В супружеской жизни

В супружеской жизни самое неприятное – нестыковка во времени. Допустим, вы хотите ругаться, а она пошла спать. А вам надо. А вам просто надо: и время есть, и повод прекрасный. И не в кого всё это. Все слова выстроились – не в кого запустить. На ваш крик: «Ты что, спишь?» – нет ответа. «Ты чего это вдруг ночью спишь?» Такая жена нам не нужна.

Для скандала надо брать темпераментную, плохоспящую, легко переходящую на визг, плач и тряску. Тогда вы всегда в хорошей форме: быстрый, чуткий, ускользающий, как молодая рысь. Ночами не спите, а лежите в углу на тряпке, с высокоподнятой головой и прислушиваетесь.

Вот из-за вашей манеры уворачиваться практически кончились все чашки и тарелки. Это скандал музыкальный, скандал-концерт, очень интересный со стороны. Вначале ваш низкий голос, там что-то типа: бу-бу-бу-бу-бу, затем вой, визг, плач, а-а, ба-бах, вступил сервиз – и тишина. Во второй части опять ваш живучий низкий голос – ба-бах, нарастание, вой, визг, писк, трах – тишина.

В общем, такая жена бодрит и будоражит, но класса не даёт. Для завершения жизни нужно брать звезду скандала, мастера слова, холодную, злобную, умную, припечатывающую с двух слов и навсегда. Тогда визгом и плачем заходитесь вы, хватаетесь за стены, за таблетки, капаете мимо стакана и долгими отдельными ночами зализываете всё, что можете достать.

Это высокий класс. Она действует не по поверхности, а калечит внутренние органы. И кликуху даёт точную, на всю оставшуюся жизнь: «Эй ты, придурковатое ничтожество, иди сюда». Когда вы с ней под руку идёте по улице, она с вами так и обращается, как раз перед встречей с друзьями. У вас через лицо проступает череп, и уже на черепе проступает улыбка. «Решили подышать?» – спрашивают друзья. Как раз дышать вы не можете. Убить – да. Умереть – да. Все спрашивают: что с вами? И она спрашивает: что с вами? Отвечать некому – у вас звука нет.

Это хороший, настоящий, убыстряющий жизнь скандал. Между такими скандалами хороша любовь. Яростная, последняя, с потерей сознания, с перерывом на реанимацию. После чего она же подаёт на развод.

Потому что женщину скандал не портит, а освежает. Она скандалит и живёт. А вам скажешь: «Что б ты подох!» – вы тут же исполняете.

У неё растёт

Знаете, цветы у плохого человека не растут. Закупили много. Они хилые. Их давай выбрасывать. А выбрасывать жалко, они же живые. Я их в горшочке, в землю и на веранду. Капитан увидел – не будут расти на судовой веранде. Ах, так? Я их как чаем напоила, они сразу в рост пошли. Ухаживала, столько им пить давала, сколько они хотели, и они всю веранду обвили. Капитан теперь меня за эти цветы целовать готов.

Вы знаете, у плохого человека цветы не растут. Они чувствуют. Можете проверить. Только если ему их кто-то вырастит. У меня сменщица. У неё цветы на другой веранде. Можете посмотреть. Она к капитану бегала: зачем цветы? От поливки пароход ржавеет. Он говорит, ничего, не проржавеет.

Собаки ко мне бегут, цыплята, куры. У меня собачка два с половиной года была. Рыжая, как лиса, я её Лиской звала. Пришла как-то домой поздно, она сидит у порога. Я её в комнату позвала и сразу начала с ней разговаривать, потом накормила, постелила у порога, и стали мы вместе жить. Однажды приглашаю её в комнату, сама в комбинации и говорю: «Давай в кровать – спать будем». Она обрадовалась, а я ей: «Нет уж, дудки! Иди к себе». Ох, как она обиделась, целый день пряталась. Очень любила на белом спать. Отодвинет покрывало, одеяло и на белом лежит. Увидит, что я иду, зубами натягивает обратно неумело, стягивает на пол. Её хозяином поп был. Я его не знала, но у нас шла заочная борьба. Он подговорил рабочих за ведро вина. Я её отбила. Она всё запомнила. Уезжала на неделю в командировку, привела к маме и говорю ей: «Я уезжаю на неделю в командировку, вернусь обязательно, жди». Она неделю не выходила из комнаты, ничего не ела, плакала. Мама с ней плакала.

А я тогда на инкубаторе работала. Десять тысяч яиц в машине. Там нужна температура, влажность и через двадцать один день вылуп идёт. Два дня вылуп, и десять тысяч утят. Я ночами дежурю. Погода прекрасная, звёзды. Сменщица дежурит – гроза. Она попросила со мной сменами поменяться. Так разве это от меня зависит – от характера. Неделю я дежурила – прекрасно, в субботу она заступила с часу – гроза.

Смотрю, она утром ходит – утят выкапывает. Их лиса ночью крадёт и закапывает, только головы торчат.

Всё от человека зависит. И теперь тоже. Моя сменщица знает английский. Она с высшим образованием, а я нет. И все туристы ко мне детей тащат. Он пищит по-английски. Она: «Что, что? Что ты хочешь?» А я ему уже горшок, или подушку, или кино. Так не я с ними по-английски, они со мной по-русски за десять дней начинают. И детей ко мне, и постирать, и посидеть. Всё от человека зависит, знаете.

А на берегу мужа у меня нет. Приходит один, знаете, и куда-то исчезает. Я ему ничего не говорю. Захочешь – вернёшься. Разве удержишь. Он аж плачет от этого. Хочет, чтоб я скандалила, тогда он бы легко ушёл. А я молчу, жду, принимаю, как всегда, и никогда не спрашиваю. А что, мне сорок. Нет охотников, хотя выгляжу, сами видите, всё себе покупаю. Тяжело со мной. Очень неправду чувствую. И люди чувствуют, что я чувствую, и многие не могут дружить, хотя я молчу. Я любую правду стерплю. Любой позор можно выслушать, а что неправду слушать?! Когда вы сказали, что я вам нравлюсь, я поверила. А что письма писать, по работе помогать… Не надо. Я вас не прошу. Давайте чай пить!

«Август. Солнечные десять утра…»

Август.

Солнечные десять утра. Вы стоите на улице по дороге на пляж и внимательно рассматриваете всех.

Это значит – женщин.

Какое чудесное занятие.

Займитесь им.

Я расскажу, как это делается.

Главное, что это нравится и вам и им.

Как же в летнее воскресенье обойтись без этого удовольствия?

(Вы думаете, я поставил вопрос в конце?.. Нет. В начале.)

Представь, Степан

А кто из вас смог бы стоять на углу, на морозе, в чёрных шёлковых чулках, в мини-юбке, лакированной куртке, на каблуках, с сигаретой?

Вот ты, Степан, мог бы стоять в шёлковых чулочках? А садиться в незнакомую машину? Ты один, а их там двое или трое.

И тебя везут. Неизвестно куда. И неизвестно, кто там будет. И неизвестно, что там будут с тобой делать.

Тебе кажется, что известно. А на самом-то деле неизвестно.

И что тебе там подсыпят.

И чего ты там выпьешь.

И кто за что будет тебя хватать.

А ты, Степан, в шёлковых чулочках. Ты, Степан, в мини-юбке. Ты, Степан, в «лодочках» на высоких каблуках. У тебя, Степан, причёска. Ты блондинка, Степан! Губки накрашены, глазки подведены, на ручках маникюр.

Трусики тоненькие. Ты заледенел.

А что они будут сейчас с тобой делать, ты не знаешь.

Ты просишь предоплату, это максимум, о чём ты можешь просить.

Ну заплатили предоплату. Ну ты положил в сумочку, Степан. А что та сумочка? Это что, сейф? Их трое, Степан, а ты одна. Что ты должна с ними делать? Ты, конечно, профессионалка, Степан, но что они придумают? Вон какие-то плётки висят. Ты бы смогла, Степан, увидев плётки? Что бы ты сейчас, будучи Степаном, сделал, увидев плётки и наручники? Обгадился бы ты, Степан, замочил бы свои трусики, подкосил бы свои лодочки и бежал в кирзовых сапогах. Но как бежать, Степаша, дверь заперта, друг!

Тебя раздевают, Степан, твое нежное озябшее тельце царапают грубые грязные пальцы. Вот как у меня.

И что будет, Стёпа, что будет, думаешь ты, думаем мы.

Думают все вокруг – уйдёшь ли ты живой, Степан.

Похотливые твари окружили тебя. Нюхают, лижут, уже покусывают…

А у тебя, Стёпа, парень в деревне. Простой сельский паренёк…

Вот заломили тебе ручки, Стёпа, ухватились за «лодочки»…

Допустим, пронесло, Стёпа, и ты не забеременел. Откуда ты знаешь, что будет через полгода. Сегодня у мужчины огромный инкубационный период, Степан.

Тогда всё, что ты заработал, уйдёт докторам. Они живут всё лучше, а ты отдаёшься, отдаёшься, отдаёшься, конца этому нет.

Перестань, Степан! Как ты можешь, Степан! Ты уже газету читаешь в минуты оргазма. Ты считаешь купюры во время экстаза – на ощупь, Стёпа.

Как бы ты ни уговаривал себя, Степок, что это временно, что ты ещё подкопишь и выйдешь замуж, это всё для дураков, тебе не выйти ни за кого. Ты погибла, Стёпочка.

Этим историям, что ты сочиняешь, уже никто не верит. А ты, Степан, уже не можешь не врать. Это твоя главная болезнь. Ты сочиняешь и врёшь, а кому нужна сочиняющая и врущая жена?

Тебя все выгонят, Степан.

И, извини меня, пусть тебя это не обижает, но обязательно дойдёт до мужа твоего слух о твоём прошлом, Степан. То ли клиент сболтнёт, то ли лучшая подруга расскажет. И он уйдёт от тебя, Стёпа. Я не хочу тебя огорчать, но он бросит тебя, Степан. В самый лучший момент, когда ты этого не ждёшь.

И ты вернёшься на панель. И ты стоишь на морозе в шёлковых чулочках.

А время ушло. Тебе сорок два, Степан.

Детей иметь ты не можешь, ты вся изранена внутри. Деньги кончились, колготки порваны, зубы съедены, кожа синяя, тебе остаётся мусорный ящик, бутылка сивухи и такой бомж, как я, который описал твою женскую судьбу.

Понял, от чего ты спасся?

Будь благодарен, что природа создала тебя мужчиной, алкоголиком и брехуном, а теперь бери вёдра и пошли искать завтрак к элитному дому на набережной Кутузова, где в это время идут свежие продукты из мусоропровода.

Гостиница

– Ребята, кто пригласил на свадьбу Зинаиду, бывшего администратора гостиницы? Той самой. Ребята, она теперь пьёт ещё больше и пьянеет ещё раньше. Она уже набралась. Надо её выключить. Я чувствую, у нас проблемы.

Зинаида:

– Что ты шепчешь? Ты вообще должен мне руки целовать.

– За что?

– За то, что я молчу. Нет, кого у меня не было, так это Виктора. Виктор здесь? Его нет? Так вот и он у меня был. Но я молчу. Сначала они делали вид, что меня нет. Потом они делали вид, что меня не знают.

– Зинаида, ну что ты.

– Не надо делать вид. Ты тогда большой начальник. Ты и сейчас. Ребята, ну что мы, незнакомы, что ли?

– Зинаида, ну помолчи. Ну кто-то тебя пригласил. Ну ты отдыхаешь – отдыхай. Какая сволочь её пригласила?

– Так, комсомольцы, что это за выражение «помолчи»?! Теперь свобода слова. Ты-то чего беснуешься, Петрович? Я и сейчас твоей жены не знаю. Я уверена, что ты был с ней. Он же с вами был? А с кем? Не рассказывай, что я вас не помню. Тёмно-зелёное платье с опушкой из белки… Было у вас такое платье, Петрович? Вот она с тобой и была… А с кем? А ты не путаешь, Петрович?.. Как, ты с ней не был? Тихо, ребята… А с кем она была? Разве не с тобой?! А с кем ты был, разве не с ней? Мы гуляем. Я всех рада видеть. Вот особенно вот этого. Вот кто у нас душу отводил. Вот кто телом крепкий, душой мягкий, да, товарищ Ерофеев Андрей Петрович. Не Андрей Петрович Ерофеев, а Ерофеев Андрей Петрович. Разница страшная, кто понимает.

– Ребята, кто её привёл? Я его повешу на столбе.

– Молчу, молчу! Он точно с женой был. Он в тёмных очках, она в тёмных очках, и я в тёмных очках. Но так очертания видны. Манекенщица, да? Фигурка точёная. Жена, конечно. У такого человека неужели с пузом и задом? Что с пузом и задом?

– Зинаида, заткнись!

– Да молчу. Но вот кого действительно рада видеть – вот этого! Паспорт просрочен… А мы же прописываем… Мы же москвичей не имели права. Но я его любила. Переживала… А он с этой. Да молчу… Такая клизма. Зад выше головы… Кто?.. Она? Здесь?.. Это жена здесь… А той же нет. Я думала, кого он к нам привёл? Я хоть и член партии, но я бы её заменила. Где ты её взял? Она что, брилась в ванной?

– Ребята! Всё! Кто её привёл, пусть выводит. Или выкинуть самого.

– Всё, молчу! Молчу! Сколько они женаты? Десять лет. Ну, значит, это было одиннадцать лет назад, не десять с половиной.

– Максимовна! Хватит воспоминаний. И память у вас слабеет. Вы уже и лица путаете.

– Путаю, да. Страшно путаю. Вот у тебя паспорт ХI римские, АК № 567125.

– Ну?

– Выдан третьим отделением Черёмушкинского района. Я почему помню…

– Да ладно, Зинаида.

– Ну вначале мы к тебе милицию вызывали. Потом нас к тебе в милицию вызывали. Но всё к тебе. Если бы не мы… Мы б на работу…

– Ну, Зинаида, ну праздник сегодня. Ну ты что, сдурела?

– Я и говорю, ты бы до сих пор праздновал.

– Ну кто её позвал? Ну можно что-то сделать?

– Да пусть говорит.

– Разве я говорю? Это я молчу. Просто у вас скучновато. Вы напряжённые все. А я б атмосферу разрядила. Я же веселю вас. Вон он там сидит. Вон на том конце стола тот, с которым… Да не красней.

– Зинаида Максимовна, это моя жена. Если ты… Я за себя не ручаюсь.

– Что ты торопишься? Я же молчу. Просто смешной случай. Он себе в номер обед заказал. Да я молчу… Чтоб одним борщом весь потолок…

– Зинаида…

– А это пюре в телевизоре внутри. В патрон вместо лампочки кусок отварного мяса прямо ввинчен. А лампочка – наоборот – в тарелке… А в постели… Да молчу. Но чтоб такое в постели творили, я ещё не видела. А я видела всё… Убийство. В крови всё. Ликёр или варенье. Или они кого-то обмазывали или облизывали, а впечатление: зарезали и нож столовый рядом. Тут же в этом джеме и солонка. Убивали и солили. Шоколад рядом давили телами… Да нет, задом его так не вотрёшь… Да, гуляли… Курицу в музыкальном центре разделывали. Фужеры на пластинку. На ком остановится, того они и, условно говоря, целовали. Снизу клиент сразу съехал. На него натекло в трёх местах. Они говорят – шампанское. Что мы, шампанское не знаем?…

– Ну, Зинаида… Дайте мне к ней пройти.

– А я чего, я молчу. Я в смысле – вот где был праздник. Гулять умели. Горничная сразу уволилась, сказала, что ей уже ничего не страшно, «ухожу санитаркой в сумасшедший дом, зарплата выше, а главное – чище». В ванной – только унитаз чистый. Именно к нему никто не прикасался. А раковина! Как они туда… подсаживали друг друга… А чем расписывались на зеркале. Да какая помада!…

– Зинаида, ну такой срок прошёл.

– Да, срок хороший. А мог быть ещё больше. Даже после ремонта кусок курицы за трубами находили.

– Ну всё! Дай я бутылкой прикончу…

– А что такое? Столько лет я молчала. А теперь все пишут мемуары. Каждый козёл с книгой воспоминаний, и мне надо быстрей, пока живы все участники… Юрий Аркадьевич, как ты говорил: «Мы тихие, Зинаидочка, мы непьющие, мы всего боимся…»

– Прекрати! Кто её привёл? Убить подонка!

– Вышел в Кишинёве хлеба купить и через час из Москвы звонил: «У меня всё в порядке. Я тебя обожаю». Трубку клал и крестился – еврей. Козёл называется.

– Так, ребята. Где она сейчас работает? Сообщим на работу. Пусть её арестуют.

– Да на пенсии я, на пенсии. И всё-таки было светлое пятно. Вот он, Леонард Эдуардович. Хотя по паспорту Григорий Яковлевич, VI-БЕ № 351254, выдан 8-м о/м Ленинграда, 25 июля 1973 г. Такая чистота, такая деликатность. Так тихо в ресторане сидели с каким-то пареньком из ансамбля Сибирского танца. Этот его о чём-то просит, тот отказывается. Даже не знаю, о чём они говорили. Ну про то, что это настоящие чувства и что это не сравнить с любовью к женщине, это гораздо выше. В общем, я ничего не поняла, да, Леонард?

– Зинаида, цыц, паскуда.

– Я ж сказала: я не поняла. Тот сказал: я не умею. Этот сказал: я тебя научу. Тот сказал: мне это не нравится. Этот сказал: ты это полюбишь. Тот сказал: я голоден. Этот сказал: я тебя накормлю. Тот сказал: мне холодно. Этот сказал: я тебе куплю пальто. В общем, я не поняла, о чём они говорили. Тот стукнул кулаком: «Ладно – ставь бутылку и веди». Дальше я не поняла. Этот отвечает: «Ты что? Ты что??? Ты со мной за водку? Ты, – говорит, – что, хочешь ничего не чувствовать?» Тот говорит: да! Не «да» – говорит тот: да! Не хочу». Этот говорит: «Я тебе не баба, в пьяном виде ты со мной не будешь! Не будешь ты со мной пьяным никогда!» Тут мы все заплакали, и я опять ничего не поняла. В пьяном, говорит, виде – это животные. Мне, говорит, такие чувства не нужны. Ты меня, говорит, совсем не понял. Мы тебя умоем, оденем, полюбим и прославим.

Леонард:

– Ложь, господа. Я только с женщинами… Да вот… Вот она… Вот же, вот… И ещё есть… Только женщины. Заткнитесь!

Зинаида:

– Заткнулась! Леонард ему купил часы в киоске, коробку духов, парфюм. Ладно, говорит тот, ну хоть потом бутылку поставишь? Этот: потом, говорит, я тебя на ужин поведу в Эрмитаж и перстень бриллиантовый. За что, я так и не поняла. Сколько раз им ключ давала. Хоть бы салфетку в номере сдвинули. Хоть бы покрывало откинули. Как они там? Работали. Сценарий создавали. Мы всей командой проверяли. Ниточка как лежала, так и лежит. Пёрышко специально положили. Даже ветром не сдуло. Движения воздуха не было. Не шевелились они там. Ни звука. Ни дуновения. А входили туда на глазах у всех. Вот это чувство. Правда, Леонард? Вот это любовь. Вот это чистота.

– Да не было этого. Я только с бабами. Вот… Вот…

Зинаида:

– Конечно, не было. У меня ни одного доказательства, кроме записей в регистрации. То, что я рассказала, не произошло. И я писать начинаю. Документальный роман. У меня все справки, все метрики. Мне в издательстве обещали 5000 у. е. Они понимают значение этого произведения.

Сергей:

– Так, господа, скидываемся ей на аванс. Тут же, сейчас, откладывать нельзя. Значит, так, Зинаида, составляем контракт. Всё как в издательстве: за ненаписание такой-то от такого-то такого-то документального романа на столько-то листов такая-то получает от таких-то гонорар в шесть тысяч.

Она:

– В семь тысяч.

Он:

– В 6,5 тысячи.

Она:

– В 7,5 тысячи.

Он:

– В семь.

Она:

– В восемь.

Он:

Всё! В восемь тысяч удавленных, то есть условных единиц. В случае нарушения сукой такой-то договора все коробки, асфальты, черепицы, заборы, паркеты – всё, что приобрела на взятках и подарках за сдачу номеров без прописки, сообщая в органы ложь и непрерывно пьянствуя в каптёрке у дежурных.

Она:

– Ребята, я же молчу.

Он:

– И мы молчим. Об этом и контракт.

Я не знаю, кто я

Я и не знаю, честная я или нечестная.

Меня посади квартиры распределять – и проверяй.

А когда мне нечего украсть, может, я и честная.

Я и не знаю, добрая я или недобрая…

Вот будет что дарить – проверю.

Скупая или нескупая, кто его знает, когда денег нет?

Вот дай денег – и проверяй.

Вот, может быть, я модница.

Вот мне сорок лет, а я так и не знаю.

Может, я бриллианты люблю носить, ну, скажем, в ушах.

Может, цепь золотую люблю носить.

Может, я устрицы люблю!

Может, я вообще дизайнер?! И сама могу расставить мягкую мебель и кухонный гарнитур, и бассейн украшу цветами прямо по воде.

Больше того скажу – может, я в Испании люблю отдыхать! На островах.

Представляешь – окажется вдруг.

С ума сойти!

Или забуду про семью, возраст, удачно выйду замуж, и окажется, что я в Израиле.

И окажется, что я очень люблю евреев.

И мне всё равно, кто какой национальности, представляешь? А я вроде интернационалистка.

Может такое быть? Может!

При хорошей жизни может.

Дайте попробовать!

Специальным постановлением правительства.

«Пусть такая-то такая-то себя пробует на разных почвах, пока не расцветёт».

Невозможно в нищете понять: добрый ты или скупой? Или дизайнер, или честный?

К большому сожалению, оно всё проверяется, только когда есть деньги.

Вот беда: ни разу не видела, чтоб возле нищего толпа крутилась.

Он-то, конечно, щедрый, но копейки у него не выпросишь. Все крутятся возле тех, кто что-то имеет.

«Нечестный он, – кричат, – жадный, наше всё украл!» Наверное…

Когда у тебя ни черта нет и не было, не поймёшь, что у тебя украли.

И где оно всё лежало.

И что он у тебя украл, если ты всю жизнь своими глазами видела, что у тебя нечего украсть?

Вот поделиться – он должен, вот тут правильно говорят.

А ворует, рискует и страдает пусть сам один.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: