Рональд Рейган и окончание холодной войны

Редко когда у Америки появлялся президент, настолько отвечающий духу времени и настолько готовый к решению насущных задач, как Рональд Рейган. За десять лет до того Рейган выглядел чересчур воинственным, чтобы быть реалистом; десятилетие спустя его убеждения, возможно, показались бы слишком одномерными. Но, противостоя Советскому Союзу, чья экономика испытывала стагнацию, а геронтократические руководители в буквальном смысле последовательно умирали, и имея поддержку американского общественного мнения, готового позабыть о годах разочарований, Рейган соединил латентные, порой, казалось бы, несогласующиеся сильные стороны Америки: идеализм, способность быстро восстанавливаться, творческую энергию, экономическую жизнеспособность.

Чувствуя потенциальную слабость Советов и будучи всей душой убежден в превосходстве американской системы (он изучил намного больше трудов по американской политической философии, чем полагали доморощенные критики президента), Рейган объединил оба элемента – власть и легитимность, – которые в предыдущее десятилетие породили американскую амбивалентность. Он бросил Советскому Союзу вызов, втянув в гонку вооружений и технологий, в которой тот не мог выиграть. Для этого президент запустил программы, которые долгое время блокировал конгресс. То, что получило известность как Стратегическая оборонная инициатива (СОИ) – щит, обороняющий от ракетного удара, – во многих отношениях подвергалось насмешкам в конгрессе и в СМИ, когда Рейган выдвинул свой план. Сегодня же этой программе в значительной мере приписывают то, что именно она убедила советское руководство в бесплодности попыток соревноваться в гонке вооружений с Соединенными Штатами.

В то же время Рейган придал политике психологический импульс, выступив с громкими заявлениями на самой грани вильсонианского морализма. Вероятно, наиболее трогательный пример – прощальное послание Рейгана, произнесенное им, когда он покидал свой пост в 1989 году. Он описал свое видение Америки как сияющего града на холме:

«Всю свою политическую жизнь я говорил о сияющем граде, но не знаю, рассказывал ли толком о том, что представало перед моим взором, когда я произносил эти слова. Но в мыслях моих был высокий гордый город, возведенный на мощных скалах, противостоящих океану, овеваемый ветрами, благословенный Богом и населенный множеством разных людей, которые живут в мире и гармонии, – город со свободным портом, где идет торговля и бурлит творческая энергия, и если бы тот город окружали стены, то в стенах были бы двери, и двери были бы открыты для всех, у кого есть желание и смелость войти туда. Вот таким я его увидел и таким продолжаю видеть».

Для Рейгана Америка как сияющий град на холме вовсе не была метафорой; для него град существовал на самом деле, потому что Рейган желал, чтобы тот существовал.

В этом состояло важное различие между Рональдом Рейганом и Ричардом Никсоном, политические курсы которых были весьма схожи и нередко совпадали. Никсон относился к внешней политике как к энергичным, предпринимаемым без конца попыткам, как к набору ритмов, которыми надо управлять. Он разбирался с их сложностями и несоответствиями, как со школьными заданиями, которые задал на дом особо требовательный преподаватель. Никсон надеялся на то, что Америка возьмет верх, но ей придется пройти длинный и безрадостный путь, возможно, уже после того, как он уйдет со своего поста. Напротив, Рейган резюмировал свою стратегию холодной войны характерно оптимистическим изречением, высказанным помощнику в 1977 году: «Мы побеждаем, они проигрывают». Стиль, в котором Никсон проводил свой курс, был важен для возвращения мобильности дипломатии холодной войны; стиль Рейгана был необходим для дипломатии прекращения холодной войны.

С одной стороны, риторика Рейгана – в том числе и его выступление в марте 1983 года с упоминанием СССР как «империи зла» – могла повлечь за собой конец каким бы то ни было перспективам дипломатии «Восток – Запад». На более глубоком уровне такой подход символизировал переходный период, когда Советский Союз постепенно осознавал бесплодность гонки вооружений, а его стареющее руководство билось с проблемой наследования власти. Скрывая сложность за показной простотой, Рейган также выдвинул идею примирения с Советским Союзом, зайдя в своих соображениях об урегулировании куда дальше того, что Никсон когда-либо готов был сформулировать.

Рейган был убежден, что коммунистическая непримиримость в большей степени основана на невежестве, чем на злой воле, на недопонимании, а не на враждебности. В отличие от Никсона, полагавшего, что, рассчитывая на эгоизм, возможно достичь компромисса между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом, Рейган верил, что конфликт, скорее всего, закончится осознанием превосходства американских принципов. В 1984 году, после назначения высшим советским руководителем ветерана Коммунистической партии Константина Черненко, Рейган поверял своему дневнику: «У меня какое-то подспудное чувство, что стоило бы переговорить с ним о наших проблемах, как мужчина с мужчиной, и посмотреть, удастся ли убедить его. Мне кажется, что Советы обретут материальную выгоду, если они присоединятся к семье наций и т. д.».

Когда через год на смену Черненко пришел Михаил Горбачев, оптимизм Рейгана только окреп. Он говорил своим соратникам, что мечтает свозить нового советского лидера на экскурсию, чтобы показать район, где живет американский рабочий класс. Как вспоминал один из биографов Рейгана, президент представлял себе, как бы «вертолет снизился, и Рейган пригласил бы Горбачева постучаться в двери и спросить жителей поселка, «что они думают о нашей системе». А рабочие рассказали бы ему, до чего чудесно жить в Америке». Все это убедило бы Советский Союз присоединиться к глобальному движению в сторону демократии, а это, в свою очередь, привело бы к установлению мира, – потому что «правительства, которые опираются на согласие тех, кем они правят, не ведут войн со своими соседями» – это основополагающий принцип, определяющий вильсоновскую точку зрения на международный порядок.

Свою концепцию Рейган решил применить в вопросе контроля ядерных вооружений и на саммите в Рейкьявике в 1986 году предложил Горбачеву ликвидировать все системы доставки ядерных боезарядов, при этом сохраняя и наращивая противоракетные системы. В результате была бы достигнута одна из целей Рейгана, о которой он часто заявлял: избавиться от самой возможности ядерной войны, ликвидировав необходимый для нее наступательный потенциал и ограничив нарушителя договоренности системами противоракетной обороны. Подобная идея не укладывалась в рамки представлений Горбачева, именно поэтому тот энергично торговался за второстепенную оговорку об ограничении испытаний систем противоракетной обороны «лабораторными условиями». (Предложение о ликвидации средств доставки ядерного оружия в любом случае было нереализуемым на практике, потому что против него крайне резко выступали премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер и президент Франции Франсуа Миттеран – они были убеждены, что Европу нельзя защитить без ядерного оружия, и свои независимые средства устрашения рассматривали как последнюю страховку.) Многие годы спустя я поинтересовался у советского посла Анатолия Добрынина, почему Советы не предложили какой-нибудь компромисс по вопросу испытаний. Он ответил: «Потому что нам и в голову не приходило, что Рейган может просто покинуть переговоры».

Горбачев старался противопоставить идеям Рейгана концепцию советской реформы. Но к 1980-м годам «равновесие сил», на которое десятки лет своего правления неустанно ссылались советские руководители, обернулось против них самих. Неработоспособная экономическая модель оказалась не в состоянии выдержать четыре десятилетия имперской экспансии во всех направлениях.

Соединенные Штаты Америки, несмотря на все разногласия и колебания, сохранили основные элементы ситуации силы; за два поколения была выстроена неформальная антисоветская коалиция всех ведущих промышленных центров и большей части развивающегося мира. Горбачев понимал, что Советский Союз не сможет выдержать курс на доминирование, однако он недооценил хрупкость советской системы. Его призывы к реформе – политика «гласности» и «перестройки» – высвободила силы, которые оказались слишком дезорганизованными для подлинного реформирования и слишком деморализованными для того, чтобы Советский Союз оставался тоталитарным лидером, – во многом случилось именно так, как и предсказывал полвека назад Кеннан.

Одна лишь идеалистическая приверженность Рейгана демократии не могла бы привести к такому результату; энергичная оборонительная и экономическая политика, прозорливый анализ советских слабостей и необычайно благоприятно сложившиеся внешние обстоятельства – все эти факторы сыграли свою роль в успехе избранного им курса. Тем не менее без идеализма Рейгана – иногда граничившего с отрывом от истории – советскому вызову не пришел бы конец в атмосфере глобального утверждения демократического будущего.

Сорок лет назад и на протяжении десятилетий после того считалось, что главным препятствием к установлению безопасного для всех мирового порядка является Советский Союз. Отсюда логически следовало, что после падения коммунизма – которое если вообще произойдет, то, как представлялось, лишь в отдаленном будущем, – воцарится эпоха стабильности и доброй воли. Вскоре стало ясно, что история, как правило, имеет дело с более продолжительными циклами. Перед тем как устанавливать новый мировой порядок, необходимо было разобраться с осколками холодной войны.

Эта задача выпала на долю Джорджа Герберта Уокера Буша, который сумел принять преобладающую роль Америки в мире с умеренностью и мудростью. Родом из аристократической семьи, он вырос в Коннектикуте, однако состояние предпочел делать в Техасе – в той части США, что слывет более простой нравами и более предприимчивой. Джордж Буш-старший, имевший богатый и разнообразный опыт работы в правительстве на различных должностях и на всех уровнях, с незаурядным мастерством провел страну через поразительную череду кризисов, которые стали проверкой как практического применения Америкой своих моральных ценностей, так и пределов ее громадной власти. Не прошло и нескольких месяцев со дня вступления президента в должность, как волнения на площади Тяньаньмэнь в Китае поставили под сомнение не только основополагающие ценности Америки, но и важность сохранения американо-китайских взаимоотношений для глобального равновесия. Имея в послужном списке пост главы американского бюро по связям с КНР (и проработав в Пекине еще до установления официальных дипломатических отношений), Буш действовал таким образом, что сохранил верность американским принципам, но в то же время не утратил перспектив дальнейшего сотрудничества с Китаем. Он выказал себя умелым дипломатом при объединении Германии – до того считавшегося вероятной причиной для войны, – когда принял решение не использовать в своих интересах затруднения Советского Союза, с которыми тот столкнулся при крушении империи. Когда в 1989 году пала Берлинская стена, то Буш, следуя тем же соображениям, отверг все предложения полететь в Берлин, чтобы отпраздновать эту демонстрацию краха советской политики.

Ловкость, с которой Буш-старший привел к завершению холодную войну, заслонила внутриполитическую полемику, благодаря которой были поддержаны усилия Соединенных Штатов и которая помогла обрисовать задачи следующего этапа. Холодная война близилась к концу, и американское общество склонялось к согласию в том, что основная работа по обращению былого противника на «путь истинный» уже проделана. Отныне будет налаживаться международный порядок, ставящий целью мир и безопасность, при условии, что демократические страны позаботятся об оказании помощи последней волне демократических преобразований в государствах, еще находящихся под авторитарным правлением. Последняя мечта Вильсона исполнится. Получат широкое распространение свободные политические и экономические институты, и устаревшие антагонизмы в конечном счете исчезнут, падут под натиском толерантности и гармонии.

Именно в таком духе Буш отразил иракское нападение на Кувейт во время Первой войны в Персидском заливе, создав через ООН коалицию стран, готовых к противодействию агрессору, – это стало первой после Корейской войны совместной операцией с участием великих держав; он прекратил проведение военных операций, когда был достигнут рубеж, определенный резолюциями ООН (возможно, как бывший представитель США в ООН, он постарался учесть урок, полученный генералом Макартуром, когда после победы у Инчхона тот принял решение пересечь разграничительную линию между Северной и Южной Кореями).

Какое-то недолгое время казалось, что глобальный консенсус, сложившийся в 1991 году после освобождения Кувейта, который был захвачен вооруженными силами Саддама Хусейна, подтверждает неизменную американскую надежду на международный порядок, основанный на определенных правилах. В ноябре 1990 года в Праге Буш призывал к созданию «содружества свободы», которое будет руководствоваться законами; это должно быть «моральное сообщество, объединенное преданностью своих членов идеалам свободы». Членство в этом содружестве открыто для всех; когда-нибудь оно способно стать всеобщим. Сама по себе «великая и растущая сила содружества свободы» в будущем «выковала бы для всех наций новый мировой порядок, намного более прочный и безопасный, чем любой, какой нам до сих пор известен». Соединенные Штаты Америки и их союзники будут двигаться «от сдерживания к политике активного участия».

Деятельность Буша была прервана поражением на президентских выборах 1992 года, в некотором смысле потому, что он выступал как «внешнеполитический» президент, в то время как его оппонент, Билл Клинтон, обращался к уставшей от войны аудитории, обещая сосредоточиться на внутриполитических вопросах американской повестки дня. Однако новоизбранный президент очень скоро заявил о возобновлении активной внешней политики, по курсу сравнимой с бушевской. Клинтон выразил уверенность в наступлении новой эры, когда в 1993 году в обращении к Генеральной Ассамблее ООН охарактеризовал концепцию своей внешней политики не как сдерживание, а как «распространение». «Нашей важнейшей целью, – провозгласил он, – должно быть расширение и укрепление мирового сообщества демократических стран, основанного на рыночной экономике». С этой точки зрения, поскольку принципы политической и экономической свободы являются универсальными «от Польши до Эритреи, от Гватемалы до Южной Кореи», их распространение не потребует применения силы. Описывая инициативу, идущую в русле неизбежной исторической эволюции, Клинтон заверял, что американская политика будет стремиться к «миру процветающих демократических стран, которые сотрудничают друг с другом и живут в мире».

Когда госсекретарь Уоррен Кристофер предпринял попытку применить теорию «распространения демократии» к Китайской Народной Республике, поставив экономические связи в зависимость от реформирования внутриполитической системы Китая, он встретил весьма резкий отпор. Китайские руководители настаивали, что отношения с Соединенными Штатами могут строиться исключительно на геостратегической основе, а не на основании того, какими темпами Китай продвигается по пути политической либерализации, – как это было предложено. На третий год своего президентства Клинтон на практике вернулся к менее настойчивому подходу в вопросе мирового порядка.

Между тем концепция распространения демократии столкнулась с намного более воинственным противником. Джихадизм стремился распространить свое послание и подвергал нападкам западные ценности и институты, особенно те, которые имели отношение к Соединенным Штатам, считая их главным препятствием на пути к возрождению ислама. За несколько месяцев до выступления Клинтона на Генеральной Ассамблее интернациональная группа экстремистов, в которую входил и один гражданин США, взорвала бомбу во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке. Второстепенной целью террористов, в случае если бы их исходный план не удался, было выбрано здание Секретариата ООН. Поскольку вестфальская концепция государства и международного права основана на правилах, которые в явном виде не установлены Кораном, то для этого движения она представляет богопротивную мерзость. Схожие возражения вызывала демократия, так как она позволяет принимать законы, отделенные от законов шариата. Америка, в представлении джихадистских сил, выступает угнетателем мусульман, стремящихся осуществить собственную всемирную миссию. Брошенный ими вызов вылился в открытое нападение – 11 сентября 2001 года были нанесены удары по Нью-Йорку и Вашингтону. По крайней мере, на Ближнем Востоке окончание холодной войны возвестило не о наступлении желанного времени демократического консенсуса, а о новой эпохе идеологического и военного противостояния.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: