Консульство в Александрии 2 страница

Служащий разрешил грузить их на борт.

— До десяти пароход точно не отправится, — сказал он и, подмигнув здоровым глазом, добавил: — На шариа Амир эль-Гоуш есть девочки по пять пиастров.

Отдав служащему бакшиш, Нагиб попрощался с твердым намерением больше не возвращаться сегодня к погрузке и затерялся в сутолоке асуанского базара. Вокруг него царило деловое оживление. Торговцы с юга — дерзкие сыны пустыни — пытались договориться с местными продавцами, выменивая фрукты, шкуры и искусно сотканные ковры на пищу и одежду. Пронзительные крики домашних птиц, выставленных в клетках, сливались с голосами уличных торговцев, которые со своими медными подносами с выпечкой и напитками всевозможных цветов лавировали в толпе. Здесь можно было купить галабии ярких цветов, мешки из грубой хлопчатобумажной ткани, галантерею из разноцветного стекла, еду и дешевые духи, распространявшие разнообразные ароматы. И среди всего этого — вяленая рыба, мясо с кровью, кипящие котлы с дьявольски острыми овощами, которые продавали маленькими порциями.

Это был праздник, от которого рябило в глазах и который мог измучить своими ароматами любого человека, даже с самым притупленным обонянием. Но Нагиб все не мог успокоиться. В каждом торговце, каждом чужаке он видел шпиона, предателя или соглядатая, преследовавшего его в толпе. Вскоре состояние молодого человека стало приближаться к сумасшествию.

Нагиб не решался остановиться, он бежал по улицам, над которыми для защиты от солнца были натянуты распоротые по шву мешки, словно за ним гнались фурии. Он не мог мыслить здраво, словно под влиянием какого-то парализующего наркотика, который вызывал в душе хаос и неуверенность, полностью был лишен силы воли. Нагиба несло, как бумажный кораблик на ветру, он отдался на милость событиям, не осознавая своего положения. Измотанный и разбитый, он в отчаянии опустился на стул в уличном кафе и, влив в себя несколько рюмок анисовой водки и почти столько же чашек черного варева, погрузился в забытье, которое заставило его отрешиться от происходящего вокруг.

В унынии Нагиб даже не заметил, как наступил вечер и золотые огни превратили базар в зеркальную комнату из «Тысячи и одной ночи». В сознание Нагиба не проникали даже чувственные мелодии уличных музыкантов, которые ходили от дома к дому, от кафе к кафе. И он точно заснул бы, если бы вдруг не почувствовал на плече чью-то руку.

Это прикосновение подействовало на Нагиба как удар плетью. Он решил, что его свободе настал конец. О бегстве нечего было и думать. Он еле-еле поднялся со стула. Только когда незнакомец заговорил с ним, Нагиб узнал одноглазого.

— Если хочешь успеть на пароход, — сказал тот, — тебе следует поторопиться.

О Аллах, всемилостивейший и всемогущий, он сам нагнал на себя столько страху, что уже не способен был отличить реальность от миража. В тот момент Нагиб не мог точно сказать, то ли ему привиделось это, то ли к нему действительно подошел одноглазый.

Но все происходило на самом деле: Нагиб прогуливался с этим мужчиной, отвечал, особо не задумываясь, и слушал слова незнакомца, не осознавая их смысла.

На корабле, который до отказа был забит людьми, одноглазый взял плату за проезд и провоз груза, и Нагиб отдался в руки судьбы. Немногие каюты были заняты, да и в них просто невозможно было находиться из-за жары, поэтому Нагиб разместился на носу, куда поставили его груз. К тому же здесь чувствовалось дыхание прохладного встречного ветра, который приносил хоть немного облегчения.

Нагиб лежал на двух своих ящиках и, скрестив руки на груди, смотрел в ночное небо, усыпанное звездами. С главной палубы до него доносился громкий разговор, то и дело заглушаемый шумом волн, которые, ударяясь о борт корабля, сбивались с ритма из-за противоположного хода гигантских гребных колес.

Страх, который сковывал его несколько часов назад, постепенно отступил, и его сменили равнодушие и даже убежденность в том, что теперь можно чувствовать себя увереннее.

Нагиб надеялся, что Омар присоединится к нему в Луксоре, он уже тысячу раз проклял себя за то, что отправил его по другому делу. Если Омар хотел прибыть в Каир к назначенному сроку, ему непременно нужно было сесть на этот корабль. Но Омар так и не появился. Поэтому Нагиб продолжил путешествие один. Вместе со своим таинственным багажом. Вниз по реке плавание длилось два с половиной дня, но только ночью выдавалось время, чтобы погрузиться в размышления. И чем больше Нагиб думал о заказчике и его странных методах ведения дел, тем яснее становилась ему вся низость и подлость Али ибн аль-Хусейна. Был он членом «Тадамана» или нет, любил он Египет или нет, но этот человек поступил гнусно, воспользовавшись ситуацией, в которой они оказались. Сам не желая попасть впросак, он подверг их опасности. Если все пройдет по плану, торговец получит товар целым и невредимым и заплатит лишь чаевые. Если же все закончится худо, то Хусейн так и останется безымянным торговцем пряностями с неизвестным адресом.

Это навело Нагиба на мысль: что случится, если аль-Хусейн не будет его ждать? Он должен был бы придерживаться уговора, но что делать с ящиками, если аль-Хусейн не придет?

Новое беспокойство охватило Нагиба, в нем росла безудержная злость. В ночь, перед тем как корабль должен был пристать в Каире, он взял кинжал и принялся взламывать один из ящиков, пока не сорвал узкую доску и не смог запустить туда пару пальцев. Нагиб ничего не нащупал, но почувствовал под пальцами крепкую мешковину и надрезал ее. Оттуда высыпался белый порошок. Опиум!

То, о чем Нагиб догадывался, чего опасался вот уже несколько дней, наконец подтвердилось: Али ибн аль-Хусейн воспользовался их патриотизмом и доверчивостью в своих преступных целях. Если это дело «Тадамана», то Нагиб эк-Кассар не желает иметь к этому никакого отношения.

Нагиб незаметно для окружающих забил ящик снова. От страха, который охватил его, у молодого человека дрожали руки. Он ломал себе голову, не в силах понять, чем они так привлекли аль-Хусейна, почему он избрал их для своих грязных дел. Он никак не мог взять в толк, почему это произошло именно с ними.

Помимо этого в его голове проносились тысячи других мыслей. Как ему себя вести после того, как он узнал об опиуме? Конечно, теперь негодяй был у него в руках. Нагиб мог шантажировать его, потребовать много денег за молчание, в один миг стать богачом, как сам аль-Хусейн. И почему бы не поделить выручку поровну? Но тогда аль-Хусейн наверняка выдаст Нагиба англичанам, и это будет конец.

Нагиб с трепетом вдыхал ночной воздух. На берегу мерцали огни Бени-Суэфа.

«Как бы так все обставить, чтобы аль-Хусейн понял: мне стало известно о содержимом ящиков. Небольшой намек, небрежно брошенная фраза — этого хватило бы, чтобы вселить в аль-Хусейна беспокойство. Намекнуть, что он должен повысить гонорар за опасное предприятие».

Но против этого говорили жесткий характер аль-Хусейна, его порочность, бесцеремонность и эгоизм, с которым он шел к поставленной цели. Конечно, он, эк-Кассар, будучи мелкой сошкой по сравнению с бандитом, наверняка проиграет ему в этой дуэли. Но потом он вспомнил об истории с консулом Мустафой-ага Аятом и его продажным субмудиром в Берлине. Они недооценили его — Нагиб незаметно сделал копию текста с осколка базальтовой плиты из Рашида. Наверное, они и сегодня радуются, что обвели набитого дурака вокруг пальца.

Терзаемый сомнениями и исполненный неуверенности, как и все люди с надломленной судьбой, Нагиб следующим утром прибыл в Каир, где его уже ожидал аль-Хусейн с несколькими лакеями. Аль-Хусейн, как всегда, был одет по-европейски; несмотря на жару, на нем был белый накрахмаленный воротничок и озорная бабочка, что придавало ему нечто щегольское и одновременно смешное. Вел он себя заносчиво, что было свойственно выскочкам, и не произнес ни слова благодарности или признательности.

Это обидело Нагиба, и если до этого момента он еще сомневался, какой линии поведения придерживаться, то теперь взял себя в руки и сделал замечание по поводу опасного заказа. Затем он выказал недовольство относительно оплаты, заметив, что это могло стоить ему головы.

Али ибн аль-Хусейн, не настроенный слушать претензии Нагиба, пропустил слова молодого человека мимо ушей. Его больше беспокоило отсутствие Омара. Он обозвал его ненадежным мальчишкой и даже более того: пригрозил своей плеткой, если Омар не появится до послезавтра.

Лакеи перенесли груз на повозки, запряженные ослами, каких по разбитым улицам старого города ездили тысячи. Али сел в экипаж с вороной лошадью, и повозки разъехались в разные стороны. Нагиб задумался: за кем ему стоит следовать? Что сейчас важнее было узнать: где находится логово аль-Хусейна или склад опиума? После небольшой заминки он решил проследить за аль-Хусейном. Если ему удастся узнать место жительства бандита, так или иначе тот приведет его к опиуму.

Экипаж медленно ехал по запруженным улицам. На шариа аль-Куаср-эль-Али, на правом берегу Нила, сновали гудящие автомобили, повозки с ослами и волами. Дорога была так забита, что о продвижении вперед не могло быть и речи, поэтому Нагибу было легко следить за экипажем. На мидан эль-Тахрир, где пересекались самые большие улицы города, а площадь обрамляли роскошные высокие здания, экипаж аль-Хусейна свернул на восток, затем поменял направление на мидан аль-Фалаки и наконец взял курс на вокзал Баб-эль-Луг, который потом оказался по правую руку. Аль-Хусейн двинулся дальше на юг.

На мгновение Нагиб задумался, не заметил ли его аль-Хусейн, потому что тот явно ехал окольными путями. Ведь он уже давно мог бы достичь цели, отправившись к месту назначения короткой дорогой. Нагиб следовал по пятам за экипажем, несмотря ни на что. Ему еще несколько раз пришлось менять направление, пока он не свернул на боковую улочку у мечети Ибн-Тулуна. Отсюда было недалеко до кофейни «Роял», где недавно аль-Хусейн неожиданно встретился с ними, и рукой подать до их квартиры.

Экипаж остановился возле дома, который отличался от остальных зеленым цветом (дома в Каире были преимущественно охряно-коричневые). Распахнулись высокие ворота, которые не допускали ни малейшего обзора, и экипаж исчез. Нагиб подождал некоторое время и потом решился подойти к дому. На здании, как и на улице, — никаких табличек с номерами или названиями, что не было редкостью в этом районе. Кроме цвета, дом больше ничем не выделялся. Ставни в окнах на всех четырех этажах были закрыты, у двери лежала куча мусора — в этом отношении дом тоже не отличался от тех, что стояли рядом. И все-таки что-то настораживало Нагиба. Несколько раз он прошел вдоль по улице взад и вперед, не сводя глаз с дома.

Он не мог объяснить своего поведения, как не мог наверняка сказать, принадлежал ли этот дом аль-Хусейну или кому-то еще. Его охватило странное ощущение, как будто в этом доме происходило что-то такое, что касалось и его самого. Если бы из дома вышел слуга, кухарка или посыльный, то все вопросы были бы сняты, но высокая дверь оставалась запертой. И Нагиб, не получив ответов на свои вопросы, вынужден был уйти.

Пока он добирался до квартиры, которую они снимали вместе с Омаром, в его голове сложился план, как действовать дальше. Нагиб твердо решил отыскать аль-Хусейна еще до того, как вернется Омар, чтобы забрать свой гонорар.

После напряженного путешествия Нагиб спал хорошо и крепко, пока утром его не разбудил громкий и настойчивый стук в дверь. Двое мужчин, египтяне в европейской одежде, попросили впустить их. Они сообщили, что за ним их прислал Али ибн аль-Хусейн. Нагиб подумал о деньгах, которые ему должен был Али, набросил галабию и беспрекословно последовал за незнакомцами.

На полпути Нагиб заметил, что они идут не к зеленому дому, к которому вчера подъехал Али, и спросил, куда его ведут. Один из незнакомцев, здоровенный мужчина с нависшими бровями и плоским, как у боксера, носом, лишь небрежно отмахнулся от него. Другой мужчина, жилистый и коренастый, за мрачным выражением лица которого все же читались некие отголоски доброты, коротко ответил:

— К аль-Хусейну, скоро увидишь.

Настороженность Нагиба росла, а когда у подножия холма Мокаттам показались бараки, сбитые из грубо струганных досок и крытые листовой жестью, он и вовсе разволновался. Здесь жили бедняки, отверженные законом, лишенные судьбой всяких милостей. Они существовали благодаря отбросам с рынков и свалок и тому, что удавалось выпросить их детям в Хелуане, Роде и Гезире, и нередко промышляли воровством. Ночь сеяла страх в этой местности, потому что каждый, кто жил здесь, подвергался большой опасности быть убитым. Ежедневно в непроницаемой сети дорог и лачуг на Мокаттаме исчезали люди, никогда больше не появляясь.

Что задумал сделать с ним аль-Хусейн? Неужели он хотел устранить его как свидетеля торговли опиумом? В то, что его привели сюда, чтобы отдать заработанные деньги, Нагиб, разумеется, не верил.

События последних дней привели к тому, что Нагиб, который не был по натуре трусом, теперь все больше и больше боялся. Страх был вызван осознанием той опасности, которая сопровождала преступную деятельность аль-Хусейна. Нагиб, обладая чутьем на людей, почувствовал, что именно они замышляют, хотя и не убедился окончательно в их намерениях. Чуть замедлив шаг, Нагиб резко прыгнул в сторону, оттолкнув при этом женщину с маленьким ребенком, которая оказалась у него на пути. Начался переполох. Нагиб пустился бежать по узкой улочке между двумя рядами домов и скрылся за первым поворотом. Потом пошел по грязной улице подчеркнуто спокойно, чтобы не привлекать внимание спешкой.

Нагиб почувствовал себя в безопасности, когда увидел вдалеке, среди трущоб мусорщиков, купола и минареты мечети Азункор. Он надеялся, что, добравшись до нее, выйдет наконец из этого лабиринта. Но в этот момент на улице перед ним появились мужчины и, растянувшись цепью, преградили путь. В центре — тот самый боксер. Нагиб обернулся, но с другой стороны навстречу ему двигалась еще одна фаланга. Они приблизились, боксер вышел вперед и ударил Нагиба в лицо с такой силой, что на мгновение у того потемнело в глазах. Он пришел в себя только спустя несколько секунд, когда «провожатые» снова толкнули его вперед, как безропотное животное.

Они остановились перед домом, стены которого были оббиты поржавевшей жестью. В нем не было окон, лишь одна дверь с покосившейся поперечной балкой. Боксер открыл дверь и впихнул Нагиба в темноту дома.

Когда глаза Нагиба привыкли к полумраку — свет в комнату едва попадал через люк в потолке, — он узнал аль-Хусейна. Тот сидел на ящиках, которые Нагиб привез в Каир. Его глаза сверкали яростью.

— Ты действительно думал, что сможешь меня обмануть? — негромко начал он, но именно в этом тихом голосе и крылась угроза. — Ты, червь, хотел меня, Али ибн аль-Хусейна, обмануть?

— Али эфенди, — ответил Нагиб, — о чем ты говоришь? Я выполнил твое задание, как ты просил. А это, как ты сам знаешь, было связано с большой опасностью…

Аль-Хусейн перебил его, махнув рукой:

— Ты, сын вонючего верблюда, рылся в чужих вещах! Я тебя научу, как обманывать Али ибн аль-Хусейна.

Он щелкнул пальцами, что послужило сигналом боксеру. Тот подошел к Нагибу и изо всей силы начал бить его, пока не попал парню в солнечное сплетение. Нагиб упал на пол. Мужчины вылили ему на голову ведро протухшей воды, и он пришел в себя. Поднялся. Из правой ноздри текла тонкая струйка крови.

— Клянусь Аллахом всемилостивейшим, — пробормотал Нагиб, — я не знаю, чего ты хочешь. Это те ящики, которые я получил в Асуане, и я привез тебе их в назначенный срок. За что ты меня бьешь?

— Ты знаешь, что в ящиках?

Нагиб колебался. Стоит ли ему говорить, что он выполнял задание в неведении, или признаться, что открывал ящики и обнаружил опиум? Он взрезал мешок, тут уж не соврешь, наследил. Поэтому Нагиб все же признался, что из любопытства поступил непростительно, открыл один из ящиков.

Али ибн аль-Хусейн поднялся и открыл по очереди все ящики. Полные мешки лежали все еще там. Нагиб вопросительно взглянул на Али, словно хотел сказать: вот видишь, мне нечего поставить в вину. Но прежде чем Нагиб успел что-то заметить, аль-Хусейн в ярости запустил руку в один из вскрытых мешков, вынул пригоршню чего-то и швырнул в лицо Нагибу.

— Ты знаешь, что это? — заревел аль-Хусейн в бешенстве. — Ты знаешь, что ты за мои деньги перевозил из Асуана в Каир?

— Песок? — испуганно спросил Нагиб.

— Пять ящиков песка!

— Но я же собственными глазами видел там белый порошок!

Аль-Хусейн нагло усмехнулся:

— Вот как, значит, ты видел порошок?! И он тебе так понравился, что ты приказал своему напарнику наполнить мешки песком, а сверху положить один мешок с ожидаемым содержимым, чтобы при поверхностном осмотре не заметили подмены.

— Клянусь бородой Пророка, нет! — вскричал Нагиб. — Этого не было!

Али ибн аль-Хусейн подошел к Нагибу и подчеркнуто медленно взял его руками за горло. Его кровь, казалось, вот-вот закипит, лицо побагровело, а глаза едва не вылезли из орбит. Черты лица аль-Хусейна, исказившись, превратились в ужасную гримасу, и он заорал, продолжая сдавливать горло Нагиба:

— Где Омар? Я задушу его собственными руками!

При этом он тряс головой Нагиба так, что, казалось, признание должно было само вылететь из его рта.

Нагиб даже не предпринимал попыток освободиться. Он знал, что в этом нет никакого смысла, и, чувствуя, что сознание покидает его, решил отдаться на милость судьбы. Тысячи мыслей проносились у него в голове. И мысль, что аль-Хусейн может его убить, была не на первом месте. Кто же мог доверять караванщикам? Путь из Хартума в Асуан был неблизким, переход длился около трех недель. За это время можно было легко подменить содержимое ящиков. И потом был еще этот одноглазый на пароходе. Он слишком легко согласился проследить за погрузкой. Нагибу в голову пришла абсурдная мысль: может ли он доверять Омару? А если эта история с двумя англичанами лишь повод, чтобы улизнуть?

— Где этот Омар, я хочу знать! — словно откуда-то издалека доносился до него голос али-Хусейна. Он ослабил хватку, и Нагиб жадно глотнул воздуха.

— Эфенди, — закашлявшись, пробормотал он, — как я уже говорил, Омар остался в Луксоре. Но он вернется. Поверьте мне, Али эфенди. На Омара можно положиться. — Нагиб говорил это, хотя уже и сам не был уверен, можно ли доверять Омару.

— Я буду искать его! — пробормотал али-Хусейн. — Я буду искать его и найду. И пусть Аллах сжалится над тобой, если я его не найду! Иначе… — Он сделал недвусмысленное движение рукой поперек шеи.

Потом Али дал знак двоим охранникам. Те оттащили Нагиба в соседнюю комнату без окон и дверей, связали его по рукам и ногам и бросили в угол. Там он и остался лежать в полной темноте.

Али ибн аль-Хусейн в тот же день в сопровождении тех же двух охранников отправился пароходом в Луксор.

С того момента как Нагиб и Омар расстались, прошло уже семь дней, семь довольно бесцельных дней, если не принимать во внимание того, что Омар узнал: леди Доусон — агент английской секретной службы. Он сидел на хвосте у двух англичан с парохода, но и это не принесло никаких результатов. Надежда, что на их пути где-нибудь возникнет профессор Хартфилд, не оправдалась. При этом он твердо рассчитал, что когда леди Доусон и оба англичанина на третий день отправятся в Долину царей, то по пути остановятся в доме Картера и вместе с ним пойдут по крутой тропе над утесами. Омар побежал снизу по мощеной дороге, хотя она была вдвое длиннее, но тем не менее успел вовремя. Издалека он увидел, как Картер, держа в руке большой план-чертеж, обвел что-то карандашом. К тому же резкие жесты археолога свидетельствовали о его возбужденном состоянии: казалось, он пытался убедить собеседников в чем-то невероятном.

Держа в руках узловатый посох, с какими обычно ходят феллахи, Омар приблизился к ним, помахал рукой и дружелюбно поздоровался. Между тем он пытался уловить из их разговора хотя бы несколько слов. Но то, что он услышал, разочаровало его: они говорили не об Имхотепе. В основном речь шла о каком-то неизвестном фараоне, имя которого Картер обнаружил на глиняной печати, чаше и одной деревянной шкатулке. Леди Доусон с изящным зонтиком от солнца и двое агентов в широкополых шляпах не обращали внимания на странного соглядатая, вероятно полагая, что человек такого низкого положения едва ли знает английский язык. Так Омар, усевшись отдохнуть на камень, узнал, что лорд Карнарвон, по заказу которого Картер проводил раскопки в Долине царей, был баснословным скрягой. Он только и ждал, как бы побыстрее и с наименьшими затратами добраться до сокровищ, и ни во что не ставил науку. И Картер уже несколько раз задумывался над тем, чтобы бросить это предприятие.

Из этой беседы Омар понял, что Картер обладает эксклюзивной информацией, которой он поделился с леди Доусон и агентами и о которой лорд Карнарвон не должен был знать. Поскольку разговор шел не о гробнице Имхотепа, то имя Хартфилда, ключевой фигуры в этом деле, не было упомянуто ни разу. Достойным внимания Омару показалось лишь то, что, по словам агентов, на следующей неделе Картер их сможет найти в гостинице «Мена Хаус» в Каире. Из того, что Омар услышал, он сделал вывод, что на этом действия английской секретной службы в Нижнем Египте прекращаются. Он решил удалиться, прежде чем успеет вызвать подозрение, и на следующий день отправился на почтовом пароходе в Каир.

В номере гостиницы «Роял» Омар завалился на кровать и стал думать. Он следил за двумя агентами, надеясь, что они выведут его на след профессора Хартфилда. Но здесь, в Луксоре, он отдалился от цели больше, чем когда бы то ни было. Да, Омар начал сомневаться, правильно ли он понял подслушанный разговор на корабле. Может быть, увлеченность поисками профессора довела его до такого состояния, что он уже не мог отличить фантазии от реальности? От этой мысли в нем закипела злоба. Он злился на самого себя, злился за то, что не смог удержать в узде мысли и эмоции.

«Аллах акбар» — велик Господь — было нацарапано на противоположной стене серого цвета, которая обратила на себя внимание запущенностью. А под этой надписью какой-то европейский путешественник красивым почерком вывел признание в любви неизвестной Джейн и дважды подчеркнул это имя. Рисунки человечков перемежались с изображениями животных, которые можно было встретить в иероглифических надписях царских гробниц по ту сторону Нила. Разумеется, здесь были и всевозможные пошлости, среди которых Омар обнаружил особенно смешную: изображение пениса, которое больше походило на шестизарядный револьвер, чем на половой орган египтянина. Какой-то постоялец нарисовал его красным карандашом и оставил комментарий: «Ма’алеш» — что бы это значило?

Омар впал в уныние. Ему стыдно было ехать в Каир и появиться перед Нагибом без видимых результатов. А о судьбе своего друга Омару ничего не было известно. Он даже подумывал, не использовать ли эту возможность, чтобы освободиться от щупалец «Тадамана». Эта мысль не давала ему покоя: когда еще выдастся такой удачный случай. Но через некоторое время Омар сообразил, что, если он знает столько информации об этой организации, его не оставят в покое. А последствия будут плачевными: за ним начнут гоняться как националисты, так и британцы.

Поэтому Омар вернулся в Каир, где обнаружил пустую квартиру, что сначала его обеспокоило. На столе он нашел записку со странными каракулями, но так ничего и не понял. Только после того, как прошло двое суток, а Нагиб так и не появился в квартире, Омар решил отправиться на его поиски. В кофейне «Роял» он не смог получить ответы на свои вопросы. Официант, который, словно эквилибрист, совершенствовал свое искусство, перенося латунный поднос с чашками над головами посетителей, сообщил, что уже давно не видел Нагиба, а человека по имени Али ибн аль-Хусейн он вообще не знал.

Целый день Омар бесцельно бродил среди скопища домов. Каир не только приводил его в замешательство, но и нагонял страх: шумные толпы людей, бездельники, которые не знали другого ремесла, кроме воровства, голодные дети, протягивающие тонкие ручонки, чтобы получить подаяние, босоногие, замотанные в паранджу старухи, несущие гигантскую поклажу на голове, британские солдаты в униформе и среди всего этого — повозки, запряженные ослами, торговцы с высокими тачками, фыркающие и грохочущие автомобили, бездомные лающие псы и много кошек. Кошки с тусклой сбившейся шерстью и грязные, загаженные улицы, на которых они жили… Омар хотел покинуть этот город как можно скорее, хотя сам не знал почему.

Поздно вечером он вернулся в квартиру в безликом здании на безымянной улице. Надежда обнаружить Нагиба или какие-нибудь его следы не оправдалась. Вместо этого Омар нашел записку, которая так и лежала на столе с тех пор, как он вернулся, но до этого он не обращал на нее особого внимания.

Путаные линии, когда он на них долго смотрел, превратились в своего рода план города. И хотя на листке бумаги ничего не было написано, Омар узнал на плане площадь Салах эль-Дин, мечеть султана Хассана и слегка искривленную линию шариа Ассалиба, буквально в двух шагах от которой был расположен его дом. Крест на сплетении улиц обозначал что-то особенное.

На следующее утро Омар с планом в руках отправился в путь. Он не мог представить, куда заведет его этот клочок бумаги, по крайней мере, Омар надеялся встретить Нагиба по пути, но какая-то неведомая сила влекла его к месту, отмеченному крестом.

Это было одно из тех странных совпадений, которое называют судьбой и в результате которого остается только стоять и качать головой, не веря своим глазам.

Омар остановился перед зеленым домом на безымянной улице. Это, как он понял, то самое место, которое он ищет. Омар подумал, что раз он уже так далеко зашел, то стоит постучать в дверь. У него не было ни малейшего понятия, что его ожидает внутри, — он лишь испытывал какое-то смутное предчувствие.

«Уж придумаю какую-нибудь историю, если что», — подумал молодой человек.

Дверь открыл слуга, смерил Омара оценивающим взглядом и резко, но не вызывающе произнес:

— Моего господина Али ибн аль-Хусейна нет дома. Что ты хотел?

Любого другого такая неожиданная встреча лишила бы дара речи или так запутала бы, что человек, заикаясь, убежал бы оттуда. Но Омар умел сохранять спокойствие и быстро реагировать в самых неожиданных ситуациях, что было одной из особенностей его характера.

— Я — друг твоего господина Али ибн аль-Хусейна, — ровным голосом ответил он. — Мы состоим в одном и том же обществе, если ты понимаешь, о чем я. Мне нужно с ним поговорить!

Зашифрованный намек вселил неуверенность в слугу, он совершенно не мог понять, на что намекал Омар, и вдруг его лицо просияло радушием и дружелюбием:

— Поверь мне, эфенди, я бы никогда не стал обманывать тебя, но Аллах свидетель, Али ибн аль-Хусейн уехал!

Тут Омар отодвинул слугу в сторону и вошел в темный вестибюль дома. Каменный пол был застелен дорогими коврами, под высоким потолком висели латунные канделябры, справа в каменной чаше плескалась вода. Вырубленная в камне лестница вела наверх.

— Мне нельзя тебя сюда пускать, эфенди. Я позову хозяйку! — запротестовал слуга пронзительным, высоким голосом.

Но прежде чем он успел позвать на помощь, на лестнице появилась привлеченная криками хозяйка. Она была в черной парандже, что выдавало в ней замужнюю женщину, ее длинное одеяние отличалось подчеркнутой простотой.

— Все в порядке, Юсуф, — произнесла она и сделала знак рукой, чтобы слуга удалился. Потом она подошла к Омару совсем близко и сняла паранджу.

Омар словно окаменел. Всю уверенность, с которой он вошел в дом, как ветром сдуло. Словно железные тиски сдавили его грудь, мешая биться сердцу. У Омара перехватило дыхание, так что он не мог пошевелиться. Он стоял недвижимо, глядя в лицо молодой женщины. Она подняла правую руку и молча положила на грудь Омара.

— Йа салам! — запинаясь, тихо произнес Омар и робко добавил: — Халима…

Халима кивнула. Ее глаза блестели, Омар тоже едва сдерживал слезы. Он должен был держать себя в руках, чтобы не обнять Халиму, не прижать ее к сердцу. Он чувствовал себя вернувшимся домой путешественником, который скитался несколько долгих лет.

Как давно он не видел Халиму? Прошло шесть или семь лет с тех пор, как он обнаружил ее опустевший дом в эль-Курне. Какая обида, какое разочарование терзали его после того письма, в котором она попрощалась с ним навсегда. Он помнил его наизусть, он перечитывал его сотни раз, каждое слово в отдельности. Он целовал его, как ребенок, прижимал к себе, как самую дорогую вещь, но так до сих пор и не понял ее прощальных слов.

— Халима, — беззвучно повторил он, — Халима, ты здесь?

Халима пожала плечами. На губах промелькнула нежная улыбка, словно она хотела извиниться. Извиниться за неожиданную встречу.

Приглушенный свет каменного вестибюля не позволял им толком рассмотреть друг друга, но Омар воспринимал происходящее и чувствовал Халиму так, словно она никогда и не убегала от него. Ее близость была как хамсин в пустыне, невидимый жар которого болезненно стягивает кожу. Она заставляла его пылать и мерзнуть одновременно. Омар не мог совладать со своими мыслями. Он видел Халиму сердцем, но не рассудком. Но что-то настораживало его в этой ситуации: она не могла находиться здесь. Только не в доме этого Али ибн аль-Хусейна!

Хозяйка! Аллах всемогущий, этого просто не может быть!

Почему именно этот человек, которому Омар меньше всего желал добра, увел с собой Халиму? Почему, ради всего святого, она отправилась с ним, с этим мерзавцем Али ибн аль-Хусейном? Почему она ничего не сказала? Почему она не объяснит эту непостижимую ситуацию? Почему она не говорит, что все еще любит его, ведь и он до сих пор не охладел к ней?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: