ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
ДЕВЯТЬСОТ ТРИНАДЦАТЫЙ ГОД
Петербургская повесть
Di rider finirai Pria dell’aurora.
Don Giovanni [10]
Глава первая
Новогодний праздник длится пышно, Влажны стебли новогодних роз.
1914
С Татьяной нам не ворожить…
Пушкин
Новогодний вечер. Фонтанный Дом. К автору вместо того, кого ждали, приходят тени из тринадцатого года под видом ряженых. Белый зеркальный зал. Лирическое отступление – «Гость из будущего». Маскарад. Поэт. Призрак.
Я зажгла заветные свечи, Чтобы этот светился вечер, Дон Жуан (итал.).
И с тобой, ко мне не пришедшим, Сорок первый встречаю год. Но…
Господняя сила с нами! В хрустале утонуло пламя, «И вино, как отрава, жжет»[11].
Это всплески жесткой беседы, Когда все воскресают бреды, А часы все еще не бьют…
Нету меры моей тревоге, Я сама, как тень на пороге, Стерегу последний уют.
И я слышу звонок протяжный, И я чувствую холод влажный, Каменею, стыну, горю…
И как будто припомнив что-то, Повернувшись вполоборота, Тихим голосом говорю:
«Вы ошиблись: Венеция дожей — Это рядом… Но маски в прихожей И плащи, и жезлы, и венцы
Вам сегодня придется оставить. Вас я вздумала нынче прославить, Новогодние сорванцы!»
Этот Фаустом, тот Дон-Жуаном, Дапертутто[12], Иоканааном[13], Самый скромный – северным Гланом,
Иль убийцею Дорианом, И все шепчут своим дианам Твердо выученный урок.
А для них расступились стены, Вспыхнул свет, завыли сирены И, как купол, вспух потолок.
Я не то что боюсь огласки… Чт? мне Гамлетовы подвязки, Чт? мне вихрь Саломеиной пляски, Чт? мне поступь Железной Маски, Я еще пожелезней тех…
И чья очередь испугаться, Отшатнуться, отпрянуть, сдаться И замаливать давний грех?
Ясно все: Не ко мне, так к кому же[14]? Не для них здесь готовился ужин, И не им со мной по пути.
Хвост запрятал под фалды фрака… Как он хром и изящен… Однако
Я надеюсь. Владыку Мрака Вы не смели сюда ввести?
Маска это, череп, лицо ли — Выражение злобной боли, Что лишь Гойя смел передать.
Общий баловень и насмешник, Перед ним самый смрадный грешник — Воплощенная благодать…
Веселиться – так веселиться, Только как же могло случиться, Что одна я из них жива?
Завтра утро меня разбудит, И никто меня не осудит, И в лицо мне смеяться будет Заоконная синева.
Но мне страшно: войду сама я, Кружевную шаль не снимая, Улыбнусь всем и замолчу.
С той, какою была когда-то В ожерелье черных агатов До долины Иосафата[15] Снова встретиться не хочу…
Не последние ль близки сроки?… Я забыла ваши уроки, Краснобаи и лжепророки! — Но меня не забыли вы.
Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет — Страшный праздник мертвой листвы.
Б Звук шагов, тех, которых нету, Е По сияющему паркету Л И сигары синий дымок. Ы И во всех зеркалах отразился Й Человек, что не появился
И проникнуть в тот зал не мог. Он не лучше других и не хуже.
З Но не веет летейской стужей, А И в руке его теплота. Л Гость из Будущего! – Неужели Он придет ко мне в самом деле, Повернув налево с моста?
С детства ряженых я боялась, Мне всегда почему-то казалось, Что какая-то лишняя тень
Среди них «без лица и названья» Затесалась… Откроем собранье В новогодний торжественный день!
Ту полночную Гофманиану Разглашать я по свету не стану И других бы просила… Постой,
Ты как будто не значишься в списках, В калиострах, магах, лизисках[16], Полосатой наряжен верстой, —
Размалеван пестро и грубо — Ты… ровесник Мамврийского дуба[17], Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны, Ты железные пишешь законы, Хаммураби, ликурги, солоны[18] У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава. Он не ждет, чтоб подагра и слава Впопыхах усадила его В юбилейные пышные кресла, А несет по цветущему вереску, По пустыням свое торжество.
И ни в чем не повинен: ни в этом, Ни в другом и ни в третьем… Поэтам Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета[19] Или сгинуть!… Да что там! Про это Лучше их рассказали стихи.
Крик петуший нам только снится, За окошком Нева дымится, Ночь бездонна – и длится, длится Петербургская чертовня…
В черном небе звезды не видно, Гибель где-то здесь, очевидно, Но беспечна, пряна, бесстыдна Маскарадная болтовня…
Крик: «Героя на авансцену!» Не волнуйтесь: дылде на смену Непременно выйдет сейчас И споет о священной мести…
Что ж вы все убегаете вместе, Словно каждый нашел по невесте, Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с черной рамой, Из которой глядит тот самый, Ставший наигорчайшей драмой И еще не оплаканный час?
Это все наплывает не сразу. Как одну музыкальную фразу, Слышу шепот: «Прощай! Пора! Я оставлю тебя живою. Но ты будешь моей вдовою, Ты – Голубка, солнце, сестра!» На площадке две слитые тени… После – лестницы плоской ступени, Вопль: «Не надо!» и в отдаленьи Чистый голос: «Я к смерти готов».
Факелы гаснут, потолок опускается. Белый (зеркальный) зал [20] снова делается комнатой автора. Слова из мрака:
Смерти нет – это всем известно, Повторять это стало пресно, А что есть – пусть расскажут мне.
Кто стучится? Ведь всех впустили. Это гость зазеркальный? Или То, что вдруг мелькнуло в окне…
Шутки ль месяца молодого, Или вправду там кто-то снова Между печкой и шкафом стоит?
Бледен лоб и глаза открыты… Значит, хрупки могильные плиты, Значит, мягче воска гранит…
Вздор, вздор, вздор! – От такого вздора Я седою сделаюсь скоро Или стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?!
За одну минуту покоя Я посмертный отдам покой.
ЧЕРЕЗ ПЛОЩАДКУ
Интермедия
Где-то вокруг этого места («…но беспечна, пряна, бесстыдна маскарадная болтовня…») бродили еще такие строки, но я не пустила их в основной текст:
«Уверяю, это не ново… Вы дитя, синьор Казанова…» «На Исакьевской ровно в шесть…»
«Как-нибудь побредем по мраку, Мы отсюда еще в «Собаку»…»[21] «Вы отсюда куда?» — «Бог весть!»
Санчо Пансы и Дон-Кихоты И, увы, содомские Лоты[22] Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены, Шевельнулись в стекле Елены, И безумья близится срок.
И опять из Фонтанного Грота[23], Где любовная стонет дремота, Через призрачные ворота И мохнатый и рыжий кто-то Козлоногую приволок.
Всех наряднее и всех выше, Хоть не видит она и не слышит — Не клянет, не молит, не дышит, Голова madame de Lamballe,
А смиренница и красотка, Ты, что козью пляшешь чечетку, Снова гулишь томно и кротко: «Que me veut mon Prince Carnaval[24]?»
И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется Она же (а может быть – ее тень):
Как копытца, топочут сапожки, Как бубенчик, звенят сережки, В бледных локонах злые рожки, Окаянной пляской пьяна, —
Словно с вазы чернофигурной Прибежала к волне лазурной Так парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каске Ты, вошедший сюда без маски, Ты, Иванушка древней сказки, Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждом слове, Сколько мрака в твоей любови, И зачем эта струйка крови Бередит лепесток ланит?
Глава вторая
Иль того ты видишь у своих колен, Кто для белой смерти твой покинул плен?
1913
Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина. другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:
Распахнулась атласная шубка! Не сердись на меня, Голубка, Что коснусь я этого кубка: Не тебя, а себя казню.
Все равно подходит расплата — Видишь там, за вьюгой крупчатой Мейерхольдовы арапчата Затевают опять возню?
А вокруг старый город Питер, Что народу бока повытер (Как тогда народ говорил), —
В гривах, в сбруях, в мучных обозах, В размалеванных чайных розах И под тучей вороньих крыл.
Но летит, улыбаясь мнимо, Над Мариинскою сценой prima, Ты – наш лебедь непостижимый, И острит опоздавший сноб.
Звук оркестра, как с того света (Тень чего-то мелькнула где-то), Не предчувствием ли рассвета По рядам пробежал озноб?
И опять тот голос знакомый, Будто эхо горного грома, — Ужас, смерть, прощенье, любовь…
Ни на что на земле не похожий, Он несется, как вестник Божий, Настигая нас вновь и вновь.
Сучья в иссиня-белом снеге… Коридор Петровских Коллегий[25] Бесконечен, гулок и прям
(Что угодно может случиться, Но он будет упрямо сниться Тем, кто нынче проходит там).
До смешного близка развязка; Из-за ширм Петрушкина маска[26], Вкруг костров кучерская пляска, Над дворцом черно-желтый стяг…
Все уже на местах, кто надо; Пятым актом из Летнего сада Пахнет… Призрак цусимского ада Тут же. – Пьяный поет моряк…
Как парадно звенят полозья И волочится полость козья… Мимо, тени! – Он там один.
На стене его твердый профиль. Гавриил или Мефистофель Твой, красавица, паладин?
Демон сам с улыбкой Тамары, Но такие таятся чары В этом страшном дымном лице:
Плоть, почти что ставшая духом. И античный локон над ухом — Всё таинственно в пришлеце.
Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале Или все это было сном?
С мертвым сердцем и мертвым взором Он ли встретился с Командором, В тот пробравшись проклятый дом?
И его поведано словом, Как вы были в пространстве новом, Как вне времени были вы, —
И в каких хрусталях полярных, И в каких сияньях янтарных Там, у устья Леты – Невы.
Ты сбежала сюда с портрета, И пустая рама до света На стене тебя будет ждать.
Так плясать тебе – без партнера! Я же роль рокового хора На себя согласна принять.
На щеках твоих алые пятна; Шла бы ты в полотно обратно; Ведь сегодня такая ночь, Когда нужно платить по счету… А дурманящую дремоту Мне трудней, чем смерть, превозмочь.
Ты в Россию пришла ниоткуда, О мое белокурое чудо, Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко, Петербургская кукла, актерка[27], Ты – один из моих двойников.
К прочим титулам надо и этот Приписать. О подруга поэтов, Я наследница славы твоей.
Здесь под музыку дивного мэтра, Ленинградского дикого ветра И в тени заповедного кедра Вижу танец придворных костей…
Оплывают венчальные свечи, Под фатой «поцелуйные плечи», Храм гремит: «Голубица, гряди!»[28]
Горы пармских фиалок в апреле — И свиданье в Мальтийской Капелле[29], Как проклятье в твоей груди.
Золотого ль века виденье Или черное преступленье В грозном хаосе давних дней?
Мне ответь хоть теперь: неужели Ты когда-то жила в самом деле И топтала торцы площадей Ослепительной ножкой своей?…
Дом пестрей комедьянтской фуры, Облупившиеся амуры Охраняют Венерин алтарь.
Певчих птиц не сажала в клетку, Спальню ты убрала как беседку, Деревенскую девку-соседку Не узнает веселый скобарь[30].
В стенах лесенки скрыты витые, А на стенах лазурных святые — Полукрадено это добро…
Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли, Ты друзей принимала в постели, И томился драгунский Пьеро, —
Всех влюбленных в тебя суеверней Тот, с улыбкой жертвы вечерней, Ты ему как стали – магнит.
Побледнев, он глядит сквозь слезы, Как тебе протянули розы И как враг его знаменит.
Твоего я не видела мужа, Я, к стеклу приникавшая стужа… Вот он, бой крепостных часов…
Ты не бойся – дом? не м?чу, — Выходи ко мне смело навстречу — Гороскоп твой давно готов…
Глава третья
И под аркой на Галерной…
А. Ахматова
В Петербурге мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили в нем.
О. Мандельштам
То был последний год…
М. Лозинский
Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:
Были святки кострами согреты, И валились с мостов кареты, И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью, По Неве иль против теченья, — Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка, В Летнем тонко пела флюгарка. И серебряный месяц ярко Над серебряным веком стыл.
Оттого, что по всем дорогам, Оттого, что ко всем порогам Приближалась медленно тень,
Ветер рвал со стены афиши, Дым плясал вприсядку на крыше И кладбищем пахла сирень.
И царицей Авдотьей заклятый, Достоевский и бесноватый, Город в свой уходил туман.
И выглядывал вновь из мрака Старый питерщик и гуляка, Как пред казнью бил барабан…
И всегда в духоте морозной, Предвоенной, блудной и грозной, Жил какой-то будущий гул…
Но тогда он был слышен глуше, Он почти не тревожил души И в сугробах невских тонул.
Словно в зеркале страшной ночи И беснуется и не хочет Узнавать себя человек,
А по набережной легендарной Приближался не календарный — Настоящий Двадцатый Век.
А теперь бы домой скорее Камероновой Галереей В ледяной таинственный сад, Где безмолвствуют водопады, Где все девять [31] мне будут рады, Как бывал ты когда-то рад, Что над юностью встал мятежной, Незабвенный мой друг и нежный, Только раз приснившийся сон, Чья сияла юная сила, Чья забыта навек могила, Словно вовсе и не жил он. Там за островом, там за садом Разве мы не встретимся взглядом Наших прежних ясных очей, Разве ты мне не скажешь снова Победившее смерть слово И разгадку жизни моей?
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|