NORDLAND VERLAG G. m. b. H. / BERLIN 1941

ЭДМУНД ВЕБЕР

РУНИЧЕСКОЕ

ИСКУССТВО

Санкт-Петербург 2002

УДК 930

ББК 63.2

В26

За помощь в осуществлении издания данной книги издательство «Евразия» благодарит Кипрушкина Вадима Альбертовича

Научный редактор: к. и. н. Хлевов А. А.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие к русскому изданию …………..............6

Предисловие................. ……………………….....…...15

О слове «руна»…………………………………….…18

Пространственные и временные границы

распространения рун. ………………………………24

О футарке..................... …………………………....…26

О форме рун.................. ……………………………....45

Особенности рунического письма ……………….55

Чтение и толкование рунических надписей………..64

О трех родах................ ……………………………….73

Об именах рун............ ……………………………….74

К вопросу о датировке рунических памятников......86

К вопросу о происхождении рунического письма...90

О возрасте рунического письма …………………….97

Руны как практическое письмо …………………….102

Руны как священные знаки ………………………....108

Руны как носитель энергии …………………………114

О «тайных» рунах.... ……………………………….127

О руническом мастере ……………………………...129

О божестве рунического знания…………………….133

Руны и домашнее клеймо…………………………....137

К вопросу о культурно-историческом значении

рунического письма………………………………….141

Заключение………………………………………..….150

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Без сомнения, книги являются одними из наибо­лее верных индикаторов времени своего создания — поспорить с ними на этом поприще способна, быть может, лишь архитектура. В этом смысле «Руническое искусство» Эдмунда Вебера представляет собой блес­тящий слепок эпохи, вольно или невольно отражаю­щий всю гамму настроений, веры и опыта немцев, от­носящуюся к краткому, но чрезвычайно емкому пери­оду рубежа 30—40-х гг. двадцатого столетия.

1941 год стал годом наивысшего взлета германско­го Райха, когда подавляющему большинству — как сторонникам правящего режима, так и его противни­кам — казалось, что противостоять победоносному шествию вермахта и бравых парней из люфтваффе и кригсмарине не сможет ни одна держава. Большая часть Европы вошла в состав гитлеровской империи, были захвачены Балканы, высажен образцово-пока­зательный десант на остров Крит. Двойственность си­туации и надлом обозначали лишь до сих пор непоко­ренная Британия, да еще неведомая и загадочная Рос­сия. Впрочем, тогда об этом задумывались немногие.

На подъеме германской национальной идеи и по­явилась предлагаемая читателю книга. Она представ­ляет собой классическое научно-популярное издание — классическое как для жанра и эпохи, так и для гер­манского менталитета в целом. Вебер не покушался на решение «вечных» проблем рунологии, не пытался найти окончательные ответы на те вопросы, которые волновали великих исследователей рун. Его роль в этой книге совершенно иная. Подобно педантичному, но увлекающемуся и знающему школьному учителю — опять же, учителю именно немецкому — Вебер ведет читателя от вопроса к вопросу, не позволяя слишком глубоко увязнуть ни в одном из них, но настойчиво и весьма сжато комментируя для нас и раскрывая те сложности, которые встают перед исследователем. Два образа возникают, когда размышляешь над страница­ми этой книги: первый — образ экскурсовода в стро­гом черном костюме, аккуратно показывающего длин­ной указкой на наиболее интересное из разложенного в витринах большого старинного музея. И второй — образ человека, предлагающего нам взглянуть на ра­бочий стол исследователя — ненавязчиво, как бы из-за его плеча, пользуясь старой дружбой: Вебер то и дело ссылается на авторитет известных специалис­тов — впрочем, преимущественно немецких, а не скан­динавских.

Стиль писателя представляет собой сочетание стро­гой научности и своеобразного германского романтиз­ма, уходящего корнями в те самые времена, когда рунология складывалась как самостоятельная научная дисциплина. В силу этого перед нами действительно образчик не только научно-популярного произведения, но и срез определенного пласта этнического само­сознания, относящийся к эпохе обостренного интере­са к собственным корням и праистокам. К слову ска­зать, этот патриотический порыв в Германии все-таки реже принимал на себя черты типичной славянской «квасной идеи» — прежде всего, конечно, в силу нали­чия более адекватного фонда источников.

Катастрофа Первой мировой войны обернулась для немцев, в частности, обостренным осознанием ар­хаического наследия предков. Естественно, из числа древнейших ценностей этноса не могли быть исклю­чены руны, которые и в самом деле являются чрезвы­чайно оригинальной знаковой системой — во всяком случае, не обнаруживающей себе равноценных анало­гий в Европе. Осознаваемые как наследие германцев вообще, но и немцев, как потомков континентальных изобретателей рун, в особенности, эти символы дей­ствительно стали общеупотребимой частью повсед­невного быта страны в эпоху господства фашистской идеологии. Прошедшие через общества любителей ис­тории и старины, через многочисленные культурные организации, массово возникавшие и в конце XIX, и в начале XX вв., вожди нацистской партии выплеснули руны, бывшие прежде достоянием исследователей или интеллектуалов-любителей, в общественное сознание. Инициативы «сверху» и «снизу» сомкнулись и при­шли в резонанс, в результате чего руны действительно стали органической составной частью повседневной жизни немцев, о чем и упоминает Э. Вебер в своем предисловии.

Собственно говоря, руническое искусство никогда не исчезало в германоязычном мире. В период после XIV в. руны полностью вытесняются латинской графи­кой и оказываются на периферии культурного поля — преимущественно как часть крестьянского быта либо база для криптографических опытов. Но уже с XVI в. древнегерманская знаковая система становится пред­метом внимания интеллектуалов в Скандинавских стра­нах, а вслед за тем — и в Германии. Так что перерыв в «публичной» жизни рун, если он и был, был все же чрезвычайно кратким. Допустимо даже утверждать, что скандинавы эпохи викингов или периода записи устного наследия (XII—XIV вв.) успели забыть ничуть не меньше из исконного, раннего рунического искус­ства, чем тот объем знаний, который ускользнул от любителей старины нового времени. Однако карди­нальный перелом в рунологии, а вернее, само ее появ­ление как научной дисциплины со всем категориаль­ным и методологическим аппаратом и собственными традициями относится ко второй половине девятна­дцатого столетия и связано с именами ряда исследова­телей, среди которых первым должен быть упомянут, без сомнения, Людвиг Виммер.

Разумеется, в предисловии к научно-популярному изданию, отчетливо обозначающему начало своеоб­разной издательской программы «Евразии», связан­ной с представлением вниманию читателей ряда книг, связанных с научной рунологией, неуместно подробно останавливаться на специфической «кухне» иссле­дователей и далеко выходить за пределы намеченного автором информационного поля. Однако некоторые пояснения все же необходимы.

Рунология — весьма консервативная наука. Мно­гие истины не потеряли своего значения и по сей день, поэтому, как ни парадоксально, в сфере собственно научных изысканий этой дисциплины практически нет не только безнадежно, но и просто устаревших книг. Многочисленные исследования, тем более пуб­ликации памятников, увидевшие свет еще в середине XIX в., продолжают сохранять свое значение. Именно поэтому предлагаемая читателю книга актуальна и по сей день — в частности, как блестящий пример гра­мотной популяризации чрезвычайно сложной отрасли научного познания.

Вместе с тем, многое меняется. Так, в частности, со времен Вебера в полтора раза возросло количество известных ученым рунических надписей, что, есте­ственно, не могло не повлиять на их выводы. К при­меру, до совсем недавнего времени общеизвестной и непреложной истиной было то, что континентальные германцы не ставили рунических камней — первые камни с руническими надписями относили к рубежу IV в. и единственным регионом их распространения в этот период была Скандинавия. Отдельные находки (Березанский камень) связывались лишь с поздней эпохой викингов. Однако обнаружение в 1997 г. в Крыму рунического камня, датируемого IV в., в корне меняет не только наши представления о германцах Причерноморья, но и ставит под вопрос всю прежнюю стройную систему генезиса и развития рунической письменности.

Весьма сложный и принципиальный вопрос о мес­те, времени и обстоятельствах появления футарка, ко­нечно, обрел в последние десятилетия ряд новых ва­риантов решения. Однако заметим, что практически ни один из них не является качественно новым: все основные версии — автохтонная, «греческая», «рим­ская», «этрусско-североиталийская» — были сформу­лированы еще до Вебера. Представление о них дает блестящая монография Ричарда Л. Морриса «Руни­ческая и Средиземноморская эпиграфика», вышедшая в Оденсе в 1988 г. Меняются акценты, появляются но­вые источники — по мнению выдающегося рунолога Э. Мольтке, процарапанная на фибуле из Дании, от­носимой ко II - I вв. до н. э., совокупность штрихов может быть рунической надписью, что сразу удревнит начало «археологической» рунологии не менее чем на два с половиной столетия. Однако вопрос о генезисе рун так окончательно и не решен — как и во времена Э. Вебера.

Словом, предлагаемая читателю книга обладает, среди прочих, неизбежно требуемым достоинством, наличие которого определяет ценность литературы по­добного рода — она является не фактом историогра­фического прошлого, но действенным инструментом познания, позволяющим начинающему исследовате­лю окунуться в мир подлинно научного знания о ру­нах. В условиях очевидного дефицита подобных книг на отечественном рынке и неизбежного заполнения вакуума низкопробными поделками на тему «магии рун» не вызывает сомнения, что данное издание вне­сет свой вклад в борьбу за обретение истины.

Поскольку книга, как отмечалось выше, является одновременно и «фотографией эпохи», мы не считаем возможным изменять тональность, стилистику и со­держание тех пассажей, которые относятся к совре­менным автору реалиям жизни Германии. Их наличие в тексте неотделимо от сложной и многогранной ис­тории жизни замечательного наследия германских на­родов — рунической письменности.

ПРЕДИСЛОВИЕ

По словам шведского рейхс-антиквара конца XVII в. Олава Верелия, руническое письмо заслу­живает «первого места в замечательном наследии наших предков». Не случайно слова эти произнес швед, ибо именно на его родине уже за сто лет до этого возникло научное занятие рунами, которое было связано с существующими в Швеции много­численными камнями с руническими надписями, а также с живущими в народе воспоминаниями о последних ветвях рунического письма. В Герма­нии, напротив, руны были полностью преданы заб­вению из-за культурного разрыва, который был обусловлен введением монастырского школьного образования после победы римско-католического христианства и заботой о латино-франкской сме­шанной культуре при императоре Карле I и его по­следователях в VIII и IX вв.[1] Дело в том, что руны были настолько глубоко связаны с древнегерманской партиархальной традицией, что римское ду­ховенство в империи франков старалось искоре­нить любое воспоминание о них.

Из Швеции и Дании в XVII в. исходил импульс, заставивший немцев вновь вспомнить о рунах. Ин­терес к давно забытому национальному наследию охватил не только научные круги, но и широкие слои общества. Но, в то время как ученые в тиши кабинетов старались разгадать многочисленные за­гадки, связанные с рунами, а результаты их иссле­дований до захвата власти национал-социалисти­ческим движением становились достоянием ши­рокой публики исключительно через посредство тесного круга специалистов, осознание немецким народом своих корней и собственных достижений вело все большее число немцев, чувствующих себя единым народом, к попыткам пробудить руны к но­вой жизни. Так, например, такие общественные ор­ганизации, как «Перелетные птицы», дали толчок изготовлению украшений, в которых использова­лись германские священные знаки и руны. Там, где такое использование отрабатывалось стилистиче­ски точно, его следовало бы только приветствовать как выражение стремления вновь обрести древнее отеческое наследие.

Отрадным результатом такого обращения к ру­нам является то, что СС и Гитлерюгенд в качест­ве отличительного знака избрали себе старшую ру­ну Солнца как символ всепобеждающей силы; что древняя Odals- руна выбрана символом верности до смерти; что аптеки используют раннюю Man -руну, и что эта руна во всевозрастающем объеме упот­ребляется в качестве символа человеческой жизни при регистрации рождения, как и ее перевернутое изображение — при регистрации смерти[2].

Чем глубже немецкий народ проникается инте­ресом к рунам, тем больше становится число тех, кто причастен к вопросам, связанным с научной рунологией. Хотелось бы, чтобы этой потребности послужило предлагаемое маленькое исследование о рунах.

Берлин-Шпандау, в Остермонде 1941 г. Эдмунд Вебер

О СЛОВЕ «РУНА»

Руны найдешь

и постигнешь знаки,

сильнейшие знаки,

крепчайшие знаки,

Хрофт их окрасил,

а создали боги

и Один их вырезал.

(Речи Высокого, 142)

От глагола rаипеп (шептать, нашептывать) на здравомыслящего человека нашего века техники веет таинственностью. Похожее чувство вызывает и слово «руны», которым обозначаются почтенно­го возраста письменные знаки наших германских предков. В народном восприятии эти знаки окру­жены чем-то особенным, чем-то захватывающим. Так было уже в древней Германии. Дело в том, что германское имя существительное «rипа», истори­чески связанное с «rаипеп» и «Rune» (руна), высту­пает в появившемся в VI в. н. э. готском переводе Библии в значении «тайна». В Евангелии от Мар­ка, 4, 11 сказано: «Вам дано знать тайну (rипа) Цар­ствия Божия». В run = «таинственность», «тайный совет» и в runa-wita = «тайный советчик» древне­английской песни «Беовульф» (около 700 г. н. э.), в rипа = «доверяю» или «тайное совещание» древ­несаксонской песни «Хелианд» (около 830 г. н. э.), а также в древневерхненемецком giruni = «тайна» так или иначе содержится смысл слова «тайна». В величественной эддической песни «Прорицание вельвы» говорится: «[Встречаются асы и]...вспо­минают о славных событьях и рунах древних ве­ликого бога (Fimbultýs fornar rúnar)» (Прорицание вёльвы, 60), где под rúnar подразумевается таинст­венная мудрость Одина.

Но, наряду с этим, одновременно со значением слова runa, приведенным готской библией, в Скан­динавии встречается второе значение этого слова. На установленном в IV в. н. э. камне из Эйнанга в Норвегии написаны рунами слова: «...dagastiz runo faihido». Предварительное толкование, относящее­ся к 1938 г., гласит: «[Я Гу]-дагастис окрасил ру­ны». Здесь «rúno», очевидно, означает «письменные знаки». Во франкском государстве Меровингов во второй половине VI в. н. э. епископ из Пуатье Венанций Фортунат шутливо предостерегал неради­вого в письме друга латинским дистихом:

Barbara fraxineis pingatur runa tabellis

Quodque papyrus agit, virgula plana valet.

В вольном переводе это двустишие может быть передано так:

Уверенно рисуй франкские руны на ясеневой дощечке!

Если тебе не хватает бумаги, послужит оструганная палочка.

Здесь слово runa тоже, несомненно, означает германские письменные знаки.

Объективно употребление рун в качестве букв в Рейнской области во времена сочинявшего латин­ские стихи епископа подтверждается серебряной застежкой-фибулой, которая была извлечена в 1873 г. из женского захоронения во Фрайлауберсхайме возле Кройцнаха, датируемой, с большой долей ве­роятности, VI в. и находящейся ныне в Централь­ном музее Майнца. На обратной стороне пластинки имеется двустрочная надпись, верхняя строчка которой читается: «Boso wraet* runa» и истолковы­вается так: «Бозо начертал руну». Единственное число слова руна при этом следует отнести ко всей надписи.

Согласно господствующей точке зрения, содер­жание термина, подразумевающее прежде всего письменный знак, выросло из значения «тайна»[3]. Кроме того, вслед за Мюлленхоффом в руне виде­ли и видят «таинственный, нуждающийся в истол­ковании знак». Считают, что изменение значения шло через знаки, в которых наши предки, согласно 10 главе «Германии» Тацита, нуждались при бросании жребия. Так как начальный звук полного на­звания руны на жребии служил нахождению соот­ветствующего стихотворного изречения, знаки мог­ли сами развиться в буквы, обозначающие звуки, и использоваться для передачи сообщений. Тот факт, что рунические письмена могли пройти этот путь, исследователи рун раннего времени допускают, ис­ходя из возможности заключить, что древнеирланд-ское слово «rún» обнаруживает только значение «тайна». С точки зрения истории языка следует все-таки обдумать, не могли ли готское runa (тайна) и скандинавское runo (буква) произойти от двух раз­личных слов: это было бы вполне допустимо**.

Но есть еще и другая возможность. Если до сих пор исследователи пытались в общих чертах от по­нятия «тайна» через изречение на жребии добраться до понятия «буква», то можно было бы и наобо­рот — от понятия вырубленного знака через изре­чение на жребии прийти к понятию «тайна»***. Уже в XVII в. датский ученый Оле Ворм хотел объяс­нить слово «руна» (письменный знак) скандинав­ским «ryn» (борозда, морщина, надрез). Таким же образом основатель научной рунологии в Германии Вильгельм Карл Гримм в 1821 г. обдумывал, могли первоначальный смысл слова «руна» появиться из слов «надрез» или «насечка». Он указывал при этом на древнегреческий глагол graphein, означающий «писать», древний смысл которого был «делать на­сечки [зарубки]»; определенные аналогии вызыва­ет в этом контексте немецкое слово «kerben». В са­мом деле, до сих пор в восточно-фризском языке существует глагол «runen», который имеет смысл «резать» (еще до сегодняшнего дня он употребляет­ся также и в липштадтском диалекте)****. Имеет зна­чение и тот факт, что в нижненемецкой языковой области и в Швабии существует слово «der Raun (Raune)», которое обозначает кастрированного же­ребца (мерина).

В своей сегодняшней фонетической форме сло­во «руна» представляет собой заимствование из скан­динавского. В XVII в., после появления научных изысканий в области рунческой эпиграфики в Шве­ции и Дании, термин был введен в употребление и в немецком научном языке. Как показывают име­на существительные «der Alraun» и «die Alraune» (мандрагора, волшебный корень), а также глагол «raunen», древненемецкая форма runa при беспре­пятственном дальнейшем развитии превратилась бы в «Raune». Причина того, что так не случилось, заключается в упомянутом выше искоренении не­мецких рун средневековой церковью.

Определенная неуверенность, присущая объяс­нению происхождения слова «руна», свойственна и вопросу истолкования его объективного содер­жания. Рунология долго относила названия рун исключительно к письменным знакам рунических памятников и видела в них только обозначение зву­ков. Лишь с начала XX в. некоторым исследователям стало ясно, что наряду с рунами, несомненно яв­ляющимися буквами, подобные рунам знаки встре­чаются в большом числе на находках из области распространения древнегерманской материальной культуры: например, на погребальных урнах и ору­жии. Подобные символы следует понимать не как знак, обозначающий звук, или как простой декора­тивный элемент, а как Odals-руны — вероятнее все­го, как идеограммы. Подавляющее большинство скандинавских и немецких специалистов по рунам пока еще отказываются трактовать эти знаки как письмена и признавать их рунами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: