Структурная формула молекулы мескалина

На следующий день, 4 мая 1953 года, Осмонд растворил немного кристаллического мескалина в стакане воды и, нервничая, вручил это Хаксли. На улице стояло прекраснейшее лос-анджелесское теплое утро. Небо было голубым и только над долиной Сан-Бернардино висел небольшой смог. Осмонд волновался, как бы не дать Хаксли слишком большую дозу. Хотя они со Смити-сом уже выяснили, что принятие мескалина вызывает нечто совсем другое, чем обычный психоз, все равно возможности, что следующие шесть часов превратятся для Хаксли в настоящий ад, исключать было нельзя. И Осмонда вовсе не радовала мысль, что он может стать позорно известен как человек, который свел с ума Олдоса Хаксли.

С другой стороны, что, если ничего не случится? Хамфри уже понимал, что у Хаксли есть четкие цели, которых он надеялся достичь, приняв мескалин, надеялся обнаружить вполне конкретные вещи. В письме это явно читалось. Приехав к Хаксли, Осмонд получил этому и еще одно подтверждение. Спустя некоторое время, после того как они немного освоились, Олдос высказался об этом в ходе критического анализа явления, которое он называл культурой «Сирса-Рибока».[43]

В сегодняшних условиях большинство молодежи теряет, в ходе образования, способности к вдохновению, способности постигать что-либо, кроме того, что описано в каталоге Сирса и Рибока, не слишком ли самонадеянно будет надеяться, что когда-нибудь изобретут такую систему образования, которая начнет давать результаты соразмерные, в терминах человеческого развития, с потраченным на нее временем, деньгами, энергией и действиями? В такой системе образования может использоваться мескалин или какое-нибудь другое химическое вещество, позволяя молодому поколению «испытать и увидеть» то, что они знали из вторых рук или непосредственно, но на более низком уровне — из религиозных книг, произведений поэтов, живописцев и музыкантов

Осмонд использовал мескалин, чтобы моделировать сумасшествие. Хаксли хотел включить это в учебный план образования.

Медленно шли минуты — слишком медленно для Хаксли. Он сообщил Осмонду, что с нетерпением ожидает входа в то состояние, которое он называл блейковским миром героического восприятия. Но то, что начало с ним происходить, оказалось гораздо более космическим. Перед его мысленным взором затанцевали огни. Замелькали серые квадраты, иногда превращавшиеся в синие сферы.

В течение девяноста минут Хаксли ощущал себя, словно он прошел сквозь невидимую грань и внезапно увидел «то же, что и Адам видел в первый день творения». Он чувствовал себя словно близорукий человек, впервые в жизни надевший очки. Цвета, формы. Таинственное ощущение фланелевых брюк.

Позднее Олдос, играя словами, говорил, что он видел «Вечность в цветке, Бесконечность в четырех ножках стула и Совершенство в складках фланелевых брюк».

«Вот как нужно видеть», — бормотал он.

Мескалин, решил Хаксли, усиливает визуальные образы за счет времени и пространства. Ощущалась явная потеря воли, постепенно перераставшая в потерю эго. И когда эго слегка ослабило свою хватку, в сознание стали просачиваться всевозможные бесполезные данные.

Из дома с мебелью, внезапно ставшей кубистской, они вышли в сад. Тут Хаксли ощутил признаки паранойи и начинающегося сумасшествия. «Стоит вам лишь ступить на эту дурную дорожку, — говорил он Осмонду, — и все, что происходит дальше, кажется доказательством, что против вас плетется тайный заговор. Это все не требует никакого подтверждения. Вы не можете и вздохнуть спокойно — все вокруг сплошной заговор».

«Так вы думаете, что поняли теперь, где искать сумасшествие?» — спросил Осмонд.

«Да».

«Но управлять им вы не можете?»

«Нет, не могу, — сказал Хаксли. — Когда в основу сознания кладется страх и ненависть, то выводы о враждебности окружения неизбежны».

Но скоро это состояние прошло. Из сада они вышли на улицу, где вид большого синего автомобиля вызвал у Хаксли приступ смеха. Толстый и самодовольный, он показался Хаксли автопортретом человека двадцатого века. Весь остаток дня он хихикал всякий раз, завидев машину. Олдос чувствовал себя чудесно. На протяжении всей жизни он инстинктивно ощущал, что внутри у любого человека таятся огромные запасы практически неиспользуемого внутреннего зрения и вдохновения. И внезапно, в возрасте пятидесяти восьми лет, столкнувшись с этим на собственном опыте, выяснил, что это действительно так.

Это было немного похоже на классический для детской литературы момент, когда герой однажды утром выходит на улицу и обнаруживает дверь там, где вчера была глухая стена. А за той дверью — бесконечный сад, полный бесконечных приключений.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: