Роллану фон... 32 лет, плеснул кислотой в лицо разгневанный обманутый муж. Фландрия*1, 1670 г. (1 сессия).

Я аристократ, высокий, статный, физически сильный мужчина, 32 лет. Красивое, аккуратное лицо, светлые кудри чуть выше плеч. Правильные черты лица: прямой нос, пухлые губы, голубые глаза, чисто выбрит. На мне бархатный малиновый камзол с очень широкими сверху рукавами, типа буф, с прорезями, внизу зауженные, кожаные штаны. Шпага на боку с резной рукояткой. Высокие кожаные сапоги. Люблю хорошо одеваться.

Вспомнилась шляпа с перьями.

Есть друзья, бываю в обществе, хожу по кабакам, иногда выезжаю на охоту. Держу хороших лошадей. Испытываю усталость от женщин, слишком их много было, уже стадия мудрости.

Довольно большой город (не у моря). Квартал людей среднего достатка. Сплошная застройка. У меня двухэтажный богатый дом в ряду себе подобных. Дома на улице все двух-трех­этажные светлых оттенков - голубого, розового, с высокими решетчатыми окнами. На первом этаже дома лавка (то ли моя, то ли нет). Чистенько.

Очень большой зал разделен на два поменьше небольшими полустенами. В глубине дома несколько небольших комнат. Полумрак. В принципе беспорядок в комнате, быт холостяцкий. Обстановка - на полукруглых окнах с решетками бархатные шторы, тяжелая мебель, много столов и стульев. Посередине комнаты дубовый стол, на нем скатерть с кистями, много чего навалено: книги, бокалы высокие, кружки, большие квадратные бутыли, остатки еды: кусок мяса, ребра чьи-то, фрукты. Тяжелые стулья с высокими квадратными резными спинками. У окна стоит деревянный узкий клавесин с клавишами в один ряд. Камин с металлической вытяжкой не зажжен. На стене висят в ряд три-четыре картины. На одной из них натюрморт голландских мастеров. Красный бархат брошен. Висит большой светильник - металлическое колесо, в нем свечи по кругу.

Есть собака типа борзой с вытянутыми пропорциями.

За окном на улице экипажи, верховые. Лампы масляные горят. Женщины в длинных платьях, шляпках.

Я в дальнем зале, пишу письмо с обращением "виконт". Письма пишу часто родственникам, различным высокопоставленным особам. На письменном столе много бумаг, чернильница с металлической крышкой, гусиное перо, карманное издание Библии в кожаном переплете с золотым крестом на обложке, четки, книга доходов-расходов, просматриваю ее. Занимаюсь хозяйственными делами, но без особого рвения. Сложившаяся за долгие годы рутинная привычка пролистывать хозяйственные книги.

Слышу стук в дверь. Прислуга есть, но где-то в нижнем этаже, приходит строго по часам для выполнения необходимо­го. Без доклада гостям не принято входить. Вышел в ближний к двери зал.

- Входите.

В комнату входит пожилой мужчина не очень примечатель­ной внешности: почти лысый, чуть венчик волос пушится, маленькие темные глазки, нос мясистый, губы тонкие растянуты в гримасе напряжения. Серьезный, взгляд затаенный, настороженный. Он ниже меня ростом, худощавый, лицо круглое. На нем застегнутый на все пуговицы темно-зеленый камзол, весь расшит золотым позументом. Треугольный воротничок обшит по краю. Отвороты рукавов широкие, тоже расшиты: такие же, как на камзоле, золотистые полосы с петлей на пуговицы. Коричневые панталоны по колено, белые чулки. Носы у башмаков квадратные, с квадратными же пряжками.

Когда он вошел, я узнал его. Видел его раньше, знал, кто он, но никогда не общались.

- Что Вам угодно?

Мужчина приближается, я делаю шаг навстречу.

- Ты знаешь, на, получи!

Он держал, прикрывая в руках, небольшой круглый пузырек. Подойдя совсем близко, ловко выплескивает мне в лицо содержимое флакона. Я успеваю зажмуриться.

Я имел отношения с его женой Терезой. Он пришел отомстить. Его молодая жена, естественно, его не любит, любит меня. У нас с ней отношения больше дружеские, я к ней испытываю теплые чувства с оттенком покровительственности. Встречаемся не часто, она бывает у меня. В обществе не встречались ни с ней, ни с мужем.

Все лицо горит, сильный ожог. Хватаюсь за лицо, кричу: "За что, сволочь?!" Чувствую сильнейшую злобу, негодование. Выкрикнул больше инстинктивно для себя, как констатацию факта. Обидно, что люди уроды и способны на такую подлость. Получил совершенно незаслуженно, я не прикладывал к этому никаких усилий, не моя инициатива. Взбалмошный, в принципе трусливый старик. Думал, что будет выяснение отношений, но не до такой же степени...

В доме один, хорошая изоляция, и нет смысла кричать, ко­го-то звать на помощь. Стою с закрытым руками лицом, глаза боюсь открывать, чувствую опасность, что он может напасть. Прислушиваюсь, уйдет ли, или придется отражать удар. Страха не испытываю, почти безразлично, что будет с лицом. Ушел. Хлопает дверь.

Падаю на пол, продолжая держаться за лицо, весь сжался, сознание потерял, все эмоции вырубились. Долго состояние оцепенения. Встал, на ощупь умылся в этой же комнате из медного, не очень высокого таза с широким краем. Обессиленно доползаю до кровати, прямо в одежде зарываюсь в ней и за­сыпаю. Кровать под пологом, бордо с кистями, не очень широкая, одноместная.

Вечером пришла служанка, полненькая добрая женщина в возрасте.

- Что случилось?

- Да вот... (рассказываю). Все жжет, лицо горит.

- Что делать, я сбегаю за мазью?

- Ну иди.

Лежу в постели, лицо горит. Снова засыпаю. Позже возвращается служанка, смазывает лицо.

- Вот сейчас помажем, все пройдет.

- Вот лысый черт...

- А завтра...

Мазь немного стягивает кожу, боль уходит. Утром просыпаюсь, лицо болит, не придаю этому значения. Лежачий режим, все размеренно. Два дня промучился. Еда, постельный режим, мазь. Заходили двое приятелей, разговор "фенька".

Зрение не пострадало, только кожу затронуло. После этого кожа просто была розового оттенка и очень чувствительной, поверхность ровная, рубцов не было. Видимо, концентрация кислоты была слабой.

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

Преклир отмечает, что у нее очень чувствительная кожа, часто краснеет от всего буквально, реагирует на изменение температуры в любую сторону. После того, как отработали этот материал, при работе в офортной мастерской с кислотой не возникает никаких затруднений, не чувствует дискомфорта, ко­жа спокойна. Раньше могла сильно покраснеть при смущении, сейчас этого не отмечает. При неблагоприятных погодных ус­ловиях нет сильной реакции.

Если испытывает боль или затруднения, никогда никого не зовет на помощь, не нуждается в сочувствии. В этом чувствует в характере его черты.

При путешествии по Европе из всех европейских городов больше всех понравился Брюссель. "Здесь я могла бы жить. Теплое и приятное чувство. Когда зашли в один из католических соборов, возникло ощущение, что я здесь уже была. В детстве рисовала фламандские дома, не видя никогда их изображения, они поражали воображение. Я знала, как они устроены".

Фрейлина принцессы Антуанетты, француженка 19 лет, брошена в темницу замка Тауэр*1, где подвергается пыткам, насилию со стороны охранников, а затем повешена. Названа в каземате Маргаритой. Англия, XVII в. (7 сессий).

Юная девушка с пышной копной черных вьющихся волос, которые создают контраст с очень белой кожей.

- Не пускайте ее, держите, перекройте ей дорогу, держите-держите. Ловите, держите крепче, не упускайте. Тащите ее сюда.

- Она сопротивляется.

- Ну что, мужики, не можете справиться?

- Да в ней сам дьявол сидит.

- Тащите скорей, набрасывайте на нее веревку, завязывайте крепче, связывайте ее. Держите крепче, олухи. Руки свяжите, выворачивайте. Держите ноги, связывайте ноги крепче. Завязывайте крепче, чтобы не упорхнула. Что вы остановились? О, черт побери, с девкой не можете справиться.

- Она же кусается.

- Выбейте ей все зубы, чтобы не кусалась.

- Мы ее привели, вот она.

- Попалась пташка к нам в сети, теперь от нас не уйдешь. Полетала, порезвилась, теперь посидишь в клетке, красавица.

- Как вы смеете меня задерживать!? Не трогайте меня, не прикасайтесь ко мне. Вы не смеете меня трогать. Отпустите меня, я ничего плохого не делала.

- Ничего, пташка, у нас с тебя спесь быстро слетит. У нас умеют разговаривать и с более гордыми, ты у нас заговоришь.

- Не трогайте меня, как вы смеете со мной так обращаться, мерзкие скоты.

- Она еще и ругается.

- Не дотрагивайтесь до меня, я фрейлина принцессы Антуанетты.

- Забудь о Франции, теперь навряд ли ты туда попадешь. Теперь можешь забыть об этом, забудь свое имя, ты теперь будешь Маргаритой. Это, конечно, звучит не так благозвучно, как твое, но по тебе теперь никто не скажет, что... Ты обычная девка, вас раздеть, вы все одинаковые.

- Вы не смеете со мной так разговаривать, меня будут искать.

- Навряд ли найдут, поищут-поищут да бросят. Да и кому Вы нужны? У них сейчас дела поважнее, чем судьба какой-то фрейлины, бросьте Вы.

...

Достаточно темное помещение, кирпичные стены. Это угловая комната, из которой в разные стороны расходятся два коридора. Здесь тюремщики отдыхают, удобно просматривать. Их много. Стол и лавки.

- Отдайте ее солдатам.

- Нет, нет, только не это. Я не войду туда.

- А хороша птичка, ничего не скажешь. И кровь горячая. Хороша, наверное, была в постели, не зря ж граф аж из-за пролива тащил. Видать, наши ему не по вкусу. И нам с графс­кого досталось.

- Ненавижу, оставьте меня, не подходите ко мне.

- Валите, валите ее, да на стол. Она у нас сегодня будет вместо обеда. Держите крепче, держите голову. Вот это глазищи, она глазами убить может. Закрой глазищи-то. Завяжите ей глаза, а то страшно в ее глаза смотреть.

- Не могу, оставьте меня. Неужели у вас нет никакого сострадания?

- Не сопротивляйся, тебе это все равно не поможет. Лежи смирно и не дергайся.

- За что? Нет, не трогайте меня.

Лежит на столе. Они стоят над ней, одинаково одетые, в одинаковых головных уборах. Ощущает, как пальцы сильно сдавливают колени. Ноги разведены, держат за руки и за волосы, чтобы голова не моталась.

- Не трогайте меня, не дотрагивайтесь до меня, вы мне противны. Ну и вонь от вас.

- Ничего, чуть-чуть посидишь у нас, посмотрим, чем от тебя будет пахнуть.

- Какая маленькая грудь.

- Меня тошнит от ваших прикосновений, мне противны ваши прикосновения. Отпустите, не трогайте меня.

Их руки грубые. Трогают, боль причиняют, неприятно из их уст это слышать.

- Сейчас мы тебе покажем (имеется в виду их "боевое оружие").

- Посмотри, чем не хорош? Ты столько, наверное, не видала никогда.

- Как же мне стыдно (плачет). Как противно. Не хочу видеть, какая гадость.

- Выше ноги.

- Нет, нет, не хочу. Оставьте меня, не трогайте. Я вас ненавижу, я вас проклинаю.

- Брыкается, как необъезженная лошадь, удила закусила.

Гогочущий грубый-грубый смех.

- Дрянь.

- Ничего, сейчас мы постараемся, и из тебя пена пойдет. Сидеть не сможешь, куда твоя горделивая осанка денется. Ее теперь не узнать.

Сильно зажмуривается, мотает головой, зажимает рот, так как подносят к лицу и запах отвратительный. Старается крепче сжать рот, глаза, дыхание задерживает. Отвращение, невозможно на все это смотреть.

Пытается свести ноги, усилия предпринимает. В паху боль появилась. Пытается обороняться. Они в грубой одежде, внутренняя часть бедер как стертая. Боль ужасная. Не столько боль, сколько унижение.

- Потом родишь нам мальчика. Интересно, кого он будет папой называть.

- Видеть вас не могу. Как я вас ненавижу, как все это мерзко.

Под общее ржание кто-то из солдат:

- Кровь пошла.

- Заканчивай быстрее.

Платье разорвано, из-под него выглядывает тонкая белая рубашка. Платье темного бархата, лиф облегающий, шнуровка, юбка пышная. Белые нижние юбки задраны (белоснежные-бе­лоснежные). Ноги задраны, в коленях согнуты. Вся мокрая. Сил нет под конец. Закусывает губу.

- Не могу, оставьте меня. Уроды, когда вы меня мучить перестанете? Неужели у вас нет никакого сострадания, одно скотское желание?

...

- На вид леди, а ругается как простолюдинка, в выражениях себя не сдерживает, шлюха подзаборная.

Перекличка, как в очереди.

- Заканчивай скорей.

- Скорей, нам не достанется. Всем хочется, ты не один.

- Ну кто на мое место?

Капрал в стороне, он не принимает участия, немного сочувствует. Единственное лицо с состраданием, понятием, повыше, чем эта толпа.

- Как вы можете смотреть на это? Заканчивай скорей, хватит, она уже без сознания. Оставьте ее, посмотрите на нее, она уже сознание потеряла. Ну хватит, порезвились - и хватит, а то еще помрет. Она нам еще нужна.

- Ты успел полакомиться, поэтому так и говоришь.

- Она уже ни на что больше не пригодна, оттащите вниз, в темницу. Во что же мы ее превратили.

Видит себя со стороны. Двое с факелами тащат волоком за руки вверх лицом. Болят вытянутые руки. Пятки бьются о ступеньки. Платье на груди разорвано, волосы растрепаны. Зло­сть, протест, колоссальное эмоциональное напряжение.

...

Я буду молчать, я не скажу ни слова. Слезы душат.

- Она молчит, ничего не говорит.

- Откройте ей рот.

- Она рот зажала.

Рот зажат, аж зубы сводит, шея напряжена, челюсти не разомкнуть.

- Молчишь? Разожмите ей рот. Не можете, выбейте зубы. Она должна сказать.

- Молчит.

- Примерьте ей испанский сапожок, может быть, впору придется. Ну давай сюда свои прелестные ножки, примерим на них новые сапожки. Сейчас Ваша маленькая ножка станет чуть-чуть пошире.

- Нет, я не хочу.

- Тебе не жмет, красавица? (с сарказмом). Ну как, Вам пришлась по вкусу новая обувь? И еще раз повторить?

- Хватит, у нее уже кровь пошла. Она без памяти. Эта дрянь молчит, из нее слова не выжать. Никогда бы не подумал, что в таком хилом теле такая сила. Она скорей умрет под пытками, чем скажет. Я боюсь для нее более суровое... придумать, она нам нужна живая. Брось ее в темницу, там, может быть, придет в себя, будет посговорчивее.

...

Вечерний сумрак. Видит стену замка, горят факелы, которые вставлены в крепления на стене, идут вдоль этой стены. Потом коридор, стены с нишами и арками.

...

Почему я здесь? Ничего не понимаю. Губы опухли, пересохли, тяжело говорить. Разбили весь рот, ни одного целого зуба не осталось. Я не могу ничего вспомнить. Все болит, не могу придти в себя, где я, куда меня притащили. Я ничего не понимаю, что происходит. Я не могу в это поверить, я не верю (плачет). Мне 19 лет. Я не верю в предательство людей, я не хочу в это верить. Не может такого быть. Как он мог предать, ведь он пригласил меня к себе в гости. Предатель. Зачем он это сделал? Почему они не хотят понять? Это несправедливо. Они хотят меня убить. Не хочу умирать. Я ведь не ведьма, чтобы меня сжигать, я ничего плохого не сделала. Что со мной собираются делать? Я ни в чем не виновата. В чем меня хотят обвинить? Это очень жестоко так со мной обращаться. Почему? Как будто не со мной.

Как здесь ужасно пахнет, какой здесь тяжелый воздух. Сыро, скользко, холодно. Мне очень холодно. Как же здесь темно, я ничего не вижу. Никого рядом нет, одна. Мне очень страшно, я так боюсь темноты!

- Я уже разговариваю сама с собой. Я схожу с ума. Я не могу больше здесь находиться.

Тауэр - какое это страшное слово. Отсюда живым никто не выходит. Неужели я в крепости? Тауэр - это зловещее слово. Этот ненавистный английский язык, я не хочу его слышать. Как я хочу забыть этот язык, эти слова, на котором говорили мне столько гадостей. Как отсюда убежать? Они меня здесь решили замуровать. Вокруг меня стены, какие они скользкие и неприятные. Нет, отсюда не вырваться, стены крепости крепко держат. Какое меня будущее ждет?

Я не должна плакать, но не могу себя сдержать. Не улыбайся, не смейся, не плачь, никаких эмоций, все держи в себе.

...

- Когда ж ты заговоришь, из тебя слова не выдавить.

- Я не буду говорить, хватит меня мучить. Делайте со мной, что хотите, вам меня не сломать. Мой Бог, он мне поможет.

- Я придумал для нее пытку: надо поставить перед ней зеркало, пусть посмотрит.

- Нет, это не я. Не может быть, это не я, от меня моего ничего не осталось. Нет, я не могу на это смотреть (сильно зажмуривает глаза), это не я. Я не хочу это видеть, мне больно на это смотреть, страшно смотреть, лучше выколите мне глаза. Уберите, я не могу это видеть. Что вы сделали со мной, я никогда не смогу стать прежней. Уродство, на меня невозможно будет смотреть без боли и отвращения.

- Наконец-то заговорила, хоть голос твой услышим.

Сильный эмоциональный всплеск - и отключилась, в бессознательном состоянии, голова болтается.

- Мы с ней, наверное, перемудрили, во что же мы ее превратили.

- Совсем заврался.

...

- Приведите ее в себя. Она уже от одного вида этой прелестной комнаты теряет сознание.

- Сдавливайте ей голову.

...

На полу полусгнившая солома. Какое-то кожное заболевание от грязи, по шее и на лице фурункулы, в голове насекомые. Болячки корками за ушами, на лбу. Лицо чешется, зудит, здесь и кровь запекшаяся. Раздираются глаза.

Тело зудит. Как мучительны и унизительны эти воспоминания. Это есть невозможно, я не могу это есть, лучше вообще не есть. Мой живот эту еду не принимает.

Как мне отсюда уйти? Как я хочу вырваться отсюда! Я больше не могу здесь находиться, стены давят, я хочу все забыть, чтобы все прошло, как страшный сон, чтобы я проснулась утром, и ничего не помнила, и была далеко-далеко отсюда. И чтобы я проснулась счастливой, и беззаботной, и вольной, как птица, без этих оков, что меня сковывают, на солнце, а не в этой черной зловонной яме. Как хочется на волю, на свежий вольный воздух. Как хочется вновь увидеть теплое, лас­ковое солнце Франции, а не эти мрачные серые тучи. Как я хочу оказаться в другой стране, в другом веке, подальше от моих мучителей. Как я хочу, чтобы в следующей жизни мне попалось больше хороших людей (инквизиция, видимо, из-за моих воззрений). Эти мысли как будто из другой жизни, это происходит не со мной. Хочется стать птицей и улететь, вырваться из своего тела. Почему я не птица? Как мне хочется отсюда улететь! Я птица в клетке. Я мыслями далеко отсюда.

Видит окно вверху, душа стремится вырваться из оков.

Боже, ты же все знал, почему ты не уберег меня от этих мук, до тебя было не достучаться.

Я была увлечена интригами при дворе. Предупреждения были, к чему все это приведет. Я же знала, чем это все может для меня обернуться. Я не послушалась своего внутреннего голоса и попала в беду. Кто меня отсюда выручит, кто поможет?

Душно мне, тяжелый воздух, задыхаюсь, от этой духоты болит голова, больно глотать, мысли путаются, уши заложило. Опять слезы застилают мне глаза, мои глаза уже перестают видеть от слез. Голова болит от слез, все тело ноет, грудь болит.

- Хотя бы они что-нибудь острое дали, мучения бы мои закончились. Когда кончатся мои мучения, скорей бы смерть меня забрала. Я жить не хочу, устала сопротивляться.

Проплачется, что-то скажет, снова в полузабытьи, приходит в себя и вслух высказывается:

- Я потеряла счет времени. Как я здесь долго нахожусь? Что они сделали с моими руками, руки как будто не мои. Руки мои, руки опухли. Боже, дай силы мне все это перенести. Не оставляй меня. Господи, забери меня. Почему ты не хочешь забрать и избавить меня от этих мук. Неужели я должна их пройти. За что мне такие испытания? Как я хочу, чтобы скорей мои мучения закончились. У меня нет сил сопротивляться.

...

- Ненавижу, как я их ненавижу. За что, почему, что плохого я им сделала. Я содрогаюсь от этих воспоминаний. Меня тошнит. От одиночества я сойду с ума. Пусто в голове, я не хочу ни о чем думать. Как больно все это видеть, свое изуродованное лицо и тело. Меня изуродовали, что со мной сделали. Как меня такую люди увидят? Я больше не вынесу пыток. Я уже разговариваю сама с собой, я схожу с ума, запуталась в своих мыслях. Боже, дай силы мне все это перенести, не ос­тавляй меня. Господи, забери меня.

...

- Эй, солдатик, неужели я тебе не нравлюсь. Посмотри на меня, какое у меня красивое лицо. Отворачиваешься. Ах, мои ножки, как я теперь на них туфельки надену. Мои маленькие туфельки теперь не надеть на мои ножки, какие они стали широкие, они теперь не влезут в мои маленькие ботиночки.

Интонации как "в детство впала".

- Она не в себе, у нее помутился разум.

- Не обижайте меня.

- Она ничего не понимает, что ей говорят.

- Я хочу на бал, я там буду танцевать, я там буду веселиться.

- У нее мысли путаются, она ничего не понимает, что ее спрашивают. От нее сейчас невозможно ничего добиться, отвечает невпопад, повторяет одно и то же. Бред сумасшедшей, она с ума сошла. Она сумасшедшая. Мы с ней перестарались. Кто бы знал, что она окажется телом сильнее, чем разумом. Она без сознания.

- От нее надо скорее избавляться. Мы все равно от нее ничего нового не узнаем, она или молчит, или говорит невпопад.

- Не бойся, говори спокойно, она все равно нас сейчас не понимает.

- Переоденьте ее в платье попроще. Ночью ее перевезем в другую тюрьму, а на утро ее надо повесить, и концы в воду. Никто ничего о ней не узнает, да и узнать ее сейчас тяжело, это горбатая, седая, беззубая старуха, коростой покрылась. Хорошо наши мастера над ней поработали, никто не узнает. Пусть ею займутся.

...

Вывели на улицу. Идет босиком, вялая, еле волочит ноги, согнувшись, с опущенной головой, смотрит под ноги, выбирая, куда наступает, сама с собой разговаривает.

- Устала, я очень устала, быстро устаю. Еще осталась слабость после болезни, меня качает от слабости. От пыли чешутся глаза. Не могу ни на что смотреть, солнце слепит глаза, ничего не вижу.

От солнца после темноты слезятся очень больные глаза, сильно жмурится. В желудке боль от голода, мутит сильно, болят ноги. После тяжелого, затхлого воздуха камеры как опьянела от свежего воздуха.

- Воздух пьянит. Я не хочу умирать. Этого не может быть, я не готова. Почему я должна уйти, это не справедливо. Господи, почему я так боюсь. Это же не страшно, это же всего один миг. Нет, я боюсь.

- Сумасшедшую ведут.

- Ну пошла, еле ногами передвигаешь, как старая кляча. Иди быстрей.

Я не могу идти, сил нет.

Глубоко внутри болит все. Из полусознательного состояния не выходит, как во сне передвигается.

- Ветер волосы растрепал, я, наверное, некрасиво выгляжу.

Волосы падают на лицо, она отмахивается, так как они раз­дражают раны на лице.

Виселица. Помост деревянный, стоит на нем. Руки связаны сзади. Растрепанные поседевшие волосы, как войлок, свалявшиеся, торчат в разные стороны. Обезображена, как старая бабка. От нее плохо пахнет. На ней темная одежда. Перед тем, как повесить, хотят надеть мешок на голову. Отказывается, хочет смотреть на небо. Шум толпы. Всматривается в лица, но читает на них непонимание, отсутствие сочувствия, видимо, считают ее виноватой. Взгляд на небо, желание устремиться к Богу. Нежелание говорить, все мысли устремлены вверх. Ветер свежий в лицо. День солнечный. Чувство облегчения - избавление от мук. Подспудно небольшой страх перед предстоящей болью.

- Приговор: казнь через повешение.

- Веревку набрасывайте на шею скорей, заканчивайте быстрей.

- Вздернули (всю трясет).

- Наконец-то отмучилась.

- Еще одной ведьме свернули шею.

- Ничего не чувствую, надо скорее вырваться, скорее. Наконец-то вырвалась!

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

"Правильно говорят, что от тюрьмы и от сумы никто не застрахован. Это теперь знаю точно, надо и там и там побывать". Считает, что в этой жизни должна была испытать на себе предательство других людей. Всегда присутствовал страх темноты. В настоящее время, по прошествии более двух лет, этого страха не испытывает, спокойно входит в темный подъезд и находится в темном помещении.

Когда в прошлом русской была, четко шли предложения, а здесь с усилием ищется фраза, обрабатывается с английского, идет дополнительная работа. Появлялись несложные короткие фразы по-английски.

Во время сессий всегда сидит прикрывая глаза руками. После слов: "Закрой глазищи-то. Завяжите ей глаза, а то стра­шно в ее глаза смотреть" - преклир: "Вот почему у меня всегда рука на глазах. После этой фразы рука сама опустилась". Не смотрит никогда на иглу при инъекциях и бормашину в зубоврачебном кабинете, относится к ним как к орудиям пытки. Признается, что всегда очень больно было смотреть на изуродованные лица, старалась отвернуться и не смотреть. В насто­ящее время нет болезненной реакции на это. Очень не любит, когда волосы на лицо падают, носит прически, когда все волосы убраны назад.

"Интересно, если во Францию съездить, я там что-нибудь узнаю? Как стану клиром, по Англии и Франции буду совершенно спокойно разъезжать. Хочу на экскурсию в Тауэр".

Мощный заряд проклятия шел в сессии. Чувствует, что, ви­димо, ни один из солдат по-человечески жизнь не закончит. "Точно теперь понимаю, как проклятия работают. В инграмме внутриутробного периода (которую проходила позже) соседка с кем-то ругалась и проклинала, а беременная мама рядом находилась. Вот эта инграмма с Тауэром и могла включиться у ребенка. Такое чувство омерзения необыкновенного здесь, в этой жизни, поднималось, такая злость к мужу просыпалась, если там на всех, то тут на нем одном концентрировалась".

Когда в инграмме выбили зубы, пошло мощное слюнотечение, как будто рот наполнился кровью. Такое же бурное выделение слюны бывает всегда на приемах у стоматолога. Очень рано зубы стали разрушаться, сейчас нет ни одного здорового зуба, много под коронками (а женщина еще молодая).

Любит смотреть в небо, оно вызывает такое же чувство, как и у фрейлины Антуанетты перед казнью. "Если представить, как рестимулируется такая инграмма полностью и начинает действовать, чем бы я закончила жизнь, если бы не дианетика".

Заметки историка:

Во время происходящих событий замок Тауэр использовался именно как тюрьма. Несмотря на некоторую неразработанность сюжетной линии, условия содержания в Тауэре и орудия пыток, применявшиеся в XVII в., описаны достоверно. Следует заметить, что титул принца в Европе того времени носили не только представители королевских династий, но и высшая аристократия. Вероятно, речь идет именно о фрейлине какого-то из знатных французских домов: первого имени Антуанетта среди членов французского королевского дома XVII в. мне найти не удалось.

Начало следующего процесса даю как образец, чтобы стало понятно, как разворачивается работа в случае, с чего он начинается и как при этом ведет себя преклир. Отмечаю внешние проявления поведения преклира в процессе, частично его соматику, на которую он жалуется (в скобках). При первом проходе все очень смутно и непонятно, постепенно, по мере повторных прохождений, картина расширяется и уточняется, обрастает деталями.

Жаннет Ковчак, жена барона Манфельда, подвергнута на­силию со стороны наследника престола, который воспользовался правом первой ночи. Муж, узнавший об этом, убит. Казнь сына. Ослеплена, и вырван язык по приказу герцога. Схвачена как ведь­ма, изнасилована солдатами, сожжена. Прага, 1587 или 1581 г. (2 сессии).

- Что с моими глазами?

Сильно стянуло. Красное пятно. Тело ощущает, что огонь (щурится, стонет, сжала кулаки).

- На костер (сморщилась, кричит).

Черные тени (охает, стонет). Черные капюшоны рядом... пропали. Светлеет (сквозь зажатые губы, руки как когти).

- Ничего у меня нет.

- Ведьма! (сильно морщится).

Ощущение, что вокруг люди. Распущенные волосы, космы. Булыжник. Что-то у меня творится с лицом, либо я слепая. Столб или крест (боль в желудке). Ощущение, что я сильно голодна. Церковники в черных накидках. Я не вижу, я только ощущаю. Руки вытянуты, как будто прощупывают что-то. Жен­щины в белых чепчиках и передниках, синие юбки, кофты красные, плетеные завязки, как у Красной шапочки. Хворост. Очень худая я, немолодая. Вероятно, слепая. Космы темные. Глаза, веки в тике дергаются. Много народа (охает, стонет).

- Еретичка (зажала веки с силой, охает, стонет, держится за голову и область желудка).

На мне черные лохмотья. Хворост не горит (чмокает губами, лицо все дергается в страшных гримасах, руки зажаты в кулаки, отдувается). У меня пустая челюсть, нет языка и зубов. Я чавкаю, хочу что-то сказать (корчится, охает, вздыхает). Я что-то пытаюсь говорить (трясется, кутается в одеяло, охает).

- 1587 или 1581 год. Я не вижу. Желтое пятно... Нет, я вижу: длинный стол, дубовый. Инквизиция. Голос, всю зажало (корчится, хрипит). Площадь круглая, тюрьма, цепи, ворота. Меня бьют. Тяжелые сапоги как ботфорты (стонет, морщится, крутится).

Толпа расступилась, воины в доспехах, в шлемах, с длинными копьями подошли (кряхтит). Волокут. Телега. Солома. Одна лошадь. Бросили на телегу. Четверо идут за телегой. Везут. Люди машут руками, кулаками, ругаются, кричат: "На костер ее!" (кричит).

Ощущение, что перед этим было солнечное затмение (тя­жело было).

...

- Теперь Вы моя супруга. Я буду любить Вас всю свою жизнь!

Мы идем по цветам, не очень много ступенек, колонны, зал, музыка играет. На голове у меня венок из живых цветов - похожи на ромашки, но не ромашки. Платье со шлейфом, небольшим, прозрачным. За венком ленточка вместо фаты. Подобраны волосы, гладко зачесаны. Так, ничего себе. Мужчина не очень молодой, но крепкий, достаточно симпатичный. У не­го на голове берет из бархата малинового. Волосы свои, короткие, русые. Светлые брови, приятный тип лица, обыкновенный, нормальный, без особых примет. Одежда - ворот стоечкой, шпага, не сапоги на ногах, а типа ботинок, немного кверху носы, пышные шаровары.

Я не красавица, не уродина, волосы потемней, чем у него. У меня не очень большой бюст, на котором красиво слева несколько цветов, похожих на лилии. Платье не очень декольтировано, это не платье, а юбка и кофта. По низу юбки розоватая отделка. В руке у меня белые цветы с очень большой серединкой, крупные, очень красивые, похожи на колокольчики, ветка вся усыпана ими - висячие, синие, розовые, желтоватые. Красиво.

Зала, вступили. Пол выложен красивым рисунком: в центре ромбики, треугольнички, многогранник, красиво очень. Все от­крыто, балкон и сад перекликаются. Помещение очень высокое, высокие двери открыты во второй зал, а там столы большие накрыты, кубки, чаши.

Чувство счастья, радости. Сейчас все будет хорошо, начинается новая жизнь, мирная, красивая.

...

Большой дом со стороны сада, это усадьба. Там музыка, трубы.

- Вы будете моей.

- Нет, Вы обманули меня!

- Ваш муж ни о чем не догадается, его хорошо сдабривают.

- Пустите, мне больно! Я стану кричать.

- Кричите. У меня готова карета, и, если Вы крикните, я увезу Вас туда, где никто не услышит крика.

- Вы подлец, пустите меня.

- Лучше по-хорошему. Право первой ночи обязывает меня выполнить с Вами первым супружеские обязанности. Если Вы будете сопротивляться, останетесь вдовой, не успев обрести мужа.

- Держи.

Слуга рот держит закрытым. Этот меня... Белое платье, так резко поднимает подол, он... (плачет, корчится, изворачивается). Насилие во время свадьбы герцогом по праву первой ночи. Я на траве, у меня все задрано, я пытаюсь встать.

- Вы оказали мне сопротивление, сударыня, за это будете наказаны.

И слуге: "Возьми ее ты" (стонет, корчится, воет, извивается, плачет).

Следует второе насилие.

- Вам не стоит плакать, сударыня, Вас ждут гости. И помните, это было первое наказание, и, если Вы расскажите своему супругу, будете вдовой.

- Ой, у меня сил больше нет (плачет).

Кто-то выбежал из дома - мужчина, это мой муж.

- Жаннет! - он кричит.

Я пытаюсь подняться, держась за дерево какое-то.

- Жаннет, что с тобой?

Чувствую боль внизу живота, состояние отрешенности, полусумасшествия, безразличия.

- Жаннет, герцог воспользовался своим правом? Ведь он обещал, что на меня, на нас это не распространяется. Он поплатится!

Впечатление, что за нами наблюдают.

- Я убью его!

Я кричу:

- Нет, пожалуйста, не думай об этом, если ты это сделаешь, я не смогу жить без тебя! Они тебя убьют, так он сказал.

Он меня ведет в комнату. Вся обшита красной тканью, красное покрывало на кровати. Укладывает меня. Я опять невменяема. Кричат люди в доме. Встаю, иду в зал. Мой муж лежит на полу с кинжалом в груди.

- Вы убили его.

- Он поднял руку на наследника короны!

Я падаю на грудь мужу, обнимаю его, на его груди кричу, слышу свой стон (охает, стонет, кричит).

- Да, милый, лучше бы я умерла! (плачет, лицо искажено).

- У Вас все впереди. Я просил Вас молчать, Вы поплатились за свои ошибки и за свой длинный язык. В следующий раз он будет укорочен. Прощайте, сударыня.

Уходит. Я на коленях около мужа. Все расступаются, а я только покачиваюсь...

...

Мне тридцать пять - сорок лет. Милая, высокая, стройная, аристократического типа женщина. От переживаний плохо вы­гляжу. У меня шляпы нет, плащ с капюшоном, черная брошь закрепляет вуаль в волосах. На ногах ботиночки на шнуровках.

Балкон над дверью, с тряпичной крышей под шатер, с креслами. Еще нет герцога, ждут, когда он придет. В здание дверь. Я жду, оттуда должны вывести сына. Стража, в шлемах, с пиками, доспехи железные, сдерживает толпу. Вокруг, не очень близко народ. Тихое роптание в толпе. Женщины - у них лица не злые, сочувствующие. Есть так же одетые, как я, но они в каретах и на балконах домов. Я через толпу протискиваюсь.

- Пустите, там мой сын, пустите же меня!

Помост, плаха. Черный плащ. Палач в белой накидке на голове, и глаза за щелями. Топор.

Прорвавшись вперед, кричу:

- Люди, послушайте меня. Сейчас будут казнить моего сына, но он ни в чем не виноват, он виноват только тем, что я не смогла защитить его, увезти его. В двенадцать лет нельзя быть вором, это клевета. Я скажу вам, в чем здесь дело: право первой ночи. Пять лет назад у всех нас была радость: был отменен указ права первой ночи. Я жена барона Манфельда, но меня обесчестил наш нынешний герцог. Это он - вор. Казнить надо вора, а не моего сына. Мой сын - наследник короны.

Когда я говорю, меня пихают, на балконе появляется герцог, герцогиня, свита.

- Вас надо называть не его высочество, герцог Розенблюм, а его высочество разврат. С Вашей женой никто до Вас не спал, так почему же за Ваши действия должен страдать Ваш сын. Я заявляю, он - наследник короны. Я требую, люди, слышите, мой сын - наследник короны!

Мужчина, рука в черной перчатке, закрыл мне рот, оттаскивая:

- Молчите, Вы можете погибнуть сами. Вам надо было остаться дома, это я упустил из вида.

Вот сына выводят четверо солдат. Он взросло выглядит, лет на пятнадцать.

- О, Господи! (Он похож на Юрочку, умершего сына в этой жизни, только старше возрастом, у него такие же глаза и затылок (плачет) и такой же лопоухий.)

Я к нему бросаюсь: "Марек". Он тянет руки вперед ко мне, я к нему, меня пихают назад, в толпу, его - на помост. Нас растаскивают.

- Уйди. Уберите ее, стража!

Сын ко мне тянет руки. Я падаю на колени. Его на плаху заводят. Он поворачивается.

- Мама, не надо, не доставляй им радость. Я люблю тебя! (плачет).

Я кричу:

- Помогите, он еще совсем ребенок!

На балконе в бархатной одежде герцог, рукава широкие. Он опускает большой палец вниз. За ним стоят еще богатые, тоже так делают.

- Измена! Изменнику смерть!

Приговор объявляют не очень громко, люди ропщут. Народу много.

- Несправедливо (плачет). Я ненавижу Вас, сударь.

Сын к ним повернулся, гордо так поворачивается.

- Начинай!

Герцог жестом руки, ладонью сверху вниз, чтобы быстрее заканчивали. Тот, что приговор зачитывал, оборачивается к палачу: "Давай". Мареку руки сзади связывают. Рубашечка белая, с небольшим воротничком круглым. Расстегнутые пуговки. Быстро за руки, под коленки, рывком бросают голову на плаху, воротничок только в сторону отвели. Раз... и все... головы нет (плачет). Голова в сторону, за короткие волосики палач поднял, в разные стороны показал - и в мешок. Только такой вздох в народе. Я на коленях, покачиваюсь, голову схватила. Меня пихают ногой, падаю назад. Солдат. Люди берут, поднимают, куда-то ведут... нет, я вырываюсь, бегу к балкону.

- Вы - убийца, Вы убили своего сына!

Меня толкнули, качаюсь из стороны в сторону, кто-то меня подхватил.

- Похоронить, дайте похоронить сына! (плачет, лицо искажено гримасой, заламывает руки).

Герцог уже встал.

- Нет, его место в огне, тело изменника будет сожжено.

- Я отомщу Вам за него.

- Уберите ее!

Встают, уходят.

- Это Вы изменник, Вы вор! Это Вас казнить надо! Он совсем еще мальчик! Вы предали его, своего сына! Вы...

Мне рот закрывают. Тащат, я кусаюсь, вырываюсь. Там герцогиня как-то странно смотрит.

- Мать изменника тоже должна быть казнена, я должен был об этом подумать.

Герцогиня:

- Ей надо бы отрезать язык, она много болтает. А Вы, мой дорогой, будете иметь со мной разговор.

Меня тащат. Он что-то рукой показал, туда, мол, в ту дверь, из которой выводили сына. Длинный-длинный коридор подвала. Там просто решетки без окон, стены и решетки вместо двери. Закрыли. Идет по коридору с другой стороны герцог, еще кто-то с ним. Я смотрю исподлобья, вуаль поднята. Герцог приказывает взмахом руки всем отойти.

- Вам, сударыня, захотелось посрамить меня. Вы принадле­жали мне по праву первой ночи. Никто не просил Вас объявлять его моим сыном. Могли бы дать ему имя, ха-ха-ха, Вашего сбежавшего со свадьбы на тот свет мужа. Вы дерзки, строптивы, как Ваш несостоявшийся муж. Если бы у меня не родился сын, я бы, может, и сделал Вашего наследником, но ведь Вы знаете: трон узок для двоих. Я надеялся, что Вы сможете молчать, но, поскольку Вы слишком болтливы, Вам отрежут язык.

- Я смогу рассказать людям правду об их властелине и глазами, и руками, и душой своей.

- Ну Ваши руки и душу еще побережем. Еще не пришел срок, и я не смогу забрать ваши поместья. Насчет глаз это Вы верно заметили.

Он отходит, отдает какие-то распоряжения. Меня держат, привязали тяжелой веревкой. Прут раскаленный, горячий - не­глубоко в глаза - в один и в другой (сильно жмурится). Далее ощущаю клещи, они большие. Зажимают голову. Язык зажимают через салфетку клещами. Вынимают салфетку и резко клещами нажимают на язык (болит, показывает вокруг рта).

- Укажи ей дорогу, вышвырни ее, - один другому говорит.

Палач тот же.

- Нет, вечером надо увезти ее подальше от города, пусть там подыхает.

В теле боли нет, мышцы лица сводит, состояние отрешенности. Ощущаю прохладу земли, траву. Все...

...

- У, ведьма, опять ты пришла в наш город, мало тебе в прошлый раз досталось. Уходи лучше, а не то не миновать тебе костра!

Я шаркаю, бреду по улице. У меня воспоминания, как тут моего сына казнили. Стою на той же просторной площади. У меня старческая одышка. В мелкую склад­ку длинная пышная юбка, оборванная, подогнут край, там тоже серое. Ноги босые. Широкая полудекольтированная кофта. Плащ с капюшоном тоже ободранный.

- Солнце закрывает тьма, - чей-то крик и топот ног, бегущих куда-то.

Я иду, знаю, куда иду. Стена. Ров. Это происходит за стеной города. На стенах и на рву много людей.

- Скроется солнце, наступит тьма. Беда, будет беда. Люди, беда нас ждет, беда нам всем.

Это какая-то женщина говорит рядом со мной, рвет на себе волосы, стоя на коленях. Те же слова проговариваю я мысленно. Моя рука протянута к небу. Люди затихли, я не вижу их, но ощущаю, я слепая. Ропот в толпе. Вой как стон.

- Быть беде.

Я немного спускаюсь вдоль стены. Ухожу по мосту с цепями из города. А сзади ощущаю, что ночь на солнце находит... ночь наложилась на день, это очень мучительно.

- Держите ее, хватайте ее!

- Что вы стоите, держите ее! Это она напустила на нас божий гнев. Ловите ее!

А я вдоль стены ухожу. Базар, торговое место, поваленные телеги, какие-то мешки. Мне тяжело идти дальше, я устала, прячусь под перевернутую телегу, они одна к одной, как шалаш. Села, подбородок на коленях. Толпа шумит, я сжалась под телегой.

- Найти ее!

- Ищите ее!

- Проклятье! Ведьма, она наслала на нас проклятье! Это она - ведьма! Ищите ее!

Бегут, расшвыривают, разбрасывают телеги. Я комком... на­шли. Такие здоровые, тащат за волосы, бьют ногами. Я ничего не чувствую. Бьют только в живот ногами. Сжата в комок.

- Бей ее!

Один бьет, здоровый, сапоги такие мушкетерские, тяжелые, бьет... Люди кричат. А у меня тело как под заморозкой, уже не столь больно, я не чувствую тела.

- Не забей до смерти, побереги ее для костра.

Толпа расступилась, воины в доспехах, в шлемах, с длинными копьями подошли. Волокут. Телега. Солома. Одна лошадь. Бросили на телегу. Я скрючена. Четверо идут за телегой. Везут куда-то.

...

- Нам запрещено, ей тоже. Все равно накажут ее, а не нас, а она никому не скажет.

- Какая разница, в какую дырку пихать, хоть в замочную скважину. Ей все равно не жить.

- А ты не боишься, ведь говорят: она ведьма?

- А мне все равно, ведьма - не ведьма, лишь бы баба была.

- Она рукой махнула, солнце закрыла, потому ее сегодня избивали.

- Тихо ты, кто узнает. Отвезем ко мне в подвал, а вечером отправим в темницу. Можем сказать, что она пряталась, а мы ее искали. Она-то все равно никому не скажет.

- Вообще-то она ничего, лет 35-40.

- А мне все равно, лишь бы дыра была... Дырка есть не только внизу, ха-ха-ха, ну вот я верхней и воспользуюсь.

- В чувство-то приведем или так?

- А все равно, сама придет.

Ступеньки, тащат в подвал. Там топчан с соломенным матрацем. Очень маленькое окно с решеткой, мало света.

- Ну давай, времени мало.

Я не вижу, но я вижу. Я руками пытаюсь отбиваться.

- Держи руки ей!

Четверо. Это везде - и сверху и снизу... (плачет, корчится, вскрикивает, трясется, морщится, дергается, крутится, нога как бы выворачивается в бедре на 180 градусов.

- Господи, у меня что-то с костями происходит, а я не могу ни сказать, ни кричать. Меня тошнит, какая гадость (стонет).

- Она никому не скажет.

Я лежу в подвале жилого дома, там полумрак. Лавка, стол, лестница и деревянная тяжелая дверь. На улице телега и четыре воина стоят. Это имение, домик на взгорье.

...

Подземелье. Решетки. Я уже безразличная, хочу умереть. Я сначала потеряла мужа, потом сына, меня уже ничего не держит на этом свете. Пусть лучше меня прикончат, я уже этот позор не перенесу. Очень пить хочется.

- Работать надо, дура, а не лезть в государственные дела. Много лишнего болтала, - это солдат-охранник.

Я его вижу за решеткой - в железных башмаках, странная железная шапка. Он меня увещевает.

- Скакала, скакала, доскакалась.

...

Выводят на площадь по тем же ступенькам, по которым мой сын шел. Народ. Булыжник. Площадь большая знакома мне. Ведут меня. Высокие ступеньки. Я иду по тому же пути, по которому мой сын шел.

- Доскакалась ведьма на метле.

- Посмотрите на эту ведьму, впечатление, что ей все равно, что она сейчас должна умереть. Слепая, а шустрая. Размечталась, что станет великой герцогиней. Мечтать не вредно.

Охранники смеются, издеваются надо мной. Это тихо очень говорится, но у меня очень обостренный слух.

- Господи, помоги мне (рыдает в позе молитвенного экстаза). Что я им сделала, за что они хотят меня убить? За что же они меня так ненавидят? За правду, за то, что я им глаза открыла на этого изверга. Я ничего не вижу, а мне так хочется посмотреть на выражение их лиц. Я так хочу посмотреть ему в глаза! Услышь меня, Господи.

Не очень тепло на улице.

- Ничего, сейчас согреешься, поджарим тебя, как петуха (морщится).

- Она вся скукожилась, чует ведьма огонь. Сколько она нам горя принесла.

- Какое же горе принесла, если я им правду сказала, за что я все время страдаю. Что я им сделала плохого? Отмучаюсь, пусть им будет хорошо. Меня ничего не держит на этом свете (плачет), если я никому не нужна. У меня все отняли, а сейчас и жизнь отнимут. Господи, спаси и сохрани (рыдает, захлебывается). Я крещусь, а кто-то говорит: "Крестом от возмездия не спасешься".

- Господи, скорее бы они уже кончили, у меня нет сил уже это терпеть (бормочет, хлюпает носом).

Мне уже безразлично, мне уже на все наплевать. Ощущение удавки на шее.

- Ты меня хотела запугать, так получи по заслугам. Не связывалась бы ты со мной, была бы живой.

Ехидно самодоволен. В рукавах чрезвычайно пышных. Он выглядит элегантно, но улыбка, насмешка...

- Все-таки я тебя раздавлю, гадину.

- И моя мучительная смерть выйдет тебе боком. Не радуйся, и тебя тоже ждет мученическая смерть.

Ноги подкашиваются, еле стою.

- Они все не начинают эту казнь. Когда же они начнут, когда же он даст команду? Когда же все это кончится?

- Кончайте с ней. (Хриплым, еле слышным голосом, стонет, хрипит, язык еле ворочается, морщится, плачет, извивается, дергается, затихла...)

- Затяни ее потуже.

Я уже на столбе, внизу хворост. Веревка, он затягивает узел. И вьюи... и желтое пятно.

- Смотри, она потеряла сознание. Приведи ее в чувство, она же должна чувствовать огонь.

Вижу этих двух внизу, здоровые мужчины, и я к столбу привязана. Лопатки чувствую.

- Боже мой, меня же привязали веревкой, я не могу отсюда выбраться (кричит, рыдает, дергается, извивается, бьет ногами). Я не могу... У меня все свело... Ой, я задыхаюсь... Этот дым... душит меня... Выпустите меня отсюда. Господи, я не могу выйти. За что? Я умираю.

Вижу себя на столбе обугленную. Я чувствую, что я на этом бревне, не могу понять, неужели я жива. Я их всех вижу. Мне хочется смеяться: они меня хотели убить, а я живу. Этот гаденыш: "С ней покончено".

- Я жива!

Народ смотрит наверх, чертыхается, крестится.

- Ведьма, она не горит.

- Господи, как же я могу быть живая. Господи, отпусти мою душу. Господи, не оставь меня, помоги мне.

Смотрю вверх, а там образ в одеждах белых. Я молюсь, а он как бы смотрит, чем можно мне помочь.

- Помоги мне выпутаться из этих веревок, помоги, я не мо­гу сойти с этого столба.

- Каждый должен нести свой крест сам.

Не понятно, кто это говорит, как будто он.

Я на этом сгоревшем шесте. Очень странно, но я жива. Столб очень высокий, хворост давно сгоревший. Внизу солдаты переговариваются, а я на них смотрю со столба, хочу сказать: "Что же вы не доделали до конца, хвороста не хватило". Интересно, я их вижу, хотя слепая, сказать я им тоже не могу. Все уходят, я опять остаюсь одна.

- Господи, когда же все кончится, я в теле, но его не чув­ствую.

- Она ничего не почувствовала.

Это говорит герцог, ухохатывается. Хочется тюкнуть его, промеж глаз стукнуть. Витаю вокруг него, а он посмеивается, рядом его мадам.

- Так что же хочешь, она же ведьма.

- Вот посмотришь, ее смерть не принесет тебе удачи, - это брат ее.

Я - две половинки: я - тело, и я - дух.

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

В этой сессии произошло осознание событий всей моей теперешней жизни, они совпадают один к одному с той, прежней, и даже фразы те же. Я осознала, почему не сложилась моя супружеская жизнь и почему мне была неприятна ее интимная сторона. В начале моего супружества начались соматики из этого случая: муж произносил фразы, которые в случае произносились при насилии, и тем сильно выводил меня из себя. Так же осознала, что обстановка в семье была настолько драматично схожей с темой случая, что и потеря второго ребенка была как бы предрешена. В случае моему сыну отрубают голову, а в настоящей жизни у ребенка развилась такая патология, при которой он оказался нежизнеспособным, не держал голову в возрасте полутора лет. От этой патологии и умер.

Жизнь сложилась так же: я потеряла мужа (развелась с ним), потом и сына. Отношения в семье были напряженными, сейчас, когда прошло много времени после развода и я проработала много материала на подобную тему, наши отношения с мужем стали улучшаться, общение происходит более человеческим языком. Много новых осознаний приходит ко мне со временем по поводу того, что именно этот случай блокировал многое в моей жизни и жизнь была невыносимо тяжелой. Справляться со сложными ситуациями я не могла, теперь у меня появились возможности и силы для преодоления их.

Интересные наблюдения в сессии, что я как личность, которая слепая, не вижу, а как тетан*1 вижу все до мельчайших подробностей. Веки дергаются, как при тике, - это же проявление у меня было и в этой жизни. Теперь этого нет. В сессии фраза "Быть беде", поняла, почему последнее время прислушивалась к приметам, теперь смеюсь над этим. В сессии сижу под телегой в характерной для себя позе - подбородок на коленях. Я часто садилась так же, когда чувствовала себя устав­шей, для того, чтобы передохнуть, как бы готовясь к дальнейшей тяжес­ти жизни. С детства не люблю ботинки со шнурками, но всю эту жизнь они меня преследуют. В сессии ощущение удавки на шее, а в этой жизни душит ворот одежды, ощущение этой удавки. Перед казнью у меня там ноги подкашиваются, еле стою, в этой жизни я никогда не могу стоять, всегда должна сесть. Там высказывание чье-то, что не надо было лезть в государственные дела и что много лишнего болтала, а здесь я их терпеть не могу, эти государственные дела, но осталась очень болтливой. Видно, случай мало чему научил. И в этой жизни я правдоискатель, все высказываю резко в лицо человеку, если мне что-то не нравится, но и получаю в ответ, конечно. Некоторые встречающиеся в сессии фразы слово в слово произносились в мой адрес в этой жизни. Там в конце настроение, что отмучаюсь и пусть им будет хорошо, так и тут готова мучиться, пусть мне будет плохо, если им при этом станет хорошо. Когда я сижу на стуле, все время чувствую лопатки, место, где стула касаюсь, поняла, откуда это ощущение. Поняла, почему меня всегда кремация пугала, теперь не просто не боюсь ее, а даже приветствую.

Заметки одитора:

У историка возникли сомнения, происходит ли подобное в Чехии, он считает, что сцены больше похожи на нравы Испании, где право первой ночи было характерно даже для высокопоставленных особ. Мы спорить не будем, но для терапии подобное и не важно, одиторы исходят из момента истины для пациента. Для нас важно, что, проработав материал, человек избавляется от боли, страданий, страхов, что мы наблюдали и в данном случае.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: