ТРУДНЫЕ РОДИТЕЛИ, ДЕТИ — ЖЕРТВЫ САДИЗМА 4 страница

«Вот видишь, тебя хотели, правда ты не знаком со своим отцом, но он у тебя, как у всех людей, — есть. У твоей мамы тоже был отец; значит у тебя и дедушка есть. А у твоего отца, твоего родителя, который подарил тебя твоей маме, тоже был отец, которого ты не узнаешь, потому что твоя мама не была с ним знакома и не может тебе о нем рассказать. Но он у тебя есть, он в тебе, та его знаешь, каким-то неведомым всем нам образом».

Дети из Мезон Верт, когда они поступают в ясли, избавлены от синдрома адаптации, то есть, в самые первые дни, они не теряют тонуса, у них не нарушено функционирование органов пищеварения

или носоглотки; они так же веселы, как дома и как в Мезон Верт, — там, где с ними находится мать; а главное — они слушают то, что им говорят. Иногда мы получаем весточки от наших «вы­пускников»; сегодня им по четыре-пять лет, они прекрасно адап­тировались к школе; они хорошо переносят болезни, больницы; все испытания они переносят с помощью системы языка, которой им хватает для того, чтобы укрепиться в так называемом исходном нарциссизме. Я думаю, все это незаметно для нас присутствовало и в жизни первобытного племени, и в деревенском укладе, и в семейной жизни тех времен, когда все собирались в единственной отапливаемой комнате, когда- существовали традиции, встречи после разлуки, воскресенья в семейном кругу; и если вопреки болезням, вызванным отсутствием гигиены и ранним употреблением алкоголя, малышам удавалось выжить, то окружающее давало им чувство уко­рененности, безопасности пребывания в обществе, неотделимом от их семьи. Нетрудно заметить, что очень часто родители скорее пре­пятствуют развитию своих детей, чем способствуют ему. Их любовь не несет детям свободы — она, как правило, проникнута собственничеством, к ней часто примешивается тревога. Никуда не денешься:

на нашей любви всегда паразитирует наша прожорливость. В наши дни родители слишком часто оказываются по отношению к маленькому человеку главным образом паразитами.

Родителей не надо «ставить на место»; надо поддерживать в них стремление оставаться на том месте, которое они занимали до зачатия ребенка, чтобы их желание было устремлено на их жизнь с другими взрослыми; пускай они просто сохранят за собой место людей, ис­пытывающих желания. Иначе происходит вот что: когда они попадают в ловушку материнства или отцовства, свободные валентности их желания, которые раньше были направлены на жизнь с другими взрослыми, устремляются на потомство и фиксируются на этом ре­бенке, который для каждого из родителей занимает место другого супруга. И этот другой супруг теряет свою ценность в сравнении с обнаруживающейся притягательной либидинозной мощью и соблазнительностью ребенка. Он, ребенок, — или соблазнитель, или — отверженный; его хотят либо сожрать, либо им командовать, дрессировать, неизменно с любовью, проистекающей из нашего нарциссизма, потому что ребенок — наш, плоть от плоти. Гениальный Фрейд понял это и назвал «комплексом Эдипа».

Глава 7

ГЛАВНОЕ ОТКРЫТИЕ

«ГЕНЕТИЧЕСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ»

«Вашим барышням неизмеримо нужнее научиться по-христиански вести себя в мире и мудро управлять своей семьей, чем строить из себя ученых или героинь; женщины всегда остаются полузнайками, и то немногое, что они знают, как правило, внушает им гордыню, надменность, болтливость и отвращение к надежным и основа­тельным предметам» («Беседы о воспитании девиц», 1696).

Со времен г-жи де Ментенон, которая составила целый сборник непререкаемых рецептов касательно воспитания девушек и высказала кое-какие презрительные суждения о детях вообще, честные философы избегали этой темы. Они уступили поле деятельности монахиням, исповедникам, благовоспитанным людям, гувернанткам, няням, тор­говкам платьями. Поговорка «Все девицы — комедиантки» расце­нивалась как постулат, сотворить из девочек нечто иное, кроме как объект для мужчин, не надеялись. Гораздо больше заботились о подготовке мальчиков к активной жизни. Детство лидеров. Имелось так называемое типовое воспитание: отдавали, например, на вос­питание к иезуитам.

Пусть побеждает лучший. Кто он, лучший — об этом судят взрослые. Следовательно, нужно им понравиться, а потому победителем будет либо самый хитрый, либо самый покорный, тот, кто в состоянии манипулировать людьми, обладающими властью. С иезуитами или без оных, воистину, общество — великая школа лицемерия. Особенно много вранья в речах; все слова лживы. Этот язык, основанный на посулах типа «Ты добьешься успеха благодаря своим заслугам, уси­лиям...» направлен исключительно на установление контроля над вос­питанником. Стереотипные слова ядовиты. Сегодня мы обнаруживаем их в речи политиков, которая, правда, постепенно смягчается. Именно этим, пожалуй, характеризуется та скудость, или вернее, то отно­сительно новое извращение, которым отмечен сегодняшний язык вос­питания. Воспитание стало массовым. Раньше оно было коллективным,

основанным на передаче знания, а начиная с предподросткового воз­раста в воспитанниках развивали критический дух. Теперь никто не стремится дать массам образование; напротив: чём меньше они будут знать, тем легче будет ими управлять. Вместо знания прививают умение. Умение обращаться с компьютером. Все, что нужно — это обучить инструкциям по применению того или другого. Наше общество основано на праве добиться, чтобы тебя пенили. Нам далеко до общества граждан, служащих друг другу работой, которую дают другим и делают сами. Я полагаю, что многое изменилось бы, если бы в обществе каждый в самом деле сознавал, что, коль скоро ему платят, то его время и труд служат потребителям, которые пользуются ими в обмен на те самые деньги, которые он получает. Осознание этого само по себе стало бы революцией: да, это именно так — в больницах санитары и врачи состоят на службе у больных, которые им платят, и воспитательницы состоят на службе у детей тех ро­дителей, которые им платят. В таком обществе царили бы солидарность и ответственность. Министерство солидарности правильней было бы называть министерством ответственности, потому что в слове «солидарность» есть нечто двусмысленное; в нем присутствует какой-то оттенок благотворительности, добрых дел (дать нуждающимся минимум, чтобы успокоить свою совесть). Правильнее было бы сказать, что каждый гражданин отвечает за себя и за свои поступки по отношению к другим людям. Люди — не святые. Личная этика каждого укоренена в семейном неврозе — том или ином, потому что невроз частично присутствует в каждом из нас. Я не утверждаю, что услуга, оказанная за плату, есть бескорыстный поступок. Плата есть плата. Но это жизнь. И такая коммуникация приносит взаимную, обоюдную пользу. Она приносит пользу самому работающему, но должна приносить пользу и другим. Это очень важно — соглашаться получать плату в обмен на свой труд, ибо: «Я ответственен за ту службу, за которую я получаю плату... Если я работаю бесплатно, честь мне и хвала, меня хвалят, но я не отвечаю за сделанное, а коли уж платят — обязан: на меня была возложена ответственность за мой труд. Это — справедливо».

Чувство ответственности естественным образом вытекает из осоз­нания половой зрелости, которой достигает тело каждого из нас. Это чувство зарождается бессознательно, когда по доброй воле со­вершаешь поступок, который может принести плоды, может быть немедленно, а, может быть, очень не скоро, для грядущих поколений. По достижении разумного возраста, лет с восьми-девяти, каждый

ребенок может понять, что он частично или полностью отвечает за то, как воздействует его поведение на других людей. Воспитание должно помогать людям — в особенности детям — различать чувство вины и чувство ответственности. Если не развивать с самого раннего возраста в каждом ребенке критический дух и этическое понимание ответственности, путаница этих понятий неизбежна. Ответственность усваивается в силу солидарности, без которой невозможно приобщить к ее этике младших или обделенных.

Психоанализ обнаружил то, что можно называть «генетической солидарностью». Оказалось, что события, которые произошли в семье человека, пускай даже до его рождения, когда он был зародышем в материнской утробе, — если его мать страдала от них и у нее не было никого, с кем она бы могла об этом поговорить, — эти события способны вызвать у этого неродившегося младенца невроз. Этот ребенок своим телом будет выговаривать страдание, которое убила в себе его мать. Стало быть, он живет под воздействием невысказанного страдания своей матери. Психоанализ — и особенно детский психоанализ — позволяет понять солидарность поколений под пагубным воздействием некоторых травм, стрессов, или под жи­вительным воздействием эмоциональных встрясок, успехов, радостей.

Это открытие — что в бессознательной эмоциональной сфере наследство и долги передаются от человека к человеку — по своему значению сравнимо с открытием патогенности того обстоятельства, что некоторые заболевания являются генетическими, передаются от родителей к детям. Все происходит с той же неизбежностью, с какой камень, выброшенный из окна, падает на землю, если ничто его не остановит. Это не философия детерминизма. Психоанализ открывает законы межличностного общения и оперативной динамики жизни между людьми, связанными друг с другом во времени, в пространстве и в сущностных и поверхностных связях, которые ус­танавливаются между ними в процессе общения в самом широком смысле этого слова.

ЭТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ БОЛЕЗНЕЙ

Никто не обращает внимания на то, от чего ребенок морально страдает. Люди заботятся о теле ребенка, о растущем организме, а не о человеке, у которого есть своя история и которому нужно

ее высказать, но у него нет для этого слов. И пока он эту историю не выразит, он сам тормозит свой рост.

Сирота остается с рождения незримо привязан к мертвому телу своего отца, если с ним об отце не говорили. Кто-то должен распознать его безмолвную скорбь и боль. Мучительную связь можно преодолеть, если ребенок о ней скажет, если он через символическое научится общаться с другими людьми.

У младенца, точь-в-точь как у взрослого, может быть убийственная депрессия. Он переводит ее в свое тело, потому что ее воздействие сказывается на соматике. Воздействие — но не причина. Причина, даже у младенца, лежит в языке. Изумительно то, что с самого рождения человек является языковым существом. Это основа основ - здоровье ребенка так же психосоматично, как его болезнь.

Его здоровье говорит на языке жизни: вчера — это вчера, а завтра готовится сегодня. Если ничто не тянет ребенка назад, он вполне здоров. Маленький ребенок проявляет чуткость к каждому событию, имеющему к нему отношение: любой опыт может оставить следы, как стимулирующие, так и снижающие его тонус.

Каждый человек от рождения наделен своей бессознательной этикой, на уровне интуиции, бессознательно он понимает: кому что на роду написано... Все происходит так, будто он наделен свободой выбора: некоторые люди в детстве предпочитают оставаться не столько больными, сколько бессловесными, обделенными — лишь бы не стать здоровыми развратниками или правонарушителями. Словно какое-то интуитивное благоразумие не дает им выйти на уровень социального преуспевания, которое позволило бы им структурировать себя по навязанным образцам и стать правонарушителями. Можно подумать, что в них существует этический стержень, укорененный куда глубже, чем мораль воспитывающей их социальной группы, у каждого есть своя потенциальная траектория. Если человека заставляют с нее свернуть, это может помешать его росту. Можно использовать его другим образом, моральным или аморальным с точки зрения общества. Например, некоторые люди в глубине души не могут стать «денежными». А бывает, что человек с рождения отмечен честолюбием, и эта черта может оказаться несовместима с ценностями «образцовых» взрослых или с влияниями, ведущими этого ребенка в сторону честолюбия.

Но больше, чем податливость некоторых детей, меня поражает сопротивление, которое дети иногда оказывают попыткам совращения со стороны людей, желающих увлечь их на определенный путь.

В каком-то смысле каждый человек, рождаясь на свет, уже обладает зрелым умом. В дальнейшем его ум деформируется и разовьется в результате общения с миром, исказив или не исказив свою этику. Многие не хотят ею поступаться и, чтобы не вступать в эту игру, становятся отсталыми или невротиками. Почему? Как?

Не забуду мальчика, от которого скрывали имя его отца. Пока этот ребенок не встретился с психоаналитиком, он отставал в развитии. Мать и бабушка приняли все меры, чтобы ребенок не проник в тайну.

То, что близкие умалчивали о факте, касающемся его рождения, мешало ему родиться по-настоящему.

Здесь мы прикасаемся к изначальному, основополагающему прин­ципу, к желанию воплотиться. Быть представителем встречи двух людей, родителя и родительницы. Преднамеренное умолчание обре­меняет чувством вины.

Право жить или запрет жить выдает мужчина. Если ребенок не знает, откуда он взялся, он предпочитает быть маргиналом, он не может быть креативной личностью. Если в ответ на его вопросы ему это скажут, если за ним признают его истинную ценность, он проникается к себе уважением. Он сознательно принимает самого себя.

Он хранит свой секрет: «Не говори бабушке... Я рад, что знаю, что я твой сын... это секрет, который я раскрыл». Вот что ребенок, воспитанный женщинами, своими тетками (но не матерью — она умерла), оказался способен сказать после нескольких месяцев пси­хоанализа своему деду, о котором с опозданием узнал, что это его инцестуозный родитель. И вместе с тем он полностью вышел из состояния пассивности и психоэмоциональной отсталости.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: