Huxley A . The Devils of Loudun 9 страница

Приглашение каноника Миньона было воспринято отцом Барре с огромным энтузиазмом. Через несколько дней шинонский крестоносец прибыл во главе целой процессии, состоявшей из наиболее фанатичных членов его прихода. Каково же было отвращение достойного кюре, когда он узнал, что до сих пор изгнание бесов происходило за закрытыми дверями. Как можно скрывать священный труд от глаз христиан! Пусть публика смотрит и наущается твердости в вере.

И ворота урсулинского монастыря распахнулись, чтобы впустить любопытствующих.

Уже с третьей попытки отцу Барре удалось вогнать мать-настоятельницу в нешуточные конвульсии. «Лишившись разума и приличия», сестра Иоанна каталась по полу. Зрители были в восторге, в особенности когда у монахини заголились ноги. Наконец после множества «неистовств», проклятий, завываний и зубовных скрежетаний, да таких, что два зуба треснули, «бес повиновался повелению святого отца и оставил свою жертву в покое». Аббатиса лежала на полу обессиленная, господин Барре вытирал со лба пот. Теперь настал черед каноника Миньона, взявшегося за сестру Клэр де Сазийи. Потом отец Эвсеб занялся послушницей, а отец Ранжье — сестрой Габриэлой от Воскресения. Спектакль продолжался до самой ночи. Зрители расходились уже в темноте. Единодушное мнение сводилось к тому, что такого чудесного представления в Лудене не видали с гастролей бродячего цирка, когда в городок приехали акробаты, два карлика и дрессированные медведи. И, подумать только, в отличие от цирка святые отцы не брали за зрелище ни гроша. То есть, они, конечно, ходили с кружкой для подаяний, но кто мешает вместо серебряной монеты бросить медяк?

Два дня спустя, 8 октября 1632 года, Барре одержал свою первую победу: ему удалось изгнать из тела настоятельницы свирепого Асмодея, одного из семи бесов, поселившихся в несчастной. Устами одержимой Асмодей заявил, что поселился в нижней части ее чрева. Два часа отец Барре сражался с нечистой силой. Вновь и вновь под сводами обители гремели звучные латинские фразы: «Exorcise te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma, omnis legio, in nomine Domini nostri Jesus Christi; eradicare et effugare ab hoc plasmate Dei»1. Потом вдоволь попрыскать святой водой,

1 «Изгоняю тебя, нечистый дух, посланец Врага, изгоняю весь ваш легион именем Господа Иисуса Христа; да обратитесь вы в бегство, да оставьте в покое сию рабыню Божью» (лат.).

наложить на страдалицу руки, прикрыть ее краем ризы, коснуться священных реликвий. И снова слова молитвы: «Adjure te, serpens antique, per Judicem vivorum et mortuorum, per factorem tuum, per factorem mundi, per eum qui habet potestatem mittendi te in gehennan, ut ab hoc famulo Dei, qui ad sinum Ecclesiae recurrit, cum metu et exercitu furoris tui festinus discedas»1.

Асмодей и не думал уходить, он хохотал, сыпал богохульственными шутками. Любой другой на месте отца Барре признал бы свое поражение. Но не таков был шинонский кюре. Он велел отнести аббатису в ее келью и послал за аптекарем. Мэтр Адам примчался, притащив с собой классический инструмент своего ремесла — огромный медный клистир, который сегодня мы видим только в комедиях Мольера, а в семнадцатом веке это приспособление было главным медицинским средством. В клистир закачали целую кварту святой воды. Мэтр Адам приблизился к постели, на которой лежала настоятельница. Почувствовав, что грядет его последний час, Асмодей устроил истерику, но тщетно. Монахиню схватили за руки за ноги, и аптекарь, проявив изрядную сноровку, ввел в ее тело чудодейственный аппарат. И две минуты спустя Асмодей удалился как миленький2. В своей автобиографии, написанной годы спустя, сестра Иоанна уверяет нас, что в первые месяцы своего недуга находилась в таком смятении мыслей и чувств, что почти не отдавала себе отчета в происходящем. Может быть, это правда, а может быть, и нет. Существует множество событий, о которых нам искренне хотелось бы забыть. Мы всеми силами загоняем их поглубже, но некоторые забыть невозможно. Например, клистир мэтра Адама…

От чересчур раздутого эго до полного самоуничижения не так уж далеко. Иоанна от Ангелов мечтала преодолеть свое «я», одолеваемая врожденным эгоизмом и

1 «Заклинаю тебя, древний змей, именем Судии всего живого и мертвого, именем Создателя, сотворившего и тебя, и весь мир, именем Того, кто имеет власть, сослать тебя в Геенну Огненную, дабы ты оставил сию рабыню Божию, позволил ей вернуться в лоно Церкви, избавил ее от страхов и твоей злой ярости» (лат.).

2 Барре был не первым, кто изобрел столь радикальное средство для изгнания бесов. Лальман рассказывает, что некий французский дворянин, господин де Фервак, точно таким же образом избавил от нечистой силы одну свою знакомую монахиню. А в наши дни в Южной Африке некоторые племена используют клистир с святой водой для обряда крещения. (Примеч. авт.).

ненормальными условиями окружающей среды. В поздние годы она предпримет попытку, причем на сей раз не притворную, а искреннюю, возвыситься до духовной жизни. Но в молодости единственным способом выйти за рамки своего «я» для нее была сексуальность. Поначалу монахиня намеренно будоражила свое воображение, рисуя себе картины разврата со скандально знаменитым отцом Грандье. Со временем это вошло у нее в привычку. Привычка, в свою очередь, превратила сексуальные фантазии в насущную потребность. Видения приобрели самостоятельную силу, уже не зависевшую от воли настоятельницы. Она перестала быть хозяйкой своих видений, превратилась в их рабыню. Рабство унижает человека, а осознание того, что ты больше не волен над своими мыслями и поступками, разрушает границы человеческого «я», но, увы, не возносит личность, а опускает ее. Сестра Иоанна мечтала о свободе и надеялась добиться ее путем эротических фантазий, но свобода, которую она завоевала, оказалась поистине ужасной. Пагубное наваждение засасывало ее все больше и больше.

И вот, после долгих месяцев этой внутренней борьбы она оказалась в полной власти предприимчивого отца Барре. Фантазии превратились в грубую реальность. Она была уже не человеком, а каким-то подопытным кроликом, которого выставляли напоказ перед жадной толпой. Вопреки воле, однако в полном соответствии с желаниями манипулятора, Иоанна то впадала в истерику, то устраивала припадки, и в конце концов, лишенная последних остатков скромности, была подвергнута публичному промыванию желудка. То, что сделали с ней отец Барре и его подручные, мало чем отличается от изнасилования в публичном туалете.

(В медицине семнадцатого и восемнадцатого веков клистир использовался столь же часто, как в наши дни инъекция. Роберт Бертон, астролог и астроном семнадцатого века, пишет: «Клистиры всегда в почете. Тринкавеллиус почитает их за первостатейное целебное средство, а Геркулес Саксонский отзывается о клистире с еще большим одобрением. Он говорит, что во многих случаях ипохондрическая меланхолия излечивается с помощью промывания желудка». В другом месте Бертон пишет: «Нет никакого сомнения, что клистир, должным образом примененный, в большинстве недугов оказывается поистине незаменим». С раннего детства наши предки, если, конечно, они принадлежали к сословию, которое могло себе позволить вызов врача или аптекаря, были отлично знакомы с этой процедурой. Каждый получал гигантские дозы «кастильского мыла, разжиженного меда, а также всевозможных травяных настоев», вводившихся через задний проход. Жан-Жак Бушар (современник сестры Иоанны) описывая свои детские годы, вспоминает, как к его сестрам приходили поиграть их маленькие подружки. Выясняется, что в ту эпоху мальчики и девочки с увлечением играли «в доктора», вставляя друг другу клистирные трубки. Впечатления детства остаются с человеком на всю жизнь. Поэтому нечего удивляться, что медная труба аптекаря стала неотъемлемой частью эротических фантазий для многих людей. Через полтора века после подвигов отца Барре маркиз де Сад заставлял своих героев и героинь частенько прибегать к этому инструменту, дабы расширить пределы чувственного наслаждения. За поколение до маркиза художник Франсуа Буше создал одну из самых эротичных своих картин, получившую название «В ожидании клистира». От вульгарных непристойностей и грациозной порнографии всего один шаг до раблезианских шуток и анекдотов. Все мы помним Старуху из вольтеровского «Кандида» с ее скабрезными шутками. На ум приходит и влюбленный Сганарель из мольеровского «Лекаря поневоле», который умоляет Жаклину не о поцелуе, но о «маленьком благовонном клистирчике». Такой же «клистирчик», только не благовонный, а священный, поставил своей подопечной отец Барре. Вне зависимости от сакрального значения, которое придавалось этой процедуре, все равно она, несомненно, стала для аббатисы и эротическим переживанием, и страшным унижением, и своего рода символом, впитавшим в себя целый ряд непростых коннотаций).

Личность сестры Иоанны от Ангелов, настоятельницы урсулинского монастыря, была растоптана и уничтожена. Пародируя святого Павла, она могла бы теперь сказать о себе: «Я живу, но се уже не я; се прах и тлен, одна лишь физиология». Во время процесса изгнания бесов монахини как бы переставали быть людьми, а превращались в полуодушевленный предмет, наделенный не разумом, а одной лишь чувственностью. Это было ужасно, но в то же время и восхитительно — не только насилие над личностью, но и откровение, экстатическое переживание, избавление от своего обрыдшего «я».

Все это время сестра Иоанна вовсе не считала, что находится во власти демонов. Миньон и Барре уверяли настоятельницу, что в нее вселились бесы; во время сеансов дьяволоизгнания она и сама охотно в этом признавалась. Однако на самом деле ей не верилось, что целых семь демонов (ну, пусть шесть — после изгнания Асмодея) могли поселиться в ее тщедушном теле. Вот как сама Иоанна описывает свои ощущения:

«Я в ту пору не верила, что бесы могут поселиться в человеке, ежели он не заключил союза с Дьяволом и не дал добровольного согласия на это. Но здесь я заблуждалась, ибо даже самые невинные и святые люди могут оказаться во власти Сатаны. Я, конечно, к числу невинных не принадлежала; многие тысячи раз я добровольно предавалась Диаволу, совершая всевозможные грехи и противясь Благодати… Демоны угнездились в моем рассудке и подчинили себе мою волю. Они нашли ростки зла в моей душе и приобщили меня своей дьявольской природе… Бесы обычно использовали чувства, которые имелись в моей душе и без них, причем делали это так ловко и искусно, что я и не подозревала о бесовщине, уже пустившей во мне свои корни. Я оскорблялась, когда люди говорили, что я одержима Сатаной, и если кто-либо заводил со мной разговор на эту тему, я испытывала сильнейший гнев, обрушивая на них потоки брани».

Таким образом получается, что женщина, не перестававшая грезить Урбеном Грандье, вовсе не чувствовала себя ненормальной — невзирая на то, что отец Барре обращался с ней, как с подопытным животным. Экстаз унижения и чувственные галлюцинации не могли подавить чувства обычной женщины, которой, по несчастному стечению обстоятельств, выпала участь гнить заживо в стенах монастыря — вместо того, чтобы выйти замуж и обзавестись семьей.

Не сохранилось свидетельств, которые помогли бы нам проникнуть в душу отца Барре и прочих воителей с демонами. Эти люди не писали писем и не оставили автобиографий. До тех пор, пока на сцене не появился отец Сурен — а это произошло лишь два года спустя, — вся эта продолжительная психологическая оргия шла сама по себе, без заинтересованного летописца. К счастью, Сурен был человеком замкнутым, склонным к общению с самим собой и излияниям на бумаге, что помогает нам восстановить картину событий. Описывая годы, проведенные в Лудене и позднее в Бордо, Сурен жалуется на непрерывные искушения плоти. Ничего удивительного, если учесть, что он находился среди монахинь, в которых вселились демоны. Представьте себе сборище истеричных женщин, находящихся в состоянии непрерывного эротического возбуждения, и среди них — единственный мужчина, властный и всесильный. Покорство и беззащитность монахинь должны были еще больше подчеркивать победительную мужественность главного борца с Сатаной. Пассивность жертв усугубляла ощущение неограниченной власти над ними. Как бы ни бесновались монахини, экзорцист оставался спокойным и всемогущим. Среди всей этой чертовщины он представлял самого Господа, а стало быть, имел право поступать с существами низшего порядка так, как считал нужным: он производил над ними любые опыты, заставлял их извиваться в конвульсиях, избивал их, а иногда и подвергал порке1. В более спокойные минуты одержимые признавались своим мучителям, какой непристойный восторг доставляло им попирать все условности и приличия, казалось, составлявшие неотъемлемую часть их души. Монахини признавались святым отцам в самых интимных подробностях своей физиологии, описывали самые невероятные фантазии, извлеченные из глубин подсознания. То, какие доверительные отношения суще-

1 Томас Киллигрю описывает прекрасную сестру Агнесу, которую он видел в Лудене в 1635 году. Эта монахиня, красота которой сочеталась с шокирующе непристойным поведением, заслужила у экзорцистов прозвище «Хорошенькой дьяволицы». Томас Киллигрю пишет: «Она была очень молода и хороша собой, нежна и стройна, одним словом, самая привлекательная из них всех… Миловидность ее лица омрачалась меланхоличным выражением. Когда я вошел в часовню, она спрятала лицо за покрывалом, но тут же вновь открыла его. (Надо заметить, что Томасу Киллигрю в ту пору было двадцать лет и он считался писаным красавцем). И хотя она стояла передо мной связанная, как рабыня, в ее черных глазах можно было прочесть отсвет былых триумфов». Итак, сестра Агнесса «была связана, как рабыня». А чуть далее Киллигрю описывает, как священник топтал несчастную девушку ногами. Она каталась по полу в конвульсиях, а он с торжественным видом встал на нее. «То было поистине жалкое зрелище, — пишет Киллигрю, — и я не стал смотреть, как произойдет чудо ее избавления от демонов, а предпочел вернуться на постоялый двор». (Примеч. авт.).

ствовали между экзорцистами и бесноватыми монахинями, лучше всего проиллюстрировать при помощи летописи, в которой подробнейшим образом описано «излечение» оксонских урсулинок, продолжавшееся с 1658 до 1661 года. «Монахини утверждают — это подтверждается и священниками, — что при помощи экзорцизма сии несчастные избавились кто от паховой грыжи, кто от пучения матки, кто от утробных колик, а некоторые даже извлекли из срамного места тайные шипы, размещенные там зловредными колдунами, или же огарки свечей, сучки и прочие орудия надругательства, используемые магами и ведьмаками для своих черных целей. Кроме того, по утверждению сих монахинь, святые отцы излечили их от желудочных колик, кишечных болей, мигреней и грудных опухолей — и все это благодаря таинству исповеди. Экзорцизм помог сестрам избавиться от кровотечений. Обильное питье святой воды вылечило сестер от раздутия живота, каковое произошло от совокупления с демонами и колдунами. Трое из монахинь прямо признались, что демоны лишили их девственности. Еще пять поведали, как колдуны, маги и демоны произвели с ними действия, о природе каковых невозможно рассказать, не нарушив целомудрия. Однако не вызывает сомнения, что с сими несчастными злая сила поступила так же, как с тремя первыми. Экзорцисты подтверждают истинность всех этих заявлений».

Какие медицинские подробности, какое смакование деталей! Над всеми этими историями клубится густой и пахучий туман подавленной сексуальности. Когда, по решению Бургундского парламента, врачи посетили монахинь, медицинский осмотр не выявил никаких признаков половых сношений, но зато налицо имелись все симптомы заболевания, которое в прежние времена называлось «бешенством матки». Симптомы эти определялись так: «Повышенная температура тела, сопровождаемая нездоровым интересом к плотским наслаждениям и сосредоточением всех помыслов на чувственности».

Вот в какой атмосфере, среди обезумевших от возбуждения монахинь, должны были находиться экзорцисты. Неудивительно, что между ними и их подопечными возникала особая доверительность, напоминающая отношения гинеколога и его пациенток. Или же дрессировщика и животного, психоаналитика и его клиента.

Каждый день и каждую ночь помногу часов священники общались с «бесноватыми». В истории с оксонскими урсулинками, кажется, некоторым из святых отцов не удалось устоять перед соблазном, и они воспользовались своей властью и неограниченными полномочиями. В Лудене священники и монахи ни в чем подобном замечены не были. Мы знаем со слов Сурена, что искушение присутствовало, но экзорцистам удавалось с ним справиться. Все оргии и непотребства происходили в воображении.

Изгнание Асмодея стало для Миньона настоящим триумфом. Враги Урбена Грандье почувствовали себя достаточно уверенно для того, чтобы приступить к официальным действиям. 11 октября Пьер Ранжье, приходской кюре Веньера, отправился к главному городскому магистрату господину де Серизе. Священник поведал должностному лицу о том, как развиваются события в монастыре урсулинок, и пригласил магистрата, а также его помощника господина Луи Шове, прийти и удостовериться самим. Приглашение было принято, и в тот же день, после полудня, оба магистрата в сопровождении писца отправились в монастырь, где их приняли отцы Барре и Миньон. Чиновников отвели «в зал с высоким потолком, где стояли семь кроватей. На одной из них лежала послушница, на другой — мать-настоятельница. Вокруг сей последней стояли несколько кармелиток, монахинь монастыря, хирург Маннури, а также Матюрен Руссо, священник и каноник церкви Святого Креста. Увидев главного магистрата и его помощника, настоятельница (все это подробнейшим образом зарегистрировано писцом) «яростно задергалась и стала издавать визги, похожие на поросячьи, после чего зарылась под одеяло, заскрипела зубами и повела себя так, как обычно ведут себя люди, утратившие рассудок. Справа от нее стоял монах-кармелит, а слева — и вышеуказанный каноник Миньон, который засунул два пальца, а именно большой и указательный в рот матери-настоятельнице и произнес в нашем присутствии положенные молитвы и заклинания».

В ходе всех этих процедур выяснилось, что дьявольский пакт с сестрой Иоанной был заключен нечистой силой при помощи двух «знаков»: сначала к ее облачению сами собой прицепились три шипа от боярышника, а затем настоятельница вдруг обнаружила на лестнице букет роз и зачем-то засунула его за пояс, «причем испытала в сей момент дрожание правой руки и острейший приступ страсти к Грандье, от коей напасти не могла избавиться долгое время, даже когда произносила слова святой молитвы».

На вопрос, заданный по латыни: «Кто послал ей эти цветы?» — аббатиса «после продолжительных отпирательств и колебаний ответила, как бы не в силах противиться принуждению: «Urbanus». Тогда вышеозначенный Миньон повелел: «Die qualitatem». Она ответила: «Sacerdos». Он спросив: «Cujus ecclesiae?», на что монахиня ответила: «Santi Petri»1, причем последние слова произнесла почти невнятно».

После показательного обряда изгнания бесов Миньон отвел главного магистрата в сторону и в присутствии каноника Руссо и господина Шове, заметил, что эта история поразительным образом напоминает обстоятельства дела Луи Жоффриди, провансальского священника, сожженного на костре двадцать лет назад за колдовство и разврат, жертвами которого стали марсельские урсулинки.

Это был стратегический ход. Теперь весь замысел заговорщиков сделался очевиден. Грандье будет обвинен в колдовстве и чернокнижии, подвергнут следствию, а затем, в случае оправдания, останется опозоренным; в случае же обвинительного приговора — сгорит на костре.

1 Урбен… Назови его звание… Священник… Какой церкви?.. Святого Петра (лат.).

ГЛАВА ПЯТАЯ

Итак, отец Грандье был обвинен в колдовстве, а урсулинки страдали, осаждаемые бесами. Когда мы читаем хронику тех далеких времен, нам трудно сдержать улыбку. Но прежде чем рассмеяться, давайте посмотрим, что представляли собой подобные обвинения в первой половине семнадцатого столетия. В ту пору колдовство считалось уголовным преступлением, так что для начала разберем юридический аспект этой проблемы. Знаменитый английский законник конца царствования королевы Елизаветы и начала царствования короля Якова I сэр Эдвард Коук дал такое определение колдуну: «Особа, которая вступает в сношения с Диаволом, дабы заручиться его советом либо содействием». По Статуту 1563 года колдовство и ведьмачество каралось смертной казнью лишь в том случае, если суд мог доказать, что обвиняемый покушался на чью-то жизнь. Но в первый год правления короля Якова был принят другой закон, более суровый. Начиная с 1603 года, преступлением, заслуживающим смертной казни, считалось уже не убийство при помощи нечистой силы, а сама принадлежность к ведьмовству. Даже если колдовство носило самый невинный характер (например, прорицание будущего) или производилось на благо людей (лечение при помощи заговоров и заклятий), преступление от этого не становилось менее тяжким. Достаточно было доказать, что данное действие свершилось «при содействии Диавола» либо при помощи сатанинского колдовства, и обвиняемый был обречен на смерть.

Таков был английский, то есть протестантский закон. Он полностью соответствовал каноническому закону и традициям католических стран. Крамер и Шпренгер, доминиканские теологи, написавшие трактат «Malleus Maleficarum» (в течение почти двух столетий этот трактат был главным учебным пособием для всех охотников за ведьмами как католических, так и протестантских), цитируют многих авторитетных авторов, желая доказать, что все ведьмы, предсказатели, колдуны и маги заслуживают смертной казни. «Ибо ведьмовство является актом измены против величия Господа. Посему их (обвиняемых) следует подвергать пыткам, чтобы принудить к признанию. По обвинению в колдовстве пытке может быть подвергнут всякий человек, какого бы ранга и звания он ни был. И всякий, даже уже признавшийся в своем преступлении, должен быть отправлен на дыбу и предан всем прочим предписанным законом истязаниям, дабы он понес кару, соответствующую свершенному злодеянию».

За этими законами стоит идущая с незапамятных времен традиция, согласно которой общество должно было свято верить в то, что дьявол — Князь этого мира, заклятый враг Господа и его детей, а также сеятель зла и раздора между людьми. Иногда дьявол действует собственными средствами, но бывает и так, что он использует помощь смертных. «Ежели же спросить, какой из этих способов дьяволу больше по вкусу — вредить Божьим созданиям своими силами либо прибегать к помощи ведьмаков, — то тут нечего и сомневаться: конечно же, помощь колдунов Нечистому по нраву куда больше. Во-первых, тем самым Сатана наносит еще большую обиду Господу, узурпируя власть над одним из созданий Божьих. А во-вторых, поскольку Господь чувствует себя оскорбленным, Он дает Дьяволу больше власти вредить людям. В-третьих. Дьяволу выгодно, что он губит еще одну христианскую душу».

(На заре христианства и в средние века) к колдунам и их клиентам относились так же, как в двадцатом веке к «врагам народа»: евреям при Гитлере, капиталистам при Сталине, коммунистам и левым в США. Их воспринимали как агентов враждебного государства — в лучшем случае, антипатриотов, а в худшем — предателей и еретиков. Этим метафизическим квислингам1 минувших эпох смерть грозила точно так же, как сегодня она гро-

1 Квислинг Видкун (1887—1945) — лидер норвежских фашистов. Сотрудничал с гитлеровцами, после поражения Германии был казнен по приговору суда.

зит политическим «дьяволопоклонникам», которых в одних странах называют коммунистами, а в других империалистами. В либеральном девятнадцатом веке историки, подобные Мишле, отказывались понимать предков, обращавшихся с колдунами таким жестоким образом. Благонамеренные историки слишком сурово относились к прошлому человечества. И слишком оптимистически оценивали будущее — то есть нашу эпоху. Это были рационалисты, воображавшие, что крах традиционной религии положит конец преследованиям инакомыслящих, искоренению еретиков и ведьм. Однако, оглядываясь назад из нашего времени, мы видим, что религиозные преступления могут происходить и без веры в сверхъестественное. Самые убежденные материалисты готовы свято верить в идеи, которые они сами себе и выдумали; самые заядлые гуманисты способны преследовать своих противников с такой же яростью, с какой некогда инквизиторы расправлялись с пособниками вездесущего Сатаны. Подобная практика существует с незапамятных времен; она гораздо древнее любых человеческих верований. В наши дни мало кто верит в дьявола, но это не мешает людям подчас вести себя точно так же, как вели себя наши предки, не сомневавшиеся в существовании Врага Рода Человеческого. Чтобы оправдать свою нетерпимость, люди предают теориям статус догмы, превращают законы в нравственный кодекс, политических вождей в богов, а всех несогласных объявляют воплощением дьявола. Это языческое воплощение частного в абсолютное, и человеческого в божественное позволяет верующему предаваться самым гнусным занятиям, сохраняя при этом чистую совесть и свято веря, что все эти зверства совершаются во имя высшего добра. Когда же верования эпохи устаревают и начинают казаться нелепыми, человек выдумывает себе новую религию, и извечное безумие продолжается, нося привычную маску законности, идеализма и веры.

В принципе, законы, касавшиеся колдовства, были предельно просты. Всякий, замеченный в сношениях с дьяволом, подлежал смертной казни. Для того чтобы описать, как эти законы применялись на практике, понадобилось бы слишком много места. Достаточно будет сказать, что, несмотря на явную предубежденность некоторых судей, все же много было таких, кто проводил разбирательство честно. Но даже честный суд, по нынешним западным понятиям, представлял собой чудовищную карикатуру на справедливость. Читаем в «Malleus Maleficarum»: «Законы требуют, чтобы был выслушан всякий свидетель, дающий показания против обвиняемого». В число свидетелей попадал кто угодно, включая малолетних детей, а также злейших врагов обвиняемого. В ход шли любые доказательства: сплетни, голословные утверждения, предположения, описание снов, а также признания, вырванные у «одержимых». Для получения этих признаний пытка использовалась почти всегда. Кроме того, в порядке вещей были и ложные обещания относительно приговора. В «Malleus Maleficarum» проблема ложных обещаний обсуждается вдумчиво и обстоятельно. Существуют три возможных альтернативы. Если судья выбирает первую из них, он может пообещать обвиняемому сохранение жизни (при условии, что тот выдаст своих соучастников) и сдержать это обещание. Единственная уловка здесь состоит в том, что обвиняемый надеется на относительно легкую кару, а вместо этого попадает в пожизненное заключение, на хлеб и воду.

Вторая альтернатива состояла в следующем: «Можно посадить ведьму в тюрьму, не умерщвляя ее, как и было обещано, а потом, некоторое время спустя, все-таки предать ее огню».

«Третья возможность состоит в том, что судья со спокойной совестью обещает ведьме сохранить жизнь, а потом устраивает так, что приговор выносит не он, а другой судья, который никаких обещаний не давал».

(Особое внимание обращает на себя выражение «со спокойной совестью»! Намеренная ложь подвергает душу лгущего смертельной опасности. Поэтому, если уж необходимо солгать, то нужно позаботиться о том, чтобы все выглядело пристойно — и для людей, и для Господа — иначе Он ни за что не пустит тебя в Царствие Небесное).

С точки зрения современного западного человека, самым абсурдным аспектом средневекового судебного процесса было то, что любые необычные обстоятельства непременно приписывались дьявольскому вмешательству. Например, вот как проходил процесс над ведьмами в Англии, в 1664 году, под председательством сэра Мэтью Хейла, впоследствии главного судьи королевства. Ведьма, которую приговорили к повешению, поссорилась с соседом и произнесла в его адрес какие-то угрозы. Вскоре, как показал свидетель, «на его свиней напала странная хвороба — поросята нарождались на свет, но тут же издыхали». И это еще не все. Чуть позже на беднягу «обрушились вши невероятной величины». Против столь устрашающих паразитов обычные средства борьбы не помогали, и поэтому свидетель был вынужден сжечь два лучших своих костюма. Сэр Мэтью Хейл слыл справедливым судьей, человеком умеренным, благоразумным, ученым, светочем литературы и юриспруденции. Просто невероятно, что он мог всерьез принять такие доказательства, однако факт остается фактом. Причина, вероятно, состояла в том, что Хейл был человеком исключительно благочестивым. В ту далекую эпоху благочестие подразумевало веру в дьявола и требовало истребления всех его приспешников. Иудео-христианская традиция была вся построена на вере в сверхъестественные события, поэтому проклятья старухи, смерть новорожденных поросят и появление огромных вшей вполне могут быть причислены к злым проискам Сатаны и его приспешников.

Судебная практика взяла на вооружение не только сведения о дьяволах и колдунах, содержащиеся в Библии, но и целый ряд широко распространенных суеверий, к которым судьи относились столь же почтительно, как к Священному Писанию. Например, вплоть до конца семнадцатого века все инквизиторы и большинство гражданских судей-магистратов свято верили в так называемые физические доказательства ведьмовства. Нет ли на теле у обвиняемого каких-нибудь необычных метин? Может быть, есть участки кожи, не чувствительные к уколу иглой? Более же всего ценились «дьяволовы сосцы», то есть дополнительные рудиментарные соски, при помощи которых ведьма могла бы вскормить жабу или черную кошку. Те, у кого такие соски обнаруживались, автоматически попадали в разряд ведьм. Всякий знал, что именно так выглядит печать, которой дьявол метит своих слуг. (Поскольку девять процентов мужчин и почти пять процентов женщин рождаются с рудиментарными сосками, недостатка в жертвах у судей не было. Природа делала свои маленькие ошибки, а судьи толковали их по своему разумению).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: