Научный консультант серии Е.Л. Михайлова 1 страница

ISBN 0—671—82302—7 (USA)

ISBN 5—8635—034—0 (РФ)

© 1950 The Roland Press Company

© 1977 Rollo May

© 2001 Независимая фирма “Класс”, издание, оформление

© 2001 М.И. Завалов, А.И. Сибурина, перевод на русский язык

© 2001 А.П. Ермолаев, обложка

Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству “Независимая фирма “Класс”. Выпуск

произведения или его фрагментов без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

www.kroll.igisp.ru

Купи книгу “У КРОЛЯ”

Предисловие к первому изданию

Эта книга — плод многолетних исследований и размышлений, касающихся одной из самых острых проблем нашего времени. Практический опыт убеждает психологов и психиатров в том, что центральным вопросом психотерапии явля­ется вопрос о природе тревоги. Понимание этой проблемы приближает нас к пониманию процессов интеграции и дезинтеграции личности.

Если бы тревога была просто патологическим феноменом, этот вопрос интересовал бы лишь специалистов, работающих с людьми, а подобная книга могла бы привлечь лишь профессионалов. Но мы все больше понимаем, что живем в “эпоху тревоги”. Пытаемся ли мы разобраться в психологических причинах кризисов в политике, экономике, предпринимательстве, в причинах профессиональных или домашних неурядиц, хотим ли углубиться в сущность современного изобразительного искусства, поэзии, философии, религии — везде мы сталкиваемся с проблемой тревоги. Стресс и напряжение, которыми наполнена повсе­дневная жизнь современного человека, настолько велики, что почти все мы так или иначе ищем ответ на вопрос: что нам делать с чувством тревоги?

На протяжении последних ста лет психологи, философы, историки и другие исследователи человеческой природы уделяют все больше и больше внимания проблеме тревоги. О том, почему это безымянное и бесформенное беспокойство, преследующее современного человека, привлекало их интерес, мы поговорим чуть позже. Но, насколько я знаю, только двум мыслителям удалось представить объективное описание тревоги и указать конструктивные методы обращения с ней. Я имею в виду две статьи, одна из которых написана Кьеркегором, другая — Фрейдом.

В настоящем исследовании представлены различные теории тревоги, принадлежащие разным областям знаний. Мы попытаемся найти точки соприкосновения различных концепций, чтобы создать какую-то общую основу для углубления нашего понимания. Если в результате синтеза разных теорий удастся создать более цельную и систематическую картину феномена тревоги, основная цель данной книги будет достигнута.

Конечно, тревога не представляет собой чисто абстрактную концепциею, как плавание не является теоретическим вопросом для человека, чья лодка перевернулась вдали от берега. Размышления о тревоге, не имеющие отношения к человеческим проблемам, не стоят того, чтобы о них писать или читать. Поэтому теоретический синтез дополняет описания конкретных случаев, с по­мощью которых можно понять, какие конкретные факты подкрепляют мои представления о смысле тревоги и ее роли в существовании человека.

Я сознательно ограничил сферу этого исследования, представив мысли и на­блюдения людей, которые по всем своим важнейшим характеристикам являются нашими современниками (даже из них я выбрал наиболее значимые фигуры). Эти люди — представители западной цивилизации, как мы ее сегодня понимаем: среди них философы, например, Кьеркегор, психотерапевты, в частности, Фрейд, писатели, поэты, ученые, исследовавшие экономику или историю нашего об­щества, и другие мыслители, которые внесли свой вклад в понимание проблемы человека. Временные и пространственные ограничения позволят нам лучше сконцентрироваться, но я вовсе не стремился показать, что тревога — это проб­лема исключительно нашего времени или только западной культуры. Надеюсь,

моя книга вызовет желание исследовать другие области, которые остались за ее рамками.

Поскольку в наши дни тема тревоги привлекает к себе огромное внимание, я писал эту книгу, ориентируясь не только на читателя-специалиста. Она до­ступна студенту, ученому, занимающемуся общественными науками, или обычному читателю, который хочет разобраться в психологических проблемах современного человека. Фактически, эта книга обращена к читателю, который сам ощущает напряженность и тревожность нашей жизни и спрашивает себя, что это значит, откуда берется тревога и что с ней делать.

Читатель, стремящийся получить общее представление о различных направлениях психотерапии, может использовать эту книгу как удобный учебник: в ней представлены взгляды нескольких ведущих представителей этой области. Отношение разных школ психотерапии к проблеме тревоги ярко высвечивает особенности каждой из них.

Работая над книгой, я мог оттачивать и расширять свои представления о тревоге, поскольку беседовал об этой проблеме со многими коллегами и друзьями — их так много, что нет смысла перечислять все имена. Но я хочу выразить особую признательность О.Г. Мауреру, Курту Гольдштейну, Полу Тиллиху и Эстер Ллойд-Джонс, которые читали мою рукопись по мере ее создания и затем обсуждали со мной проблему тревоги, каждый с позиций своего направления. Эти беседы сильно повлияли на мои представления. Кроме того, прямо и косвенно мне помогал Эрих Фромм и его коллеги по Институту психиатрии, психоанализа и психологии Эленсона Уайта. И еще мне хочется выразить благодарность психиатрам и социальным работникам той организации, в которой проводились интервью с незамужними матерями. Эти специалисты помогли мне глубже понять описанные мною случаи, но по очевидным причинам я не могу назвать их имена.

Ролло Мэй

Нью-Йорк

февраль 1950 года

Предисловие к дополненному изданию

Первое издание этой книги вышло в 1950 году, с тех пор было проведено множество исследований феномена тревоги, который привлекает к себе все большее внимание. До 1950 года на эту тему были написаны всего лишь две книги, но за послед­нюю четверть века появилось множество новых публикаций. Подобным образом, до 1950 года этому вопросу было посвящено всего полдюжины статей, а к настоящему времени можно насчитать до шести тысяч публикаций и диссертаций, касающихся тревоги и связанных с ней вопросов. Феномен тревоги обсуждается уже не только в кабинетах специалистов, но и на публике. Я рад тому, что первое издание “Смысла тревоги” также способствовало росту интереса к этой проблеме.

Но, несмотря на то, что многие люди ревностно занимаются этим вопросом, я не вижу ни одного исследователя, который разрешил бы загадку тревоги. Наши познания возросли, но мы до сих пор не знаем, что нам делать с нашей тревогой. Хотя в целом теоретические представления о нормальной тревоге, описанные в первом издании, не вызывают возражений, из этой теории еще не сделаны практические выводы. Мы все еще склонны полагать, что “психически здоровый человек может жить без тревоги”. Мы не понимаем, что иллюзорный идеал жизни, из которой исключена тревога, представляет собой искаженное восприятие реальности, и это особенно очевидно в наше время на фоне таких явлений, как ядерная энергия и водородная бомба.

Тревога имеет смысл. Хотя она может разрушать жизнь человека, тревогу можно использовать конструктивно. Сам факт, что мы выжили, означает, что когда-то давно наши предки не побоялись пойти навстречу своей тревоге. Первобытные люди, как сказали бы и Фрейд, и Адлер, испытывали тревогу в те моменты, когда их жизни угрожали зубы или когти диких зверей. Тревога сыграла решающую роль в жизни человека, научив наших предшественников думать, а также пользоваться символами и орудиями для защиты от врагов.

Но и современному человеку по-прежнему кажется, что опасность исходит от зубов и когтей наших физических врагов, тогда как причины тревоги лежат в сфере психологии и духовности — в широком смысле этого слова, поскольку тревога связана с ощущением бессмысленности. Мы уже боимся не тигров и мастодонтов, мы боимся потерять самоуважение, боимся отвержения со стороны нашей группы, боимся проиграть в соревновании с другими людьми. Тревога видоизменилась, но наши переживания по своей сути не отличаются от переживаний наших предков.

Тревога — важнейший элемент существования человека. Так, например, я ис­пы­тываю тревогу перед каждой лекцией, хотя уже сотни раз выступал перед аудиторией. Однажды, устав от этого напряжения, которое казалось мне чем-то излишним, я приложил все свои силы, чтобы избавиться от подобного состояния. И действительно, в этот вечер, начиная лекцию, я был совершенно спокоен и свободен от обычного напряжения. Но выступление мое оказалось неудачным. Ему недоставало напряжения, ощущения риска, того чувства, какое испытывает лошадь перед скачками, — то есть всего того, в чем проявляется нормальная тревога.

Встреча с тревогой может (обратите внимание на слово может, это не происходит автоматически) освободить нас от скуки, может обострить наше восприятие, она создает то напряжение, на котором основано сохранение человеческого существования. Если есть тревога, значит, человек живет. Как и лихорадка, тревога свидетельствует о том, что внутри человека идет борьба. Пока эта борьба продолжается, еще не поздно найти конструктивное решение проблемы. Когда тревога кончается, это означает, что битва завершилась, и за ней может последовать де­прессия. Вот почему Кьеркегор называл тревогу нашим “лучшим учителем”. По его мнению, тревога возникает тогда, когда перед человеком раскрываются новые возможности. Это указывает на одну тему, которая пока еще остается недостаточно исследованной, — на взаимосвязь тревоги с творчеством, оригинальностью и сообразительностью. Мы немного затронем эту тему в третьей части книги.

Я полагаю, нам нужна ясная теория тревоги, которая бы включала в себя не только нормальную и невротическую тревогу, но и отражение тревоги в литературе, искусстве и философии. Такая теория должна быть в высшей степени отвлеченной. Полагаю, она должна основываться на таком определении: тревога есть переживание Бытия, утверждающего себя на фоне Небытия. К сфере небытия относится все то, что ограничивает или разрушает бытие, например, агрессия, утомление, скука и, конечно, смерть. Я переработал эту книгу в надежде, что ее публикация поможет создать подобную теорию тревоги.

Я рад выразить мою признательность аспирантам и коллегам, которые вынудили меня переработать данную книгу. Выполняя эту задачу, я получил гораздо больше, чем ожидал. Я особенно благодарен моему сотруднику доктору Джоанн Купер, которая помогла мне найти необходимую литературу и в процессе работы над книгой высказывала свои глубокие замечания.

Ролло Мэй

Тибурон, Калифорния

июнь 1977 года

Я понял, что все вещи, которых я боялся и которые боялись меня, являются добрыми или злыми лишь в той мере, в какой они воздействуют на мой разум.

Спиноза. “Трактат об усовершенствовании разума”

Я бы сказал, что познание тревоги — это приключение, которое должен испытать всякий человек, чтобы не погибнуть — либо от того, что он не знает тревоги, либо от того, что тревога его поглотит. Поэтому тот, кто научился тревожиться надлежащим образом, научился самому глав­ному.

Кьеркегор. “Понятие тревоги”

Без сомнения, проблема тревоги является узловой точкой многих важнейших вопросов; разрешение загадки тревоги прольет поток света на всю психическую жизнь человека.

Фрейд. “Введение в психоанализ. Лекции”

Часть первая

Попытки понять тревогу

Глава первая

Тревога и двадцатый век

Но есть эпохи, когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность!*

Герман Гессе. “Степной волк”

Каждый современный человек, если только он внимательно относится к своей жизни, знает — как на своем личном опыте, так и из наблюдений над жизнью окружающих, — что в наше время феномен тревоги охватывает все стороны жизни. С 1945 года, с момента изобретения атомной бомбы, проблема тревоги вышла из подполья. Люди осознали свою тревогу, которая связана не только с опасными ситуациями (например, с неконтролируемым применением ядерного оружия или с политическими и экономическими катаклизмами), но и с менее явными, глубинными источниками тревоги внутри нас самих. К последним отно­сятся внутреннее смятение, отчуждение, потеря направления, неуверенность человека, сталкивающегося с противоречивыми ценностями или стандартами поведения. Поэтому нет ни малейшей нужды “доказывать” тот очевидный факт, что в наши дни тревога пронизывает все сферы жизни человека.

Поскольку в современном обществе люди более или менее признают существование скрытых источников тревоги, в этой вводной главе мы постараемся показать, как тревога вышла на поверхность, как она стала явной проблемой во многих самых разных областях современной культуры. Создается впечатление, что к середине двадцатого века тема тревоги заняла центральное место в таких разных областях, как наука и поэзия, религия и политика. За двад­цать-тридцать лет до этого общество еще жило как бы в другой эпохе, которую можно назвать “эпохой скрытой тревоги”, — я надеюсь продемонстрировать это ниже, — а с середины века началась, по словам Одена и Камю, “эпоха явной тревоги”. И с этим феноменом уже нельзя не считаться: тревога из скрытой стала явной, то, что раньше приписывали “настроению”, превратилось в на­сущный вопрос, который необходимо определить и прояснить во что бы то ни стало.

И это относится не только к пониманию эмоциональных и поведенческих расстройств или к их терапии, где тревога стала, выражаясь языком Фрейда, “узловой проблемой”. Тема тревоги является центральной и во многих других, самых разных областях — в литературе, социологии, политике и экономике, педагогике, религии и философии. Я хочу проиллюстрировать это примерами; начну с самых общих, а затем перейду к более конкретным областям знаний, где тревога рассматривается как научная проблема.

Художественная литература

Если мы попытаемся исследовать тему тревоги в американской литературе, например, двадцатых или тридцатых годов, то встретимся скорее с симптомами тревоги, чем с явной тревогой. Хотя в этот период было создано не слишком много изображений явной, выступающей на первый план тревоги, исследователь найдет в художественной литературе тех лет много признаков скрытой тревоги. Вспомним то явное ощущение одиночества, настроение непрерывного поиска — отчаянного и навязчивого, но всегда обреченного на неудачу, — в книгах Томаса Вульфа. Читая страницы с описаниями тревоги, можно обратить внимание на одну вещь: часто эта тревога вращается вокруг одной темы, символически выраженной в названии книги Вульфа — “Ты уже не вернешься домой”. Невротическая тревога рождается из-за того, что герои Вульфа неспособны принять психологический смысл невозможности снова вернуться домой, то есть принять свою психологическую автономию. Образы из романов Вульфа (поскольку писатели в символической форме выражают, и часто необыкновенно точно, бессознательные представления и конфликты своей культуры), по-видимому, свидетельствуют о том, что многие люди двадцатых-тридцатых годов начали понимать: невозможно снова вернуться домой; более того, невозможно в поисках безопасности опереться на экономические, социальные и этические реалии прошлого. Благодаря этому открытию тревога вышла на поверхность сознания, стала, наряду с чувством “бездомности”, явной проблемой. Тема дома и матери, связанная с тревогой, будет встречаться нам снова и снова, обретая конкретность по мере нашего углубления в феномен тревоги.

В пятидесятых годах тревога стала уже явной темой литературы. Одна из поэм У.Х. Одена носит название “Эпоха тревоги”1. Поэт считал, что эти слова наиболее точно представляют картину его времени. Хотя фоном для внутренних пере­живаний четырех главных героев поэмы служит война, — где “необходимость похожа на ужас, а свобода — на скуку”2, — оден со всей определенно­стью показывает, что истоки тревоги его героев, как и других людей того времени, лежат на более глубоком уровне, чем внешнее событие, война. Четыре героя поэмы, отличающиеся друг от друга по своему темпераменту и происхождению, имеют некоторые общие черты, характеризующие наше время: им свойственно одиночество, жизнь лишена для них ценности, они ощущают свою неспособность любить или быть любимым, — хотя все они желают любви, стремятся к ней и все на время освобождаются от чувства одиночества под действием алкоголя. Источник тревоги следует искать в современной культуре, в частности, как считает Оден, в том, что современный мир, в котором обожествляются коммерческие и технические ценности, требует от человека конформизма:

Мы движемся по воле колеса;

Одно движение всем управляет:

подъем и спад зарплат и цен...3.

...Дурацкий мир,

Где поклоняются техническим новинкам,

Мы говорим и говорим друг с другом,

Но мы одиноки. Живые, одинокие.

Чьи мы?

Как перекати-поле, без корней4.

И все четыре героя думают о том, что их тоже затянет в себя бессмысленная механика этого мира:

...Мы знаем страх того,

Что мы не знаем. Сумерки приносят

Неясный ужас. Торговать полезным

Товаром в сельской лавке...

Учить прилежных девушек

Наукам в школе? Уж поздно.

Когда же нас попросят? Или просто

Мы не нужны совсем?5

Эти люди утратили способность воспринимать себя самих как нечто ценное, они не верят в свою неповторимость. Одновременно герои поэмы, символизирующие всех нас, потеряли веру в других и утратили способность общаться в подлинном смысле этого слова6.

Альберт Камю назвал наше время “веком страха”, сравнивая его с семнадцатым веком, веком математики, с восемнадцатым — веком физики, и с девятнадцатым — веком биологии. Камю понимал: в этом сравнении потеряна логика, поскольку страх нельзя отнести к наукам. Он говорил: “Но все-таки это связано с наукой, поскольку именно научные достижения привели к тому, что наука отрицает саму себя, а сверхразвитая техника грозит уничтожить земной шар. Более того, хотя страх нельзя назвать наукой, его можно с определенно­стью назвать техникой”7. Наше время нередко называют “веком психологии”. Какая связь существует между страхом и психологией? Не страх ли заставляет людей исследовать свою внутреннюю жизнь? Мы будем размышлять над этими вопросами на протяжении всей книги.

Другим писателем, который оставил нам яркое изображение тревоги, был Франц Кафка. Всплеск интереса к его творчеству в сороковых-пятидесятых годах двадцатого века говорит об изменении характера общества в это время. Тот факт, что все больше людей, читая Кафку, находили в нем что-то важное, примечателен: значит, Кафка выразил переживания многих людей того времени. Главный герой романа “Замок” посвятил свою жизнь героической и безнадежной попытке поговорить с хозяевами замка, управляющими всей жизнью деревни. Они могли бы указать герою его место и придать какой-то смысл его существованию. Антигероем Кафки движут “самые первичные жизненные потребности, желание укорениться, обрести дом, найти свое дело в жизни, стать одним из местных жителей”8. Но хозяева замка остаются непостижимыми и недосягаемыми, и жизнь героя Кафки теряет свое направление и свою целостность, герой остается одиноким среди окружающих. Можно бесконечно размышлять о том, что символизирует замок, но очевидно: его хозяева олицетворяют собой власть бюрократизма, настолько сильную, что она подавляет и личную автономию, и подлинные межличностные взаимоотношения. Мы смело можем утверждать, что Кафка писал о буржуазной культуре конца девятнадцатого — начала двадцатого века, когда техническая эффективность была возведена на пьедестал, а человеческие ценности растоптаны.

Герман Гессе, который в меньшей мере, чем Кафка, пользовался литературными символами, с большей прямотой говорил об источниках тревоги современного человека. Травматические социальные изменения осознали сначала в Европе, а уже потом в Америке; поэтому (хотя “Степной волк” был написан в 1927 году) книги Гессе в большей мере касаются проблем, вставших перед жителями Соединенных Штатов в сороковых годах. Жизнь главного героя книги, Галлера, является притчей о человеке нашего времени9. По мнению Гессе, одиночество и тревога Галлера (и его современников) объясняются тем, что в буржуазной куль­туре конца девятнадцатого — начала двадцатого века слишком большой перевес получили технические и рациональные ценности, а динамические ирра­циональные компоненты переживаний были подавлены. Галлер пытается выйти из своей отчужденности и одиночества, отпустив на свободу свои чувственные и иррациональные желания, которые он раньше сдерживал (эта сторона его жизни и есть “волк”). Но это приносит лишь временное облегчение. И Гессе не предлагает современному западному человеку путей освобождения от тревоги, поскольку считает, что в настоящее время “целое поколение оказывается между двумя эпохами”. Другими словами, буржуазные стандарты поведения и меры контроля вышли из строя, но еще нет новых стандартов, которыми можно было бы заменить старые. Гессе видит в записках Галлера “документ эпохи, ибо душевная болезнь Галлера — это мне теперь ясно — не выверты какого-то одиночки, а болезнь самой эпохи, невроз того поколения, к которому принадлежит Галлер. И похоже, что неврозом этим охвачены не только слабые и неполно­ценные индивидуумы, отнюдь нет, а как раз сильные, наиболее умные и ода­ренные” 10.

Социальные исследования

В области социальных исследований тревога также оказывается на переднем плане. Супруги Линд дважды изучали жителей американского городка Мидлтауна — в двадцатых и тридцатых годах нашего века11. Сравнение этих двух исследований показывает, как ощущение тревоги становится в Америке открытой социологической проблемой. Первое исследование проводилось в двадцатых годах, и в то время осознанная тревога еще не беспокоила жителей Мидлтауна. Эта тема вообще не отмечена в указателе к объемистому труду Линдов. Но психолог, читающий работу Линдов, может увидеть в поведении жителей Мидлтауна проявления скрытой тревоги. Например, они одержимы работой (“предприниматели и рабочие трудятся лихорадочно”, стремясь заработать как можно больше денег12, охвачены стремлением соответствовать социальным нормам обще­ства, проявляют стадный инстинкт (желая, например, во что бы то ни стало вступить в определенный клуб) и лихорадочно заполняют деятельностью свое свободное время (например, посвящая его автомобилю), даже если эти занятия достаточно бессмысленны. По воскресеньям многие люди садились в свои машины, проезжали пятьдесят миль, а затем возвращались домой. Приходят на ум страницы Паскаля, содержащие описание симптомов скрытой тревоги: ненасытное стремление человека отвлечься, убежать от томления, чтобы беспокойство растворилось в бурной деятельности. Лишь один житель Мидлтауна (охарак­теризованный Линдами в первом томе как “проницательный” наблюдатель) глядел глубже, чем другие горожане, и ощущал, что за таким поведением скрыва­ется некий страх. Он говорит: “Эти люди чего-то боятся; что же это с ними про­исходит?”13

Но повторное изучение того же общества в тридцатых годах дает совсем иную картину. У людей появилась осознанная тревога. “Всех жителей Мидлтауна объединяет одна общая черта, — замечают Линды, — неуверенность перед лицом сложного современного мира”14. Конечно, появился внешний повод для тревоги — экономическая депрессия. Но было бы ошибкой полагать, что причиной тревоги явилась экономическая нестабильность. Линды верно отмечают: растерянность жителей Мидлтауна связана с ролевой неопределенностью каждого человека. В их отчете написано: “Жители Мидлтауна запутались в противоречивых моделях поведения, ни одну из которых нельзя ни категорически отвергнуть, ни безусловно одобрить, так что все время остается неопределенность. Или же, когда группа явно санкционирует определенную роль, человек оказывается под давлением культурных норм, которым он не в состоянии соответ­ствовать”15.

Этот хаос противоречивых моделей поведения выражает социальные изменения, происходившие в то время во многих сферах общественной жизни; эти изменения, о которых подробнее будет сказано ниже, тесно связаны с тревогой, охватившей современный мир16. Поскольку, отмечают Линды, “большинство людей не в состоянии вынести изменения, когда они происходят одновременно во всех сферах жизни”17, и экономика, и социальная идеология в Мидлтауне стали более жесткими и консервативными. Этот зловещий симптом и выражает тревогу, и работает как механизм защиты от тревоги. Намечается связь между тревогой и тоталитарной политикой. Этот вопрос мы подробнее рассмотрим в других разделах книги.

Роберт Лифтон, которого можно назвать социальным психиатром, оставил нам много ценных замечаний, помогающих понять процесс “промывания мозгов”18, волновавший людей всего мира с пятидесятых годов. Я не буду подробно рассказывать об интересном труде Лифтона, но приведу лишь одну цитату, прямо связанную с нашим основным предметом размышлений:

“Джон С. Данн, выдающийся католический богослов, говорит, что в наши дни появилась новая религия, которую можно назвать словом “путешествие”. Вот как Данн описывает этот процесс: “Мы можем встать на точку зрения человека иной культуры, другого образа жизни, другой религии... А затем наступает момент, когда мы должны совершить столь же важный шаг в противоположном направлении, который можно назвать “возвращением”: обогащенные новым опытом, мы возвращаемся к нашей собственной культуре, к нашему образу жизни и нашей религии”19.

“Но у этого процесса есть и другая, темная сторона. Сама возможность совершать подобные “путешествия”, все это бесконечное разнообразие, превращающее человека в Протея, может порождать тревогу. Тревога перед неопределенностью и расплывчатостью заставляет человека искать жесткой определенности, и мы видим проявления этого в широком распространении фундаменталистских религиозных сект и во всевозможных тоталитарных духовных движениях”20.

Упоминание о Протее связано с идеей Лифтона о том, что современный человек постоянно меняет свою идентичность. Протей, согласно древнегреческой мифологии, мог менять свое обличье, он мог быть “диким вепрем, львом, драконом, огнем или водным потоком... Он не мог только одного — о становиться на каком-то одном обличии, пока его не свяжут или не закуют в цепи”. Желание постоянно менять маски, непрерывно изменяться в соответствии с окружающей средой, не имея понятия о том, “что же на самом деле мое и кто я такой”21(как это выразил один “Протей” нашего времени) свидетельствует о головокружительном изменении нашего социального мира. Неважно, радует это или обескураживает, но нельзя отрицать, что такое состояние выражает радикальный переворот, произошедший в обществе.

Лифтон говорит о том, что тревога современного человека (например, тревога перед лицом возможной ядерной войны) вызывает оцепенение. Это защитный процесс эмоционального отстранения, когда человек, бессильный что-либо предпринять, теряет чувствительность, отбрасывает от себя ощущение угрозы. С помощью помутнения сознания можно одержать над тревогой временную победу. Возможно, за это потом придется расплачиваться; по крайней мере, так было с узниками, захваченными вместе с судном “Пуэбло”. Один исследователь, изучавший этих людей, писал: “Возможно, кратковременная адаптация основывалась на сильном вытеснении и отрицании и неблагоприятные последствия появятся позже”22 — то есть позже такой человек может совершить самоубийство или у него может возникнуть психотическая депрессия.

Политика

Идеальные взаимоотношения между политикой и тревогой выразил Спиноза, который писал о “свободе от страха”. По его мнению, государство должно “осво­бодить каждого человека от страха, чтобы он мог жить и действовать, чувствуя свою защищенность и не причиняя вреда себе и своим ближним”. Но если мы рассмотрим политику в современном мире, то найдем множество признаков явной или скрытой тревоги. Не будем обсуждать все источники фашизма, но обратим внимание лишь на одно явление: фашизм зарождается и набирает силу в те годы, когда все жители страны испытывают тревогу. Тиллих, свидетель прихода к власти Гитлера в Германии, так описывает ситуацию в Европе в тридцатые годы, когда в Германии зарождался фашизм:

“Прежде всего, везде чувствовался страх или, точнее, какая-то не­определенная тревога. Была утеряна экономическая и политическая стабильность, кроме того, люди не могли найти защиты также и в культуре или в религии. Как будто не на чем было строить: все основания оказались разрушенными. Люди все время ожидали какой-то катастрофы. Поэтому у всех появилось жадное стремление к надежности и безопасности. Свобода, которая приносит страх и тревогу, потеряла свою привлекательность; лучше крепкая надежная власть, чем свобода и страх”23.

В такие периоды люди цепляются за авторитарную власть, чтобы избавиться от тревоги. В этом смысле тоталитаризм играет в обществе ту же роль, что и невротический симптом, защищающий человека от невыносимой тревоги. Герберт Мэфьюс, видевший развитие итальянского и испанского фашизма, писал: “Фашизм был подобием тюремной камеры, где человек получает какую-то защищенность, крышу над головой и ежедневное питание”24. Подобную роль, с некоторыми существенными отличиями, играет и коммунистический тоталитаризм. Артур М. Шлезингер заметил: “Коммунизм заполнил “вакуум веры” — пустое место, остав­ленное потерявшей свое значение официальной религией. Новая идеология давала стремление к цели, которое вылечивает человека от мучительной тревоги и сомнения”25. Как я покажу далее, подобные тоталитарные режимы не являются следствием исключительно экономических причин — они продукт духовного, этического и психологического вакуума, возникшего в Западной Европе после разрушения буржуазных традиций. По словам Мартина Ибона, коммунизм рождается из “отчаянного желания найти направление в хаосе и пустоте”26. В этом хаосе и пустоте царит тревога. Тоталитаризм получает силу по той при­чине, что он, как и симптом, “связывает” тревогу и приносит некоторое облег­чение27.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: