Постижение предметов

2. Всякий, без сомнения, заметил, что предметы в отношении возможности их постигнуть неодинаковы: одни предметы мы понимаем вполне, другие отчасти, третьи же кажутся нам совершенно непонятными. Это общее всем нам чувство отношения нашего понимания к предметам понимания имеет верное основание. Действительно, все предметы в отношении их к нашему пониманию мы можем разделить на три категории: к первой относятся предметы умственные, или те создания нашего собственного ума, которые мы понимаем вполне именно потому, что они нами самими созданы; ко второй категории должно причислить те предметы, в которых мы только кое-что сами сделали, а остальное взяли из природы уже готовое, - это предметы искусственные, и мы понимаем их только вполовину; к третьей категории мы должны отнести предметы природы, не нами созданные, которых мы вовсе не понимаем в том смысле, как понимаем предметы умственные.

3. Предметы умственные образованы нами самими из опытов и наблюдений, и понять предмет умственный значит только поверить, действительно ли он то, чем мы хотели его сделать. В прежних логиках эти предметы назывались, и не без основания, номинальными, и, по справедливому замечанию Рида, понять такой номинальный предмет значит вывести его атрибуты из самого понятия предмета, что для нас вовсе нетрудно, потому что и самый-то предмет мы создали только для соединения тех или других атрибутов. К таким предметам принадлежат все математические понятия, алгебраические формулы и геометрические фигуры, которые в своей математической правильности в природе не существуют, а созданы нами самими *. Вот почему мы вполне понимаем, что такое треугольник, квадрат, круг, и в этих предметах ничего не остается для нас непонятного. Мы не только знаем и можем перечислить признаки треугольника или квадрата, но можем вывести эти признаки из самой сущности предмета, показать их полную необходимость, такую необходимость, что без этих признаков треугольник не будет треугольником, а квадрат квадратом.

______________________

* Как образуем мы математические понятия - это мы изложим ниже.

______________________

4. Но число умственных предметов мы не ограничиваем, как делают иные, областью математики; напротив, мы причисляем к умственным предметам все слова языка и думаем, что слова нам так же вполне понятны или могут быть понятны, как и геометрические фигуры. Что значит понять слово? Это значит узнать, что оно собою выражает, или, другими словами, для чего оно человеком придумано; а это, конечно, возможно в отношении всякого слова. Таких слов, которых невозможно было бы вполне понять, не существует; иначе это уже не слово, а бессмысленное собрание звуков, никогда не имевшее значения или значение которого позабыто. Но понять слово и понять предмет, означенный словом, - две вещи совершенно разные. Так, мы понимаем слово душа, но не понимаем, что такое душа; понимаем слово жизнь, но не понимаем, что такое жизнь; мы понимаем слово материя, но не понимаем, что такое материя. Сознавать и твердо удерживать это различие между словом и предметом, который означается словом, весьма важно. Не понимая предмета, обозначаемого словом, мы, по крайней мере, можем ясно сознавать, для выражения каких ощущений или групп ощущений придумано или употребляется нами данное слово. Мы можем не понимать, откуда идут те или другие ощущения, как они соединяются между собой, от чего зависят; но мы можем всегда понять, для чего мы придумали или приняли известное слово, для чего мы его употребляем, что хотим им выразить, т. е. мы можем всегда узнать историю слова, если не в языке народа или языке человечества, для чего надо быть глубочайшим филологом, то в нашем собственном языке, для чего надобно быть только мыслящим человеком *. Знание психической истории слова очень важно. Не зная ее, мы можем употреблять то или другое слово не только в различных, но даже в противоположных смыслах, теряться в бесполезных недоумениях и спорах именно потому, что мы для самих себя не определили значения того слова, о котором спорим или которое вводим в наши споры. Слово есть создание человека ** и потому непременно должно иметь и свою психическую историю, и одно изложение этой истории порешило бы множество споров или, по крайней мере, упростило бы спорные вопросы. Так, например, мы чрезвычайно неопределенно употребляем слово материя и слово душа; но если мы изложили бы психическую историю этих слов, то сами увидали бы, что часто приписываем материи такие атрибуты, которые не входят в наше собственное определение материи, и называем психическими такие явления, которые не входят в наше понятие души. Здесь дело не в том, чтобы решить неразрешимые вопросы, что такое душа и что такое материя и каково их взаимное отношение, а в том, чтобы решить, каково наше понятие о душе и каково наше понятие о материи и каково в нашем мышлении взаимное отношение этих понятий; а эти вопросы имеют полную возможность быть решенными номинально, ибо мы спорим не о том, что от нас не зависит, а о том, что мы сами создали.

______________________

* В этом деле психология и филология могут сильно содействовать взаимным успехам; но к сожалению, до сих пор эти две науки вовсе не помогают друг другу.

** Но пусть человек не забывает, что слова хотя и создаются человеком, но потом, по выражению Бэкона, "возвращают пониманию те ошибки, которые от него получили" (Nouvel Organum. L. I. Aphor. LIX).

______________________

5. Само собою разумеется, что решением таких вопросов открывается только номинальная, а не реальная истина, и эта номинальная истина может оказаться ложью, т. е., другими словами, мы откроем, что созданное или принятое нами понятие заключает в себе или неопределенность, или неполноту, или даже прямое противоречие, соединяя атрибуты, несоединяемые в действительности. Такая поверка номинальной истины новыми и новыми наблюдениями и анализами совершенно необходима и совершается постоянно; но очень часто случается, что новое наблюдение сделано, а слово не исправлено и продолжает играть свою путающую роль в наших рассуждениях и спорах. Человек часто забывает самую простую истину, что (употребляя выражение Бэкона) "силлогизмы состоят из предложений, а предложения - из слов, а слова суть только заглавия вещей" *. Особенно это заметно в новейшее время, когда новых фактов, опытов и наблюдений появилось множество, а между тем не появляются уже давно такие философские системы, которые делали бы, так сказать, генеральный смотр всем основным словам, играющим главную роль в нашем современном миросозерцании. Эту потребность начинают теперь живо чувствовать не только идеальные мыслители, но люди чистейшего опыта. Вот почему, например, Клод Бернар, физиолог, составивший себе славу физиологическими опытами, находит нужным писать такое "Введение в опытную медицину", в котором он более говорит о том, что такое субстанция, явление, закон, причина, чем о медицине. Однако же поверка общих понятий с точки зрения той или другой специальной науки оказывается очень неудовлетворительною **, и нельзя не чувствовать, что напрасно в последнее время логика была почти вычеркнута из списка дельных наук. Признание за логикой обязанности открывать только одну номинальную истину уронило эту науку, как справедливо заметил Милль; но если бы логика взяла на себя труд исправлять имена по новым фактам, поступившим в человеческое знание, тогда эта наука стала бы на принадлежащее ей место, т. е. в преддверии всех прочих наук.

______________________

* Nouvel Organum. L. I. Aphor. XIV.

** "Когда специалисты, - говорит Бэкон, - обращаются к философии и самым общим предметам, то они их коверкают и отличают по своим первым фантазиям" (Nouvel Organum. L. I. Aphor. LIV).

______________________

6. Предметы искусственные мы понимаем настолько, насколько они искусственны, т. е. насколько они наше собственное произведение. Так, в ткацком станке или паровой машине для нас нет ничего понятного, кроме тех материалов и сил природы, которыми мы воспользовались, чтобы сделать эти орудия. Зная назначение машины, потому что это назначение мы сами ей дали, мы можем вывести все ее атрибуты из этого назначения. Субстанция машины, нами устроенной, будет ее назначение; атрибуты, или признаки, машины относятся к этой субстанции как средства, которые мы сами отыскали для достижения нами же данного назначения. Непонятным для нас остаются здесь только материалы и силы природы, которыми мы воспользовались, узнав по опыту, как они действуют. Мы пользуемся упругостью стали, но совершенно не понимаем, от чего зависит эта упругость. Точно так же мы пользуемся силою тяготения, силою теплоты, электричества, магнитности, узнав по опыту, как действуют эти силы; но вовсе не понимаем, что такое электричество, теплота, тяготение, магнитность. Вот почему мы говорим, что предметы искусственные мы понимаем только вполовину, насколько они искусственны, т. е. насколько они сделаны нами. Мы не говорим здесь о предметах искусства, или, вернее, о предметах художества, потому что это внесло бы в наши рассуждения новый, чисто духовный элемент, для рассмотрения которого у нас нет покудова никаких данных.

7. К предметам природы мы причисляем все те предметы, которые действуют на наше сознание, но в создании которых оно нисколько не участвовало. Понимание этих предметов в том смысле, как мы понимаем наши собственные создания, совершенно невозможно. К этим предметам природы мы относим не только все предметы внешнего для нас мира, но и самого человека, не только тело человеческое, но и его душу, хотя в отношении души понимание наше стоит несколько в другом положении, так как здесь мы сами тот самый предмет, который стремимся понять. Об особенном отношении понимания к душе мы уже говорили выше и будем еще говорить далее; здесь же мы устраним этот вопрос, чтобы он не мешал нам достигнуть нашей прямой цели.

8. Что значит понять предмет природы? Это значит не более, не менее, как узнать из опыта признаки предмета, связанные с предполагаемою нами, но непостижимою для нас субстанцией), таинственной носительницею этих признаков. Мы увидим дальше, что понятие субстанции перенесено нами из мира внутренних, душевных опытов и наблюдений в мир опытов внешних над внешними для нас предметами, которые действуют на нас своими признаками, но не своею субстанциею. Если мы можем перечислить все признаки предмета, например, признаки железа, то мы говорим, что понимаем, что такое железо. Однако же ясно, что мы тут ровно ничего не понимаем или, по крайней мере, что между пониманием, что такое железо, и пониманием, что такое треугольник, большая разница. В понятии треугольника признаки необходимо вытекают из сущности предмета; признаков этих не может быть ни больше, ни меньше, и они не могут быть другими; словом, они необходимы, иначе треугольник не будет треугольником. Совершенно не так мы понимаем железо. Между цветом железа и его тяжестью у нас нет никакой необходимой связи: железо могло бы быть несколько легче или несколько тяжелее, иметь больше или меньше упругости, плавиться при большей или меньшей степени жара и т. д. Мы не понимаем необходимости соединения признаков, составляющих наше понятие железа. Мы только изучили эти признаки: но как мы их изучили?

9. Легко видеть, что под именем всякого признака в предметах природы мы разумеем не что иное, как отношение этого предмета к другим предметам. Говоря: " Железо, имеет тяжесть ", мы говорим, собственно, только, что Земля притягивает железо; говоря: " Железо тяжело ", мы сравниваем степень притяжения Землею железа со степенью притяжения ею других тел. Говоря, что железо плавится, мы выражаем собственно отношение между огнем и железом; говоря, что железо есть предмет материальный, занимает место в пространстве, мы выражаем только отношение железа к нашей руке, т. е. говорим, что железо мешает нашему движению, что рука наша в него упирается. Самый цвет предмета есть только отношение между световым лучом, предметом, его отражающим, и сеткою нашего глаза. Признаков, которые не были бы отношениями, во внешней для нас природе не существует.

10. Что такое предмет вне своих признаков, или, вернее сказать, вне всех отношении ко всем другим предметам, - этого мы не знаем и знать не можем, потому что предмет действует на нас своими признаками, а не своею субстанцией. Отчего зависит такое явление нам предмета? Оттого ли, что сознание наше, как мы видели это выше, по самому свойству своему начинает действовать только тогда, когда может сравнивать, или оттого, что все предметы природы и в самом деле не имеют никакой субстанции и не существуют вне отношений? Гербарт сделал последнее предположение, и его метафизика старается видеть во всем мире только отношения; но нам кажется такое предположение ни на чем не основанным скачком: из свойства нашей души сознавать только отношения мы не имеем еще права заключать, что во внешнем для нас мире действительно нет ничего, кроме отношений. Напротив, чувствуя в самих себе субстанцию, мы весьма естественно переносим ее и в те вещи, которые независимо от нас оказывают на нас влияние *. Без крайней натяжки мы не можем думать о предметах, не влагая в них субстанции, и не можем смотреть, например, на железо как на собрание признаков или отношений к другим предметам.

______________________

* "Невозможно предположить, - говорит Клод Бернар, - в природе тела абсолютно уединенного: оно было бы лишено реальности, потому что в этом случае никакое отношение не обнаружит его реальности" (Введение в опытную медицину. С. 94).

______________________

11. Слово субстанция, конечно, изобретено философией, но ошибочно было бы выводить из этого, что философия выдумала и самую субстанцию; философия в этом случае, как и часто с нею случается, только выразила придуманным ею словом глубокое чувство, присущее каждому человеку и которое именно по этой всеобщности своей не нашло себе выражения в человеческом языке. Человек до того не сомневается в субстанции предметов природы, что для выражения этой уверенности не придумал даже никакого слова. Скептицизм в этом отношении вышел уже из философского мышления, и для того, чтобы сделать необходимым слово субстанция, философия должна была, указывая на изменяемость всех предметов в природе, усомниться в том, что в основе этих перемен все же лежит неизменяемая субстанция, остающаяся во всей перемене признаков. Попробуйте сказать человеку, никогда не занимавшемуся философией, что предмет есть только собрание отношений, а сам в себе ничто, и вы очень удивите его вашим открытием, если он не сочтет его шуткою: он даже не сразу и поймет, что вы хотите ему доказать, - так присуща каждому из нас уверенность в субстанции как носительнице признаков, беспрестанно меняющихся. В этом отношении Фихте-младший совершенно прав, говоря, что мы не можем представлять себе вещей, не внося в них идеи субстанции, и что это есть необходимое условие понимания нами внешних для нас предметов *. Но субстанции вещей мы не знаем, потому что не можем ничего ощущать в предметах природы, кроме их действия друг на друга и окончательно на нашу нервную систему.

_______________________

* Fichte. Psychologie.

_______________________

12. Не все признаки созерцаемого нами предмета соединяем мы в понятии предмета. В этом случае мы отделяем признаки существенные от признаков несущественных. Так, мы называем железом и большой кусок и малый; не обращаем внимания также на форму куска, на то, заржавел он или нет, и т. д. Но чем же мы руководствуемся, отделяя существенные признаки от несущественных? Ничем твердым, а только большим или меньшим постоянством признака *; но ни об одном признаке какого бы то ни было предмета природы мы не можем сказать с уверенностью, что вот это признак абсолютно постоянный, неизменный, всегда присущий предмету. Твердость железа при действии огня исчезает, цвет его меняется, вес его на Земле один, на Сатурне будет другой. Химия называет теперь железо простым элементом, но кто знает, не удастся ли ей разложить его завтра? Какой же признак в железе можно назвать постоянным, если все они изменяются или могут измениться? Следовательно, в понятии мы соединяем не неизменные признаки предмета, а только те, которые при обыкновенных условиях обитаемой нами планеты являются наиболее постоянными. Так, например, в понятие ртути у нас входит признак жидкости; даже и под словом вода мы разумеем непременно жидкость, хотя каждая зима наглядно убеждает нас, что вода может быть названа столько же жидким, сколько и твердым телом. Чем более мы изучаем предметы природы, тем более открываем фактов изменения тех признаков, которые казались нам наиболее постоянными. Вместе с тем изменяются и наши понятия о предметах. Таким образом, понять предмет природы значит просто заметить его признаки, кажущиеся нам наиболее постоянными, и соединить их в одно понятие предмета. В этом деле могущественную помощь нашему изучению природы оказывает классификация.

______________________

* Эту шаткость нашу в отличии признаков существенных или несущественных заметил и Милль.

______________________

13. Если мы захотим перечислить все признаки какого-нибудь предмета природы, то найдем, что это довольно длинно. Так, перечисляя признаки золота, например, мы должны сначала показать, что золото есть тело, потом перечислить признаки, отличающие его от организма, потом признаки, отличающие его от других минералов, затем признаки, отличающие его от других металлов, т. е. специальные признаки золота как одного из металлов. Но вместо всего этого мы прямо говорим: "Золото есть металл" - и потом уже перечисляем специфические признаки золота как одного из металлов. Нам нужно только указать место золота между металлами, потому что металлы имеют уже для нас свое определенное место в числе других предметов природы. Классификация, следовательно, служит к определению предметов и есть прекрасный, сокращающий прием, которым обширно пользуется не только наука, но и вообще всякий человек в своем мышлении. Вместо того чтобы перечислять бесчисленные признаки какого-нибудь растения или какого-нибудь животного, мы только указываем место его в системе растений или животных, и большая часть труда в определении предмета уже выполнена. После этого нам остается перечислить какие-нибудь особенные признаки или отношения определяемого нами предмета к обыкновенным условиям мира, обитаемого нами: так, например, показать местность, в которой растет определяемое растение, время, когда оно цветет, действие его на животных, приложимость в промышленности и т. п. Смотря на классификацию с этой точки зрения, мы вовсе не посоветуем педагогам пренебрегать ею, как это было вошло в моду при антагонизме со схоластикою, которая, действительно, ударившись в крайность, вся почти превратилась в классификацию, да еще и искусственную.

14. Понять предмет природы, следовательно, значит только изучить его признаки, т. е. его отношение к другим предметам, и дать ему надлежащее место в числе предметов доступного нам мира: определить род, вид и особенность предмета. Всего же этого мы достигаем единственно процессом сравнения, отысканием сходства и различия между предметами; следовательно, понимание предмета не превышает средств нашего сознания и не требует никакой новой способности, кроме основной способности сознания - находить сходство и различие между предметами, или, лучше, между теми ощущениями, которые вызываются в нас предметами природы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: