Западные военные специалисты на службе у Василия III

Итальянцы в Москве стали бесспорными авторитетами в области каменного строительства, однако на Руси скоро обнаружилось, что «немцы», особенно выходцы из собственно германских земель, соображают в военном деле лучше фрязей. (Немецкому монаху Шварцу, к примеру, приписывается изобретение в XIV в. первого огнестрельного оружия). К концу правления Ивана III число «немцев» на русской службе возрастает. По крайней мере из сочинения Сигизмунда Герберштейна, побывавшего в Москве в 1517 г. в качестве посла императора Максимилиана I и в 1526 г. вместе с Л. Нугаролой во главе посольства австрийского эрцгерцога Фердинанда, мы знаем, что в российской столице находились не только «фрязи», но и выходцы из разных западноевропейских стран помимо Италии. Так, в момент торжественной встречи австрийских послов в 1526 г. иностранные «всех родов наемники» заняли всю площадь от ворот Кремля до «палат государевых»[578]. Кроме фрязей и немцев Герберштейн увидел также литовцев и поляков. Причем практически все упомянутые Герберштейном иноземцы оказались связаны с военным делом.

Всех военных иноземцев на русской службе в начале XVI в. можно разделить на три категории. Часть «немцев» и фрязей являлись оружейниками, преимущественно пушколитейными мастерами. Они одновременно играли роль артиллеристов и регулярно вместе со своими орудиями ходили в походы с русским войском. «Теперь государь имеет пушечных литейщиков, немцев и итальянцев, - отмечает Герберштейн, -которые, кроме пищалей и воинских орудий, льют также железные ядра, какими пользуются и наши государи…»[579] Герберштейн отмечает, что Василий III использовал осадную артиллерию (правда, по его мнению не очень удачно) при взятии Смоленска в 1514 г. и при походе на Казань[580].

Другая часть «немцев» являлись личными телохранителями Василия III. Телохранители жили в особой слободе. Герберштейн и пересказывавший его, но никогда не бывавший в России А. Гваньини называют ее «Nali» или «Наливки» и выводят это слово от питейной привилегии наемников. Герберштейн, видевший Москву в 1517 и 1526 г., указывал, что «город Нали» был выстроен именно для великокняжеских телохранителей[581]. Гваньини, писавший в конце XVI в., «разместил» в иностранной слободе Нали и прочих иностранных наемников. «…Василий выстроил своим телохранителям и для разных иностранцев, а именно — поляков, германцев, литовцев (которые от природы подвержены Вакху), город Наливки, получивший название от налитых бокалов. И там у всех иностранных солдат и пришельцев имеется полная возможность всячески напиваться, что московитам запрещается под страхом тяжкого наказания, за исключением нескольких дней в году…»[582]. О пьянстве в «городе Налейка» свидетельствует и англичанин Д. Флетчер, посетивший Россию в конце XVI в., однако он утверждает, что в упомянутой слободе начала XVI в. Василий III расселил не только иностранных наемников, а всех своих солдат и позволил им употреблять спиртное («мед и пиво») в постные дни[583].

Третью группу иноземцев, упомянутых Герберштейном, составляли рядовые воины-наемники. Герберштейн не стремился к личным контактам с этими людьми и сообщал о них походя. В западноевропейских странах к XVI в. иностранные наемники стали обычным явлением. Русь Василия III с ее иноземцами-наемниками представила Герберштейну привычную картину, на которой он не считал нужным (или интересным) останавливаться подробно. Он лишь сообщает, что в казанском походе 1524 г. участвовали наемники «из немцев и литовцев». В другом месте, в рассказе о московском войске в 1526 г. (второй приезд Герберштейна в Россию), он упомянул «из литовцев и всякого сброда людей почти 1 тыс. 500 пехотинцев»[584]. Пехота, вооруженная аркебузами (пищалями), была одним из новшеств «пороховой революции» на Западе Европы. Воронежский историк О.В. Скобелкин, анализировавший записки иностранцев на предмет изучения службы наемников в России XVI в., предположил, что все иноземные наемники, упомянутые Герберштейном при Василии III, являлись новой пехотой[585]. А.Л. Хорошкевич считает, что литовцы и «всякий сброд», упомянутый Герберштейном, вероятнее всего были людьми литовского перебежчика князя Михаила Глинского. Это не противоречит мнению Скобелкина. Михаил Глинский приобрел свой военный опыт в Германии и, организуя свое войско в восстании против короля Сигизмунда, конечно, учитывал последние новшества «пороховой революции». «Что же касается князя Михаила Глинского, - замечает Герберштейн, - то он еще юношей прибыл в Германию, проявил свою храбрость на службе у Альберта, герцога Саксонского, который в то время вел войну в Фрисландии и, пройдя все степени воинской службы, стяжал себе славное имя. Воспитанный в обычаях немцев, у которых он вырос, он вернулся на родину и снискал себе большое влияние…»[586] После неудачной авантюры Глинский со всем своим окружением (около 2 тысяч человек) бежал в Россию. Кроме слуг Глинского в наемной пехоте могли состоять и выходцы из Смоленска, взятого московскими войсками в 1514 г.[587]

Герберштейн обнаружил знаки внимания, которые шли со стороны высшей власти в России к западным пушкарям. Со многими из них посол счел нужным завести знакомство. Его интерес к ним можно объяснить двумя причинами. Во-первых, пушкари были очень образованными по тем временам людьми, являлись интересными собеседниками для ученого посла-эрудита. Во-вторых, все они, будучи привилегированными служилыми иностранцами, близкими ко двору, могли сообщить нечто значительное. Герберштейн называет по именам нескольких своих знакомцев. Это итальянец Варфоломей, немец Иоанн Иордан «из Халя в долине Инна», Николай, «родившийся на Рейне недалеко от немецкого имперского города Шпайра». Последний, если верить австрийскому дипломату, весьма отличился в 1521 г., когда на Москву был совершен первый поход крымского хана Мухаммеда-Гирея. Николай сумел предотвратить попытку русских воевод установить под воротами крепости огромное тяжелое орудие, которое разнесло бы свод ворот, если бы выстрелило. Николай «решил немедленно перетащить на плечах людей более мелкие пушки». «Ловкостью и старанием» этого немца, по мнению Герберштейна (что, исходя из его же текста, является явным преувеличением), «была спасена крепость». Вернувшийся в Москву после ухода Мухаммеда-Гирея из России Василий III, увидев пушкаря Николая среди встречающей его толпы, обратился к нему со словами: «Твоя верность ко мне и старание, которое ты оказал при охране крепости, известны нам, и мы с избытком отблагодарим тебя за эту услугу»[588]. Из отечественных источников мы знаем, что крымцы в 1521 г. не стали штурмовать Москву, очевидно они поняли тщетность этого.

Иноземцы-пушкари несли службу не только в Москве. Об Иоанне Иордане Герберштейн сообщает, что он одно время находился в Рязани (Переяславе Рязанском). При этом непонятно, был ли Иордан при московском войске, посланным для отражения набега Мухаммеда-Гирея, или служил постоянно в Рязани. Герберштейн рассказывает, что, когда часть русского войска и населения охватила паника, «тогда начальник над орудиями, Иоанн Иордан,…поняв степень опасности гораздо больше, чем московиты, выстрелил по своему усмотрению в татар и литовцев из поставленных в ряд орудий, и навел на них такой ужас, что они все разбежались, оставив крепость». Крымский царь потом на переговорах требовал выдачи пушкаря[589]. Через некоторое время мы видим Иордана уже в Москве в той же встречающей Василия III толпе. «Здоров ли ты? – обращается к Иоанну государь, - Бог дал нам жизнь, а ты снова сохранил ее нам; велика будет наша милость к тебе»[590].

Еще более интересной персоной среди иностранных оружейников был итальянец Варфоломей. Историки А.Л. Хорошевич и О.В. Скобелкин предполагают, что это был не просто оружейный мастер, а опытный инженер-фортификатор, о котором упоминает Разрядная книга 1475–1598 гг. Там под 7017 (1509) г. говорится, что великий князь велел строить в городе Дорогобуже новую деревянную крепость и «послал с Москвы мастеров, фряз Вартоломея да Мастробона»[591]. Кстати, есть предположение, что Мастробон – это Бон Фрязин, строитель нижних ярусов колокольни Ивана Великого.

В Москве дорожа кадрами иностранных специалистов, высокие московские власти прощали им порой проступки, недопустимые для русских. В 1505 г. во время военного столкновения с казанскими татарами в плен чуть не попали три пушкаря-литейщика. Двое (один из них фряг Варфоломей, собеседник Герберштейна) бежали с поля боя, бросив орудия, а третий сумел увезти свою пушку. В Москве Василий III не выказал никакого неудовольствия по поводу поведения первых двух иностранцев, а третьему заявил: «Не орудия важны для меня, а люди, которые умеют лить их и обращаться с ними»[592]. В походе на Казань 1524 г. пушкарь, уроженец Савойи, был пойман при попытке перейти на сторону врага и сдать свое орудие. На допросе савойец «во всем признался и был прощен»[593]. Русского пушкаря за подобный проступок непременно бы казнили.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: