В Клодзке поймали гуситских шпиков, всех взяли живьем. Один, твой дружок, многое знал. Он долго отказывался говорить, но в конце концов заговорил. И сказал все. Об этом монастыре. О тебе. И о твоих интрижках тоже.

Как и ожидал Рейневан, свита князя Яна двинулась прямо на Зембицкий тракт. Однако вопреки ожиданиям князь не поехал в Зембицы, а приказал остановиться в Генрикове. Тут же, неподалеку от монастыря цистерцианцев, которые выбежали его приветствовать, князь поблагодарил за гостеприимство, однако бивуак приказал разбить на опушке леса, под огромные дубом. Здесь разожгли огромный костер из стволов, начали готовить принесенную монахами еду, откупорили бочонки. Рейневан посматривал на это с коня, с которого ему не позволили слезть. Трое вооруженных неустанно сторожили его. От врезающихся в тело узлов он цепенел, оцепенев – замерзал.

Увидеть Ютту случая не было. Ее держали на одной из закрытых телег, не разрешили выйти. Во время езды сам князь несколько раз подъезжал, заглядывал под тент. Несколько раз в телегу заглядывал также Стенолаз. Рейневан дрожал, предчувствуя самое худшее.

Вскоре выяснилось, зачем и почему остановились как раз под дубом. На край деревни начали съезжаться всадники. Рыцари в полных доспехах. В более или менее многочисленном сопровождении оруженосцев, стрелков и слуг.

Гостей приветствовал Гинче фон Борщнитц, маршал княжеского двора. Сам Ян Зембицкий только выпячивал губы, минимальным движением головы давая знать, что изволил заметить полные уважения поклоны. Только один из рыцарей заслужил у Яна немного больше внимания. На его щите было изображено зеленое, пробитое тремя мечами яблоко. Герб Фюлльштайнов.

– Приветствую вас, господа, – соизволил наконец проговорить князь Ян. – Благодарен тем, кому вы служите, за то, что они по моей просьбе прислали вас в качестве послов. Благодарю и вас за труды. Приветствую на моих землях. Приветствую Опаву и Глубчицкое княжество в лице благородного господина Фюлльштайна. Приветствую вроцлавское епископство и город Гродков в лице господина старосты Танненфельда. Приветствую Вроцлав, приветствую Свидницу.

Названные отвечали поклонами. Послы Вроцлава не носили знаков, но в одном из них Рейневан с изумлением узнал раубриттера Хайна фон Чирне. Свидницу представлял рыцарь, несший в гербе серебряный багор Оппельнов. У посла епископа, гродковского старосты Танненфельда, при седле висел щит с зеленым венком из руты на черно-белых полосах – знаком, напоминающим герб асканской династии.

– Уважаемые господа наверняка догадываются о причинах, по которым милостивый князь призвал вас, – обратился к собравшимся Гинче Боршнитц. – Чешские еретики вновь напали на наши земли. Вновь угрожают городу Клодзку. И вновь, справившись с Клодзком, двинутся на нас. Значит, пора собирать силы, дать отпор!

– С Клодзком гуситам не справиться, – оценил ситуацию посланец Свидницы, Оппельн с багром на щите. – Господин Пута из Частоловиц город укрепил, гарнизон там сильный и боевой. Предательством они его тоже не возьмут, потому что гуситских шпионов он выловил как раков из реки. Сейчас берет их на спытки и казнит по одному и для этого нанял нашего свидницкого палача. Говорят, хе, хе, у мэтра много с гуситами работы.

– А мы, – подкрутил усы Боршнитц, – благодаря этому получаем хорошую информацию. Знаем о враге достаточно! Вы что-то хотели сказать, милостивый господин Райбнитц?

– Только то, – сказал посланец Вроцлава, спутник Хайна фон Чирне, – что сведения о гуситах не являются тайной, только вам доступной. Все знают о них. Командует ими Ян Краловец из Градка. С ним мы уже познакомились. Под ним две сотни конных, примерно три четвертых тысячи пеших и двести телег с пушечниками. О чем мы будем советоваться, я догадываюсь. И спрашиваю: наберем ли мы силу, способную померяться с краловцевой?

– Об этом мы сейчас узнаем, – отозвался Ян Зембицкий. – Именно от вас, милостивые государи. Ведь, надеюсь, вас прислали сюда с добрыми вестями. Так сообщите мне эти вести. По очереди. Ты, Райбнитц, первым, коли уж говорить начал.

– Милостивый князь, – выпрямился вроцлавец. – Прости, но я не говорю, а спрашиваю. Я, Йорг Райбнитц из Фалькенберга, простой наемник, делаю то, что приказывают. Господа советники города Вроцлава приказали мне не говорить, а слушать. Поэтому вначале я выслушаю, кто из здесь присутствующих намерен воевать с гуситами. А кто, как обычно, предпочтет договариваться с ними и заключать перемирия.

Фюлльштайн из Опавы слегка покраснел, но смолчал, только гордо поднял голову. Ян Зембицкий надул губы, Оппельн не выдержал.

– Что было, то было, – взорвался он. – А теперь – нету! Свидница доказала, что биться с кацерами умеет, доказала это так убедительно, как не доказал ни один из вас, стоящих здесь. Кто под Кратцау гуситов разгромил, наголову побил того же самого Краловца, который сейчас под Клодзком стоит? Мы! Господин староста Альбрехт фон Колдиц и господин подстароста Стош! Свидницкое рыцарство в бою под Кратцау было, еретическими трупами там поле усеяно. Не дело похваляться перед Свидницей тому, кто до сих пор от гуситов только и знал, что бежал!

– Хорошо сказано. – Звучный голос князя Яна взвился над общим гулом. – Верное и важное слово сказал рыцарь фон Оппельн. Важное название – Кратцау, господа рыцари. Запомните: Кратцау!

– Одно Кратцау погоды не делает, – заметил молчавший до того Тамш фон Танненфельд, староста епископского Гродкова. – С той битвы месяц прошел, а якобы разгромленный Краловец снова нам заботы на шеи вешает. Не спорю, Кратцау – битва важная, но разумнее рассматривать ее как счастливую удачу.

– Либо, – сказал Райбнитц, – как зерно. Которое слепой курице попалось.

Рыцари захохотали. Оппельн покраснел.

– Зависть в вас говорит! – крикнул он, – Завидуете славе и заслугам Свидниц и Лужиц. Господа Колдитц и фон Поленц смело в бой пошли, высоко подняв головы и штандарты, в конном строю, воистину как Ричард Львиное Сердце под Аскалоном, а поскольку audaces fortuna iuvat,[301]кацеров в поле побили, устроили им кровавую баню, добычу и телеги отняли, вон из Лужиц прогнали. А вы завидуете! Потому что вы в ту весну удары и тумаки получали, от гуситов не хуже зайцев драпали…

– Следите за словами, – прошипел Хайн фон Чирне.

– А что, неправда, может? – упер руки в боки отнюдь не сраженный его яростной миной Оппельн. – Прокоп половину Силезии сжег, а вы за вроцлавскими стенами со страха в портки наклали!

У Хайна темный кармин выступил на щеки, Йорг Райбнитц быстро удержал его, положив руку на наплечник.

– Колдитц и Поленц, – сказал он, – ударили под Кратцау на растянутую маршевую колонну, на телеги, нагруженные трофейным добром так, что они еле двигались. Неожиданным нападением разорвали гуситский строй, посекли захваченных врасплох и запаниковавших, не дали им времени ни орудия набить, ни использовать их. Иначе там не Аскалон был бы, а Гаттин. А в Свиднице вместо ликования – огромная скорбь.

– Но именно за это Свиднице и лужичанам хвала! – засмеялся маршал Боршнитц. – Умно использовав место, время и перевес, повернуть обстоятельства в свою пользу, неожиданно на врага ударить, мудрой тактикой застать его врасплох – это качества крупных вождей. Именно таким манером побеждали Жижка и Прокоп, честь и хвала господам ландвойтам, что они гуситов собственным их оружием сумели побить. Я им в этом завидую, их триумфу и славе завидую. И вовсе этого не стыжусь.

– Победа под Кратцау, – добавил Фюлльштайн, – вдохнула в нас новый дух. Вернула надежду, которую мы уже теряли. Дай нам Бог вторую такую викторию.

– Даст, – заявил, гордо выпрямляясь, Ян Зембицкий. – И я дам ее вам. В бой с еретиками поведу вас сам. К виктории, коя ту, лужицкую, затмит. Я поведу вас, знайте, к такой глории, что Поленц и Колдитц будут забыты. Они под Кратцау едва-едва царапнули Краловца. Мы разотрем его в порошок. Кацерские трупы уложим кучами, а с пойманных будем на эшафотах шкуру сдирать. Именно это я предлагаю вам, вашим князьям, старостам и советам. Соединиться, совместно ударить на чехов, их гибелью почтить Рождество Христово. Кто со мной? И с какими силами? А? Что скажет Вроцлав? Свидница? Опава?

– От имени Вроцлава Пшемковича, милостивого князя Глубчиц и Градца, – быстро проговорил Фюлльштайн, словно боясь, что его кто-нибудь опередит, – обещает сто копий опавского рыцарства. Милостивый князь лично поведет войско.

– Епископ Конрад, – немного подумав, сказал староста Танненфельд, – поставит полную хоругвь. Усиленную ратями из Гродкова и Отмухова. Всего – семьдесят копий.

– Город Вроцлав, – уперся руками в бока Йорг Райбнитц, – даст сто пятьдесят конников. А что же Свидница?

– Город Свидница, – гордо заявил Оппельн, – внес решающий вклад в победу под Кратцау. Ежели теперь его милость князь Ян обещает викторию, которая Кратцау затмит, то Свидницы там не может не быть. Так легко мы не дадим себя затмить и вычеркнуть со страниц истории. Свидница выставит сто пятьдесят коней лучшей кавалерии под командой господина подстаросты Стоша. Все мы в Свиднице рады будем увидеть гуситов, растертых в порошок. Однако вначале пусть нам его милость князь Ян пояснит, каким методом он намеревается сие растирание совершить.

– Во-первых, я проделаю это силой, – сразу же ответил Ян Зембицкий. – Из того, что вы здесь сказали, я подсчитал нашу возможность примерно в тысячу конных, в том числе триста коней тяжеловооруженного рыцарства. У Краловца четыре тысячи пеших и едва двести конных, А поскольку рыцарь в латах стоит десяти пеших замухрышек, постольку перевес будет на нашей стороне. Во-вторых, мы разделаемся с ними тем же манером, что и под Кратцау. Нападем из засады на маршевую колонну. Предварительно установив, что они пошли туда, где мы будем их ожидать.

– А каким образом мы это установим? – поднял брови Оппельн.

– Есть такие способы.

Скрипящий и толкающийся у окна Ниского замка большой стенолаз застал вроцлавского епископа Конрада врасплох, но и епископ, надо признать, так же крепко удивил стенолаза. В своей охраняемой комнате он предавался, о диво, не оргии, пьянке или азарту. Он не отсыпался после оргии, пьянки или азартной игры. Нет. Он читал. Посвящал время чтению.

Впущенный в комнату стенолаз быстро трансформировался в человека. Бросил взгляд на лежащую на пюпитре книгу. Покрутил головой, изумленный почти до предела.

Мало того что это было Священное Писание, прекрасно иллюстрированная Библия. Вдобавок это была Библия немецкая.

– Я знаю, с чем ты пришел, вернее, прилетел, – удивил Стенолаза Конрад Пяст, князь Олесьницы, епископ Вроцлава и наместник короля Зигмунта Люксембургского в Силезии. – Зря трудился. Я отказываю тебе в твоей просьбе.

– Сегодня двадцать второе декабря 1428 года. – Стенолаз сел, протянул руку к стоящему на комоде графину. – Седьмого ноября 1427 года, то есть немного больше года тому назад, здесь, в этом замке, в этой комнате я покорно просил, а ваша епископская милость соблаговолила пообещать мне…

– Наша милость изменила решение, – обрезал Стенолаза Конрад из Олесьницы. – А сделала она это ad maiorem Dei gloriam. Рейнмар Беляу стал важной пешкой в игре, а ставка сделалась дьявольски высокой. На что ты рассчитывал? Что я отдам тебе этого Беляу, чтобы ты мог его замучить? Ради какого-то неясного для меня твоего личного дела? Знаю, знаю, когда-то у нас были в отношении Белявы планы, он должен был послужить нам для затушевывания аферы с нападением на сборщика. Но теперь благо Церкви и страны требует совершенно другого. Я приказываю тебе сотрудничать с князем Яном в поисках этого паршивца. Разрешил Яну войти в монастырь в Белой Церкви. Ха, он наверняка вошел бы и без позволения, монастырь стоит на его землях, а настоятельница – его сестра, но это несущественно. Существенно то, что Ян Зембицкий решился на поступок действительно значительный. Если военное мероприятие удастся… а имеются большие шансы успеха, то мы нанесем еретикам крепчайший удар, удар, какого они до сих пор не получали. Ты понимаешь это, Биркарт, хватает ли у тебя ума осмыслить это? Вначале тяжелое поражение под Кратцау, сейчас разгром, который вскоре учинит им Ян Зембицкий. Развеется миф, утверждающий, будто бы гуситов невозможно победить в бою. Вслед за нами пойдут другие. Это будет началом их конца. Их конца, сын мой… я был под Прагой в двадцатом году, на коронации Зигмунта. Смотрел с Града на этот город, притаившийся за рекой как бешеный пес. А когда мы оттуда уходили, я поклялся себе, что когда-нибудь вернусь. Что собственными глазами увижу, как этому бешеному псу выбьют клыки, как вся эта кацерская нация понесет наказание за свои преступления. Как кровь хлынет по всем улицам этого подлого города, а Влтава сделается красной. И так будет, да поможет мне Бог. А серьезным шагом к этому есть Ян, князь Зембицкий. И военный план, который я обдумал, а Ян исполнит. Этот план должен удаться. Этого хочет Бог. И я тоже этого хочу.

– Поэтому, – епископ выпрямился, – я категорически запрещаю тебе осуществлять какие-либо действия, которые могли бы этому плану навредить. Или хотя бы его усложнить. Ян держит Рейнмара фон Беляу в темнице зембицкого замка. Я запрещаю тебе приближаться к этой темнице хоть на шаг, запрещаю разговаривать с Рейнмаром, запрещаю тронуть его хотя бы пальцем. Я запрещаю тебе это категорически и строго. Я знаю, что ты – чародей, полиморф и некромант, знаю, что проходил сквозь стены, чтобы во Вроцлаве добраться до узников. Знаю, что ты можешь и на что способен. Но предупреждаю: если ты не послушаешься моего запрета, то навлечешь на себя мой гнев. И тогда узнаешь, на что способен я. Ты понял, Биркарт, сын мой? Подчинишься?

– А у меня есть выход? Отец мой?

Епископ зло засопел. Потом с треском захлопнул Библию, а на ее титульной доске поставил кубок. И налил в него бургундского с корицей.

– Ну а так, между нами, – спросил он немного погодя, совершенно спокойно, – зачем тебе был нужен этот Беляу? Ведь не ради же одной только приятности мстить и убивать? Что-то ты хотел из него выжать, о чем-то важном выспросить? Но о чем? Ха, вероятно, ты не захочешь сказать… Подробностей не выдашь. Но, может, в общих чертах?

Стенолаз усмехнулся, и была эта ухмылка исключительно мерзостная.

– Если в общих чертах, – процедил он сквозь ухмыляющиеся губы, – то почему бы и нет? Из Рейнмара Беляу я намеревался выжать информацию, которая привела бы меня к одному из его компаньонов. А из того я выдавил бы дальнейшие сведения. Получив тем самым некоторые знания. Общие. В частности, о том, действительно ли книга, которую ты только что читал, есть то, чем ее обычно считают. Или, может, она стоит не больше, чем басни Эзопа Фригийца.

– Любопытно, – проговорил после недолгого раздумья Конрад. – Действительно, любопытно. Тем не менее мои приказы остаются в силе. Ad maiorem Dei Gloriam. А баснями мы займемся в лучшие времена.

Стенолаз спорхнул с зубцов Ниского замка, закружил, подхваченный дующим с Рыхлебов вихрем. Выровнял полет, заскрипел, помчался в ночь. Он летел в сторону массива Слёнзы. Но не на самую Слёнзу. Слёнзу избрали любители, дилетанты. Как место для чар она была немного тривиальна и скорее перехвалена. Стенолаз летел на Радуню, на ее продолговатую вершину, на каменный вал и покоящийся в его центре магический, напоминающий катафалк камень. Монолит, который лежал здесь уже тогда, когда по Судетскому предгорью топали мамонты, а гигантские черепахи откладывали яйца на теперешнем острове Песок.

Опустившись на камень, Стенолаз изменил внешность. Вихрь заиграл его черными волосами. Подняв обе руки, он закричал. Дико, громко, протяжно. Вся Радуня, казалось, задрожала от этого крика.

На далеком безлюдье, на вершине далекой горы зажглись красные огни в окнах вздымающегося над скальным обрывом замка Сенсенберг. Небо над старой крепостью осветилось красным заревом. Ворота с грохотом раскрылись. Раздался демонический крик и топот коней. Черные всадники спешили на вызов.

– Я решил, – заявил Ян, князь Зембиц, поигрывая стилетом. – Я решил дать тебе шанс, Рейнмар Беляу.

Рейневан заморгал, ослепленный светом свечей, больно режущим глаза после долгого пребывания в темнице. Кроме князя, в комнате были еще люди. Он знал только Боршнитца.

– Хоть преступления твои тяжелы и требуют строжайшей кары, – князь поигрывал стилетом, – я решил дать тебе шанс. Чтобы ты хоть чуточку искупил свои прегрешения, раскаянием заслужил Божью милость. Иисус за нас страдал, а Бог милосерден, отпускает грехи и очищает от любой греховности. Даже «если будут грехи ваши, как багряное, говорит Господь, как снег убелю».[302]На заступничество Иисуса и милосердие Господа нашего может рассчитывать каждый, даже такой отщепенец, богохульник, колдун, извращенный паршивец, крысиный помет, незаживающая язва, мусор, ошметчик, сукин сын и собачий кутас, как ты. Однако условием является раскаяние и исправление. Я дам тебе возможность исправиться, Рейнмар Беляу.

– Гуситы, – Ян Зембицкий бросил стилет на покрывающую стол карту, – все еще не решаясь штурмовать Клодзк, залегли сторожевым лагерем к югу от города, неподалеку от деревни Регенсдорф, у самого Междулевского тракта. Ты знаешь, где это, правда? Поедешь туда. Краловец знает тебя и доверяет, значит, послушает. Ты уговоришь его свернуть лагерь и пойти на север. Искусишь его какой-нибудь ложью, обещанием богатой добычи, возможностью сокрушительного удара по епископским войскам, возможностью взять живым в плен самого епископа… Впрочем, твое дело, какой ложью ты его убедишь. Важно, чтобы он отправился на север, через Шведельдорф и деревню Рощицы в долину Счинавки и дальше – на Новую Руду. Разумеется, гуситы так далеко не уйдут. Мы займемся ими… раньше. Однако важно… Ты меня слушаешь?

– Нет.

– Что?

– Тебе не сделать из меня предателя.

– Ты уже и так предатель. Теперь только сменишь стороны.

– Нет.

– Рейневан, ты знаешь, что можно сделать с человеком при помощи раскаленных щипцов и кипящей смолы? Я скажу тебе: можно так долго припекать бока, что внутренние органы станут видны из-за ребер,

– Нет.

– Герой, да? – Ян Зембицкий махнул рукой. – Не предаст? Даже если его затащить в палаческую? А что будет, если окажется, что туда затащили вовсе никакого не героя? Что припекать бока станут кому-то другому? А героя заставят на это смотреть?

Помертвевший и совершенно парализованный угрозой Рейневан знал еще прежде, чем князь махнул рукой. Знал, прежде чем слуги затащили в комнату Ютту. Бледную и даже не сопротивляющуюся.

Князь Ян жестом приказал подвести ее ближе. Если до этого Рейневан еще тешил себя надеждой, что феодал не осмелится ни держать в темнице, ни оскорблять дочь Апольды, что не сделает чего-то скверного шляхтичке, девушке из рыцарского рода, то теперь выражение лица и глаз князя развеяли его надежды и рассеяли их как пыль. Плотоядно-жестоко ухмыляющийся Ян Зембицкий коснулся щеки Ютты, девушка резко отдернула лицо. Князь засмеялся, потом встал позади нее, резким движением сорвал с плеч котегардию и рубашку, на глазах вырывающегося у слуг Рейневана сжал руками обнаженные груди. Ютта зашипела и рванулась. Напрасно. Ее держали крепко.

– Прежде чем мы начнем прижигать две эти одинаковые прелести, – засмеялся Ян, грубо играя бюстом девушки, – я возьму девицу к себе в ложе. А если ты и дальше будешь изображать из себя героя, то девица попадет в карцер ратуши, пусть и тамошние потешатся. А следует тебе знать, Белява, что они всегда там забавляются, надзиратели и охранники, та же самая компания, которая была, когда туда попала бургундка. Парни получат другую, надоевшую князю, хе, хе. А тебя я прикажу запереть в соседней камере. Чтобы ты все слышал и представлял себе. А потом… Потом начнем припекать.

– Отпусти ее… – выдохнул едва слышно Рейневан. – Отпусти ее… Оставь… Не смей… Пожалей ее… Князь… Я сделаю все, что ты прикажешь.

– Что? Я не расслышал!

– Сделаю, что прикажешь!

Конь, которого ему дали, был норовистым, нервным и беспокойным – а может быть, ему просто передалось беспокойство седока. На тракт за Гродскими воротами его проводил эскорт рыцарей, среди них Боршнитц, Зайфферсдорф и Рисин. И князь Ян собственной персоной.

Было холодно. Замерзшие, покрытые инеем стебли похрустывали под копытами коней. Небо на юге потемнело, предвещая буран.

– Гуситы, – Ян Зембицкий натянул поводья своего коня, – должны направиться в долину Счинавки! И дальше по Новорудскому тракту. Поэтому будь убедительным, Беляу. Будь убедительным, пусть поддерживает тебя мысль, что, если получится, если гуситы окажутся там, где я хочу их видеть, ты сбережешь девицу. Подведешь, предашь – погубишь ее, отдашь на поругание и муки. Так что старайся. Рейневан не ответил. Князь выпрямился в седле.

– Пусть тебе в этом деле поможет мысль, что, уничтожая еретиков, ты спасаешь свою бессмертную душу. Если с твоей помощью мы выкорчуем их под корень, то добрый Боже наверняка засчитает тебе это деяние.

Рейневан не ответил и на этот раз. Только смотрел. Князь не спускал с него взгляда.

– Ах, какой взгляд, какой взгляд, – скривил он губы. – Ну прямо-таки как у Гельфрада Стерчи, с которым тебя как-никак многое связывает и связывало. Не попробуешь пугать меня, как Стерча с эшафота? Не скажешь: hodie mihi, cras tibi, что сегодня меня, завтра встретит тебя? Не скажешь этого?

– Не скажу.

– Разумно. Потому что я за каждый произнесенный слог отплатил бы тебе. Вернее, твоей девке. За каждый слог – одно прижатие раскаленного железа. Не забывай об этом. Ни на мгновение не забывай.

– Не забуду.

– Поезжай!

В Гродских воротах кучкой сидели попрошайки, прокаженные и бродяги. Князь Ян, весьма довольный собой, приказал маршалу Боршнитцу кинуть им горсть монет, нищие дрались за медяки, свита ехала, цокот подков громким эхом отдавался под сводами ворот.

– Милостивый князь?

– Да?

– Если Белява… – Гинче Боршнитц кашлянул в кулак. – Если Белява справится… Если выполнит то, что вы ему приказали… Вы отпустите девушку? Его простите тоже?

Ян Зембицкий сухо рассмеялся. Этого смеха в принципе должно было бы хватить Боршнитцу. Однако князь соизволил расширить ответ.

– Бог, – начал он, – милостив. Прощает и извиняет. Однако порой разгоняется в своем милосердии так, что, пожалуй, не знает, что делает. Когда-то мне это сказал вроцлавский епископ Конрад, а епископ – это тебе не какой-то поп, следовательно, знает, что делает. Поэтому, говорил епископ, Бог грешников простит, но надобно здесь, и на этой земной юдоли, присмотреть, чтобы грешники за свои грехи и провинности как следует пострадали. Так говорил епископ, и я думаю, он говорил правильно. Рейнмар из Белявы и его подружка должны пострадать. Крепко пострадать. А когда после страданий встанут пред лицом Бога, пусть им Бог прощает, если на то будет воля Его. Ты понял, маршал?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: