Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Землевладение и статус служилых людей в Московской Руси конца XV — XVII вв. Вотчинный уклад




Часом «Х» для современников оказалась эпоха Ивана III (1462–1505) и Василия III (1505–1533), когда из Удельной Руси сложилось единое Московское государство. В нем вся русская земля как-то сама собой стала вотчиной великого князя Московского. В одночасье стал слишком мал для него его прежний титул великого князя. Неслучайно в Москве начинаются «эксперименты» с новой титулатурой. Ивана III начинают величать царем и самодержцем, как звали раньше только ордынского хана и царьградского императора. Двуязычная надпись, упоминавшая Ивана III как самодержца (калька византийского автократор) была сделана итальянскими мастерами в 1491 г. даже на Спасской башне Московского Кремля. Латинская версия была обращена в сторону Красной площади, а русская, выполненная славянской вязью, внутрь Кремля: «В лето 6999 (1491) июля божиею милостию сделана бысть сия стрельница повелением Иоанна Васильевича государя и самодержца всея Руси и великого князя Володимирского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Благарского и иных в 30 лето государства его, а делал Петр Антоний Солярио от града Медиолана»[284].

А.Г. Авдеев отмечает, что это первое употребление титула «самодержец» в московской (российской) эпиграфике, которое опиралось как на прямое, так и опосредованное через древнерусскую традицию осмысление византийского титула «автократор». Первый перенос был связан с временами Ярослава Мудрого. В Московском Академическом списке Радзивилловской летописи под 6544 г. Ярослав назван самодержцем, а в Лаврентьевской, Хлебниковской, Новгородской IV и Софийской I старшего извода под тем же годом – «самовластцем», а в Ипатьевской – «единовласцем»[285].

Интересно, что понимание смысла слова «самодержец» менялось в приложении к имени московских монархов в течение 100 лет - с конца XV по конец XVI в., когда «самодержец», судя по исследованию А.И. Филюшкина, окончательно стал атрибутивной частью царского титула последнего московского Рюриковича Федора Ивановича. «…во второй половине XVI в., - констатирует А.И. Филюшкин, специальным предметом исследования которого были титулы московских государей, - на первый план вышел второй корень слова: держать=обладать, распоряжаться, повелевать и т.д. (в более ранний период…акцент ставился на само-, отсутствие соправителей, единоличном правлении)…возможен вывод, что во второй половине XVI в. шел поиск слова, которое должно передать исключительный, сильный характер царской власти в России. И таким определением после нескольких апробаций в 1579-е гг. стал термин самодержец, изменивший свое значение по сравнению с его использованием в раннем средневековье»[286].

Однако первоначально официальным новым титулом великого князя Московского становится не «царь» или «самодержец», а «государь всея Руси». Он лучше отразил перемену статуса великого князя в единой Руси по сравнению с Удельной. Государем на Руси именовали хозяина холопы. «Государем всея Руси» назвал себя еще Андрей Боголюбский, но, в отличие от него, Иван III был действительно государем — хозяином земли и самодержцем, т.к. власть прежнего вотчинника-суверена, ордынского царя, в 1480 г. рухнула. Именно в первоначальном смысле «суверена» вошло в политический лексикон слово «самодержец». Ю.Г. Алексеев подчеркивал качественное изменение, которое произошло в тот момент, когда для своих бояр и слуг вольных Иван III из «господина» превратился в «государя». Возможности вассальных отношений исчезли. Власть великого князя была основана «не на договоре, не на учете взаимных прав и обязанностей, а на признании его безусловного авторитета и безусловном ему подчинении»[287].

В едином русском государстве боярам и вольным слугам Ивана III некуда стало переходить. Покидая московские рубежи, они превращались в «изменников». «Другая Русь» - Великое княжество Литовское и Русское превратилось в злейшего внешнего врага Москвы. Литовским Гедиминовичам московский государь сразу выставил «счет»: потребовал вернуть все заселенные православными южные, юго-западные и западные русские земли. Обоснование вытекало из династической логики, но в основе ее лежал все тот же государственно-вотчинный принцип: литовские князья были Гедиминовичами, а он, Иван III — Рюрикович, поэтому все земли, некогда бывшие отчиной рода Рюриковичей, — это его вотчина.

Религиозная форма и сам принцип мышления русских средневековых людей требовал оформления «государства» Ивана III в сакральных формулировках. Поэтому, как заметил А.И. Филюшкин, «была предпринята попытка усовершенствования титула. Он теперь звучал так Иоанн, Божьею милостью един правой государь всеи Руси отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока государь»[288]. Эта титулатура, как проследил процитированный историк, окончательно утвердилась при Василии III, когда иосифляне разрабатывали идеологию Российского государства. Божественное утверждение московских государей как вотчинников подчеркивалось включением в титулатуру слов «отчич» и «дедич».

Отношения между подданными и правителем в Московском государстве-вотчине выстроились по вертикальной оси «государь–холопы». И естественным образом термин «слуги вольные» постепенно был вытеснен термином «служилые люди». В.О. Ключевский всегда подчеркивал, что Московское государство было государством служилым, где все подданные обязаны были нести службу князю-вотчиннику, кто тяглом, кто военной и прочей службой.

А.А. Горский недавно выдвинул гипотезу, что именование русских бояр «холопами государевыми» не отражает их приниженное положение по отношению к государю[289]. «Холопы государевы» в отношении бояр, по мнению историка, - это калька с ордынского «богол». Так звалась в Сарае высшая элита, зависимая от хана. К ней относились и русские улусники – князья. Падение ига сделало Ивана III самодержцем, и перенос термина «холоп» в смысл «богол» (князья и мурзы) на русскую элиту не понижало, а поднимало и ее статус, как и статус государя, заместившего собой хана. Насчет статуса государя нет возражений. А в остальном логика не убедительна. На чем, к примеру, основывается связь русского «холоп» с ордынским «богол»? Тюркские «богатыри», «лошади», «ямы» есть в живой русской речи до сих пор, а «боголы» ни разу не фигурируют в русских источниках XIII-XV вв., а в переводе на русский тоже значат «рабов». Привилегированное положение мамелюков в Египте не отменяло их рабского статуса.

Логичнее предположить, что именование князей и бояр «холопами государевыми» отражает типологические особенности российской социальной лестницы, которыми она по отношению к элите отличается от феодальной лестницы Западной Европы, но действительно походит на золотоордынскую.

Смысловую разницу между московским «государем» и разными приставками к титулу великого князя Литовского и Русского прекрасно осознавали в ВКЛ. А.И. Филюшкин обнаружил, что польско-литовская сторона ни разу не пыталась сравнивать применявшийся порой к ее монархам термин «господарь» с русским «государем»[290]. В так называемой «титулатурной войне» Москвы и Литвы вокруг официального именования московского монарха пытались оспорить приставку «всея Руси» к титулу «государь». При этом литовская дипломатия ни разу не упомянула, что великий князь Витовт раньше Ивана III много раз титуловался как «многих Русских земель господарь»[291]. А еще ранее польский король Казимир III (1330-1370), присоединив Галицию, чьи князья от Даниила Галицкого имели претензию на титул королей Руси, назвал себя «господарь Русской земли», что указано, в частности, в грамоте служилого татарина Камая Василию III в 1514 г.[292] Почему литовские дипломаты не воспользовались этими прецедентами? Да потому что им ясен был смысловой подтекст русского «государя», как бы по-разному до 1645 г. (как справедливо установил Андраш Золтан), ни писалось это слово в русских грамотах – «господарь», «оспадарь» или сокращенно «гдрь», прежде чем обрести современное «государь», которое и помещали в текст переводов русских источников с XV по 1645 г. историки[293]. Ни польский король, ни великий князь Литовский никогда не были монархами-вотчинниками, поэтому литвинам можно было оспаривать только «всея Руси», что на фоне проигрышной Пограничной войны 1487-1494 гг. сделать было для великого князя Александра Казимировича практически невозможно[294]. Признание Ивана III государем всея Руси ближайшим соседом и главным геополитическим конкурентом еще раз укрепило его авторитет государя-вотчинника в глазах его собственных подданных.

На этом фоне попытки ряда отечественных и зарубежных (А. Золтан, М. Фасмер, Я. Исаевич) историков считать новый титул Ивана III простой калькой с молдавских и западно- и южнославянских фонетических аналогов, как и переводом латинского «dominus Russiae», кажется нам неубедительным. Титул «государь» вырастал из генезиса вотчинного уклада Московской Руси, что отражено в местной нумизматике. Как установил знаток русских монет Густав Алеф, первым зафиксировал свои права «осподаря всея Руси» Дмитрий Шемяка. Завладев московским великокняжеским столом, он отчеканил около 1447 г. свою монету с надписью, содержавшей этот титул. Василий II Темный, вернув себе престол, выпустил свои монеты, гласившие, что он «осподарь всея Руси» или «осподарь всея Русской земли»[295].

Подданные московского «осподаря» - «государевы холопы» были поделены в Московском государстве на две главные социальные группы: служилую и тяглую. Ни в какую из этих категорий не входили «гулящие люди», сумевшие дотянуть как маргинальная социальная группа до петровских времен. Но это было исключение, которое только подтверждало правило своим мизерным процентом в составе населения России. Большую часть населения составляли тяглые люди (крестьяне всех категорий, черные посадские люди, купцы). Тяглые платили налоги, выполняли в пользу государя работы и кормили его слуг. Служилые, к коим относились бояре и дети боярские (заменившие собой широкие слои вольных слуг и зависимых дворян XIII–XV вв.), служилые люди по прибору (казаки, пушкари, появившиеся при Василии III пищальщики и их преемники XVI–XVII вв. стрельцы), приказные люди, приводили в движение государственную машину Руси.

С лужилые люди по отечеству (бояре и дети боярские), подобно рыцарям, по наследству несли в основном военную службу. Но бросается в глаза немыслимая для феодального сословия на Западе пестрота происхождения русских служилых людей, легкое и частое перемещение их по социальной лестнице вверх и вниз. Еще упомянутый выше боярин Федор Бяконт вышел из простых вольных слуг, был первым боярином в своем роду. Во времена Василия II и его сына Ивана III рядовой слой сынов боярских «сформировали потомки князей (например, утратившие высокий титул Волынские, Осокины-Травины, Порховские, Ржевские), обедневших бояр (Аблязовы, Аксаковы, Апраксины, Левашевы, Румянцевы), незнатные среднего уровня вотчинники (Пущины). В их ряды также вливались приказные деятели (Аргамаковы, Кочергины, Милославские, Ознобишины), выделившиеся из сельских общин, перешедшие на княжескую службу крестьяне (Касаговы, возможно, Нелидовы-Ракитины) и слуги бояр (Козодавлевы)».[296] Известный беглец XVII в. Григорий Котошихин заявлял в Швеции, что многие русские дети боярские «…службою и полоном освободились от рабства и от крестьянства».[297]

С середины XV в. дети боярские разделились на городовых и дворовых. Городовыми называли всех уездных вотчинников и помещиков. Дворовыми именовали получивших при великокняжеском дворе ответственные посты.

Высший круг служилых людей составлял немногочисленный слой бояр. Они занимали высшие придворные и военные должности. В литературе термин «боярство» часто используют как синоним знати, хотя, собственно, чин боярина как определенный ранг на государевой службе имели не все аристократы, а только члены Боярской думы, и то не все.[298] Многие бояре вели род от Рюриковичей (например, Шуйские), литовских князей Гедиминовичей (в частности, Голицины), татарских царевичей или мурз, переехавших на Русь (Юсуповы), старинных слуг московских князей (Романовы, Салтыковы). Знатные роды, имевшие право местничать[299], были внесены в особый «Государев родословец», составленный в середине XVI в.

В 1550–1552 гг. из бояр и дворовых детей боярских составили слой так называемых дворян. В 1550 г. была выделена «лучшая тысяча» служилых людей по отечеству, которым предписывалось выдать земли в радиусе 60–70 км от Москвы, чтобы они всегда были под рукой государя. Однако неясно, сумели ли власти обеспечить этих «лучших слуг» подмосковными имениями ввиду явной нехватки у столицы черных населенных земель. В 1552 г. по приказу Ивана Грозного был составлен список государева двора («Дворовая тетрадь»), куда включили 4 тысячи «лучших слуг» - бояр и детей боярских. Кто туда попал, того и стали звать дворянами. Из них формировался прежде всего «офицерский корпус» в московском войске.

Интересно, что прежде, в конце XIII в., термин «дворяне», как мы видели, означал совсем не «лучших», а мелких зависимых слуг на княжеском вотчинном дворе. «Между дворянами XIII и XVI вв. есть, однако, и общее: и те и другие — люди двора, они не свободны уже по названию. Стоит обратить внимание на этимологию. Бароны, сеньоры, джентри, паны — во всех этих названиях не видно признаков… подчинения кому бы то ни было. Барон — «воинственный человек», сеньор — старший, джентри — благородный, пан — господин…»[300] Формула конца XV–XVI вв. официального обращения русских дворян и всех прочих к государю: «Аз холоп твой» — ясно дает понять отличие в определении своего общественного положения в сознании русской элиты от мировоззрения западных феодалов. Эта разница отражает отличие западного вассалитета от московского подданничества.

Все бояре и дети боярские в России XV–XVII вв. были обязаны нести службу с 15 лет. Они не могли самостоятельно прервать ее. Их служба была фактически пожизненной, хотя убогим и немощным давали отставку.

На Западе в это время сформировались централизованные государства (сословно-представительные, потом — абсолютные монархии). С началом эры огнестрельного оружия рыцарская конница потеряла значение и была вытеснена новой наемной армией, которая служила по контракту за денежную плату. Старое феодальное землевладение, обусловленное обязательной службой владельцев феодов, утратило смысл и постепенно трансформировалось в прямую частную собственность бывших феодалов на землю. В ряде стран (Англия) дворяне какое-то время уплачивали особый налог за неявку на службу – «щитовые деньги», в других странах такой порядок отсутствовал, но главное состояло в том, что дворяне сами решали, выходить им на службу или нет.

В XV–XVII вв. на Западе постепенно произошло освобождение дворянского сословия от обязательной службы и освобождение частной собственности на землю от обусловленности службой. Расширились корпоративные и личные права дворянства. В едином Московском государстве шло прямо противоположное движение — процесс закрепощения сословий (термин, часто используемый В.О. Ключевским). «Закрепощение» дворянства стало составной частью этой общественной реформы.

Естественно, и частное землевладение в таких условиях изменялось. Древнерусская аллодиальная собственность, и без того сильно деформировавшаяся в XIII – середине XV вв., с образованием единого Московского государства вообще исчезла. Древнерусскую вотчину-аллод заменило условное землевладение, но совсем иного, нежели на средневековом Западе, толка. В отличие от поместья степень распоряжения владельцем совей вотчиной в. XV-XVII вв. был широк. Её можно было продать, заложить, оставить в наследство, подарить, но в случае опалы государя вотчины также легко изымались, как и поместья, происходило это часто, причём в силу действия местничества под конфискации вотчин попадали и родственники непосредственного виновника опалы. Как мы уже говорили, все московские служилые люди, вне зависимости - владели ли они тем, что в силу традиции продолжало называться вотчинами («родовыми», купленными, «выслуженными») или поместьями, были обязаны служить государю. В ходе знаменитых реформ Избранной рады было составлено «Уложение о службе» 1556 г. Оно определяло связь владения землей (вотчинами и поместьями) с порядком несения государевой службы. Единицей расчета стало количество земли в «одном поле» при двупольном или трехпольном севообороте. С каждых 100 четвертей земли[301] в одном поле «конно, людно и оружно» выходил сам землевладелец, со следующих — с ним шли его военные холопы. Служба сводилась к участию в походах и смотрах, часть времени служилые люди проводили в своих домах. Во время смотров и военных действий им полагалось также хлебное и денежное жалованье, но оно выдавалось нерегулярно и не в полном объеме за «бедностью казны».

Опала влекла конфискацию имений, а то и казнь. Яркий пример тому — судьба придворного Василия III Берсеня Беклимишева, который лишился земельных владений, имущества, языка и жизни за фразу: «прежний государь Иван Васильевич любил встречу (то есть спор), а нынешний государь встречи не любит».[302] Указ 1621 г. требовал отбирать у служилых людей вотчины, так же как и поместья, если вотчинники уклоняются от службы. В случае выявленного невыхода на службу, а также провинностей (реальных или иллюзорных) и знатного боярина, и простого служилого человека ждало наказание.

Поскольку на Руси для высших и знатнейших должностных лиц действовал неизвестный на Западе институт местничества, то ответственность каждого отдельного боярина дополнилась коллективной ответственностью всех членов его рода, а порой и всего ближнего окружения, включая дворню. Нет ничего удивительного в том, что сподвижник царя Ивана Грозного по опричнине, родной брат его второй супруги Михаил Темрюкович Черкасский, попав после смерти сестры под подозрение, обнаружил свою жену, сына-младенца, всех близких ему людей и даже холопов повешенными на частоколе собственной усадьбы. Вскоре Михаил разделил их участь, а все дарованные ему ранее вотчины и имущество были переданы новым владельцам. У последних, впрочем, они тоже не задержались надолго.

Частновладельческая вотчина второй половины XV — XVII вв. отличалась от изначально условного русского землевладения — поместья степенью самостоятельности владельца в распоряжении своим имением. Юридически поместье, в отличие от вотчины, нельзя было заложить, отдать на помин души в монастырь, продать, подарить, отдать в приданое (за исключением особых, оговоренных с властью случаев). Его можно было порой наследовать вместе со служебной обязанностью.

Для государства поместная система была своеобразной системой содержания конного войска. Другого способа, ввиду бедности страны и неразвитости товарно-денежных отношений, придумать было невозможно. (Хотя с XVII в. известны беспоместные служилые люди, живущие на денежное жалованье и постоянно жалующиеся на свою нищету. В целом у России XVII в., в отличие от централизованных национальных государств Западной Европы, не было денежных ресурсов для оплаты «воинников».)

Связь помещика с территорией, где располагалось его имение, была непостоянной и непрочной. Изначально поместье не являлось не только наследственным, но даже пожизненным владением. Государь и Разрядный приказ могли легко изъять одно поместье и предложить вместо него другое в совершенно другом уезде. Интуитивно боясь сепаратизма, Москва жаловала служилым людям имения в разных концах страны, постоянно тасовала их, меняла, не давая детям боярским составить в уездах постоянный, наследственный и уважаемый слой провинциальной элиты. При Иване III множество детей боярских из московских и прочих северо-восточных русских земель были вынуждены по государеву приказу переселиться в новгородские, псковские и тверские просторы. Им дали поместья, выделенные из конфискованных вотчин местных бояр, которых, в свою очередь, испоместили в других уездах. В XVI–XVII вв. молодым дворянам часто верстали земли совсем не там, где находились поместья их родителей. Старшим сыновьям обычно не доставались поместья отцов — им давали новые «в отвод». Младших могли оставить ждать отцовского наследства. «Вследствие этого даже крупнейшие состояния представляли собою в России не латифундии, а совокупность рассеянных имений. У Морозовых, которые, благодаря своим семейным связям с царствующим домом, сделались в середине XVII в. богатейшими помещиками страны, было 9 тысяч крестьянских дворов, разбросанных по 19» уездам[303]. Владения боярина Н.И. Морозова находились в 16 уездах, средней руки помещика стольника А.И. Безобразова — в 11.[304] То же самое касается владений Шереметевых, Салтыковых и других столбовых дворян[305].

На Западе майорат и прочие условия, оговаривающие личные гарантии владельца феода, были направлены на сохранение неизменными его социального статуса и размеров феода. В Московском государстве, когда сын боярский уже не мог нести службу, его отставляли от нее. При этом бóльшая часть поместья забиралась государством. На прожиток обычно выделялась какая-то его часть. «Урезанные земельные пенсии» полагались вдовам и сиротам погибших дворян. По Соборному уложению 1649 г. вдовы и дочери павшего в бою дворянина могли рассчитывать на 20 четвертей с каждых 100 четвертей земли (или 20%) в поместье погибшего. Если служилый человек умирал своей смертью, но во время похода, им давали 10% поместья, а если умирал дома — 5–7%. При наличии малолетних сыновей поместья урезались меньше. Если сыновей было двое или больше, то могли не менять размер поместья, т.к. по достижении 15-летнего возраста все они выходили на службу. С прожиточных поместий поставлялись даточные люди или брался особый налог. Прожиточными поместьями вдовы без сыновей владели до смерти или следующего замужества, а дочери — сначала до 15 лет, потом до замужества. У вдовы с сыном прожиток чаще всего записывался как их совместное владение. Когда недоросль поспевал в службу, прожиток становился его поместьем, а мать он был обязан содержать за свой счет.

Ограничения, накладываемые поместной системой, не радовали служилых людей. Они стремились расширить свои права в распоряжении поместной землей. Незаконно они пытались обращаться с поместьем так же, как вотчинники со своими землями. Дворяне иногда менялись поместьями, сдавали их, закладывали, продавали, завещали. В XV–XVI вв. власть старалась пресекать эти действия, в XVII столетии государство стало склоняться к компромиссу. Ведь и помещики, и вотчинники несли обязательную службу. Постепенно устоялось положение, что поместье изымается и уходит в чужой род, когда у умершего служилого человека не остается ни жены, ни детей, ни родственников. Были узаконены и равные обмены поместьями, но в рамках примерно одного слоя служилых людей. Наконец, наиболее значимой уступкой власти служилым людям был указ 1676 г., допускавший обмен вотчинных земель на поместные, причем в широких рамках (вплоть до соотношения 10 частей земли на 100). Такая мена допускалась с предосторожностями: меновщиков строго допрашивали в Поместном приказе или в провинциальных воеводских избах.[306]

Но все эти послабления не меняли прежней сути поместного владения: поместья оставались собственностью государства, а помещики — лишь их наследственными держателями, получавшими землю из рук государства для осуществления своей сословной обязанности — несения службы государю. Подтверждением последнего стал знаменитый и весьма ненавистный для российских дворян указ Петра I о единонаследии (1714). Этот указ уравнял поместья и вотчины, объявив их частным имением российского шляхетства, но одновременно урезал права дворян: имения нельзя было ни продавать, ни обменивать, ни закладывать, ни дробить между детьми, оставляя одному наследнику. Прочие сыновья шляхтичей обязаны были бессрочно и постоянно служить, находя службой пропитание. «Закрепощение дворянства» дошло до своего логического завершения.

Условная форма землевладения с присущим ей принципом постоянной «текучести» и «распыленности» дворянских владений по России вкупе с местничеством элиты дали удивительные результаты. Социальная элита никак не могла консолидироваться в одно сословие, осознать свои интересы, оформить их в праве и заставить власть учитывать их, как это наблюдалось на Западе. Бессилие и разобщенность русских служилых людей по отечеству, включая боярство, перед лицом государственной власти в конце XV–XVII вв. часто ставили в тупик и современников-иностранцев, и исследователей. Между тем это было естественным следствием вотчинного уклада. Вертикальные связи «государь – служилые люди» трактовались последними не столько как корпоративные обязанности сословия, сколько в личностных патроно-клиентских рамках, где патроном выступал государь, а его личными клиентами — отдельные служилые люди. Это усиливало дробление служилого класса на многочисленные мелкие группы с размытыми социальными границами. Ни о каком четком понимании связывающего их общественного интереса не шло речи. Зато все эти слои были намертво привязаны к центральной власти, придавая ей стабильность и могущество как во внутренних, так и во внешних делах.

Процесс «закрепощения» служилых людей не мог не отразиться на положении простолюдинов. По мере роста управленческого аппарата и военных сил государство испытывало нужду в земельных ресурсах для раздачи государевым людям. С XVI в. государи начали жаловать служилым людям черносошные земли. Это означало, что монарх-вотчинник вправе распоряжаться не только землей, но и населением своей страны-вотчины. В одночасье ранее свободные черносошные превращались в зависимых владельческих крестьян. Заповедные лета (1581), Урочные лета (1597) и Соборное Уложение 1649 г. превратили их в крепостных, причем в дальнейшем в «европеизированной» России весь «европейский XVIII в.» крепостное право только усиливалось. Даже сторонники синхронного подхода к осмыслении средневековой «мира-системы» с акцентом на объединяющие, а не разделяющие особенности социокультурных систем различных стран Европы и Азии в V-XVI вв. отмечают «крепостничество» рубежа Нового времени, как феномен России и ряда других восточноевропейских стран. «…деградация крестьянского статуса в регионах к востоку от Эльбы, стартовавшая на рубеже Нового времени и известная нам под именем «крепостничества», развертывалась как самобытный феномен во многом в результате правительственных мероприятий»[307].

Анахронизмом прежних времен в XVI-XVIII вв. выглядели самостоятельность церкви и ее огромные, изначально безусловные земельные владения. Мысль об ограничении церковного землевладения (и даже о его полной или частичной секуляризации) приходила в голову Ивану III, его сыну Василию III, а потом и Ивану Грозному. Правда, на практике эти правители сумели лишь существенно ограничить источники роста монастырских земельных имений, запретив заклад и завещание на помин души частных вотчин в монастыри. Однако само это действо ярко демонстрировало возможность государственного вмешательства в землевладение церкви. Борис Годунов лишил церковные земли налоговых льгот, а Алексей Михайлович в XVII в. уже контролировал доходы от монастырских вотчин через Монастырский приказ. Он использовал часть монастырских доходов на государственные нужды. Русская церковь медленно, но верно превращалась из самостоятельного союзника власти в придаток вотчинного государства. Закончился этот процесс только в XVIII в. синодальной реформой Петра I (1721) и указами о секуляризации церковного землевладения в 1762 и 1764 гг.

Система социальных отношений, построенная по принципу «государь — холопы», создала в Московской Руси менталитет, резко контрастирующий с менталитетом западноевропейцев XV–XVII вв. Его аксиомой было представление о России как о личной вотчине царя. Понятия государь и государство не были разделены. Сигизмунд Герберштейн в начале XVI в. писал о русских: «Все они считают себя холопами, то есть рабами своего государя».[308] А иезуит Поссевино в конце XVI в. с удивлением обнаружил, что подобного рода положение, которое западноевропейцы не потерпели бы, служит предметом гордости русских. «Московиты с детства имеют обыкновение так говорить и думать о своем государе, получив это установление из рук предков, что чаще всего на ваш вопрос отвечают так: “Один бог и великий государь это ведают”, “Наш великий государь сам все знает», «Он единым словом может распутать все узлы и затруднения”, “Нет такой религии, обрядов и догматов которой он бы не знал”, “Что бы мы ни имели, когда преуспеваем и находимся в добром здравии, все это мы имеем по милости великого государя”»[309].






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных