Отель «Каталина» в Чихуатанейо

Это было чудесное время — время группового сознания и коктейля «Зомби Чихуатанейо». Пожалуй, единственное, что смущало их — постоянный поток молодых людей, которые стучались к ним в двери. Эти молодые люди уже не были битниками, но в то же время до хиппи им тоже оставалось еще несколько этапов. Кем они были? В общем-то просто беспокойными и шумными созданиями, которые действовали на нервы всем местным, в результате чего местные начинали ворчать: «Неролевое общество? Casa Libre? Que pasa?»[90]И только когда стало известно, что пес Лири (по слухам) перекусал половину Ньютона, на гринго, поселившихся в «Каталине», стали валить все беды, многие из которых (например, убийство местного парня) случились задолго до приезда Лири.

На самом деле параллели с Гарвардом были еще глубже. Помните — самым ярым противником программы исследований псилоцибина был Герб Келман. Однако его побудила к этому речь Альперта и Лири на собрании факультета. То же самое повторилось и в Мексике Предыдущим летом после первой недели, проведенной в «Каталине», Лири и Альперта пригласили в Мексиканскую ассоциацию психоанализа и предложили представить отчет о псилоцибиновой программе. Они встретились с доктором Дионисио Ниэто, руководителем медико-биологического института при университете в Мехико.

Как и в свое время Келман, Ниэто был потрясен тем, что услышал. «Я понял, что Лири не ведет никаких особенных исследований, — сообщал он репортеру. — Его статьи абсурдны, темны и не имеют никакой научной ценности. Попытки высвободить творческие силы сознания с помощью галлюциногенов — вздор. Вспомните Индию и любителей гашиша. Или наших индейцев-масатеков с их грибной церемонией. Нельзя потакать людям, потребляющим ЛСД. Я склоняюсь к мысли, что мне стоит обратиться с жалобой в Гарвард».

Но когда Ниэто узнал, что Лири организовал постоянный исследовательский центр в Чихуатанейо, он вместо этого обратился с жалобой к мексиканскому правительству.

И власти послали туда двух агентов, представившихся газетчиками. Решив, что перед ним обычные журналисты и желая привлечь на свою сторону местную прессу, Мецнер оказал им радушный прием. Один даже принял участие в сеансе. Но 13 июня все раскрылось, агенты сбросили маски и объявили, что у IFIF есть пять дней, чтобы собрать вещи и убираться из страны. Повод? Использование туристической визы для бизнеса.

Депортация из Мексики высветила две серьезные и неотложные проблемы. Первой было то, что их запасы ЛСД подходили к концу. В январе прошлого года, понимая, что если они начнут как-то хитро обходить новые правила ФДА и IFIF умрет не родившись, Лири попробовал заказать у «Сандоз» огромное количество ЛСД и псилоцибина, приложив к заказу чек на десять тысяч. Они надеялись, что это как-то поможет обойти проблемы с ФДА. Но это не сработало. Заказ отвергли. Возможность, что IFIF останется без наркотиков, все яснее вырисовывалась на горизонте. Но тут появился Эл Хаббард и, достав из своей кожаной сумки пятьсот доз ЛСД, обменял их на остававшийся у Лири псилоцибин. Однако это была только отсрочка. И в результате большую часть времени в Мексике Лири проводил, пытаясь найти химическую компанию, которая согласится синтезировать ЛСД.

С депортацией эти переговоры закончились. Проблема обеспечения ЛСД встала перед ними с невиданной силой, учитывая историю с последними несколькими ампулами, которые были спрятаны в флаконе с краской для волос. Флакон в процессе спешного отъезда разбился и разлился на чей-то костюм. После этого на костюм смотрели не иначе как с восхищением и благоговением, и даже иногда пытались его пожевать.

Как же раздвинуть границы сознания людей без расширяющих сознание веществ?

Временный ответ был найден: семена вьюнка пурпурного. За несколько месяцев до этого ботанический мир вздрогнул после сенсационного заявления Альберта Хофманна, что он обнаружил в Ipomea violacea (в просторечии — вьюнок пурпурный) сходные с ЛСД составляющие. Вернее сказать, ботанический мир был поражен тем, как повысился спрос на семена Ipomea violacea. Люди, абсолютно не разбирающиеся в ботанике и не способные отличить луковицы от супового набора, внезапно приходили и заказывали сотни фунтов семян вьюнка пурпурного, семян различных сортов, носящих чудесные экзотичные имена: «Жемчужные врата», «Небесная голубизна» и т. д. IFIF предусмотрительно закупила несколько сотен фунтов (существовала опасность, что садовники, выращивающие семена, могли внезапно понять истоки неожиданной популярности вьюнка). Никто, кстати, так и не позаботился заранее проверить их действие, пока, в конце концов, Мецнер не попробовал их, смешав с кока-колой. Его чуть не стошнило. Психоделического тут было крайне мало.

Вьюнок пурпурный (Ipomea violacea)

Тем временем все яснее над ними нависала проблема номер два. И она была гораздо серьезнее: деньги. Пока IFIF не нашла другого места вместо Чихуатанейо, она была вынуждены возвратить нескольким сотням людей внесенные ими суммы. Суммы, разумеется, уже были потрачены. Гюнтер Вайл отправился на Доминику, маленький дремотный вулканический островок в Карибском море, последний форпост Британской империи. Ленивое местечко, управляемое пьянствующими чиновниками. Жара здесь царила адская: в полдень двигались только вентиляторы под потолком да цыплята во дворе.

IFIF пригласил на Доминику местный поклонник фри-лава, «свободной любви», который был, кроме того, еще и большим поклонником «Острова». Он прочитал в «Тайм «о проблемах IFIF и немедленно написал письмо Тиму, где пел хвалебные оды Доминике. Вайла послали проверить, насколько это реально. Хотя, по сути, когда он узнал последние новости, было поздно — Лири с дюжиной соратников были уже в пути на остров. А последние новости были таковы: несколько месяцев назад любитель свободной любви бросился в горящий дом и спас оттуда несколько человек. Это сделало его национальным героем и привлекло к нему взоры Доминиканского фронта освобождения, горсточки восторженных революционеров, надеющихся повторить на Доминике то, что удалось Фиделю провернуть на Кубе. Ему предложили стать во главе революции, и он согласился. Вайл ни о чем об этом не догадывался, пока его однажды не позвали прогуляться в джунгли, и там, в ветхой хижине под ослепительным светом голой электрической лампочки, ему объяснили замысел: да, Доминика может стать для людей психоделическим раем, но сначала следует совершить революцию…

Конечно, британским властям, обладавшим большим опытом подавления местных волнений, было известно об этом замысле. В таком свете Лири оказывался специалистом по химическому оружию, которого, вероятно, пригласили для каких-то особенных действий, например положить начало революции, вылив порцию ЛСД в городскую систему водообеспечения. С самого их приезда за ними следила полиция, а спустя несколько дней их вызвали к губернатору и приказали немедленно покинуть остров. Во время короткого разговора с губернатором тот листал какие-то документы, лежащие на столе. К всеобщему изумлению, они оказались статьями доктора Хофманна о ЛСД.

После Доминики они решили попытать счастья на Антигуа, сняв там для начала пустынный портовый буфет с нежным названием «Ведро крови». Хотя они и трудились на совесть, пытаясь возродить приятную атмосферу Чихуатанейо, но почти все сеансы проходили ужасно. Впервые у одного из аспирантов поехала крыша. Сначала он надолго неподвижно застыл в позе стоящего Будды, в то время как дети резво носились вокруг него, а затем просто исчез в неизвестном направлении. Больше всего при этом всех тревожило то, что он, судя по всему, зациклился на мысли, что IFIF, чтобы вырваться из полосы неудач, необходима искупительная жертва, и этой жертвой Должен стать он. Серьезно встревожившись, они обыскали весь остров, но не обнаружили никаких следов беглеца. Наконец они обратились к местным властям с просьбой помочь отыскать рослого американца, который мог вести себя несколько странно. Несколько дней нервничали в ожидании ответа. Затем до них дошли вести, что его держат в специальной психушке, где-то глубоко в джунглях.

Приехав на остров, Тим первым делом отправился к местным врачам и ознакомил их с программой IFIF. Один из этих докторов, венгр, пользовался дурной репутацией, поскольку развлекался тем, что объезжал весь Карибский регион, делая направо и налево лоботомию и получая за это материальное вознаграждение со стороны местных власть имущих. Аспиранты Лири были уверены, что он бывший нацист. И именно в частной клинике этого доктора содержали их друга. Опасаясь, как бы ему уже не сделали лоботомию, на выручку срочно отправили Гюнтера Вайла. Вайл обнаружил его, целого и невредимого, в затерянной глубоко в джунглях больнице, окруженной бревенчатым частоколом. Палата была крошечных размеров. Но друг их, к счастью, пребывал в здравом рассудке и с радостью отказался от мысли принести себя в жертву психоделическому движению. Ему купили билет на самолет и отправили домой. Несколько дней спустя губернатор Антигуа вызвал Тима к себе и тоже попросил покинуть остров.

В общей сложности меньше чем за три месяца их выгнали из трех стран и одного университета мирового класса. Это путало все их планы. Они глубоко завязли в долгах. Всем страшно хотелось найти какой-нибудь угол и отдохнуть от всего хотя бы несколько недель. И тут Пегги Хичкок вспомнила об имении, принадлежащем ее братьям, Томми и Билли. Оно находилось в Миллбруке, девяноста милями севернее Нью-Йорка.

Имение было действительно имением. Участок пять на пять миль с ручьями, прудами и семью или восемью домами. Один из них был дворцом в баварском стиле, с шестьюдесятью четырьмя комнатами. Братья думали, что снести дом будет проще, чем платить налоги. Альперта отправили с Пегги осмотреть место; вернувшись, он поведал, что это именно тот самый затерянный уголок, который они искали. Вход на участок был через сторожку у ворот с опускающейся решеткой. И затем надо было еще милю ехать по извилистой кленовой аллее до обветшавшего особняка. В округе его называли Старый дом, или Большой дом. Когда-то его построил Вильгельм Дитрих, германский эмигрант, сделавший большие деньги на электрификации американских городов.

Лири, узнав о том, что строитель дома занимался освещением (нес свет), счел это добрым символическим предзнаменованием. И в середине сентября, погрузив бостонские пожитки на несколько арендованных для этого случая грузовиков, они всей небольшой компанией отправились осваивать этот гигантский заплесневелый реликт прошлого. Они добрались до него уже в сумерках. Пустой дом «с двумя башенками и невероятными фронтонами» вырисовывался впереди, напоминая «трансильванский замок». Электричества не было, они разожгли огромный камин и, коротая время до утра, для развлечения решили погадать на «книге перемен». Выпала гексаграмма 1, символизировавшая большой творческий потенциал.

Еще до того как отправиться в Миллбрук, Лири заехал на конференцию АПА в Филадельфии, где обратился к психологам-лютеранам с такими словами: «Вы становитесь свидетелями доброго старого религиозного спора. С одной стороны — психоделические провидцы, смущенно говорящие новым языком… а с другой — истеблишмент (чиновники, полиция, организации и работодатели) с трагическим видом провозглашающий привычные штампы: «Опасно! Сводит с ума! Вредно для здоровья! Интеллектуально растлевает малолетних! Наносит непоправимый вред! Секта!» Возможность расширения сознания с помощью химических веществ принимается с трудом. С трудом, но принимается. Истинная внутренняя свобода всегда обретается в длительных спорах о религиозных и гражданских правах».

Насчет споров Лири был прав. Но не прав насчет складывающейся в обществе картины в целом. Тема «Гарвардский профессор уволен за скандальную историю с наркотиками» была прекрасной, и СМИ смаковали ее. Осенью в прессе появились осуждающие деятельность IFIF статьи — в «Эскуайр» и в «Сатэрдэй ивнинг пост». Автором последней был не кто иной, как Эндрю Вайл. Доминирующей темой было то, что опасное вещество попало в руки безответственных ученых, вроде Альперта и Лири, которые, по мнению «Эскуайр», «соперничали между собой за титул самых опасных для мира людей». Иной Мир и расширение сознания не упоминались. Зато упоминались «комнатные мистики», «странники в креслах» и «иллюзорные мечты». Самой интеллектуальной и поучительной была статья в летнем выпуске «Гарвард ревью» под авторством все того же вездесущего Эндрю Вайла, который, к его чести, желал выяснить ясную перспективу исследований ЛСД. Лири и Альперт в лучших традициях IFIF ответили статьей в защиту «пятой свободы». «Необходима свобода действий, — писали они. — Нужно глубокое изучение вопроса. Необходимо приобрести опыт в том, как использовать расширяющие сознание наркотики, не создавая опасности для человека и общества. От пятой гражданской свободы — свободы расширения собственного сознания — нельзя отказываться без объективных причин». Но в некоторых статьях авторы считали, что такие причины существуют. «А что, если они [психоделики] все-таки причиняют вред?» — спрашивал журналист Дэвид Рок.

В начале сентября появилась даже статья в «Журнале Американской медицинской ассоциации» старого гарвардского противника Лири — доктора Даны Фэнсворта. Доктор Фэнсворт предупреждал, что американские студенты подпали под влияние «сладкоголосого пения сирен расширенного сознания».

Наши молодые люди заявляют, что никакого риска при употреблении галлюциногенов нет. Якобы они безвредней алкоголя и аспирина и безопасней езды на мотоцикле. И кроме того, это приносит духовный опыт — яркий, чудесный и неописуемый. Человеческое сознание «находится в плену» вербальных концепций и условностей. Наркотики же предлагают выход в свободный от слов рай. Это утверждение развивают дальше, утверждая, что наркотики «освобождают» сознание и раскрывают творческие силы, которые в обычном состоянии недостижимы. И после того как действие наркотика заканчивается, человек чувствует себя даже лучше, чем раньше.

Это весьма точное изложение философии IFIF, и доктор Фэнсворт был в принципе прав, отмечая, что, несмотря на «восторженные отзывы и статьи», пока что нет твердых доказательств, что все это правда. Все это казалось ему субъективными утверждениями, которые нельзя было признавать научным фактом. Хотя, конечно, собственное утверждение Фэрнсворта, что психоделики оказывают «сильное и часто разрушительное влияние на человеческий организм», было таким же субъективным. Он повторял непроверенные сообщения Гринкера о том, что у латентных психотиков после первого приема ЛСД могут наблюдаться изменения в структуре личности, и ссылался на статью с кричащим названием «Они разрушили мою личность», появившуюся в «Сатэрдэй ревью» в июне годом раньше.

На этом случае следует остановиться подробнее, потому что это хороший пример любых подобных рассказов о психоделическом опыте, который зачастую принимал теперь гораздо менее корректные формы. Автор статьи Гарри Эшер преподавал физиологию в Бирмингемском университете в Англии. Его специальностью были зрительные функции человеческого организма, и поэтому он, конечно, заинтересовался ЛСД. Он непременно хотел попробовать его и вскоре уже «сидел в лаборатории, а врач в белом халате подносил мне стакан с тремястами микро-граммами лизергиновой кислоты».

Эшер попал в руки довольно распространенного типа врачей. Они интересовались только его физиологическим состоянием, и их абсолютно не заботили такие вещи, как окружение и обстановка. Скорее всего их можно охарактеризовать как исследователей психомиметиков. Они снимали у Эшера электроэнцефалограмму, просили его посмотреть на вспыхивающие лампочки, а потом дали диктофон и предложили наговаривать туда все, что он видит и переживает. «Женщина-психиатр с блокнотом в руках сидела рядом с кушеткой. Она контролировала вспышки света с помощью небольшого рычажка». Спустя шесть часов его проводили в кафетерий попить чаю, и по пути обратно он внезапно осознал, что теперь его сознание расщеплено на две разные личности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: