К лишнему зачем привыкать

Анна Александровна Вырубова однажды обсуждала с отцом деликатную

проблему. Александра Федоровна скупилась на одежду для своих детей. Великие

княжны ходили в скромных платьях. Конечно, не в бедных. Но -- не по чину.

Вообще, скупость или, как говорила Анна Александ-ровна, слишком

немецкая рачительность, царицы (к примеру, Александра Федоровна шила детям

платье в рассрочку, хотя никогда бы не сумела объяснить, что этим

выгадывает) становилась часто предметом насме-шек при дворе. Однажды

Александра Федоровна, преж-де чем отослать на благотворительный базар в

пользу бедных сирот старые платья, распорядилась спороть с них дорогие

перламутровые пуговицы, заменив деше-выми. Конечно, замена обнаружилась,

потому что нельзя же было допустить мысль, что царские дети носят одежду с

костяными пуговицами. В глаза Александре Федоровне никто ничего не сказал,

но Мария Федоровна заметила Николаю:

-- Надеюсь, Александра не сильно исколола пальцы...

Анна Александровна хотела как-то воздействовать на

царицу в этом вопросе и думала найти союзника в отце. Тем более что

отец и сам не однажды говорил Алексан-дре Федоровне:

-- Не скупись на одежу. Невесты растут.

К тому же со времени житья в Петербурге отец при-обрел привычку к

некоторому щегольству: с удоволь-ствием и даже гордостью носил шелковые

вышитые рубахи, брюки из тонкого сукна. Несколько рубах вы-шили государыня с

дочерьми. (К слову, отец хоть и с благодарностью принимал такие подарки, но

бывало, что и передаривал кому-либо.)

Так вот, надеясь на сочувствие, Анна Александровна и завела разговор о

гардеробе царских дочерей. Отец выслушал ее. И сделал свое заключение:

-- Все ты, Аннушка, верно выводишь. А только за-

чем им особо раззолачиваться? Одеты они чисто. Лики у

них ангельские. Оно конешно, лишнего всем хочется.

Только зачем привыкать?.. Как еще обернется...

Анна Александровна настаивала на своем, даже уко-рила отца:

-- Вот вы, Григорий Ефимович, шелком не брезгуете.

-- Так я знаю, как оно, без шелка. А они не знают.

-- Но ведь весь свет смотрит на них.

-- А Бог, что ли, не смотрит?

Щелочка для Бога

К отцу приходили не только в поисках исцеления телесного. Много было

таких, кто хотел исцелиться ду-шевно. Сбросить камень со своей души.

Приходили и молодые, и старые.

Однажды, по рекомендации, пришел молодой чело-век, совсем юноша.

Студент. Это может показаться стран-ным -- ведь принято считать, что так

называемая про-грессивная молодежь сторонилась отца. Это не так.

Рас-сказываю именно об этом студенте потому, что случай показался мне

выдающимся в своем роде.

Урок, преподанный юноше, попыталась усвоить и я. Вернее, пытаюсь всю

мою жизнь.

Юноша жаловался отцу, что страстно влюблен, а его избранница избегает

встреч. Хотя уверяет, что тоже лю-бит. Молодой человек забрасывает ее

письмами, карау-лит у дома, подкупает мелкими подарками прислугу, чтобы

знать о всех передвижениях девушки... Положе-ние становится невыносимым.

Девушка чахнет на глазах. Встречаться с ним отказывается. Но и ни о каких

других связях студенту не известно:

-- Если б что было, я бы знал непременно! -- с жа-

ром говорил он.

Словом -- пропасть любвиНеобъяснимая и страш-ная пропасть!

Отец долго слушал. До тех пор, пока юноша выска-зал все, что только

можно было. Потом долго молча пили чай. Молодой человек ел с аппетитом.

Много варенья, большую маковую булку. Потянулся за яблоками, но вдруг как-то

резко отдернул руку и смущенно посмот-рел на отца:

-- А ведь, по-вашему, я есть вовсе не должен?

-- Отчего же?

-- Ну как же... Такое... -- и он стал быстро-быстро

стряхивать крошки с форменного сюртука.

Отец спокойно допил стакан чаю, бережно положил на блюдце остаток

сахару. Потер руки.

Студент, видимо, решив, что напрасно приходил, засобирался. Отец его не

останавливал. Все молчал.

Уже в прихожей отец вдруг спросил:

-- Хорошо чаю попил?

-- Хорошо. Спасибо.

Помолчали.

Отец:

-- Думаешь ее (девушку) как булку взять, да и съесть.

Нешто это любовь? Хотя верно, и такая любовь есть. А

ты ее по-другому попробуй любить. Отойди на шаг -- и

люби. Оставь щелочку-то для Бога -- чтоб между ней и

тобой стал.

Когда студент ушел, отец вернулся в комнату и дол-го сидел,

задумавшись. Я убирала со стола. Беседа страшно

разволновала меня. Прежде при мне отец ничего подоб-ного не говорил. Я

выносила остывший самовар и уже в дверях расслышала бормотание отца (такое

бывало с ним, когда он сосредотачивался на какой-то мысли):

-- А, может, и дьявол...

Я чуть не уронила самовар:

-- Что дьявол?

Отец словно очнулся. Встал, подошел ко мне. Взял из моих рук самовар и

очень спокойно сказал:

-- Может, в щелочке-то не Бог, а дьявол окажется.

Какая бывает тоска

Я не смогу сказать, что вполне осознала смерть отца. Я сейчас не о

прозрачности, то есть не о том, что через жизнь всегда просвечивает смерть и

наоборот. Особенно это видно человеку верующему. Как ликует душа всякий раз,

когда на Пасхальной службе в назначенное время священник является в алтаре,

сменив черные одежды на торжественные... "Смерти нет, тлена нет".

Но ведь и отца нет.

Вместо него -- совершенная тоска.

Вот написала слово "тоска". И увидела перед собой Муню -- несчастную

Марию Евгеньевну Головину. Я уже рассказывала ее историю. И она оказалась

задета Юсуповыми.

Обрученная с Николаем, старшим братом Феликса, готовая окунуться в

роскошества взаимной супружес-кой любви, Мария Евгеньевна вместо этого была

бро-шена в пропасть предательства. Николай дрался на дуэ-ли и погиб. Стало

известно, что причиной была женщи-на, его давняя любовница, связь с которой

началась за-долго до знакомства с Марией Евгеньевной.

Мария Евгеньевна пришла к отцу за утешением. Она рыдала, умоляла

"вылечить от тоски".

Анна Александровна передавала мне со слов Марии Евгеньевны, что отец

спросил:

-- Какая тоска? Как томление или как язва?

-- Не понимаю, -- ответила Мария Евгеньевна.

-- Как тоскуешь, как Иосиф в земле египетской или

боле?

-- Больше.

-- Что, знаешь как Иосиф тосковал?

-- Не знаю.

-- Зачем говоришь, что боле? Лестно?

Бедная Муня, сбитая с тона, молчала.

Что говорилось дальше -- не знаю. Сейчас это уже и не важно. Ни для

Муни, ни для меня.

Знай меру

Отца считали специалистом в области любви. Ходили невероятные слухи о

его способностях по части любви телесной. Конечно, отец в разговорах со мной

никогда не касался этой темы. Хотя и ханжой не был. Он иногда выговаривал

такое, о чем в так называемых приличных домах и не заикались. Например, мог

откровенно опи-сывать достоинства фигуры той или иной посетитель-ницы или

случайно встреченной на улице дамы:

-- А груди-то у ей какие! Экая мясистая!

Такие замечания еще были скромными. Но всякий раз заключал он свое

восхищение (или негодование) вздохом:

-- Даст же Бог такую красоту!

Или:

-- Пометит же Бог такой напастью!

Все телесное он воспринимал с тою естественной непосредственностью, с

какой приветствовал пищу, явления природы. Его реакция была немедленной и

по-тому могла шокировать мало знавших его.

Как-то в прекрасную пору белых ночей гости у нас засиделись. Отец, и

без того не слишком сверявший жизнь с часами, летом и вовсе терял ощущение

време-ни. Белые ночи зачаровывали его, и беседы до утра в нашем доме (уже на

Гороховой) не были редкостью.

Но вот наконец все разошлись. Остался только один посетитель. Купец,

человек замечательный в своем роде -- известный благотворитель, создатель

детского приюта в Екатеринославе (оттуда он, кажется, и был родом).

Пока народу было много (обычный кружок -- по пре-имуществу дамы), мы с

Дуней хлопотали у стола и не слишком вникали в суть беседы. Но я все же

уловила главное. Обсуждалась проблема супружеских отношений. Что должно

преобладать: телесное или духовное. Сошлись на том, что духовное.

И вот последний гость медлил. Видно, что-то важное осталось

недосказанным.

Я присела у стола -- выпить чаю. За весь вечер ни минутки не отдыхала.

Купец, степенно поглаживая бо-роду (не такую, как у моего отца, а пушистую,

и даже, как мне почудилось, надушенную), спросил, словно продолжая начатое

раньше:

-- Духовное, конечно, главное. Кто ж тут спорить

станет. А только и тело своего требует. Вот я уже в годах,

а грешен.

Отец отвечал:

-- Вот и дамочки мои долдонят -- духовное, теле-

сное. Будто делят.

-- А вы, Григорий Ефимович, не делите?

-- Делю. Однако тут дело такое... Ты вот пищу вкуша-

ешь, радуешься. Солнышко видишь -- тоже радуешься.

Красавица какая пройдет -- глазу приятность... Чрево-

угодие -- грех. А голод утолить... с молитвой... какой грех?

Жизнь. На небе, верно, и пищи не вкушают, и с краса-

вицами бестелесными не грешат. Так на то и небо. А тут

-- земля, дело другое.

-- Так и хлысты говорят... -- гость почти с возмуще-нием поглядел на

отца.

-- Хлысты! Они в Бога не веруют. У них и радость

смердит. Ты меру знай -- вот что я говорю! Как приро-

дой положено, так тому и быть.

Гость пребывал в недоумении. Отец продолжал:

-- Вот мы ночью сидели, а светло было, как днем. А

Господь-то наверное тьму сотворил не напрасно. Ночи

эти белые его волей тоже сотворены. Или сияние се-

верное. Красиво? А то нет! А ведь люди-то, когда сия-

ние, по полгода света белого не видят. И красиво, и

тягостно. А только опять же воля Божья. Так ты давай против белых ночей

или против северной темноты вос-стань. Дескать, неудобно тебе. Принимаешь

ведь как есть. Ничего, живешь. А мужчину с женщиной сотворил как? Чтоб не в

грехе жили. А потом попустил, чтоб грех уз-нали! Что ж, Змей сильнее Бога?

Как бы не так. Так уж им предугадано было, чтоб узнали, какой он, грех,

есть. Только меру знай! Я вот вериги носил и плетью себя смирял. А ничего. В

голове все образы носились. Совсем, думал, надо оскопиться, что ли... А

потом ре-шил: не для того Бог мужику дал, что дал, а бабе -- бабье. Конечно,

для продолжения рода человеческого... А, считаю так, что и для постижения

тайны. Что за тайна? Сам размышляю. Не надумал еще. Но думаю все же, для

меры.

-- Как это, Григорий Ефимович?

-- А вот если ты с ней, а про деньги, скажем, дума-

ешь или про хозяйство -- тогда грех. А ежели про чис-

тое, про детей своих, про красоту какую -- тогда пра-

вильно. Тогда, значит, мера здесь правильная положена.

Отец увлекся и только тут заметил меня. Я сидела вся красная, мне

казалось, что вот-вот упаду со стула со стыда. Отец же нисколько не

смутился.

-- Вот у меня дочки растут. Я их учу -- во всем меру

знай.

Я вскочила и опрометью бросилась в свою комнату. На следующий день отец

подозвал меня и тихо-тихо спросил:

-- Все вчера слышала?

-- Ну, не все.

-- А чего не слышала?

Я невольно выдала свое любопытство, запретное, по моему мнению, и

оттого сильно смутилась.

-- Ну-ну, -- приобнял меня отец. -- Ты уже невеста.

Давно мне надо бы объяснить... Да только ведь невоз-

можно! Как объяснить?

Отец махнул рукой и видно было, что он расстроен. Больше мы к этому

щепетильному вопросу не воз-вращались.

Жизнь без смерти

К отцу повадился ходить один человек. Малоизвест-ный в свете. Очень

приличный, образованный, даже ев-ропейский. Обычно он сидел молча и не

принимал уча-стия в общем разговоре. Казалось, его мало интересует все, о

чем говорят. Ходил он этак с полгода. (Надо заме-тить, что у отца было

правило -- ни за что не спраши-вать, чего ради человек ходит, если тот не

заявлял об этом сам.)

И вот однажды собрался кружок как раз после смер-ти Петра Аркадьевича

Столыпина. Известно, что отец того не слишком жаловал, но, по его словам, "к

живо-му один счет, а к мертвому -- совсем другой". Говорили же не столько о

персоне, сколько о смерти вообще и ее нелепости в этом случае. И тут впервые

привычный гость подал голос.

-- А что, не было ли такого случая, чтобы человек

совсем не умирал?

Собравшиеся в недоумении посмотрели в его сторону.

-- Как это, совсем не умирал? Телесно?

-- Именно телесно.

-- Так Богом установлено, чтобы телесно все умирали,

-- заметил кто-то тоном, каким говорят с больными.

И действительно, на лице спросившего была напи-сана такая мука, будто

он услышал последние слова. Приговор.

Тут он с нетерпением перебил разом заговоривших.

-- Григорий Ефимович, скажите, ради Бога, хоть вы...

-- Чего тебе сказать, миленькой? Что жизнь без смерти

обойтись может?

-- Да, что может.

-- Потерпи, милый, она тебе сама скажет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: