ПОЧЕМУ ВОЙНА БЫЛА “СТРАННОЙ”?

Англия и Франция и впрямь были не против “второго Мюнхена” за счет Польши. Конечно, было бы лучше, если б Гитлер заключил с поляками союз против СССР. Но если уж не получилось, то почему не пожертвовать младшей союзницей? Это вполне соответствовало как интересам “старой”, европейской “закулисы”, так и европейского обывателя, зараженного пацифизмом. Пусть война катится подальше, на Восток, не мешая маленьким житейским радостям и удобствам. И когда она уже началась, британский посол в Берлине Гендерсон несколько дней настаивал на очередном предательстве. Засыпал Лондон предложениями, что первым условием для “спасения мира” должно стать “объявление маршалом Рыдз-Смиглы о его готовности немедленно прибыть в Берлин в качестве военного и полномочного представителя и обсудить все вопросы с фельдмаршалом Герингом”. Гендерсон даже еще и жаловался, что “поляки саботируют мирное решение” – это когда их давили германские танки и на их города сыпались германские бомбы! [203]

Правда, откровенно предавать Польшу оказалось все же неудобным. Политика “умиротворения” провалилась настолько позорно, что поднялись скандалы в парламентах, правительства повисли на волоске. И ради поддержания престижа все же пришлось отреагировать. Впрочем, не слишком уверенно. Начались обычные дебаты в кабинетах министров, между Парижем и Лондоном пошли споры – предъявлять ли ультиматум Германии, какой срок дать на исполнение? В результате Англия и Франция объявили Германии войну лишь 3 сентября, когда вооруженные силы Польши были основательно разгромлены. И, тем не менее, положение нацистов сразу стало чрезвычайно рискованным.

Их армия была уже сильнее, чем при оккупации Чехословакии, однако еще далека от будущего могущества. Чтобы сокрушить Польшу, Гитлер был вынужден сосредоточить против нее львиную долю войск. На Западе у него осталось всего 23 дивизии – против 110 французских и 5 британских. Как свидетельствовал Кейтель: “При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону”. Все могло кончиться одним решительным ударом. И Польшу спасли бы, и агрессора уничтожили. Да только удара не последовало. Началась “странная война”. Франция даже потребовала, чтобы Англия не бомбила военные и промышленные объекты Германии (чего немцы тоже очень боялись – у них еще не было системы ПВО, не хватало истребителей). Но Англия послушалась, и от воздушных налетов воздержалась. Словом, война началась “ради приличия”. А Польшей пожертвовали запросто – тем более, что за ней лежал Советский Союз. Так может, все-таки сцепятся?

Нет, не сцепились. Это не входило в планы ни Гитлера, ни Сталина. И не входило в планы американской “закулисы”. Фюрер хорошо понимал, что если он углубится в Россию, оставлять за спиной 115 франко-британских дивизий слишком опасно. Или ударят или, по крайней мере, продиктуют свои условия. Поэтому нарушать мир с русскими было рано. А для Москвы альянс открывал возможность вернуть российские территории, утраченные в гражданскую войну. 17 сентября, когда разбитая Польша по сути перестала существовать, границу перешли советские дивизии. Западная Украина и Западная Белоруссия воссоединились с СССР.

27 сентября был заключен полномасштабный советско-германский договор о дружбе и границе, закрепивший и уточнивший раздел в Восточной Европе. И отношения между двумя державами установились, казалось бы, великолепные. Ведь и немцы помнили тесные связи с Советским Союзом во времена Веймарской республики, многие из них поворот в политике Гитлера восприняли как возврат к старому альянсу. Чему и фюрер подыгрывал. Он в беседах с приближенными называл свой курс “инсценировкой нового раппальского этапа” [27].

Такая инсценировка была ему необходимой, чтобы перебросить войска на противоположное направление. Уже 25 сентября 1939 г. начальник генштаба Гальдер записал в дневнике о “плане фюрера предпринять наступление на Западе”. А 27 сентября, в день подписания договора с СССР, Гитлер поставил перед своими военачальниками задачу “наступать на Западе как можно скорее, поскольку франко-английская армия пока еще не подготовлена”. Однако выяснилось, что германская армия еще менее подготовлена для такой масштабной операции. Вроде, и война в Польше была скоротечной, но в наличии осталось лишь треть боекомплекта боеприпасов – требовалось заново копить их, копить горючее. Оказалось необходимым ремонтировать танки, машины, участвовавшие в польской кампании, поскольку запасной боевой техники у немцев не было. И запчастей тоже не хватало.

Поэтому состояние “странной войны” вполне устроило нацистов. Оно давало возможность не спеша, без помех изготовиться к сокрушительному удару. Чтобы не нарушить это состояние, фюрер даже запретил своим подводным лодкам топить британские корабли. И продолжал морочить головы западным правительствам. Передавал предложения о мире через шведского бизнесмена Далеруса, итальянского министра иностранных дел Чиано, в выступлениях перед рейхстагом заявлял: “Если англичане действительно хотят мира, они могут обрести его через две недели, и без каких-либо унижений”. Из-за чего ссориться-то? Неужели, из-за какой-то “мертворожденной Польши” [203]?

Но Чемберлену и Даладье уже нельзя было клевать на такие дешевые приманки. Отвечали уклончиво – дескать, если Германия хочет мира, нужны “дела, а не только слова”. Что ж, для фюрера это стало хорошим поводом обвинить европейские демократии в эскалации войны. Однако многие западные политики и военачальники (во Франции – большинство) были вовсе не против того, чтобы замириться. При условии, если Германия вновь станет “предсказуемой” и обратится против СССР. Об этом вел неофициальные переговоры посол Англии в Ватикане Осборн. Посредником в заключении мира готов был выступить и папа римский Пий XII. В это время нацисты вовсю репрессировали католическое духовенство в Польше, но понтифика, судя по всему, это не смущало. За примирение на Западе он готов был содействовать “урегулированию восточного вопроса в пользу Германии”, то есть предоставлению нацистам свободы рук в Восточной Европе.

Советский Союз в начавшейся войне декларировал нейтралитет. Но Англия и Франция рассматривали Москву фактически в качестве германской союзницы. Составлялись планы бомбардировок бакинских нефтепромыслов и городов Закавказья британской авиацией, диверсий на советских промышленных объектах (Сталин и об этом знал от своей разведки, и подобные сведения, естественно, не способствовали симпатиям к западной коалиции). Лорд Горт и генерал Паунелл всерьез разрабатывали фантастический проект удара по Германии... с востока. Поскольку, мол, укрепления линии Зигфрида слишком сильны, и целесообразнее будет наступать из Ирана через Кавказ, попутно разгромить Советский Союз – и атаковать Германию с того направления, где она защищена слабее.

Но на реальных фронтах “странной войны” творились вещи еще более фантастические. Ряд германских высокопоставленных военных являлись убежденными “западниками”, осуждали изменение политики Гитлера, считая единственно верным альянс с Англией и Францией против СССР. А некоторые были не просто “западниками”. Как уже отмесалось, адмирал Канарис еще в Первую мировую войну, работая в США, установил связи с британской разведкой. Теперь в абвере возникло гнездо заговорщиков, принявшихся работать на англичан. Им передавались все планы операций, замыслы германского командования. Сроки наступления фюрер переносил трижды, с ноября на январь, потом на март, потом на май. Времени для подготовки к отпору к союзников было более чем достаточно. Но ничего сделано не было.

В январе 1940 г. потеряв ориентацию, в Бельгии приземлился самолет с немецкими офицерами, везшими карты и планы. По ним однозначно было видно, что Германия готовит вторжение в нейтральные Бельгию и Голландию. Однако правительства обоих государств решили “не поддаваться на провокации”, не стали заключать союз с Англией и Францией и приглашать их войска – вместо этого предпочли обратиться к Гитлеру с очередными мирными инициативами.

В апреле немцы предприняли частную операцию по захвату Дании и Норвегии. Об этом заговорщики из абвера также предупредили и союзников, и правительства стран, намеченных для агрессии. Но им “не поверили”. Хотя о том же свидетельствовало много конкретных фактов. Караваны германских транспортов с десантами шли мимо датских и норвежских военных флотов, береговых батарей. Один из транспортов потопила британская подводная лодка, спасенные немцы подтвердили – следовали в Норвегию. Но все это было оставлено без внимания! Дания и Норвегия не объявили мобилизацию, не привели в готовность войска.

Генерал Химмер, командующий вторжением в Данию, и командир десантного батальона приехали в Копенгаген… поездом. Осмотревшись, встретили в порту судно “Ганзештадт Данциг”, причалившее совершенно беспрепятственно, и единственный батальон захватил датскую столицу. Правительство отклонило предложение датского главнокомандующего генерала Приора о сопротивлении и капитулировало вообще без боя. Словом, здесь пацифизм сказался в полной мере: избежать войны любой ценой – любой в самом прямом смысле слова. Гитлер, кстати, такое послушание оценил: в других странах за нарушения оккупационного режима растреливали по 50-100 заложников, а в Дании – по 5 [50].

Для захвата Норвегии предназначалось всего 5 дивизий. Вдесятеро меньше, чем было в норвежской армии. Но немцы нахрапом заняли 5 главных портов, в государстве пошла неразбериха. На помощь подоспели англичане и имели возможность не только выручить норвежцев, а даже и завершить войну. Разбили немецкие части в Нарвике, прогнали в горы – а через Нарвик шли поставки в Германию шведской руды, без которой встала бы военная промышленность. Однако в этот момент началось сражение во Франции. Англичане запаниковали и предали очередного союзника. Спешно эвакуировали свои контингенты на главный фронт. А норвежские войска, деморализованные бегством англичан, пали духом и сдались.

На французском фронте численного преимущества у немцев не было: каждая сторона сосредоточила здесь по 135-136 дивизий. А превосходство в технике было у англичан и французов: 3163 танка против 2445 германских, самолетов в 1,5 раза больше. Но наступление, несмотря на все предупреждения, стало для союзников неожиданным. Информацию от заговорщиков из абвера, что через Бельгию и Голландию будет нанесен отвлекающий удар, а основной – в Арденнах, англо-французское командование также почему-то не учло. Двинуло свои главные силы в Бельгию. То есть, в ловушку. 14 марта фронт был прорван, и 40 дивизий оказались прижаты к морю.

Это вовсе не означало непременную катастрофу. Окруженные обладали двойным превосходством над окружающими! Можно было контратаковать и отрезать прорвавшиеся германские соединения. Но никто и не подумал о такой возможности. Англичане и французы покатились к портам, позволяя безответно громить себя. От полного уничтожения их спасло лишь “чудо”. 24 мая Гитлер вдруг остановил свои танки на подступах к Дюнкерку, что позволило погрузить часть войск на корабли. Англичане сумели эвакуировать 340 тыс. своих и французских солдат, бросив на произвол судьбы еще 40 тыс. французов и всю технику. Разгром дополнился политическими кризисами. В Британии на посту премьера Чемберлена сменил Черчилль. 14 мая капитулировала Голландия, 27 мая – Бельгия.

А немцы, покончив с Дюнкерком, повернули на юг и 14 июня вступили в Париж. Оккупирован был только север страны, десятая часть ее территории. У французов еще оставались боеспособные армии, мощный флот. Были и африканские, азиатские, американские колонии. Но о дальнейшем сопротивлении никто уже не помышлял. Дух пацифизма сделал свое дело. Солдаты толпами бежали подальше от фронта. На юг катились и массы беженцев, среди которых тоже хватало мужчин призывного возраста.

А правительство Рейно, удрав из столицы, тут же ушло в отставку. И глава нового кабинета маршал Петэн поспешил капитулировать. Всю Францию немцам даже и оккупировать было трудновато. Но они разделили страну на две зоны. В северной установили свою администрацию, а южную, “свободную”, оставили под управлением правительства Петэна-Лаваля. И ничего, оно вело себя вполне послушно. Само, руками своих полицейских и спецслужб, начало вылавливать и казнить патриотов, помогать немцам грабить Францию, отправлять своих граждан на работы в Германию, высылать в лагеря евреев.

Что ж, если исследовать “странности” этой войны, то каждая из них сама по себе имеет логические объяснения – не буду их повторять, они широко известны в исторической литературе [203]. Но если брать все “странности” вместе, то объяснить их, пожалуй, сложно. Не слишком ли много случайностей, ошибок, накладок? Причем получалось, что все они как-то слишком уж четко согласуются между собой и ведут к одному конечному результату?… Такая картина невольно наводит на размышления – не без влияния ли “сил неведомых” в правительствах и военных кругах Западная Европа была так быстро и эффектно раздавлена? А “чудо” с остановкой немцев у Дюнкерка оказалось очень уж нужным, чтобы Англия все же уцелела. Чтобы стала плацдармом, через который Америка сможет потом вмешаться в войну…

Кстати, после катастрофы у Дюнкерка США провернули неплохой “гешефт”. Англичане там бросили все свое тяжелой вооружение, и начальник штаба американской армии Дж. Маршалл – даром что генерал, но ведь родственник бизнесменов и политиков Маршаллов – тут же сбагрил Британии по очень хорошей цене все “излишки” оружия и техники со складов вооруженных сил США (можно предположить, что их к началу войны позаботились подкопить, эти “излишки”).

Успеху операций Гитлера на Западе немало способствовал и его альянс с Москвой. Благодаря этому альянсу Германия получала в огромных количествах столь необходимое ей продовольствие, горючее, стратегической сырье. Хотя обвинять в военных поставках Россию было бы, мягко говоря, односторонне. Они широким потоком шли и из США. При этом американцы вежливо разводили руками перед “дружественной” Англией – объясняли, что при господстве британцев на морях немцы все равно не смогут получать заметное количество заокеанских грузов. А эти грузы завозились в нейтральный Владовосток и следовали в Германию по советским железным дорогам.

Благодаря нейтралитету Москвы Гитлер получил возможность сосредоточить для наступления на Францию все силы – в Польше осталось всего 5 дивизий. Однако советский нейтралитет и поставки были вовсе не бескорыстными. Германия поставляла взамен новейшие образцы самолетов, станки, морские орудия и другую технику. Оказывала заметную поддержку на внешнеполитической арене. И советское правительство добилось в этот период ряда важных успехов.

В 1939 г. была наголову разгромлена японская армейская группировка на Халхин-Голе. Сокрушительное поражение, а вдобавок еще и альянс СССР с Германией, заставили Токио призадуматься. Больше попыток лезть на север японцы не повторяли, и в апреле 1941 г. заключили с Советским Союзом пакт о нейтралитете.

Кроме того, Россия потребовала у Финляндии уступить ряд районов, чтобы отодвинуть границу от Ленинграда. Взамен предлагались вдвое большие территории в Карелии. Но финны ответили отказом, развернули бурную антисоветскую кампанию, и после ряда пограничных инцидентов началась война. Она была тяжелой, за 3 месяца Красная армия потеряла 50 тыс. убитых и 150 тыс. раненых – у финнов погибло 23 тыс. Правда, это соответствует обычному соотношению потерь наступательного боя (и неизвестно, как выглядела бы немецкая армия, если бы ей, еще не обстрелянной, пришлось штурмовать Судеты). Но мировая пресса полняла шум о полной “бездарности” советских военачальников и слабости вооруженных сил.

В это время на Западе шла “странная война” – но правительства и “общественность” Англии и Франции как будто вообще забыли о ней! Собственные боевые действия и угроза во стороны немцев отошли на второй план, а вместо этого Лондон и Париж с гневом обрушились на русских! СССР за “агрессию” исключили из Лиги Наций. В Шотландии был сформирован экспедиционный корпус в 57 тыс. человек для отправки на к финнам. Западные державы подталкивали Хельсинки официально запросить у них помощь. Однако Маннергейм оказался умнее. Он на примере Чехословакии и Польши видел, как англичане и французы “помогают” союзникам и усомнился, чтобы они очень уж рьяно заступились за Финляндию. И 8 марта, как только русские прорвали укрепления на Карельском перешейке, запросил о мире.

Кстати, в литературе распространены утверждения об агрессивности Сталина, о его планах мировой экспансии. Факты позволяют в этом усомниться. Как уже отмечалось, в 1929 г., после победы на КВЖД, он не воспользовался возможностью вторжения в Китай, удовлетворился восстановлением прежнего положения. В 1939 г. после победы на Халхин-Голе пути вглубь Китая снова оказались открытыми. Но Сталин отдал приказ границу Монголии не переходить. А после прорыва линии Маннергейма Финляндия осталась такой же беззащитной, как Чехословакия, потерявшая судетские укрепления, советские войска легко могли оккупировать ее. Нет, Сталин согласился на мир на очень мягких условиях. Финляндия лишь уступила Советскому Союзу полуострова Рыбачий и Средний на Севере, часть Карельского перешейка и отдавала в аренду базу Ханко.

Одновременно реализовывались и советско-германские соглашения о разделе сфер влияния. Москва потребовала от Эстонии, Латвии и Литвы заключения договоров о взаимопомощи, размещения военных баз на их территориях. Прибалтам пришлось это выполнить – но, конечно, без всякого энтузиазма. Возникали претензии, которые советская сторона до поры до времени копила. А в июне, в разгар немецкого наступления во Франции, Москва обвинила балтийские республики в нарушении договоров. Настояла на создании в них коалиционных правительств с участием коммунистов. Эти правительства провели перевыборы парламентов – которые проголосовали за вступление в СССР.

Для Германии судьба трех республик с самого начала не была секретом, еще в сентябре 1939 г. об этом докладывали Шуленбург и Риббентроп [203]. Но немцы свои обязательства выполнили четко. Когда послы Эстонии, Латкии и Литвы в Берлине попытались жаловаться на русских германскому правительству, Риббентроп отказался их принять. В это же время Советский Союз направил ультиматум Румынии – вернуть отнятую во время гражданской войны Бессарабию и отдать Северную Буковину, где значительную часть населения составляли украинцы. Румыны тоже пытались обратиться за защитой к немцам, но в Берлине их не поддержали. Бухаресту осталось только уступить.

В целом можно отметить, что Сталин, пользуясь ситуацией, хотел восстановить прежние границы Российской империи. Причем не полностью. Он счел нецелесообразным принять восточные области Польши – хотя такой вариант немцами предлагался. Не позарился и на Финляндию. Пришел к выводу, что польский и финский национализм и его связи с западными державами доставят СССР больше проблем, чем выгод. И в случившемся международном раскладе Сталин имел все основания полагать, что он сделал правильный выбор. Наша страна без серьезных усилий и потерь (за исключением финской войны) присоединила обширные западные и юго-западные территории, ее население за год увеличилось на 23 млн человек [27]. Германия, в отличие от Англии и Франции, относилась к Советскому Союзу как к равному партнеру. А крушение западной коалиции выводило Россию в число ведущих мировых держав – впервые с 1917 г.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: