1.1. Общепринятое определение лингвострановедения (ЛС) – это дисциплина, изучающая язык в тесной связи с культурой носителей языка. При кажущейся простоте и ясности этого определения оно довольно расплывчато из-за многозначности входящих в него терминов. Если определение языка как системы знаков со времен Ф.Соссюра стало почти общепринятым, то толкование слова "культура" представляет большие трудности. Для того, чтобы четко определить границы ЛС, необходимо подробнее остановиться на понятии "культура".

1.2. Большинство философов, социологов, этнографов, психологов дают самое широкое толкование этого слова, как, например, З.Фрейд: "Термин "культура" обозначает всю сумму достижений и институций, отличающих нашу жизнь от жизни наших предков и животного мира и служащих двум целям: защите человека от природы и урегулированию отношений между людьми." [Фрейд, 1990, с.29]. Марксистские определения отличаются от приведенного выше подчеркиванием ключевого значения деятельности: "Культура – это изменяющиеся нормы, приемы, процедуры деятельности, которые задают деятельность." [Современная философия, 1995, с.38].

Очевидно, что при таком широком толковании культуры ее взаимоотношения с языком трудно определить. По этому поводу К.Леви-Строс пишет: "Можно рассматривать язык как продукт культуры: употребляемый в обществе язык определяет общую культуру народа. Но с другой стороны язык являет собой один из ее элементов... Можно также рассматривать язык как условие культуры... С помощью языка индивид обретает культуру своей группы..., язык представляет также условие культуры в той мере, в какой эта последняя обладает строением, подобно строению языка." [Леви-Строс, 1983, с.65].

В этом отрывке К.Леви-Строс по существу кратко обозначил круг главных лингвокультурологических проблем. Однако в такой трактовке в лингвокультуроведение должны войти вся лингвистика, психолингвистика, социолингвистика, этнолингвистика, структурная лингвистика, лингводидактика и т.д. Таким образом, предмет ЛС совершенно размывается [25].

Видимо, широкое антропологическое толкование понятия культуры мало пригодно для лингвистики.

Лингвисты более тщательно разграничивают разные понимания этого слова. Э.Сепир выделяет 3 основные "группы смыслов" данного термина:

1) "социально наследуемые черты человеческой жизни, материальной и духовной";

2) "условный идеал индивидуальной благовоспитанности";

3) "духовные элементы цивилизации" в противоположность чисто материальным [Сепир, 1993, с.446-448].

Говоря о третьем смысле культуры, Э.Сепир отмечает, что "здесь мы вступаем на особенно зыбкую почву" и приходим к такому метафизическому понятию, как "национальный дух", "гений народа" (Geist) и т.д. [там же].

1.3. Слово "культура" представляет трудности также для литературных критиков и лексикографов. Английский критик и социолог Реймонд Уильямс выделяет 6 значений слова "культура" [Willams, 1976, р.22]. Столько же значений дает словарь А.С.Хорнби [Hornby, 1980]. Словарь Уэбстера выделяет шесть основных и несколько второстепенных значений [Webster’s, 1991]. Оставляя в стороне первоначальное значение этого слова ("возделывание", "образованность", "воспитание"), мы попытаемся выделить три основных, на наш взгляд, понимания культуры:

Культура₁ есть все то, что создано человеком (cultura - natura).

Культура₂ – совокупность стереотипов сознания, привитых человеку данным социумом.

Культура₃ – совокупность норм поведения, привитых человеку данным социумом.

Второе толкование трудно отделить от третьего, однако их не стоит смешивать. Между тем, что люди думают, и как они поступают, существует большая разница. Первое толкование понятия "культура" можно назвать материальным или онтологическим, второе – ментальным или психологическим, третье – бихевиористским или прагматическим. Все три аспекта – это "то, что отличает нашу жизнь от наших предков из животного мира", однако их различия весьма существенны. Понимание этих различий устраняет путаницу и четко очерчивает границы ЛС[26]. Культура в материальном понимании выражается в языке культурно-специфической лексикой, называемой реалиями и специфическими имплицитными семами. Культура в психологическом понимании выражается в национально-специфическом, дедуктивном вычленении понятий языка и субъективных специфических коннотациях. Этот второй аспект можно, пожалуй, назвать "картиной мира", если мы хотим придать данному словосочетанию какую-то определенность.

Культура в прагматическом понимании выражается в различных видах прагматических контекстов.

1.4. О каждом из этих аспектов можно говорить отвлеченно, но чтобы наши рассуждения не были слишком абстрактными, мы приведем по одному примеру каждого случая. Лучше всего специфическую "культурную" семантику и прагматику языка можно показать, сопоставив два или несколько языков.

Слово "прописка" в русском языке выражает специфически российскую (советскую и пост-советскую) культурную реалию, слово sheriff – американская национально-специфичная "культурная" реалия. Это примеры проявления материального аспекта культуры в языке.

Специфика материальной культуры может проявляться не только в жестких интенсиональных, эксплицитных, но и в подразумеваемых компонентах значения. Например, слова "почтовый ящик" и "mail-box" имеют одинаковый интенсионал[27], т.е. существенные признаки – "ящик для складывания почтовых отправлений". Имплицитные семы значений этих слов (цвет, размер, форма, расположение и т.д.) в каждом языке разные. Сравнение почтового ящика с большим тостером на четырех ножках понятно только тем, кто представляет себе внешний вид почтовых ящиков в США. Другой пример: в слове "такси" (taxi) компоненты внешней формы и цвета не входят в интенсионал понятия, но актуализируются при межкультурной коммуникации (в США такси - желтого цвета, а в Англии – черного).

Слова "прописка" и "sheriff" можно назвать материальными денотативными реалиями, а слова "такси" и "mail-box" – материальными импликативными реалиями.

Другой случай: М.В.Никитин [Никитин, 1974, с.30] обращал внимание на национально-специфичные коннотации, связанные, например, с животными: the bear is rough and clumsy; the cat has nine lives etc. Грубость и неуклюжесть медведя и живучесть кошки не во всех языках одинаково актуальны. Приметы и суеверия, связанные с животными, также неодинаковы в разных культурах. В России есть примета, что кукушку можно спросить, сколько лет осталось жить человеку. В Англии кукушка "говорит", сколько лет осталось девушке до замужества. Это примеры выражения ментальных культурных стереотипов сознания в языке. Такие стереотипы закрепляются в особых семах – скрытых культурно-мотивированных коннотациях. Приведенные случаи можно назвать ментально-коннотативными культурными реалиями.

"Языковая концептуальная национальная картина мира" выражается в национально-специфических концептах. Часто приводимые примеры – это лакуны: английское слово "fortnight" и русское слово "сутки".

Труднее найти убедительные примеры "поведенческих языковых реалий". Е.М.Верещагин и В.Г.Костомаров приводят такой: в речевой ситуации утешения собеседника реплика "Don’t let it show" ("Не показывай своего горя") нетипична для русских и крайне типична для американцев. Фраза "keep smiling" в такой ситуации для американцев означает то же самое, а для русских "Ну, улыбнись" означает "Забудь о горе, взбодрись!" [см.: Верещагин, Костомаров, 1990, с.218-223]. Приведем собственный пример: в большинстве европейских культур приглашение в гости следует понимать буквально, но в некоторых культурах – это лишь ритуальная фраза, за которой должна последовать благодарность и вежливый отказ. эти примеры, скорее, касаются национальной психологии. Вообще в подобных вопросах существует опасность подмены лингвистики психологией. Чтобы связать такие реалии с лингвистикой необходимо применить еще одно важнейшее для современной науки о языке понятие интенции. Интенционализм – это принципиально иной подход к языку по сравнению с классической семантикой, иногда называемой репрезентализмом (Блинов). Понятие интенции говорящего берет начало в теории речевых актов Дж. Л. Остина, П. Грайса и Дж. Р. Серля. Акцент в этих теориях смещается с изучения значения на выяснение намерения говорящего [28]. Приглашение в гости может иметь несколько интенций (намерений гооворящего): 1) желание увидеть кого-либо в гостях (прямая интенция); 3) желание продемонстрировать гостю свое благосостояние, положение в обществе; 2) желание соблюсти правила цивилизованного поведения и т. д. (непрямые интенции).

Еще одним выражением "культурного поведения" в языке является различие в использовании функциональных стилей в разных языках. Мы считаем очень важным разграничивать три приведенные нами толкования культуры, т. к. это устраняет путаницу при разборе культурно-специфичной семантики и прагматики.

1.5. В нашей научной литературе тоже можно встретить термины "картина мира", "образ мира", "менталитет" и т.д. Языковой картине мира специально посвящен сборник "Язык и картина мира" (Москва, 1988). Различные ученые по-разному понимают термин "картина мира". Поскольку это понятие часто используется в ЛС, мы остановимся на нем подробнее. А.А.Залевская понимает "картину мира", "образ мира" просто как энциклопедические знания о мире [Залевская, 1992, с.15]. В указанном сборнике картина мира понимается как концептуальное членение мира. Языковая картина мира понимается как отражение мира в языке.

Чтобы по-настоящему глубоко рассмотреть этот вопрос, необходим философский подход. В.Гумбольдт, которого, возможно, имел в виду Э.Сепир, понимал под "духом народа" метафизическую, имманентную сущность.

Отечественные ученые, говоря о "картине мира", всегда подчеркивали, что она есть отражение объективной реальности. Другими словами: язык не был бы возможен, если бы не отражал реального мира в его самых существенных свойствах. В этом состоит суть материалистического допущения. Философы называют это именно допущением, потому что оно недоказуемо, а с другой стороны не поддается опровержению. Этот тезис – яркий пример методологического мировоззренческого постулата. Выдвижение таких тезисов в обоснование теории языка и есть построение методологических основ лингвистики.

Марксисты оговариваются, что отражение мира носит опосредованный характер. Отношение языка и "мира" опосредовано сознанием. Вторая существенная оговорка: отражение – не пассивно-созерцательный, а творчески-деятельный процесс. Говоря о ленинской теории отражения, было принято приводить слова Ленина о том, что отражение – не "зеркально-мертвый акт". Пассивность познания вообще и отражения в частности отрицается марксизмом [29].

Немецкий философ Артур Шопенгауэр считал, что окружающий нас мир можно свести к двум понятиям: “воля” и “представление”. То, что мы считаем реальным миром, – это лишь наше представление о нем. Этот термин, заимствованный у Канта, лучше выражает отношение "картины мира", знаний о мире к реальности. Материализм – не единственно возможный способ описания этих отношений. Другой возможный подход к трактовке феноменов языка – это изучение непосредственно стоящего за словом сознания. Язык – это прежде всего предмет психологии, а только затем – философии. Если мы будем изучать структуру языка и значения слов вне зависимости от их отношения к реальности, язык будет, так сказать, “деидеологизирован”, выйдет из плена какой-то одной философской теории.

"Картина мира" – это часть ментальной культуры социума. Другой немецкий философ Эрнст Кассирер идет намного дальше в отрицании корреляции языка с реальностью. Он говорит, что наше сознание строится из "символических форм". Он называет язык "первичным мифом", из языка конструируется "вторичный миф" – текст. Отношения Язык – Реальность опосредованы культурным социумом, во-первых, и индивидуальным сознанием и подсознанием, во-вторых. Итак, картина мира есть совокупность ментальных стереотипов данного социума.

1.6. С понятием культуры и картины мира связано и второе, а возможно и первое по важности, базовое понятие ЛС – фоновые знания. Прежде чем перейти к понятию "фона", "фоновой лексики" и т.д., необходимо остановиться на категории "знание".

Проблема статуса знания, его видов и операций со знаниями стала в последнее время предметом специальной науки, называемой "когнитологией" [см.: Фрумкина, 1995; Кубрякова, 1994 и др.]. "Репрезентация знаний в языке", "когнитивная теория дискурса" [см.: Караулов, 1994] – тема, о которой сейчас много пишется ("Когнитологию" не следует смешивать с информатикой, как и знания с информацией. О различии этих категорий будет сказано ниже). В книге А.А.Залевской, посвященной индивидуальному знанию, упоминаются многие классификации знания, различные подходы к этой проблеме и т.д. [Залевская, 1992, с.8-27]. Но для того, чтобы построить ту новую концепцию ЛС, которую мы пытаемся здесь представить, необходимо вновь остановиться на категории "знание". Говоря о "знании", нужно последовательно проводить следующие разграничения:

· знание, мнение, вера;

· знание и предположение (гипотеза);

· знание и заблуждение (предрассудок).

Из этого вытекают разграничения видов и уровней знания:

· научные и ненаучные (житейские);

· социальные и индивидуальные;

· общеизвестные и "элитарные";

· языковые и внеязыковые.

Последние различия важны еще и потому, что при взгляде на ЛС "со стороны" две вещи вызывают некоторые сомнения: массовый, не слишком систематический характер фоновых знаний, якобы слишком поверхностных для науки, и, во-вторых, экстралингвистический характер фоновых знаний, якобы выходящих за пределы предмета лингвистики. Разберем перечисленные вопросы по порядку. Начиная с греков, например, Парменида, Протагора, Платона, определения знания давались в сопоставлении с понятием мнения. Именно такой ряд определений знания, мнения и веры дает И.Кант [см.: Кант, 1980, с.373-377]. Он говорит, что "знание – это признание истинности при логически и эмпирически достаточном основании; мнение – признание истинности без достаточного основания". Интересна мысль Канта о том, что вера – это не просто необоснованное убеждение, а принятие "объективно недостаточного, но субъективно достаточного основания". Б.Рассел, опираясь на Д. Юма, развивал теорию о том, что достоверных знаний, в строгом смысле этого слова, не существует, наши знания основываются на вере. Однако эта вера не имеет ничего общего с религиозной [см. Рассел, 1957]. Вопрос о достоверности знания, его источниках, сфере и границах – едва ли не главный в философии. "Критика чистого разума" Канта и "Человеческое познание" Б.Рассела – лишь две из немногих попыток решить этот вопрос.

Кант подчеркивал: "Каждое знание начинается с простого мнения", и очень трудно избежать искушения принять мнение за знание. Можно сказать, что содержание человеческой памяти состоит в большей степени из мнений или положений, "которые люди считают верными по субъективно-достаточным основаниям". "Ненаучность" житейских знаний заключается именно в недостаточности объективных оснований этих знаний. К этой проблеме обращались представители лингвистической философии. Из теории Юма (Кант назвал ее "скандалом для философии" [Кант, 1994, с.28]) следовало, что на веру нужно принимать даже утверждение: "Это моя рука". Д.Э.Мур пытался опровергнуть Юма [Мур, 1993]. Вопросу о достоверности знания был посвящен трактат Л. Витгенштейна "О достоверности" [Витгенштейн, 1994, с.321-406].

В любом случае ученые согласны в том, что эмпирические результаты научного исследования могут быть только вероятными. Общепризнанного критерия достоверности знаний не выработано.

1.8. Логические позитивисты, в частности, М.Шлик (1882-1936), выдвигали в качестве такого критерия принцип верифицируемости, т.е. принципиальной доказуемости. С этой точки зрения, тот факт, что вчера меня обрызгала проезжающая машина, столь же научный, как и то, что вещества состоят из молекул. Оба эти факта верифицируемы, т.е. могут быть проверены, хотя второй верифицируется с большими трудностями.

Принцип верификации М.Шлика подверг справедливой критике К.Поппер [Поппер, 1983; 1992]. Он считал, что при такой трактовке научности ненаучными признаются все гипотезы. К. Поппер предложил принцип фальсифицируемости, т.е. принципиальной опровержимости, как критерий научности знания. Л.Витгенштейн вначале занимал позицию, близкую к Шлику, затем высказывал мысль, что осмысленные предложения – это те, "которые поддаются осмысленному отрицанию" [Витгенштейн, 1993, с.291].

Предметом науки являются осмысленные высказывания, что отличает их от "метафизических" предложений. Критерием проверяемости пользуются не только западные, но и отечественные философы. В. Н. Карпович указывает: "Проверяемость можно считать достаточным условием осмысленности. Однако считать проверяемость и необходимым условием осмысленности было бы неоправданным преувеличением." [Карпович, 1984, с.11]. Как видим, критерий проверяемости не отвергается полностью, хотя и принимается с существенной оговоркой.

В советской литературе подчеркивалась систематичность как один из главных критериев научности, а также глубина и другие черты научного знания. Выделение научных знаний в отдельный "вид" создает впечатление особенного, "серьезного" объекта или предмета научных знаний, в отличие от "ненаучных". Однако это отнюдь не всегда так. Научным можно назвать обоснованное систематическое описание в любой области, точнее, описание, адекватно отражающее системность своего предмета.

Фоновые знания как предмет лингвокультурологии есть, по определению, общеизвестные для данного социума знания. Поэтому они не могут быть систематичными, глубокими и всеобъемлющими, с точки зрения уровня, но они являются научными в той степени, в какой состоят из предложений, "поддающихся осмысленному отрицанию".

Деление знаний на обыденные и специально научные интересует лингвиста по несколько другой причине, чем "философа науки". Именно обыденные знания являются базисом "языковой картины мира" и "индивидуальной и коллективной концептуальной схемы". В. Б. Касевич противопоставляет "научную и наивную картины мира" [Касевич, 1996. С. 77-79]. Именно последняя, по мнению этого автора, "в идеале дает ответы на все вопросы, которые может задать член соответствующего общества". Поэтому такой наивной картины зачастую оказывается достаточно для обыденного языка. Избегая термина "наивная картина мира", мы говорим о "культурно специфической фоновой информации".

1.9. Еще один представитель логического позитивизма – Р. Карнап уделял большое внимание делению суждений на синтетические и аналитические, имея в виду, что истинные синтетические суждения выражают эмпирические знания, а аналитические суждения – знания о конвенциях языка или законы логики. Предложение "Джордж Вашингтон есть Джордж Вашингтон" аналитически (логически) истинно в силу логического закона тождества. Предложение "Ни один холостяк не женат" аналитически истинно в силу конвенций языка. Синтетические суждения, например, "Вчера был дождливый день" всегда требуют эмпирической проверки. Эта теория изложена, например, в книге: [Карнап, 1971, с.339-360]. Главным критиком Карнапа был Уиллард ван Орман Куайн. Наиболее обсуждаемая его работа – "Две догмы эмпиризма" [Quine, 1951]. Полемика Карнапа с Куайном отражена, например, в приложении к книге: [Карнап, 1958]. В логике разделение суждений на аналитические и синтетические остается спорным, но лингвисты, на наш взгляд могут использовать это разделение без оговорок. Большинство возражений Куайна и его сторонников не касаются обыденного повседневного языка.

С вопросом аналитичности и синтетичности суждений тесно связан вопрос об априорности или апостериорности знания. Такие выдающиеся мыслители как Лейбниц и Кант отвели этой проблеме очень много места. В лингвистике этот вопрос важен потому, что априорные или аналитические знания можно назвать языковыми, а апостериорные, синтетические – внеязыковыми.

Согласно доктрине Лейбница, все априорные утверждения являются аналитическими. Лейбниц подчеркивал разницу между аналитическими "истинами разума" и синтетическими "истинами факта". Представители логического эмпиризма скептически отнеслись к "истинам разума". Они объявили такие высказывания конвенциями, подобными "той великой истине, что в 1 ярде 3 фута" (Рассел). Знание языковых конвенций, т. е. значений слов, ничего не прибавляет к нашему знанию о мире. В отличие от конвенций языка, синтетические утверждения апостериорны и требуют эмпирической проверки [см. также: Карнап, 1958;1971].

Итак, вопрос о языковых и внеязыковых знаниях имеет, так сказать, два уровня сложности. Первый из них – лингвистический, второй – философский. Философские затруднения в вопросе о языковых знаниях (аналитических терминах) заключаются в невозможности четко разграничить их. На это впервые обратил внимание Куайн. Современные логико-философские исследования показывают, что аналитический или эмпирический характер термин приобретает только в рамках той теории, в пределах которой он интерпретируется (об этом см., например: Карпович. Указ. соч.). Но в любой теории имеется некоторое количество терминов, заданных по определению. Конечно, определения не всегда выражены в явной форме. Язык – это система конвенциональных знаков. Значит, языковые знания – это знания о конвенциях употребления знаков. Языковые конвенции, говорят материалисты, обусловлены внеязыковыми факторами. Но только в языке науки, точнее, в языках наук, значения терминов строго детерминированы той или иной теорией. В этом смысле можно говорить именно не о "языке науки", а о данном языке данной теории. В обыденном языке редко требуется подобная точность определений и выверенность критериев. Зачастую оказывается, что значения слов обыденного языка обусловлены не строгой научной теорией, а интуитивными представлениями и обыденным здравым смыслом.

С эмпиризмом не согласны сторонники иной, априорной теории знания. Они утверждают, что "языковая способность" и "языковая картина мира" даются человеку a priori из "языкового чутья", а не из опыта. Такое утверждение восходит к Декарту [см.: Декарт, 1989]. Картезианские корни можно усмотреть и в теории Н. Хомского о "языковой способности". Врожденный или приобретенный характер знаний глубинных структур или правил языка – классический пример неразрешенного философского спора. В отечественных учебниках философии говорилось, что теория "врожденных идей" имеет лишь историческое значение, но в лингвистике это еще далеко не "мертвая", хотя и спорная, мысль.

К проблеме "врожденных знаний" имеет отношение еще один термин – "пресуппозиция". Сам этот термин, означающий "предположение заранее", "априорное предположение", некоторым образом вводит в заблуждение. Мы исходим в вопросе о фоновых знаниях из эмпирической, апостериорной точки зрения. Знать заранее и иметь априорное знание – не одно и то же.

В отечественных лингвистических работах пресуппозиция не увязывалась с априорностью. "Пресуппозиция" понималась как любая исходная предпосылка у собеседников, обусловливающая одинаковое понимание "глубинного" значения слова. Г.Д. Томахин объяснял появление пресуппозиций "лексическим фоном слов" [Томахин, 1984, с.11]. Очевидно, что предложение "Александр, сын Филиппа разбил персидского царя Дария III" содержит много "пресуппозиций": 1) у Филиппа был, по крайней мере, один сын; 2) существовало такое государство как Персия; 3) в этом царстве было, по крайне мере, три правителя с именем Дарий и т. д. Но эти пресуппозиции не имеют ничего общего с априорным знанием в смысле Канта (например, математическим) или лексическим фоном в смысле Серля. Предложение о Дарии и Александре простое по грамматической форме является логически составным высказыванием, распадающимся на простые. Мы понимаем пресуппозицию только в этом смысле.

многие лингвистические дискуссии о "значении" не имеют отношения к обсуждаемой проблеме. Иногда это лишь споры о терминах в духе парадоксов древних софистов. Выдвигаются парадоксальные утверждения: "Значение слова не исчерпывается понятием, но включает внепонятийные доли" или "Имена собственные, по определению не имеющие значения, тем не менее, обладают им". такие утверждения либо некорректны, либо должны повлечь за собой пересмотр всего категориального аппарата семантики, так сказать, замену аксиоматики лингвистической теории. На наш взгляд, пересмотра всего категориального аппарата в данном случае не требуется, нужно лишь его уточнение.

Такие вопросы, как: "Имеют ли СИ значение?", "Что входит в структуру понятия?", "Входят ли функционально-стилистические компоненты в понятие коннотации?" – это всего лишь вопросы о значениях терминов. Утверждения: "Ассоциативные поля личных имен более богаты, чем у фамилий" или "Фонетические ассоциации у фамильных имен выходят на первое место" – это эмпирические суждения и требуют экспериментальной проверки. Нельзя сказать, что вопросы о терминах вообще бесполезны. Их необходимо решать, чтобы предельно разъяснить эти термины и лишить их двусмысленности. Вообще, правильность обозначения состоит в хорошем разъяснении смысла знака, а не в соответствии знака самой вещи. Языковеды к сожалению, часто увлекаются рассуждениями о том, соответствуют ли имена вещам. Поиск соответствия знака и вещи – это, как мы уже говорили, главная черта во многом бесплодного эссенциалистского подхода.

В естественном языке слова вряд ли соответствуют реальной сущности вещей. Слова связаны с усредненными представлениями о вещах, общими для данной культуры – фоновыми знаниями – т.е. знаниями о значениях терминов и эмпирическими знаниями. В некотором смысле, первый их вид можно назвать знаниями о языке, а второй – знаниями о мире.

Кроме истинных знаний, фоновые знания в очень большой степени состоят из заблуждений, предрассудков, мифологем и т.д. Живучесть этих предрассудков и мифологем объясняется психологическими причинами. Мы подробнее остановимся на них в другом месте.

1.10. В связи со знаниями, стоящими за словом, подчеркивается разница между знанием и информацией. В большинстве источников информация понимается как "знание, отчужденное от индивидуума – создателя или носителя этого знания". [Каменская, 1990, с.13]. Строго говоря, только обобществленная информация может быть предметом науки. Еще Гоббс, говоря об именах как метках памяти, писал: "Только тогда, когда эти метки памяти являются достоянием многих, и то, что изобретено одним, может быть перенято другим, наука может развиваться на благо и ради всего человеческого рода" [Гоббс, 1965, с.61].

Исходя из подобного разделения, можно различать фоновые знания и фоновую информацию. Фоновой информацией мы будем называть отчужденные от индивидуума фоновые знания.

1.11. Кроме деления знаний на научные и ненаучные, ученые уделяют большое внимание различию между социальным и индивидуальным знанием. Следующая важная для ЛС классификация знаний – их градация по распространенности. Критерий известности знаний выходит на первый план в работе В. Я. Шабеса [Шабес, 1989]. А.А.Залевская, полемизируя с ним, пишет, что "известность – это лишь один из параметров знаний", и его вряд ли можно выделить как главный [Залевская, 1992, с.9].

Мы разделяем позицию В.Я.Шабеса. Эффективность коммуникативного акта более всего зависит от того, какую информацию коммуниканты имели до начала акта. В трактовке этого автора фоновые знания – это знания, известные коммуникантам до начала речевого акта. В.Я.Шабес разъясняет, что "социальные фоновые знания – это то, что известно о теме высказывания всем участникам некоторого речевого акта еще до начала получения речевого сообщения". Индивидуальные фоновые знания – это то, что известно двум участникам диалога до его начала. "Между данными полярными типами знаний располагаются коллективные фоновые знания... Сами такие знания могут быть расположены по степени известности на некоторой градуальной шкале между общеизвестными и индивидуальными знаниями." [Шабес, 1989, с.8].

Этот взгляд строится на теории Р.Серля, который ввел сам термин "фоновые знания" (background knowledge). Он выдвинул теорию "косвенных речевых актов"[30].

Напомним, что прямой речевой акт – это явная коммуникативная цель предложения – просьба, приказ, сообщение обещание и т. д. Дж. Остин выделяет так называемые "перформативы" [См. Остин, 1986]. Высказывания вида (1) "Они – муж и жена", являются только описаниями, "констативами". Напротив, высказывание (2) "Данной мне властью я объявляю вас мужем и женой" – это одновременно и сам акт, и сообщение о его совершении "перформатив". В более поздней работе [Austin, 1967] Остин разделяет речевые акты на локуции, иллокуции, что несколько шире понятия перформатива, и перлокуции. Когда я говорю маленькому ребенку "Я тебя съем!" – эта фраза содежит три аспекта: локутивный, поскольку это информация, иллокутивный, поскольку это обещание, и перлокутивный, поскольку это шутливое запугивание.

Р.Серль, развивая идеи Остина, пишет: "В косвенных речевых актах говорящий передает слушающему большее содержание, чем то, которое он реально сообщает, и он делает это, опираясь на общие, фоновые знания, как языковые, так и неязыковые, а также на общие способности разумного рассуждения, подразумеваемые им у слушающего". [Серль, 1986, с.197].

Сходной трактовки фоновых знаний придерживалась О.С.Ахманова, определяя их как "обоюдное знание реалий говорящим и слушающим" [Ахманова, 1969]. Р.Серль не говорил о роли социума в косвенных речевых актах. Е.М.Верещагин и В.Г.Костомаров подчеркнули социальную сущность фоновых знаний. Г.Д.Томахин указывал, что фоновые знания могут быть общими не только для национального социума, но и для более крупного или более мелкого, например, профессионального, религиозного, ареально-географического и т.п. [Томахин, 1984; 1988]. Наконец, В.Я.Шабес вновь вернулся к гипотезе Серля о косвенных речевых актах и построил градуальную шкалу фоновых знаний по степени распространенности.

Естественно, чем шире распространенность знаний, тем выше вероятность совпадения фоновых знаний коммуникантов. И Дж. Серль, и В.Я.Шабес, и Г.Д. Томахин имели в виду прежде всего случаи принадлежности говорящих к разным сообществам. Данным коммуникативным сообществом можно называть сообщество с совпадающими фоновыми знаниями. Уровень коммуникативной компетентности человека – это степень владения чужой фоновой информацией.

Компоненты значения слова обусловлены экстралингвистическими знаниями носителей языка. Но усредненные[31] знания носителей языка – это именно тривиальные фоновые знания данного социума. Распространенность фоновых знаний соотносится с двумя величинами:

1) вероятность появления реалии в тексте;

2) вероятность взаимопонимания говорящих.

Чтобы проиллюстрировать это теоретическое суждение, приведем такой пример: слово "монах" имеет имплицитную сему "бритоголовый" во всех буддистских странах. Обычай буддистских монахов – брить голову – общеизвестен всем носителям китайского языка, следовательно, во-первых, высока вероятность, что в каких-либо китайских текстах эта сема слова "монах" будет подразумеваться. Во-вторых, высока вероятность того, что два китайца хорошо поймут намек на это, даже не эксплицируя этот компонент значения. Противоположный пример: слово "раввин" включает имплицитную сему "бородатый", т.к. ортодоксальным раввинам-хасидам запрещается брить бороду. Но эта реалия известна только религиозным евреям или достаточно образованным людям. Эти фоновые знания мало распространены, следовательно, мало вероятно, что контексты с подобной импликацией будут часто встречаться. Также маловероятно, что подтекст будет понят слушателем без соответствующей прагматической адаптации сообщения.

При сопоставительном анализе фоновых знаний в разных культурах, отмечал Г.Д.Томахин, решающее значение имеет национальный уровень фоновых знаний. Интересно, что в работе В.Я.Шабеса речь идет в основном о наднациональных фоновых знаниях. он подчеркивает тривиальность фоновых знаний как одну из их главных черт. Автор высказывает совершенно верную мысль: "Именно тривиальность делает такие знания базовым социальным информационным фоном. Тривиальные знания выступают в качестве своеобразной когнитивной темы к семантической реме любого высказывания, несущего новые знания" [Шабес, 1989, с.9]. Однако тривиальность фоновых знаний не стоит преувеличивать. Если понимать тривиальность как общепонятность, то все верно. Если же мы понимаем под тривиальностью трюизмы типа "Вода мокрая", "Огонь обжигает", то фоновые знания отнюдь не сводятся к ним. Например, религиозные фоновые знания бывают довольно сложными и далекими от тривиальности.

Сам термин background knowledge представляется нам крайне удачным. Английское слово background имеет два значения: 1) "задний план"; 2) "воспитание", "привычки". Фоновые знания являются "бэкграундовыми" в обоих смыслах этого слова.

Более того, мы полагаем, что фоновые знания имеют значение не только в речевых актах, но и в семантике, т.е. в структуре значения слова. Мы исходим из того, что именно общеизвестные, общепонятные, зачастую тривиальные знания детерминируют компоненты значения слов обыденного языка, не относящегося к специальным наукам. Если понимать общеизвестность как усредненность, то социальные фоновые знания суть усредненные индивидуальные знания. Литература, средства массовой информации, имплицируют именно такие знания. В любом случае тривиальность и "поверхностность" фоновых знаний не должна вводить в заблуждение. Эти знания и их языковой аспект должны быть объектом детального исследования.

1.12. Очень важным и актуальным для лингвокультурологии является разграничение между языковым и неязыковым знанием. Соотношение между лингвистическим и экстралингвистическим в ЛС, семантике, прагматике, ономастике вызывает большие споры. Поэтому мы посвятим данному вопросу больше места в этом разделе нашей работы. Кроме того, различение языковых и неязыковых знаний связано с важнейшими философскими вопросами.

Л.Блумфилд писал, что "значение не может быть проанализировано в рамках нашей науки" [см. Блумфилд, 1968]. По его мнению, различие между фламинго и колибри – это область зоологии, а не лингвистики, так же как различие между нейтроном и протоном – область физики. Если быть последовательным, то при таком взгляде лингвистику не должны также интересовать различия между столом и стулом.[32] Ж. Вандриес писал по этому поводу, что носители языка не знают точного значения слов, однако владеют номинально всем словарем данного языка [см. Вандриес, 1937]. Эта точка зрения привела последователей Блумфилда к мысли, что лингвистическим является только грамматическое значение.

Нам кажется, ключевое значение здесь имеют фразы: "точное значение" и "номинальное значение". Точное знание о предмете недостижимо, к тому же оно не имеет никакого лингвистического значения. Но вряд ли можно сводить значение слова к грамматическому, структурному значению. Интенсиональное значение слова – это интуитивное номинальное определение понятия, основанное на тривиальных фоновых знаниях носителей обыденного языка.

Выделение понятий отнюдь не всегда происходит при помощи интуитивного определения. Различие значений слов "фламинго" и "колибри" любой ребенок может усвоить наглядным путем. Подобные слова употребляются большинством носителей языка экстенсионально, то есть, мысля себе слово, ребенок идет от наглядного предмета к абстрактному понятию. А "главный" признак наглядно познаваемого предмета – это характерный "бросающийся в глаза" признак. Этот признак чаше всего и является лингвистически значимым. Характерный признак не обязательно выделяется наглядно или, как говорят западные логики, остенсивно. Дескрипция "Первый президент США", относящаяся к Джорджу Вашингтону – это неостенсивный (не определяемый наглядно) характерный признак.[33] Естественно, бывают случаи, когда выделение какого-либо наглядно усвоенного признака вообще невозможно.

Призыв классиков структурализма разделить лингвистический и экстралингвистический планы значения совершенно верен, но их попытка слишком радикальна. Поэтому под лексическим фоном мы будем понимать дистрибутивное комбинаторное ассоциативное вербальное окружение данного слова, обусловленное фоновыми знаниями. Нельзя сказать, что значение слова определяется его дистрибутивным окружением. Напротив, дистрибуция обусловлена значением слова.

Таким образом, образуется связующее звено между лингвистическим и экстралингвистическим планами. Неверно было бы говорить, что экстралингвистическое входит в лингвистическое. Экстралингвистические реалии детерминируют вполне определенные эксплицитные и имплицитные компоненты значения данного слова. Эти семы обуславливают в свою очередь лингвистическое окружение данного слова, его комбинаторику, дистрибуцию, так сказать, контекстуальную валентность. Проще говоря, речь идет о четком разграничении лингвистического и экстралингвистического планов. Это разграничение происходит не только на уровне семантики, но и на уровне текста в целом.

Лингвистическим выражением культурных реалий на уровне текста является его прагматический план. Во-первых, прагматическая специфика "культурно заряженных" текстов проявляется в специфически культурных контекстах. Во-вторых, "культурно заряженные" тексты нуждаются в прагматической адаптации для носителей другой культуры.

1.13. Выводы из раздела 1.

Лингвострановедение или лингвокультурология – это дисциплина, занимающаяся лингвистическими проявлениями экстралингвистических феноменов культуры.

Культура имеет три аспекта – материальный, ментальный и поведенческий. Все три аспекта по-разному проявляются в языке в культурных реалиях и контекстах.

Исходя из этого, реалии подразделяются на:

1. Материально-денотативные (sheriff).

2. Материально-импликативные (mail-box).

3. Ментально-концептуальные (fortnight, car, сутки).

4. Ментально-коннотативные (bear (clumsy)).

5. Прагматические (Don’t let it show; заходите на чашечку чая!).

Лингвистическую однородность семантики можно обеспечить разными способами: 1. Эссенциалистским, который по сути сводится к герменевтике, утверждающей, что локус истины, как говорят философы, лежит в самом слове. 2. Радикально структуралистским, редуцирующим лингвистическое значение к формальным синтаксическим структурам и дистрибуции. 3. Номиналистским, различающим знания о языке и знания о мире.

Знание о терминах можно назвать языковым, а знание о мире – внеязыковым. Коммуникативно правильное употребление терминов – их однозначное употребление[34].

Только знания о мире требуют эмпирической проверки. Достоверности индуктивно-эмпирических знаний достичь невозможно, однако проверяемость (опровержимость) – не необходимый, но достаточный критерий осмысленности высказывания.

Знания (информация) индивидуальны по своему носителю, но социальны по своему функционированию и генезису. Социумом можно считать и микросоциум. Наименьший микросоциум – это два собеседника.

Распространенность знаний – их важнейшая характеристика. Значения слов и культурные контексты определяются не элитарными, а тривиальными фоновыми знаниями.

Язык является прежде всего отражением сознания. В вопросе "что на самом деле стоит за словом?" заключено два: один чисто семантический, другой – методологический. С семантической точки зрения язык в своих концепциях и импликациях выражает культурные стереотипы сознания и подсознания, а не реальность. Язык более или менее непосредственно закрепляет, накапливает эти стереотипы и поэтому является источником для их изучения.

Отражение сознанием реального мира – это область философии. Утверждение, что за словом стоит реальная вещь, имеет в своей основе материалистическое допущение. Философы называют это именно допущением, так как оно недоказуемо в принципе, как недоказуемо и обратное.

Контрольные вопросы к разделу 1

1. В чем разница между страноведением и лингвострановедением?

2. Что такое культура в трех ее основных аспектах?

3. Приведите примеры различных типов реалий в языке.

4. Что такое языковая картина мира?

5. Отражает ли язык действительность?

6. Что такое знание?

7. Какие высказывания называются в логике аналитическими, а какие синтетическими?

8. Что такое фоновые знания? Приведите примеры.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных