Маршал, деятель правого крыла 13 страница

наступлении не было эшелонировано вглубину и не могло обеспечить помощь там, где наступающие встретят сипь-^ ное сопротивление. Более „таранным«выглядело построй ение обеих фланговых армий, особенно 4-й. Но это скорее соответствовало идее Седана, идее нанести противнику немедленное и полное поражение. Итак, тарана я там не нашел. Впрочем, П.Тухачевский не обязательно должен был реализовать свой замысел в самом начале операции. Он открывал „смоленские ворота«, открывал их боем и боевой порядок войск строил для боя, а не для глубокой стратегической операции с далеко идущими целями, с необходимостью преодолевать большие расстояния и упорное сопротивление противника.

Таким образом, 4 июля тарана не было. Но в ходе боя, даже не дожидаясь его окончания, П.Тухачевский этот таран создает. При организации дальнейшего продвижения на запад он выделяет для этой цели две армии: 3-ю и 15-ю. Он даже не жалеет на это времени. Его идея ему дорога. Далеко, за несколько сот километров ему видятся башни Варшавы, широкая лента Вислы, а пройти эти километры предстоит ценой большого труда, ценой больших сил. И питать предстоящие бои, прорывать будущие преграды должны, по замыслу пТу — хачевского, именно 15-я и 3-я армии. Он направляет их туда, где трудно, туда, где стоят не измотанные боями польские войска, — на юг. Наша 4-я армия, стоящая на Березине, вот-вот примет на себя всю мощь материализованной мысли П.Тухачевского — действие тарана. При анализе этого маневра я сравнивал 15-ю армию, спокойно продвигающуюся в направлении Молодечно, со старой гвардией Наполеона. Она стоит с трубками в зубах, как последний резерв великого императора Франции, равнодушно взирая на кипящий пред нею бой; она знает, что пальму победы, привилегию сломить сопротивление противника и нанести ему сокрушительное поражение получит она, как только прозорливое око императора узрит подходящий момент.

И вот таран пошел. 3-я армия — на Минск, 15-я — на Молодечно. Но противник вовсе не хотел испытать на себе его действие и уклонился от удара (кстати

сказать, П.Тухачевский не исключал такую возможность в своих теоретических рассуждениях). Таран, созданный из частей 3-й армии и нацеленный на Минск, нанес удар в пустоту. То есть получилось то, чего как раз и опасался П.Тухачевский. В свою очередь, 15-я армия, вьщвигаю — щаяся в направлении Молодечно, но задерживавшаяся на марше, пришла слишком поздно. Войска п.Сергеева, не дожидаясь возможности увидеть все прелести таранного удара, сами сломили сопротивление противника на голубой Вилии, „наших рек родительнице«, прежде чем таран успел что-либо сделать. Наши войска вновь отступили, но не под действием тарана, не под сосредоточенным ударом всех армий П.Тухачевского, а под угрозой флангового обхода, условия для которого противник создал в результате трехдневных боев на Вилии. Таран и таранные массы не имели с этим ничего общего.

Проследим дальше попытки использовать таран. К моему великому удивлению, выбор дальнейшего направления для таранных масс вовсе не был продиктован стремлением найти для них участок с самым сильным сопротивлением противника. Наоборот, когда дело не выгорело на голубой Вилии, на пути П.Тухачевского встал ее серый любовник, Неман, который, защищая родную землю, диктовал П.Тухачевскому направление движения войск. Он вынудил его забыть о противнике и приспособить движение тарана к извилистому течению Немана. Таран, накрепко связанный с Неманом, уже не отвечает задачам боя, задачам поддержания слабеющих флангов. А фланги действуют абсолютно самостоятель — но, без всякой связи с тараном. На пути встает новая преграда, преграда, на которой укрепился противник. Это — Неман и Шара.

Таран, стиснутый Неманом, суживается и уплотняется. В этом месте он идет наиболее плотной массой. Как будто П.Тухачевский предчувствовал, что именно правый фланг, его 4-я армия будет остановлена и ей потребуется помощь тарана.

Неман сломлен. Но кто его в конце концов форсирует? Опять не таран! Опять 4-я армия п.Сергеева со своей конницей! Опять фланговый обход, даже без попытки

прорвать оборону тараном! Опять таранные массы болтаются без пользы, подчиняясь не указаниям п.Тухачев — ского, а велениям Немана!

Дальше возникает новая преграда. Не помогла Вилия, не помог Неман. Преградой встают опять две реки — Нарев и Буг. Таран, стиснутый еще Неманом, так и идет в плотном стратегическом построении, не расширяясь к югу: ударив на юге один раз в пустоту, он уже не хочет решать там исход операции.

Что же происходит на этих реках? Интересен в этом отношении приказ П.Тухачевского, датированный 1 августа 1920 года и приведенный в книге п.Сергеева. Цитирую дословно: «Перед фронтом 15-й армии противник оказывает упорное сопротивление в целях окружения и уничтожения противника; командующий фронтом приказал нашей армии: продолжать движение в направлении Остроленки, двумя дивизиями ударить по противнику в общем направлении на Мазовецк«. То есть опять 4-я армия п.Сергеева, задержанная в это время тем же Наревом под Ломжей, должна помогать тарану, а не таран — 4-й армии. Так и хочется сказать: «В тревогу — мы к богу, а по тревоге — забыли о боге«. Упорное сопротивление должно быть сломлено не тараном, а опять обходным маневром «нетаранной«северной армии.

Итак, таран пока нигде не дал результат: он либо бил в пустоту — как это было под Минском, либо опаздывал — как под Вильно, либо оставлял решающее слово за обходящей 4-й армией — как на Нареве. Может, он пригодился на последнем этапе похода, когда Висла предстала пред очами если не П.Тухачевского, то его войск? Не хочу быть злорадным. Мне известны тяготы управления войсками, я знаю, что ошибки иногда неизбежны. Но у меня мелькает мысль, что — кто знает — может, навязчивая идея тарана и привела П.Тухачевского к поражению под Варшавой. Построенная тараном 15-я армия, по его приказу от 8 августа, шла не для того, чтобы решить исход боев под Варшавой, ибо ее участие в них не предусматривалось, а имела задачу чисто географическую: перейти широкую Вислу, где противника не было.

И только последняя задача тарана, задача, рассчитанная не на победу, а на поражение, была выполнена „самой таранной«15-й армией. Когда все другие армии или в беспорядке отступали (16-я), или спасались бегством, бросая своих товарищей по несчастью на произвол судь-^ бы (3-я), 15-я армия в течение двух дней 18 и 19 августа пробовала играть роль старой гвардии, которая умирает, но не сдается.

Прослеживая с исторической точки зрения процесс материализации мысли П.Тухачевского, я не хочу сказать, что он витал в облаках, заранее обрекая себя на неудачу. Это не так. Его мысль имеет свою ценность, и немалую. В ней много того, над чем я советую задуматься всем, кто занимается военным искусством. Есть попытка, пусть неудачная и которая наверняка не удовлетворила и самого автора.

Когда я пытаюсь глубже вникнуть в мысль пТуха — чевского, когда стараюсь отыскать в его рассуждениях и выводах корень ошибки, я обнаруживаю ее всегда в одном и том же. Ошибка заключается не в таране, не в методах восполнения сил при ведении глубокой военной операции, заранее рассчитанных на сопротивление противника, но также заранее исключающих и саму мысль о том, чтобы диктовать противнику свою волю и навязывать ему способ действий, надеясь, что он будет сопротивляться только там, где этого пожелает замысел доктринера.

Ошибку в рассуждениях и выводах П.Тухачевского я вижу в том, что он старался провести параллель между своими действиями и действиями германской армии на французском фронте в 1914 году. В своем анализе на предыдущих страницах я усиленно пытался показать, какими опасными ловушками могут быть для полководцев слова, фразы, геометрические фигуры и географические названия — все то, что вызывает гневный протест великого Наполеона, до сих пор взывающего из-под купола Дома Инвалидов: „Mais c'est la realite des choses qui commande messieurs!«

Итак, поход немцев на Париж, к Сене и за Сену. Неужели П.Тухачевскому не приходило в голову, что

этот поход — плод великой мысли и огромной работы ума и нервов Шлиффена — тесно связан с попыткой решить проблему, которая в его времена встала перед стратегией и дождалась попытки своей реализации в

1914 году. Это была попытка решить проблему масс, создать стратегию масс. Когда в невообразимой погоне за количеством, за численным превосходством, в погоне, характерной для стратегии после прусских побед

1870 года, армии Европы вышли далеко за рамки миллиона человек, возникла новая, неизвестная дотоле проблема: как сочетать движение с массой? Как согласовать маневр с множеством сооружений, необходимых для войны, с огромным количеством артиллерии, с бесчисленными обозами, со всей массой приспособлений, без которых война с ее современными средствами ведения борьбы была бы бессильна? Стратегия масс и их движение ради победы! Вот то, над чем в тиши кабинетов напряженно работали высшие офицеры, вот то, что занимало многие умы, мечтающие о новых Каннах и Седанах, Йеннах и Аустерлицах!

Я знаю, что мою книгу будут читать люди, которые над этими вопросами не ломали себе голову и не трепали нервы, поэтому приведу одно сравнение, которое, возможно, покажет всю величину и значимость данной проблемы.

Возьмем миллионный город, например Варшаву, и поставим вопрос о ее переносе куда-нибудь в Псе-Вульки или в Псе-Кишки, из которых и вылазить-то неполитич^ но, как говаривал Заглоба.* Представим себе Варшаву, передвигающуюся изо дня в день, пешком, на колесах, со всем гигантским хозяйством каждодневных нужд и забот.

А дьявольская погоня за количеством уже превышала пять миллионов. И стратегия масс требовала, чтобы пять Варшав стремились к победе, чтобы пять Варшав могли жить каждый день на новом месте, чтобы пять Варшав, обеспечивая дело победы, ежедневно отбрасывали отходы военной деятельности куда-то в далекий тыл и еже—

*Заглоба — один из героев романов Г.Сенкевича (Лрш иерее.)

дневно же поставляли новую пищу орудию войны, вечно ненасытным орудийным пастям и винтовочным стволам. Стратегию масс связать с движением, а через движение прийти к победе! Вот проблема, которая была поднята в походе немцев к Сене и за Сену.

И если П.Тухачевский свою 15-ю армию, сжатую в таран, называет „массой«, то позволю себе напомнить ему, что по его же подсчетам в 15-й армии было в общей сложности 46 883 бойца. В одном германском корпусе было больше людей! И когда он употребляет слово „масса«в отношении 15-й армии, когда загоняет ее в якобы тесный для нее коридор и замедляет ее движение — пусть он прочитает описание перемещения пяти корпусов германской 1-й армии Клюка через настоящую теснину — город Аквизгран, и пусть сравнит это перемещение с действиями своего тарана на широких пространствах от Глубокого до Молодечно! Может, тогда он не назовет так нескромно свою 15-ю армию „массой«и не будет искать вдохновения для решения своих проблем в стратегии масс, которых не имел.

В 1914 году стратегия масс не принесла успеха ни одной из сторон. Великие победы, одержанные Гинденбургом и Людендорффом, их смелые маневры на полях сражений в Польше и Восточной Пруссии не имели ничего общего со стратегией масс, ибо масс в строгом смысле слова эти полководцы не имели. Стратегия масс не могла привести к победе. Движение масс, о котором она мечтала, быстро выродилось в застойной войне, если говорить о Западе.

Основным в стратегии масс было соединение миллионов людей в единую, непрерывно взаимодействующую солдатскую, воинскую массу. Все части должны быть друг с другом в тесном контакте. Плотность войск на пространствах, занятых войной, была так же велика, как плотность населения в городах, при этом должно было быть обеспечено тактическое взаимодействие в виде взаимной поддержки огнем или немедленным маневром. И пусть П.Тухачевский не строит себе иллюзий, будто правый фланг у фон Клюка был открыт только потому, что тот не хотел втягивать в войну новые пространства

и наводнять их войсками. У него просто не хватало для этого войск! Тактические и стратегические связи неизбежно бы нарушились, если бы он дотянул свой фланг до моря. Таким образом, стратегия масс, кроме огромного количества войск, требовала сплоченности, требовала возможности осуществлять тактическое взаимодействие в самом узком смысле этого слова.

Как я уже сказал, стратегия масс не привела ни к чему. Она заглохла в бездействии и инертности. Движение и маневр отступили перед силой окопа, перед силой заграждений, которые понастроили противники друг перед другом. И с этого момента начинается борьба с окопом, борьба с препятствиями, выросшими на пути ослабевшего движения. Каждая попытка прорвать окоп, возродить движение и маневр оплачивалась огромными жертвами, и несмотря на то что над этим работали самые лучшие, самые светлые умы, проблему долго не удавалось решить. А за победу движения и маневра платили много, очень много. Помню, как маршал Петэн, показывая мне залитые кровью холмы под Верденом, говорил, что в этой перепаханной снарядами земле лежит более миллиона человек! Миллион живых существ исчезли без следа, и кости противников перемешались так, что даже родственники не могут найти своих близких! Такие огромные жертвы ради возрождения движения, погребенного в мрачных окопах!

Я хорошо помню то время. Мне тоже пришлось поработать над окопом в захолустных лесах Волынского Полесья. Вековые сосны падали под ударами топора, чтобы замостить дороги там, где раньше ходили только лоси. В местах, доступных лишь волкам, протянулись телефонные и телеграфные провода. В проволочных полях перед окопами на самом деле можно было заблудиться даже днем. Строились убежища и под землей из гигантских стволов деревьев, и над землей из не менее гигантских бетонных плит, чтобы люди могли жить В этих дремучих местах. Прокладывались железные дороги там, где раньше людям было достаточно одной лошаденки, едва тащившейся по болотистым дорогам. По железнодорожным веткам к нам текли не только запасы

продовольствия для нового военного города, выросшего в глухом лесу, не только масса строительного материала, который с криками: еще! еще! ежедневно расходовался в неимоверных количествах; к нам стекались и целые эшелоны с живым военным материалом — людьми. Куда? Из одного окопа — в другой, из одного военного города — в другой, также внезапно выросший среди леса.

Я был в окопах. Помню, я не мог удержаться от смеха, когда однажды на р. Стоход только одну мою роту, отправлявшуюся в поиск, поддерживало более двадцати батарей различных орудий и различных калибров. Это было настоящее огненное пекло! А в великолепном разноцветий фейерверка сигнальных ракет, выстреливаемых в воздух, эти дикие и безлюдные места казались большим и богатым городом во время праздника.

В те времена мне казалось, что война не только вырождается, но что она вообще должна сгинуть на веки вечные. Если движение, как главный элемент победы, исчезло, то война становилась каким-то бессмысленным, диким способом массового убийства людей. Я не мог себе представить, чтобы человечество еще хотя бы раз решилось пойти на такое испытание. Чтобы еще хотя бы раз захотело перевернуть жизнь целых стран и народов только для того, чтобы они питали ненасытную утробу окопа, а стратегия и военное искусство, закрыв от стыда глаза, только бы подсчитывали число убитых, число уничтоженных живых существ, чтобы из этих чудовищных расчетов вынести мысль о победе. Тогда я радовался в окопах. Война исчезнет! И призрак, витавший над многими поколениями, раз и навсегда сам себя уничтожит! Война выродится настолько, что военное искусство, отнюдь не украшающее жизнь, одной своей мерзостью массового, как на конвейере, уничтожения людей отвратит от себя даже самых ярых своих адептов. Война исчезнет со всеми ее последствиями! Это принесет облегчение и моей Родине, жертве войны! Но одновременно мне было и жаль этого неземного искусства, которым человечество тысячелетиями отмечало свой путь. Воен—

ного искусства, породившего столько великих людей, наделенных такой чудодейственной силой, что своими шедеврами — победами — они создавали новые шедевры, живущие в веках. Найдет ли человечество более короткий и более гуманный путь к историческим свершениям? Вот те вопросы, которыми я, скромный бригадир, затерявшийся в окопах, задавался, рассуждая о будущем.

По возвращении из Магдебурга в Польшу волею судьбы в моих руках практически одновременно сосредоточилась власть политическая и власть военная. Я уже заранее знал, что иду на новую войну, что меня ждет новая военная буря со всей тяжестью верховного главнокомандования, которую я взвалил на свои плечи. Новая война с новыми неизвестными проблемами. Я не был настолько наивным, чтобы следовать стратегии масс без самих этих масс. Я слишком отчетливо чувствовал все бессилие слабости, чтобы пытаться скрасить свои трудности словесами и фразами, почерпнутыми из роскоши бесчисленных войск, которая расцвела в 191 4 году. Выиграть войну, добиться победы таким способом можно было только во сне, обманывая себя бессмысленным и бессодержательным пустословием. Вместо корпусов — батальоны, вместо армий — дивизии; где же те массы, ради которых стратегия масс мозолила себе язык, разрабатывала способы и методы? Мне всегда была ненавистна слабость, которая стремится приукрасить себя пустыми звуками ничего не значащих слов! Пан Тухачевский идет другим путем. Он любит слова, но не вкладывает в них содержание. У него 15-я армия — это таранная масса, какие-то две тысячи всадников (то есть половина дивизии 1914 года), это конная масса, для пущей важности названная корпусом.

Мне это хорошо знакомо. Не раз приходилось наблюдать попытки приукрасить и нашу армию пышными словами из совершенно другой области, словами, где-то и когда-то означавшими силу, где-то и когда-то возникшими в поисках победы иными, недоступными нам путами. Я никогда не позволял вводить себя в заблуждение даже самыми красивыми разноцветными кругами и кружочками, черточками и стрелочками, нарисованными на

карте и обозначающими мельчайшие отряды и группы — разбросанные по карте, они создавали иллюзию массы, сильной своей многочисленностью. Не могли меня обмануть и солидно звучащие слова в так называемых „легендах«, заимствованные из стратегии масс, жаждущих победы.

Но к победе надо стремиться. На то и война, на то и полководцы. Поэтому, просматривая труд п.Тухачев — ского, я каждый раз пытался понять его мысли, методы его полководческого труда, старался найти ответ на вопрос, как он преодолевал трудности, как, не имея настоящих масс и не будучи в состоянии (что наблюдалось и у нас) связать войска в единую, мощную, тактически взаимодействующую цепь, — как он решал основную проблему, над которой и я сам бился столько времени? Эта проблема с самого начала встала передо мной во всей своей ужасающей наготе. Проблема пространства и заполнения его боевыми действиями. Пространства огромного: тысяча километров фронта — вся цивилизованная Европа не знала такого пространства! А войск и сил, чтобы вести на этом пространстве боевые действия, чтобы овладевать им со всеми его взаимосвязями, не хватало ни у меня, ни у П.Тухачевского. Все мои попытки как-то связать эту сложную проблему с опытом минувшей войны и найти там ответ были тщетны. Ни стратегия масс, ни стратегия, связующая воинские части единым тактическим взаимодействием, ни, наконец, стратегия окопов не могли мне помочь в решении этой проблемы. А обманывать себя словами, фразами, забираться в ловушку пустых, бессмысленных звуков, как это делали многие, я не хотел и не мог.

Повторяю, стратегия масс основывалась как на существовании миллионных армий, пребывающих в непрерывном движении, так и на тактическом взаимодействии всех частей, неразрывно связанных друг с другом тесными контактами. Я называл эту стратегию „stratégie serrée«* — ибо она уплотняла войска в их движении так, чтобы придать им силу массы, или „stratégie

*strategie serrée (фр.) — стратегия уплотнения.

encadrante«* — потому что обеспечивала каждой части непосредственную поддержку соседей. Стратегия окопов ничего не изменила в этой области, наоборот — усугуби — ла. Она несравненно умножила массы, так как не боялась проблемы миллионов, заперев их недвижимо в окопах, а контакты между частями облекла в материальную плоть, связав массы непрерывной линией колючей проволоки и окопов. Вот почему последователи этой стратегии с таким запалом требовали: „Faites une ligne forte!«

У П.Тухачевского я не заметил стремления решить эту важнейшую проблему — проблему борьбы с пространством, которое он не мог, не был в состоянии заполнить войсками. Может, потому и не осуществилась его идея таранных масс, питающих силы войск при проведении глубоких операций на больших пространствах и при растянутых фронтах, что с самого начала он допустил эту основную ошибку. Играл словами без содержания. Не имел масс, не мог превратить их в реальную, сплоченную силу.

Я заканчиваю свои размышления по поводу попыток П.Тухачевского решить наконец великую проблему, стоявшую и перед ним, и передо мной, когда я был вынужден вести войну в таких же условиях, что и он. При этом я не хочу анализировать те способы и методы, которыми данную проблему решал я, стремясь добиться того, к чему призывает стратегия — победы и для себя, и для войск, и для страны, которую я защищал. Скажу только, что с моей стороны все два года войны были отмечены победами. Каждый раз, когда я вершил дело войны своими собственными руками, я одерживал победы, которые в истории этой войны становились эпохами, ибо всегда были победами стратегическими, а не результатом тактического превосходства. Я вынуждал противника изменять его стратегическое построение, я заставлял его искать в ходе боя новые способы всей организации боевых действий, так как все его предварительные заготовки рушились в огне сражений под влиянием моих побед.

Так, в начале 1919 года мне понадобилось всего несколько дней, чтобы одним броском на Вильно отодвинуть фронт на 200 километров к востоку, преодолев огромное расстояние относительно малыми силами. Когда, еще раз испытывая свой метод на полях Украины, я вел войска в наступление, я умышленно встал во главе одной из армий (3-й), чтобы самому проверить правиль — ность своих мыслей, не отягощая чрезмерными, как мне казалось, требованиями никого из своих подчиненных. Двух дней боя было достаточно, чтобы противостоящая мне советская 12-я армия была разбита до такой степени, что до самого конца войны уже не смогла оправиться от этого поражения. Помню радостную минуту, когда у себя на столе я нашел текст телеграммы командующего этой 12-й армией, открытым текстом посланную в эфир по радио: «Где мои дивизии?«Ответ он получил только от одного комдива, который по рации, укрытой в каком-то лесочке, передал: «Нахожусь там-то и там-то, а где мои войска — не знаю«.

В третий раз я взял управление войсками на себя в битве под Варшавой. И хотя я с горечью вспоминаю всю абсурдность своего замысла на это сражение и, наверное, никогда не смогу избавиться от этого чувства, тем не менее минута, когда в бешеном галопе сражения еще недавно победоносные армии противника в панике бежали, раскалываясь одна за другой как орехи, — эта минута навсегда останется свидетельством триумфа полководческой мысли, триумфа воли к победе.

И, наконец, на сером рыцаре Немане, любовнике Вилии, непосредственно управляя половиной наших войск, я победоносно закончил эту войну. И вновь повторяю, я не обязан разъяснять свои методы и способы управления войсками на поле боя, придавая им вид доктрины. Я только знаю, что, будучи бессильным, численно бессильным по сравнению с пространством, охваченным боевыми действиями, я сумел украсить победой знамена наших войск. А добился этого не стратегией масс, которых у меня не было, не стратегией уплотнения или стратегией обеспеченных флангов, не стратегией окопов, которых не строил. Я воевал другим способом,

который назвал „stratégie de plein air«— стратегией вольного воздуха, в которой всегда воздуха больше, чем солдат на полях сражений, стратегией, где волки и лоси могут свободно бегать, не мешая войне, не мешая победе.

Я знаю, что многие из тех, кто ломал голову над той же проблемой, что и я, пытаясь описать способы, которыми я эту победу достиг, в бессилии опустили руки, говоря, что да, победа была, но только потому, что война была ненастоящая. Какая-то полувойна или даже ее четвертушка; какая-то детская возня, перед которой великая теория войн с презрением захлопывает свои двери.

Я не противлюсь. Хочу только заметить, что эта возня затронула судьбу двух государств, насчитывающих вместе 150 миллионов человек. Хочу только напомнить, что эта война чуть не перевернула судьбу всего цивилизованного мира, что ее кризисы были кризисами миллионов и миллионов живых существ, а победа, дай Бог надолго, укрепила исторические основы обоих воюющих государств. Пусть будет возня, если для нее не нашлось подходящей доктрины.

ПО СЛЕСЛОВИЕ

Труды Юзефа Пилсудского и Михаила Тухачевского о войне 1920 года были противопоставлены друг другу уже в 1924 году. Изданная тогда книга содержала работу Пилсудского «1920 год«и работу Тухачевского „Поход за Вислу«. Оба эти труда представляют собой прежде всего анализ проведенных военных операций, правда, не лишенный полиш-^ ческих рефлексий, отражающих две противоположные точки зрения на цели и характер прошедшей войны. Здесь следует обратить внимание на то, что оба автора демонстрируют совершенно разнотипный склад ума, сложившийся в разных исторических и политических условиях, отличный образ мыл — ления, сформировавшийся в рамках разных школ. Между ними существует и большая разница в возрасте: в 1920 году Пилсудскому было 53 года, а Тухачевскому — 27 лет, что не могло не оказать своего влияния на принятие оперативных решений и реализацию замыслов, определяющих ход борьбы. Это очень отчетливо проявляется на страницах обоих исследований. В 1923 году, когда Тухачевский писал свою работу, ему было 30 лет, а Пилсудский писал свой ответ Тухачевскому в 1924 году, в 57 лет. Иначе говоря, маршал уже давно достиг возраста, позволяющего размышлять о жизни более глубоко и разносторонне, но, с другой стороны, и уже вызывающего склонность к строго определенному, застывшему взгляду на вещи. Тухачевский же был в том возрасте, когда динамизм мышления достигает своего апогея, но в то же время еще не позволяет избегать формулирования не всегда достаточно взвешенных суждений, а также того, что англичане называют wishful thinking (принимать желаемое за действительное. — Прим.перев.).

Следует обратить внимание читателя еще на один момент. Во время этой войны маршал Пилсудский был верховным главнокомандующим, то есть осуществлял руководство всей

© М.Лечик, послесловие, 1991

польской армией. Кроме того, он был главой государства и таким образом концентрировал в своих руках власть, несравнимо большую, чем Тухачевский, который командовал только одним (правда, самым важным) из двух фронтов, противостоявших польской армии. По этой причине как военно-стратегический, так и общеполитический кругозор польского военачальника был значительно шире, что и нашло отражение в его анализе войны. Как автор, Пилсудский находился в более выгодном положении, ибо зная содержание книги Тухачевского и полемизируя с ней, мог использовать слабые стороны в рассуждениях своего противника.

Мне представлялось необходимым обратить внимание читателя на все эти обстоятельства, чтобы настроить его на более критическое отношение к обоим предлагаемым ему текстам.

Оба труда имеют характер военно-стратегических исследований, поэтому далеко не каждый может прочесть их (особенно работу Пилсудского) достаточно свободно; это требует определенной подготовки и некоторой начитанности в области военной теории. В мою задачу не входит анализировать взгляды обоих авторов на войну 1920 года с такой точки зрения — это заинтересовало бы лишь небольшую часть читателей. С другой стороны, в обеих работах прослеживается и историко-политический аспект (оказавшийся, правда, волей обстоятельств на втором плане), касающийся целей и характера этой войны, а также места, которое она тогда занимала во всем комплексе отношений на Европейском континенте.

Для польского читателя этот вопрос имеет принципиальное значение, потому что в этой войне решалась судьба вновь обретенной независимости и шире — политическая судьба Европы или, по крайней мере, значительной ее части. Поэтому представляется целесообразным несколько шире обрисовать общий фон тех проблем и событий, которые составляют основное содержание обеих предлагаемых вниманию читателя работ и которые развернулись на военных фронтах между Польшей и Советской Россией в 19 19–1 920 годах.

И еще одно замечание. Польско-советская война 1919–1920 годов вызвала и с одной и с другой стороны хоть и неодинаковый, но схожий в своей основе резонанс. В Польше это был порыв защитить только что обретенную независимость и стремление ничего не утратить из территориального наследства. Среди народных масс России получил поддержку сначала лозунг защиты революции, а затем — распространения ее на Европу. В период же продвижения польской армии на Киев это был подъем на защиту России, что выразилось

во вступлении в Красную Армию большого количества бывших царских офицеров и генералов. Наконец, и с одной и с другой стороны эта война была источником своеобразного эпоса, неким мифотворческим источником, свидетельством чему могут служить обе публикуемые работы.

it it it

В первые годы независимости существенное влияние на вне — шнюю политику польского правительства оказали две конкурирующие между собой программы, касающиеся конфигурации и удаленности границ Польского государства на востоке — федеративная и инкорпоративная. Первая программа была представлена Юзефом Пилсудским и его сторонниками; ее поддерживала также Польская социалистическая партия (ППС). Программа предусматривала распад многонациональной Российской империи, отрыв от нее прибалтийских стран — Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы, на востоке — Белоруссии и Украины, а также Закавказья. Польша должна была составить федерацию пху — дарств, в первую очередь с Литвой, Белоруссией и Украиной, а затем с Латвией и Эстонией. Она должна оттеснить Россию от Балтики и Черного моря.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: