Серяков М.Л. – Богини славянского мира 10 страница

Как показали недавние исследования, инцест является весьма многогранным образом не только в мифологии, но и в психологии. С одной стороны, как уже отмечалось выше, он происходит в начале времен по необходимости, поскольку на Земле существует лишь одна человеческая пара. С другой стороны, рассматривая все живое на нашей планете как проявление единого Первобога, то сам факт инцеста предстает перед нами с другой стороны. Анализируя его роль в кельтской традиции, братья Рис приходят к следующему неожиданному выводу: «Универсальность и единосущность сверхъестественного прародителя имеет прямое отношение к мотиву инцеста, который достаточно часто фигурирует в историях о рождении. Этот мотив типичен для зачатия героя, и... мы должны согласиться, что любое зачатие в некотором смысле инцестуально. Ведь если отец божественной искры в каждом человеческом существе, по сути, един, значит, мать, дитя, отец, жена, растения и животные суть духовные братья и сестры. Инцест, таким образом, «неизбежен в силу родства всего живого ab intra». Ту же истину можно сформулировать космологически. Родство и, соответственно, инцестуальная связь с животными и с природой вообще символизируют первичное единство, существовавшее до раздела живого и неживого, растений и животных, людей и зверей». Развивая далее свою мысль, исследователи постулируют: «Таким образом, инцестуальное происхождение героя символизирует присутствие в нем некоего имманентного вселенского начала, альфы и омеги, и для этого начала нет ни брата, ни сестры, ни матери, ни отца, а в конечном счете — ни рода, ни вида, ни элемента»³²².

Независимо от братьев Рис к похожему выводу пришел и К.Г. Юнг: «В то же время вмешательство Святого Духа приоткрывает скрытое значение инцеста — хоть между братом и сестрой, хоть между матерью и сыном — как отталкивающий символ unio mystica (мистического единения). Хоть брачный союз близких кровных родственников везде табуируется, он остается прерогативой царей (свидетельство тому — инцесту ал ьные браки фараонов и т.п.). Инцест символизирует воссоединение со своей собственной сущностью, он означает индивидуацию или становление самости, а последняя столь жизненно важна, он обладает жутковатой зачаровывающей силой — вероятно, не столько как грубая реальность, сколько как психический процесс, контролируемый бессознательным: факт, хорошо известный всякому, кто знаком с психопатологией. Именно по этой причине, а вовсе не из-за отдельных случаев человеческого инцеста считалось, что первые боги производили потомство в инцесте. Инцест — попросту соединение подобного с подобным, представляющее собой следующую стадию в развитии первобытной идеи самооплодотворения»³²³. Несмотря на строжайшее осуждение этого явления общественным сознанием, начавшимся, как мы можем видеть на примере ведийского мифа о Яме и Ями, задолго до самого возникновения христианства, данная идея неоднократно прорывается в различных памятниках фольклора. Анализ истинного значения мотива инцеста в индоевропейском мифе о брате и сестре — прародителях человечества показывает, что с помощью этого неожиданного и даже шокирующего образа матриархальное сознание стремилось обрести утраченное единство человеческой души, путь к которому лежал через осознание космической истины единства всего сущего во Вселенной, пронизанной божественным началом Первобога или, в контексте идеологии той далекой эпохи, Великой богини.

Кроме того, к поискам единства и целостности собственной души людей эпохи матриархата властно толкало еще одно обстоятельство. Хоть образ Матери в ту эпоху был вознесен на небывалую высоту, однако при этом была сделана попытка полностью уничтожить изначальный образ Отца: в мифах Небесного охотника губит богиня, а Земля сама, безо всякого участия какого-либо мужского начала рождает свое потомство. Образы зооморфных супругов Великой богини-Матери появились, судя по всему, позднее и явно не могли заменить в полной мере образа Отца. Однако для полноценного развития человеческой психики необходимо гармоничное соединение в ней мужского и женского начал, без чего она будет обречена на дисгармоничную однобокость. Миф об инцесте и был попыткой достичь подобного единства в условиях матриархата, сама суть мировоззрения которого ставила жесткие рамки безусловного верховенства Великой богини и отрицания даже потенциальной возможности равенства с ней в божественной иерархии равновеликого ей Отца. Лишенное возможности гармонично соединить мужское и женское начало на изначальном уровне верховных божеств, человеческое сознание в эпоху матриархата, создавая миф об инцесте первых людей, предприняло попытку соединить эти начала на уровне божественного потомства.

Глава 9 ОБОЕПОЛОЕ БОЖЕСТВО

Еще одним способом восстановить утраченную целостность в условиях той эпохи стало представление о божестве, соединяющем в себе мужское и женское начало. Как показывают археологические данные, идея эта также возникает в эпоху матриархата. Так, кроме изображения женщины в Мезине были найдены также статуэтки андрогинов, соединяющие в себе мужское и женское начало: «Наиболее наглядно идея двуполого сочетания просматривается в скульптуре восточноевропейской стоянки Мезин. Обнаруженные здесь фалломорфные и орнитоморфные фигуры покрывает сложный зигзагообразный (елочный) и менандровый орнамент, трактуемый

А.Д. Столяром как абстрагированный женский символ»³²⁴. Таким образом, идея единства мужского и женского начала, присутствующая в различных религиях, имеет весьма глубокие корни, уходящие в религиозные представления палеолита. Была ли обязана эта идея своим рождением философскому наблюдению, что все во вселенной имеет мужскую и женскую природу и, следовательно, первоисточник рождения вселенной с необходимостью должен был обладать свойствами обоих полов? Или ее корни лежат в зависти к пенису, которая, по утверждениям психаналитиков, возможно чрезмерно категоричным и абсолютизирующим, представляет «почти неизбежное явление в жизни девочки»³²⁵? Сейчас нам уже трудно дать точный ответ на этот вопрос.

Следы этой идеи мы впоследствии встречаем у самых разных индоевропейских народов. Уже в Ригведе мы видим представление, что Первобог Пуруша, в результате расчленения которого и возникает вселенная, содержал в себе женское начало:

От него Вирадж родилась,

От Вираджи — Пуруша.

(РВ Х.90, 5)

Впоследствии эта же черта в Индии отмечается и у Рудры-Шивы: «Следует обратить внимание на ведическое предание, в котором говорится, что Рудра изначально возник как существо, состоящее из мужской и женской половины. Позднее в индийской иконографии это трансформировалось в образ Шивы-Рудры в качестве Нара- Нари («мужа-жены»), в скульптуре и живописи изображаемого в виде человеческой фигуры, левая половина которой женская, а правая — мужская»³²⁶. Действительно, хоть часто скульптуре Шивы придавали форму лингама, подчеркивая его мужскую сущность, тем не менее имеются изображения, акцентирующие внимание на смешанной, муже-женской природе этого божества. В хорезмском храме-мавзолее Кой-Крылган-калы были найдены две фляги IV—III вв. до н.э. с одним и тем же изображением птицы, на спине которой была изображена мужская голова, а на груди — женская. Ю.А. Рапопорт убедительно показал, что это было иранское гусеобразное Первобожество, совмещающее в себе мужское и женское начало, в результате расчленения которого и возникает организованная вселенная. Орфический гимн дает такую небычную трактовку греческого Зевса:

Зевс стал первым, и Зевс — последним, яркоперунный.

Зевс — глава, Зевс — середина, все происходит от Зевса.

Зевс мужчиною стал, и Зевс — бессмертною девой.

Зевс — основанье Земли и звездообильного Неба³²⁷.

О двуполых персонажах скандинавской и германской мифологии Имире и Ту исто речь шла уже выше.

Эта же идея присутствует и в славянской традиции. Идея божественного единства мужского и женского начала в русском язычестве присутствует на найденном в Яровке идоле, на одной половине которого изображена мужская, а на другой — женская фигуры³²⁸.

Нам точно неизвестно, какой конкретно бог или бог и богиня изображены были на данном идоле, однако о живучести этого образа в народной традиции красноречиво свидетельствует один русский заговор, записанный в XIX в.: «В темном месте есть Чермное море, в Черном море есть плавает Черт да Чертуха, Водяной да Водянуха, в одно место хребтами, порознь лицами; думы не думают, совету не советуют, блуду не творят и блюдных речей не говорят»³²⁹. Легко заметить, что данный заговор, говорящий о Черте и Чертухе в единственном числе как об одном существе, весьма точно соответствует Яровкинскому идолу, мужская и женская фигуры которого изображены спиной друг к другу. Море, в котором плавает это двуединое существо, — это неоднократно встречающееся в отечественном фольклоре изначальное море, в котором и начинается творение нашей Земли.

Черт и Чертуха, таким образом, заменяют в христианскую эпоху творящего весь мир Первобога. Как видим, заключающий в себя всю полноту потенций мироздания Первобог впоследствии разделяется на мужскую и женскую половину, а эта первая пара, представляя собой уже «сниженный» вариант этого вселенского первоначала, в акте инцеста отчаянно пытается обрести свое утраченное единство, давая при этом начало человеческому роду.

Эта же идея отчетливо выражена и в Збручском идоле, который, представляя собой Первобога, в своем верхнем, небесном ярусе состоит из двух богов и двух богинь, дублируемых соответствующим числом мужчин и женщин в среднем, земном мире. Как мы видим, и миф об инцесте, и представление о двуполом первобожестве впервые зародились в эпоху матриархата. Но если первый из них был впоследствии решительно отвергнут патриархальным сознанием, то второе представление было принято более благосклонно и сохранилось в различных индоевропейских традициях.

Глава 10 СПОРЫ И СПОРЫШ

С «растительным» мифом индоевропейцев связано и одно из древнейших самоназваний славян, зафиксированное в VI в. византийским историком Прокопием Кесарийским: «И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю потому, что они жили, занимая страну «спораден», «рассеянно», отдельными поселками. Поэтому-то им и земли надо занимать много»³³⁰. Нечего и говорить, что попытка объяснить имя славян как «рассеянные» является догадкой самого Прокопия, взявшего лишь одно значение данного термина. Само слово «споры» в греческом языке имеет много значений, основными из которых являются «сеяние, посев, семя», а также «дети, потомки». Но чьими же потомками, чьим же семенем считали себя славяне? Как видим, данное самоназвание у наших далеких предков появилось еще до их разделения в историческую эпоху на славян и антов и, соответственно, возникновения этих племенных союзов. Поскольку само самоназвание славян, как было показано в исследовании о Дажьбоге, было обусловлено мифом об их происхождении от бога солнца, то предшествовать этому осмыслению своей родословной мог лишь более ранний миф.

Понять его происхождение нам помогает то обстоятельство, что интересующий нас корень сохранился во многих славянских языках. В древнерусском языке слово споръ означало «обильный», а производные от него понятия спорыш — «увеличивающийся, умножающийся», спорыня — «обилие». Оба этих термина неоднократно встречались в древнерусской литературе применительно к хлебу: «Е хлѣб въ е спори бывше» или «Егуптяне четь и требы кладут Нилу і огневѣ, рекуще: Нилъ плодавець и раститель класом, огнь творит спорыню, сушить і зрѣеть»³³¹. Слова спорынья, спо- рина, спорость и в современном русском языке означают «успех, удача, выгода, прибыль, прок, рост», а производные от этого же корня спорный, споркий — «выгодный, прибыльный, прочный, успешный; дающий из малого количества много, служащий долго; сытный, питательный»³³². Данный корень оказывается тесно связан и с семантикой числа два: спорыш — «двойчатка»³³³. Аналогичные примеры мы видим практически во всех славянских языках: белор. спор — «прибыль, успех», спорицъ — «становиться прибыльно»; спорный: 1) прибыльный, выгодный, «спорная мука», 2) вместительный «спорный мешок», 3) успешный, спорно—успешно; укр. спір — успешность в работе, спорити — умножать, увеличивать, спірный: 1) скорый, быстрый: «спірний кінь», 2) успешный; спорыш — растение. В сербском языке слово спор означает «долгодержащийся», спорити — увеличивать, спори_у спориша — тысячелистник. У чехов sporost — изобилие, sporota — бережливость, spory — бережливый, обильный, spore — в изобилии, щедро, а у поляков Spor — успех, sporzyc- умножать, увеличивать, spory — прибыльный, выгодный, sporo — успешно, выгодно³³⁴. К этому перечню следует добавить болг. спор — «прибыль, урожай», словен. spor_t spora — «обильный, питательный», елвц. spory — «щедрый, обильный», польск. spory — «щедрый, обильный», в.-луж., н.-луж. spory — «щедрый, обильный». Из других индоевропейских языков интересующий нас славянский корень родственен др.-инд. sphiras — «тучный, обильный, богатый», лат. prosper (prosparos) — «счастливый, благоприятный», арм. р’art’am — «обильный». К этому же кругу, по всей видимости, относится и нем. Spore, заимствованное из лат. spora, родственного, в свою очередь, др.-греч. олюра — «посев», преобразованного из олоро^ — «рассеянный, одиночный»³³⁵. Анализируя данные славянских языков, Н.Н. Тихоницкая приходит к следующему выводу: «Таким ообразом, спор — рост, увеличение, прибыль, успех. Спорыш, спорынья, спорина — двойной, тройной предмет (колос, орех, огурец), с которым проявляется спор»³³⁶.

Дошедшие до нашего времени фольклорные материалы показывают, что в первую очередь спор связывался с хлебом. Помимо

приводившихся выше примеров древнерусской письменности, это следует и из записанных еще в XIX в. В.И. Далем русских поговорок: «Назем спорит урожаю»; «Доспорит ли хлеб до весны?» в значении «станет ли его»; «Рожь спорее пшеницы»; «Спорина против спорины не приходится: ржи десять мер на десятину, а маку — мужичью шапку»³³⁷. В Дмитровском крае Московской области при первом и втором зажине произносился приговор-молитва: «Дай, господи, спорыньи и легкости, и доброго здоровья!»³³⁸ В XIX в. в Смоленском крае П. Шейн записал следующее поверье: «Во время жатвы, как жнецы, так и жницы стараются найти на одном стебле самое большое количество колосьев. Если таковых найдется 12, то он называется «житной маткой», или «спорыньей». В Могилевской и Витебской губ. его называют «спорышем». Нашедши эти колосья, хранят их как зеницу ока, в продолжение всего года, приберегая их к посеву, во время которого их рассеивают первыми, с твердой надеждой на получение от них обильного урожая»³³⁹. Хранился этот магический залог будущего изобилия в самом сакральном месте. Так, в Ярославском крае спорыши приносили в дом и хранили на божнице, а в Вятке — втыкали в стену хлебного амбара или в избе под матицей. В.В. Усачева отмечает общеславянское распространение представления о чудодейственной силе спорыньи: «Двойной колос (два и более колосьев на одном стебле: рус. двойчатка, житная матка, спорыш, спорыньяу супорыжка, царь-колос; бел. диал. блызнета, двачкы, спорышики; пол. parka; болг. клас-цар, житна-матка, близнаци, майка на нивата — Странджа) считается воплощением плодоносной силы, обеспечивающей урожай. В поверьях находка двойного колоса сулила счастье, успех в течение семи лет (укр., пол.), для чего его носили за лентой шляпы (верхне-силез., луж.); девушке предвещала скорое замужество (колос носили при себе, зашив в одежду); парню — женитьбу, замужней женщине — рождение близнецов. В то же самое время у болгар находка двойного колоса предвещала смерть хозяина (Ловеч); в Страндже существовало поверье, что двойной колос мог быть или хорошим, или плохим знаком: если его находили в яровой ржи — это предвещало смерть одного из членов семьи, колос тут же закапывали в землю, если в озимой — это к добру»³⁴⁰. Как видим, помимо богатого урожая, двойной колос одновременно мог предвещать бракосочетание, рождение близнецов или смерть. Нельзя не заметить, что в своей совокупности все эти поверья весьма точно соответствуют рассмотренному выше мифу об Иване-да-Марье: их гипотетическую близнечность, брак между собой и смерть. Подобные совпадения не являются случайными, и данные этнографии подтверждают связь между спорышем и главным мужским персонажем купальских песен. На Украине, как отмечает П.П. Чубинский, в ночь на Ивана Купалу искали во ржи два колоса на одном стебле, так называемую «Иванову голову», под ней должна была быть монетка, и считалось, что тот человек, который смог ее обнаружить, сможет отыскать с ее помощью клад³⁴¹. Генетически родственные представления мы видим и у западных соседей украинцев: «Поляки Хелмского воеводства в ночь накануне Ивана Купалы разыскивали в злаковом поле двойной колос, считая, что его корень, похожий на человеческую голову, сделан из чистого серебра и способен осчастливить человека, выкопавшего его»³⁴². Подобные представления фиксируют связь первого человека не просто с цветком или растением, но именно с тем растением, которое является зримым воплощением растительной силы.

Спорыш тесно связан с божественным началом. Помимо приведенного выше приговора-молитвы из Дмитровского края об этом красноречиво говорят такие русские поговорки, как «Без Божьего благословенья ни в чем спорыньи не жди», «Вложи Боже споры, и в скирдах и в сборе!»³⁴³, равно как и генетически родственное с последним и украинское выражение «Спори, боже, хліба-соли и всього доволі»³⁴⁴. Если эти восточнославянские примеры, записанные в XIX в., связывают спор с хлебом, то средневековое западнославянское язычество фиксирует еще более архаичный пласт представлений, когда божество было связано не только с возделываемой человеком, но и с дикорастущей растительностью. В Житие Оттона рассказывается, как в городе Велегоще местный жрец, решив напугать народ перед приездом христианских проповедников, спрятался в кустах и сказал проходившему мимо путнику: «Стой, человек, и внемли моему слову! Он сказал ему: я бог твой, я тот, который облекает поля травою и леса листием; плоды земли и древес и стад и все, что служит человеку, все в моей власти: даю поклонникам моим, отымаю у противников моих. Скажи народу в Велегоще не принимать чужого бога»³⁴⁵. Имя бога, от лица которого жрец обращался к прохожему, в Житие не названо. А. Гильфердинг считает, что это был Святовит, П.С. Ефименко и Н. Кареев полагают, что это был Яровит, однако оба бога обладали ярко выраженными солярными чертами. В древнерусском поучении против язычества «Слове св. Григория» почитание дневного светила приверженцами старой веры напрямую поставлено в зависимость от его воздействия на земные злаки: «И огнь рекуще спорыню соуша, егда зрѣеть. Сего ради оканьнии полуднье чтоуть и кланяються полъдне обратившее»³⁴⁶. Именно благодаря благотворному воздействию небесного огня на зреющую спорынью, славяне-язычники и кланялись на юг солнцу.

Однако до того, как она оказалась связана с земледелием, спорина была связана со скотоводством, следы чего также неоднократно фиксировались этнографами в различных регионах славянского мира в XIX—XX вв. «Приемы симпатической магии, связанные с двойным предметом, — отмечает Н.Н. Тихоницкая, — ярко выступают в скотоводстве с целью увеличения приплода. В Белоруссии верят: если спорыши, двойные колосья, дать съесть овце, то она родит близнецов. На Волыне, в Головнице двойной колос дается овцам, чтобы имели близнецов. Такое же поверье существует в Гонлинском районе»³⁴⁷. Применительно ко всему восточнославянскому региону такое же поверье констатирует и

В.В. Усачева: «Считалось, что двойной колос способствует плодовитости скота: если корова или овца съест его, родится двойня (бреет., гомел., витеб), ср. восточнославянский ритуал скармливания спорыша овцам»³⁴⁸.

Сама спорина мыслилась как порождающее начало в принципе, что прослеживается уже на лингвистическом уровне: русск. споро- жать, спородить означали «рожать, родить, нарождать, народить». Об устойчивом бытовании данного значения в интересующем нас корне свидетельствует и приводимый В.И. Далем фрагмент русской народной песни: «Спородила меня матушка в зеленом саду, под грушею»³⁴⁹. То, что в XIX в. являлось просто красивым поэтическим оборотом, первоначально, как было показано выше, было исполнено совсем другим смыслом, заключавшимся в идее происхождения человека как такового из земной растительности. О древности использования интересующего нас корня в подобном контексте свидетельствует то, что в этом значении данное слово встречается уже в былинах киевского цикла. Так, например, в ответ на жалобы Добрыни Никитича матери на то, что она его «несчастного спородила», последняя отвечает:

«Я бы рада бы тя, дитятко, спородити:

Я талантом-участью в Илью Муромца,

Я бы силой в Святогора да богатыря...»³⁵⁰

Во время заздравного причитания хозяин говорил хозяйке: «Споро ди мне молодца: станом в меня, белым личиком в себя, очи ясны в сокола, брови черны в соболя!» С другой стороны, спородить что-либо могло только живое начало, а неживой природе в этой способности было отказано: «Ничего-то вы, горы, не спородили»³⁵¹. Именно это качество спорыньи приводит к тому, что в некоторых текстах ее величают «матушкой», что невольно вызывает ассоциации с животворящей способностью Матери Сырой Земли: «На юго-западе России два колоса, выросшие из одного стебля, сросшиеся картофелины, морковины, орехи и т.д. называется «спориной». Считается, что «спорина-матушка попадается к счастью». (Ср. аналогичное английское поверье о «двойной» капусте)»³⁵². В дальнейшем развитии этих «материнских» качеств спорыньи в восточнославянском фольклоре появляются образы ее детей: «Жатвенные песни говорят о «яровой спариньне», стоящей в поле «на карню», которая потом переходит на гумно, в клеть, вьет гнездо, выводит детей и распускает их по новым клетям. (...)

Яровая спорыня,

Иди с нивушки домой...

Во Петровково гумно.

А с гумна спорыня Во амбар перешла,

Она гнездушко свила,

Малых деток вывела —

Пшеной выкормила,

Сытой выпила»³⁵³.

Как видим, спорынья мыслится как порождающее начало, имеющее детей.

Наряду с этим мы можем наблюдать антропоморфизацию спори- ны, наделение еѳ чертами человеческого облика. С одной стороны, в приводившихся выше примерах корень двойного колоса, который искали в ночь на Ивана Купалу, был похож на человеческую голову. С другой стороны, во многих регионах Руси последний сноп, также олицетворявший собой спорину, наряжали в женскую одежду и называли «бабой» или «дожинальной бабой». В Псковской области из сдвоенных колосьев изготовлялась особая кукла, которая так и называлась — спорынья. Поскольку последний сноп или венок уносили с поля в дом его хозяина, этнографы отмечают перенос связанных со снопом представлений на ее носительницу: «Наряду с персонификацией последнего снопа, носительница снопа и венка сливается с этим снопом и венком, и обряды переносятся на нее. Судя по описаниям, сноп несет женщина (старшая или избранная), венок обыкновенно надевают самой красивой или работящей девушке»³⁵⁴. Как видно из этого сообщения, с олицетворением спорыньи ассоциируется или старшая женщина, образ которой восходит к матери-прародительнице рода, или самая работящая, т.е. самая сильная из участвующих в жатве, или самая красивая, т.е. наиболее сексуально привлекательная девушка, что опять-таки перекликается с порождающим значением данного корня.

Однако спорыш мог ассоциироваться не только с человеком, но и с божеством. «В дожиночных песнях первой группы говорится о «спорыше», который ходит по улице и ждет приглашения. Хозяин или хозяйка приглашает его к себе в хату или во двор, где стоят столы с угощением (напечены пироги, наварена каша, есть пиво, мед, вино). Спорыша угощают и заканчивается песня заклинанием «спора».

Ай, ходзіу Спорыш из конца вулицы в конец,

Ах нихто Спорыша да у хату ня зовець Обобралась господыня да Мартынова жана:

«Ходзи-жа ты, Спорыш, ох у хату ко мне!

Свядзь-жа ты, Спорыш, за цисовы стол,

За цисовым столом, за зяленым вином,

-За зяленым вином, за полными кубками».

Як стала яна просиць Спорыша:

«Приспоры мне, Спорыш, и у доми, и у поли,

И у гумны, и у дворы и у клеци и у пеци,

И у клеци коробом, и у печи пирогом,

И у печи пирогом и на столе пирогами»³⁵⁵.

Весь сюжет данных дожиночных песен построен на мифологеме о боге как неузнанном госте. Спорыш ходит по улице, очевидно в антропоморфном облике, никто, кроме хозяйки дома, его не зовет в гости, а за это гостеприимство Спорыш одаряет ее хозяйство изобилием-спором. Понимая спор как рост, увеличение, урожайность, проявляющуюся в двойном предмете, Н.Н. Тихоницкая так заканчивает свое иссдование: «Анимистическое миропонимание сделало «спорыш» — двойчатый предмет — живым, зооморфным и антропоморфным существом, обеспечивающим спор: «Спешка- Спорышка», «Спариньня», «Спорыш», «Рай», бог. Исполнительница обряда — жница принимает на себя функции «Спорыша» и обращается тоже в божество... Самое понятие «спор», как размножение злаков, скота, становится, с развитием земледелия, выражением необходимого для данного момента качества («спорная мука») или состояния («на току — умолот», «у пеци пирогом»), общего достатка, успеха в работе, и становится в конце концов понятием счастья вообще»³⁵⁶.

Приведенные в этой главе материалы показывают, что связанные со спором обряды возникли на стадии простого собирательства, затем перешли в скотоводство и особое развитие получили в земледельческую эпоху. Вместе с тем нельзя не заметить тесную связь различных сторон восприятия спорыша с рассмотренными в этой части книги элементами матриархальной мифологии. Это и обозначение данным термином порождающего начала, и его восприятие как «бабы», «житной матки» или «матушки-спорыньи», и его ассоциация с земной растительностью при одновременном представлении Спорыша в человеческом облике, и его соотнесенность с понятием двойни. То обстоятельство, что как славянское понятие спор (спорыш) непосредственно относилось как к произрастанию хлеба и могло восприниматься в антропоморфном облике, так и греческое олороі обозначало одновременно и «семя», и «потомки» (при наличии в древнегреческой мифологии сюжета о происхождении спартов-основателей пяти фиванских родов из посеянных в землю семян) говорит об индоевропейских истоках мифа о происхождении человека из земной растительности, независимые доказательства бытования которого в мифологиях различных индоевропейских народов были приведены выше. В свете этого мы можем только порадоваться, что благодаря созвучию изначального общего самонозвания славян с семантически родственным ему греческим понятием, этот факт привлек к себе внимание Прокопия

Кесарийского, единственного из древних авторов, отразивших это чрезвычайно важное обстоятельство в письменных источниках. Стоит отметить, что весьма вероятную связь этнонима 2яороі Прокопия со славянским спор, спорый в значении «успех, прибыль, обильный, урожай» отметил и М. Фасмер³⁵⁷, однако то, что он не соотнес известие византийского автора с образом Спорыша в славянской мифологии не позволило ему оценить всю важность данного обстоятельства. Как уже отмечалось, подобное самонозвание славян не фиксируется больше ни одним отечественным или иностранным источником, однако дополнительным доказательством истинности сообщения Прокопия служит наличие данного корня в личных славянских именах. Так, в жалованной грамоте баварского герцога Тассило III Кремсмюнстерскому монастырю 777 г. упоминается должностное лицо какого-то западнославянского племени Восточных Альп по имени Спаруна³⁵⁸. В XX в. писатель И.А. Арсентьев вспоминает в своих мемуарах Николая Спорину, советского летчика времен Великой Отечественной войны³⁵⁹. В ней так же участвовали М.Л. Споршев и И.А. Спрышков³⁶⁰. Эти факты свидетельствуют о чрезвычайно устойчивом бытовании данного имени у славян. Отдельные следы понятие спора-спорины оставило и в географических названиях. Известно село Спорово, что говорит о том, что от данного корня образовывались и названия населенных пунктов. Кроме того, у восточных славян известно и озеро Споровское при Ясельде в Белоруссии³⁶¹.

Таким образом, данное архаичное самоназвание славян восходит к общеиндоевропейскому «растительному» мифу о происхождении первой пары, давшей начало человеческому роду, из земной растительности. Если попытаться определить время возникновения данного самоназвания, то, теоретически, это могла быть как эпоха матриархата, когда праматерью людей считалась одна Мать Сыра Земля, так и эпоха патриархата, когда утвердилось представление о людях как детях Неба и Земли. Вместе с тем, отмеченные выше элементы свидетельствуют скорее в пользу матриархальной идеологии как времени возникновения этого самоназвания и соответствующего мифа.

Глава 11

БОГИНИ, СВЯЗАННЫЕ С РАСТИТЕЛЬНОСТЬЮ

Хоть с земной растительностью наиболее тесно и наиболее логично была связана Мать Сыра Земля, однако средневековые источники упоминают и других славянских богинь, также связанных с растительностью. Чешская Mater verborum отождествляет Живу с античной богиней плодородия Церерой. Польский писатель Я. Длугош соотносит эту Мать и богиню плодов уже с другой славянской богиней Маржаной, которая, как будет показано ниже, была связана уже не с жизнью, а со смертью. «Жива, богиня полабов»³⁶² упоминается средневековым немецким хронистом Гельмольдом. Данное имя традиционно переводится как Жива, однако в оригинале рукописи стоит Siva, т.е. немцы называли ее Сивой. Интересно отметить, что почитание этой богини, равно как и некоторых других богов, вышло даже за пределы собственно западнославянского ареала. Древнеанглийские источники отмечают, что в X в. в Англии, кроме германских божеств почитались также языческие боги Флинн (Flinn), Чернобог (Zemobok) и богиня Сиба (Siba, Seba, Sjeba), последняя в виде красавицы с длинными волосами, у которых в спрятанных за спину руках изображались золотое яблоко и виноград с золотым листом как символы красоты и плодородия³⁶³. Культ Чернобога, славянская этимология которого очевидна, отмечал у средневековых полабских славян тот же Гельмольд, а о боге Флинце у лужичан упоминали более поздние писатели, такие как Бото, Христофор Манлий,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: