Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Конец второй книги. 3 страница




На другой день, за завтраком, Вадим Викторович при­нял свой обычный тон, хотя казался веселее обыкновенно­го. Он играл с детьми в крокет и лаун-теннис, бегал на гигантских шагах, а развеселившаяся Мэри совсем подру­жилась с ним, забыв даже о превосходстве своей юности.

После, игры в мяч Борис остановился, чтобы перевести дух, и отирая потный лоб, неожиданно спросил:

—Слушай-ка, дядя Вадим, почему это мама все гово­рит, что ты старик? А ты и бегаешь скоро, и ноги у тебя не хуже, чем у нас.

Мэри громко расхохоталась, а доктор повернулся и пристально посмотрел на нее.

— Мария Михайловна, а вы также находите, что я очень стар?

— Совсем нет. Наоборот, я нахожу, что вы молоды, — ответила она, сильно краснея.

—Благодарю. А теперь, чтобы оправдать вашу хоро­шую аттестацию, предлагаю еще партию лаун-тенниса, — засмеялся он.

День прошел весело. Только что кончился чай, как, к общему удивлению, явилась баронесса, которую ожидали только на другой день. Она пояснила, что болезнь отца оказалась ложной тревогой, а так как старик чувствовал себя хорошо, то она и поспешила вернуться.

Присутствие баронессы подействовало на Вадима Вик­торовича: он перестал смеяться и болтать, отказавшись затем играть в мяч, когда дети пришли звать его.

— Почему вы не хотите, доктор? Идите, идите. В ваши годы полезно иногда движение, — заметила баронесса.

Слова казались веселыми и шутливыми, но в тоне и взгляде слышалась злая насмешка. Ввиду резкого отрица­тельного жеста доктора, Мэри с детьми ушла с террасы. Вадим Викторович поставил бывшую в его руках тарелку с земляникой и, весь красный, повернулся к баронессе, на­супив брови.

— Серьезно прошу вас, Анастасия Андреевна, воздер­жаться впредь от шуток дурного тона, к которым вы при­страстились. Я не считаю себя такой развалиной и настолько дряхлым, чтобы приходилось удивляться, если я сделаю какое-либо движение.

Баронесса разразилась взрывом грубого смеха и дру­жески похлопала его по плечу.

—Успокойтесь, мой милый! Конечно, вы не старик, но если вздумали бы прыгать и бегать с такими ребятами, как Лиза, Мэри и Борис, которые могли бы быть вашими детьми, то это было бы смешно. Мэри, правда, восем­надцать лет, и она так прелестна, что я думала одно вре­мя предложить ее вам в невесты, но затем я убедилась, к сожалению, что она слишком наивна и юна, а потому по­ложительно не годится в жены такому серьезному чело­веку. Возможно даже, что в виду разницы в летах и родители ее не согласились бы, тем более, что по неко­торым намекам Анны Петровны можно догадываться, на ком они остановили свой выбор. Но поговорим о другом: я забыла сказать, что завтра у нас будут гости. Я встрети­ла Поля Норденскиольда и пригласила его с двоюродными братьями, тоже моряками, на несколько дней в Зельден- бург. Надо же как-нибудь развлечь молодежь, а мы с ва­ми немного стары для этогс.

Доктор молча выслушал эту веселую и как будто про­изнесенную невинным тоном тираду, но он чувствовал вы­пущенные когти, которые невзначай поцарапали его, выставляя на вид разницу лет, отделявшую его от всего юного и прекрасного, могущего ему нравиться. В эту ми­нуту он ощутил почти ненависть к надоевшей ему и старе­ющей женщине, язвительный язык которой ставил преграды и вырывал пропасти между ним и очарователь­ным существом, соблазнительным видением носившимся в его воображении минувшей ночью. Ему казалось, что невидимая тяжесть давит на него, что темнело и задерги­валось пеленой все: и солнце, и веселость, которая со вчерашнего дня охватила его существо и наполняла серд­це. Грубая правда, беспощадно бросаемая ему в лицо, гласила: «Ты стар и преступно было бы связать с собою этот весенний цветок». А ему так хотелось быть моло­дым: для нее одной и ни для кого другого...

Наступило продолжительное молчание. Доктор взял га­зету и, казалось, был поглощен чтением, а баронесса ела землянику, перелистывая привезенный из города модный журнал.

Прошло может быть с полчаса, как донесся шум голо­сов, а минуту спустя Мэри с Борисом ураганом вбежали по ступенькам террасы и запыхавшись остановились перед доктором.

—Вадим Викторович, пойдемте играть с нами. Пришли две дочки управляющего и его сын, студент, у нас ничего не выходит. Пойдемте, пойдемте! Вы так хорошо умеете устраивать игры! — умоляла Мэри, а Борис в это время повис на шее доктора.

Видя, что он молчит в нерешительности, Мэри обрати­лась к баронессе:

—Анастасия Андреевна, скажите Вадиму Викторовичу, чтобы он шел играть! Пожалуйста!

—Но дитя мое, я не имею такой власти над ним и не держу его: пусть идет играть с молодежью, если ему это нравится и приятно, — ответила баронесса, принужденно смеясь.

Доктор не слушал ее и видел только чудные, с моль­бой и лаской обращенные на него глаза Мэри. Поддав­шись их обаянию, он встал, и шалуны увели его.

Анастасия Андреевна продолжала сидеть, сумрачная и, видимо, обозленная: ее не пригласили участвовать в иг­рах. Почему? Разве считали слишком старой? В эту мину­ту она почувствовала внезапную тяжесть в ногах. Конечно, это просто нервная слабость после дороги, а, впрочем, и лучше, может быть, не принимать участия в игре. Что, если бы она оказалась слишком тяжелой на бегу? Было бы ужасно смешно... Но она свое возьмет!

Когда крики и веселые голоса игравших возвестили, что оживление достигло высшей степени, она встала и опер­лась о перила. Играли на усыпанной песком площадке не­далеко от террасы, и ее взгляд впился в Вадима Викторовича. Как он проворен и ловок, ни на минуту не отставая от своих юных товарищей. И завистливое, злоб­ное выражение исказило лицо баронессы. Он действи­тельно еще молод и может претендовать на восемнадцатилетнюю жену, не рискуя казаться смешным: но только она никогда этого не допустит.

Вечер прошел весело и было уже довольно поздно, когда усталая и разгоряченная Мэри ушла в свою комна­ту, но ей не хотелось спать, и она собралась написать не­сколько писем. Она разделась, накинула пеньюар, отпустила горничную и уселась в своей гостиной.

Комната выходила в сад и из окна была видна стеклян­ная галерея, соединявшая со старым замком новое кры­ло. Там помещался доктор, и он тоже, вероятно, у себя, так как окна были освещены, а на спущенной шторе вы­рисовывалась тень двигавшегося взад-вперед человека.

Окончив три длинных письма — отцу, матери и тете, Мэри решила лечь, так как было уже около двух часов. Лампу она погасила, но желая еще насладиться воздухом открыла окно и полной грудью вдыхала чистый и свежий аромат ночи. Окна Вадима Викторовича все еще были ос­вещены, значит, он еще работал. «Какой он любезный и обаятельный, когда захочет», подумала Мэри, вспоминая весело проведенный вечер. Вдруг она вздрогнула и отки­нулась: в стеклянной галерее появилась женская фигура, очевидно направлявшаяся к комнате доктора. Общий об­раз был хорошо знаком Мэри, а несколько минут спустя на опущенной шторе отразились две тени.

Мэри стояла неподвижно, не сводя глаз со шторы, не отражавшей более ничего, и неведомое ранее, но жгу­чее, горько-мучительное чувство охватило ее сердце. Значит, правда, что все рассказывают, и эта бесстыдница ночью идет к постороннему мужчине! А если он допуска­ет это, значит любит ее?..

Жгучие слезы брызнули из глаз Мэри, а сердце заби­лось чувством, близким к ненависти. Какое отвращение! Эта отжившая, намазанная женщина, мать двоих детей, ведет грязную интригу, а он, презренный и бесчестный, нагло обманывает доверие отсутствующего друга!..

Мэри не сознавала, что волновавшее ее новое и болез­ненное чувство было ревностью: она наивно думала, что в ней кипит одно благородное негодование.

Она отвернулась и легла в постель. О! Как презирает она эту подлую парочку и сумеет показать доктору, что он не существует для нее.

Хорошо, что завтра будут гости...

ГЛАВА IV.

Утром она проснулась поздно и приказала подать кофе в свою комнату. Настя, ее горничная, доложила, что к обеду ждут много гостей: баронесса получила несколько телеграмм о приезде знакомых, и на станцию уже от­правлены экипажи.

Обед был назначен в два часа, а к часу ожидали моря­ков и остальных гостей. Раздражение Мэри против Вадима Викторовича не улеглось. Она собиралась кокетничать, хо­тела нравиться Норденскиольду и флиртовать с ним: она знала, что тот влюблен в нее, и ей легко довести его до белого каления. Туалет она считала главным средством для одержания победы, а потому надела белое фуляро­вое платье, богато вышитое, отделанное кружевами и опоясанное белым же шелковым кушаком, и одела белые кожаные туфли. После зрелого размышления она решила оживить белоснежный туалет, прибавив колье из розового коралла, а к поясу и волосам приколола пучки белых роз. В последний раз оглядывала она в зеркале свой пленитель­ный образ, когда прибежала ее горничная с известием о приезде части гостей.

Выйдя на террасу Мэри заметила среди собравшихся генерала Сомова, приятеля и двоюродного брата ее отца. Она и обрадовалась и удивилась ему, так как считала его в отпуске в имении на юге России.

— Дядя Петя, вот сюрприз! — воскликнула она, целуя старого генерала, который очень любил и баловал ее.

— Я приехал по делам службы, но узнав, что баронесса здесь, заехал повидаться и с большим удовольствием уз­нал, что ты тут, — ответил генерал.

С гадливым, но тщательно скрытым чувством поцело­вала Мэри баронессу, поздоровалась с гостями, а потом, чуть покраснев, протянула руку доктору. Как всегда стро­гий и бесстрастный он стоял у балюстрады и курил. Вско- ре приехали трое моряков с остальными приглашенными, И все перешли в столовую.

Рядом с Мэри баронесса посадила Поля Норденскиольда, который принялся усердно ухаживать за соседкой, нисколько не скрывая своего восхищения, а Мэри смеялась, кокетничала, болтала и, видимо, благосклонно принимала знаки внимания соседа. По другую сторону стола, почти напротив Мэри сидел Вадим Викторович, около дамы не­определенных лет и бессовестно накрашенной, но он оказывал ей внимание насколько того требовала вежливость, не замечал ее кокетливых взглядов и казался задумчиво сосредоточенным. Иногда его мрачный взгляд скользил по Мэри и при этом каждый раз ее веселость туманилась рассеянностью: она смущалась и невпопад отвечала на любезность соседа.

После обеда Анастасия Андреевна предложила потан­цевать. Хозяйка была в прекрасном расположении духа и довольно интересна в черном газовом платье, с изумруд­ного увета бантами в рыжих волосах: искусная гримиров­ка, конечно, тоже немало содействовала миловидности.

В первом этаже замка была большая зала, которую баронесса превратила в концертную: там стоял рояль, и м-ль Доберси, гувернантка предложила поиграть. Итак, танцевали под рояль, и даже баронесса дала себя угово­рить принять участие. После нескольких удачных туров вальса она, смеясь, пригласила Вадима Викторовича, но тот холодно отказался и отошел к входной двери, где при­слонился к косяку, скрестив руки. Он издали следил за Мэри, легко и грациозно переходившей от одного кавале­ра к другому, постоянно окруженной роем ухаживателей. Очутившись поблизости от доктора Мэри уловила его взгляд, в котором отражались грусть и уныние. Он был бледнее обыкновенного и в выражении лица его было столько тоскливой покорности судьбе, что у Мэри мгно­венно исчезли всякая злоба и враждебность против него. Отчего ему, еще молодому и красивому, суждено толь­ко со стороны смотреть на минувшие его радости? И в сердце Мэри вдруг вспыхнуло такое теплое участие и со­жаление, что даже слезы подступили к горлу, а одновре­менно с этим всколыхнулась злоба против баронессы. Сама она танцевала и разыгрывала молоденькую, а его старалась высмеять и называла стариком. Впечатлитель­ная Мэри быстро решилась, не обдумывая первое побуж­дение. Как только кавалер довел ее до места, она встала и подбежала к доктору: щеки ее пылали и вместе с тем неловкость и решимость чередовались в выражении ее глаз.

— Хоть и не принято, чтобы дама приглашала кавалера сама, но я думаю, что мой поступок можно извинить от­носительно ученого, строгого и серьезного профессора, — проговорила она смущенным и вместе с тем лукавым тоном.

Доктор рассмеялся и выпрямился перед ней.

—Благодарю вас, Мария Михайловна, но я больше не танцую. Во-первых, это было бы смешно в мои лета, а во- вторых, я даже разучился танцевать.

— Ах, Вадим Викторович, не извольте кокетничать седи­ной, которой у вас еще и нет, — засмеялась Мэри. — Идемте же и докажите всем, что вы умеете танцевать так же хорошо, как назначать лекарства больным.

Прелестное ее личико было так красноречиво, что док­тор более не колебался, а обхватил ее талию, и они сме­шались с другими танцующими. Танцевал он хорошо и красивая пара скоро привлекла внимание общества. Баро­несса тотчас увидела их и побледнела, что было заметно даже под штукатуркой, но, быстро овладев собою, она первая стала восхищаться — хлопала в ладони и кричала так, что слышала вся зала:

— Браво, браво! Смотрите на нашего строгого профес­сора: он помолодел на двадцать лет и легок, как корнет!

Дамы аплодировали и окружили Заторского, так что ему пришлось танцевать со всеми. Наконец, он остановил­ся, вытер мокрый лоб и объявил, смеясь:

— Баста, на сегодня довольно!

В девять часов ужинали, и доктор ухитрился сесть воз­ле Мэри. Он был весел, разговорчив и воодушевлен, как никогда, а баронесса, хотя и притворялась веселой, на са­мом деле была нервна и раздражительна. В десять часов гости разъехались и Заторский с ними, так как хотел по­пасть на ночной поезд, отходивший в Петербург. Проща­ясь, он весело предупредил, что на следующей неделе приедет уже в отпуск:

— В течение шести недель не хочу видеть ни одного больного, — прибавил он, рассмешив всех присутствую­щих.

Когда через неделю доктор приехал в замок, гувернант­ка с обвязанной головой объявила хриплым голосом, что баронессы два дня нет дома, а приедет она с последним поездом.

— Что с вами? Почему у вас завязана голова? — спросил доктор.

— О, у меня ужасно болят зубы и стреляет в левое ухо, — жалобным голосом ответила гувернантка. — Это еще пустяки, а вот Лиза и Борис ужасно кашляют, да и мадемуазель Мария нездорова: у нее лихорадка и болит голова. Я поила ее лимонадом с ромом, но это не помог­ло.

— Да это целый госпиталь! Где же это вы все простуди­лись?

—Накануне отъезда мадам. Она повела всех гулять на берег моря, а было холодно и нас застал сильный дождь. Вернулись мы промокшие до костей и промерзли, потому что ветер с моря был ледяной. В первый день ничего не было, а вечером мы все заболели.

— А что, Мария Михайловна уже легла? — спросил док­тор, качая головой.

— Нет еще, но она в своей комнате. Ей хотелось не­много уснуть из-за страшной головной боли.

—Пошлите, пожалуйста, предупредить ее, что я зайду посмотреть, что с нею, а пока пройду к Лизе и Борису.

Известие о приходе Вадима Викторовича очень смутило Мэри, хотя ей действительно было нехорошо: голова го­рела, как в огне, а по всему телу пробегала ледяная дрожь. Поэтому она уже переоделась, накинув пеньюар из розовой фланели на шелковой подкладке и с большим кружевным воротником.

При появлении доктора она встала и, краснея, протяну­ла ему свою горевшую руку.

Вадим Викторович покачал головой, пощупал пульс, а потом попросил разрешения выслушать ее. Щечки Мэри ярко зарделись, и она робко пыталась отказаться, однако с привычной доктору, относительно больных, мягкой, но строгой настойчивостью, он заметил, шутливо:

— Не стесняйтесь, Мария Михайловна, ведь я — старый доктор.

Мэри покорно расстегнула капот, но когда Заторский прикоснулся ухом к ее груди, сердце ее усиленно заби­лось.

—Часто у вас бывает такое сердцебиение? — спросил он, поднимая голову и испытывающе глядя в смущенные глазки больной.

Мэри ничего не ответила, так как горло ее сжимало чувство стыда, страха и смущения. Ей было крайне нелов­ко: а вдруг он догадался, что волнение ее вызвано его присутствием? Под его глубоким, испытующим взглядом, который, казалось, читал ее сокровенные мысли, она вдруг перестала владеть собою и расплакалась. С зага­дочным выражением всматривался Вадим Викторович в ее прелестное, залитое слезами личико, а потом взял лежа­щий на стуле оренбургский платок, укрыл им Мэри и встал.

—Надо сходить за градусником и смерить температу­ру, а потом я дам вам успокоительных капель из своей дорожной аптечки. А пока вы успокойтесь.

Но едва он вышел из комнаты, как Мэри бросилась на диван, спрятала лицо в подушки и начала рыдать.

—Боже мой, Боже мой! Он заподозрит, что его при­сутствие так взволновало меня: он слышал, как билось мое сердце. Что подумает он обо мне, когда любит ба­ронессу? О!.. Зачем я приехала сюда!..

А слезы все лились и лились.

Через четверть часа вернулся Вадим Викторович с гра­дусником, каплями, облатками и не заметил, по-видимому, красных глаз Мэри, но когда градусник показал почти сорок градусов, он приказал немедленно лечь и прибавил:

— У вас серьезная инфлуэнца и вам придется проле­жать несколько дней в постели.

— Ах! Я не думала, что так простудилась лишь оттого, что слегка промокла, — грустно проговорила Мэри.

— Будем надеяться, что все скоро пройдет. Постарай­тесь уснуть, а в двенадцать часов я зайду опять. До свида­ния.

Доктор еще был занят Лизой и Борисом, у которых бы­ла лихорадка с кашлем, когда приехала баронесса, в весь­ма жалком виде: она хромала и одна щека так распухла, что все лицо перекосило. Увидя ее, Заторский громко расхохотался.

— Как, баронесса, и вы тоже расплачиваетесь за свою чудную прогулку? Во всяком случае вижу, что мне хватит работы на время моего отпуска.

Сконфуженная и сердитая Анастасия Андреевна при­нуждена была лечь. Оказалось, что нога ее и колено рас­пухли, одной рукой она не могла шевельнуть и, сверх того, заполучила страшный насморок. Пришлось посылать верхового в Ревельскую аптеку с рецептами доктора.

Около полуночи Заторский отправился к Мэри: она спа­ла тревожным сном и горела, как уголь. Лихорадка раз­румянила ее лицо, она была очаровательна во сне: длинные и густые черные косы отчетливо выделялись на одеяле, а от пушистых ресниц на щеки ложились тени. Доктор наклонился над ней, и его сердце сильно заби­лось. Жалея тревожить ее, он сел у постели и залюбо­вался, а в голове роились мятежные мысли. Если этот очаровательный ребенок действительно любит его, то не пожертвовать ли ради счастья их обоих ложным предрас­судком, будто он стар для нее?.. Но раньше, чем протянуть руку за этим невинным и чистым созданием ему нужно сбросить с себя позорное ярмо, уничтожить стран­ную, но злополучную власть баронессы над ним. Конечно, борьба будет тяжелая, но ее надо преодолеть, так как он хочет свободы, чтобы сказать Мэри: «Прости и забудь прошлое. В ту пору я еще не знал тебя». Зато, когда он перешагнет через это препятствие, перед ним откроется безоблачное счастье...

Мэри продолжала спать, и он потихоньку вышел.

Через неделю весь домашний лазарет был на ногах, и когда в первый раз все сошлись за обеденным столом, то выпили за здоровье доктора; благодарила его и баронес­са, которая произнесла даже небольшую трогательную речь, выражавшую общую признательность.

Вслед за тем в замке почувствовалась тяжелая, точно грозовая атмосфера, наружно прикрываемая беззабот­ной, как будто, веселостью. Баронесса была встревожена и мучилась ревностью; она чувствовала, что от нее ус­кользает человек, которого она страстно, упорно любит. Уже за много месяцев перед тем она догадывалась, что Вадим Викторович тяготится их отношениями, а теперь он увлекся обаятельной девушкой, которую она сама так не­кстати поставила на своем пути.

Да и на самом деле Мэри нравилась Заторскому, как ни одна женщина, а что она его любила было ясно для не­го, врача, привыкшего вчитываться в душу человеческую: загоравшиеся в его присутствии глаза невинным образом выдавали чувства Мэри. Ее болезнь сблизила их: она с не­терпением ожидала утром и вечером тех часов, когда Ва­дим Викторович приходил ее проведать. Когда он садился у ее изголовья и дружески с нею беседовал, а она чувст­вовала себя счастливой, успокоенной и желала только, чтобы он никогда не уходил.

Незаметным образом чувство доктора к Мэри обрати­лось в страсть, хотя он все-таки владел собою и тщатель­но скрывал свою любовь, потому что никак не мог победить страх и сомнение, упорно поддерживаемые злы­ми и лукавыми словами баронессы. При всяком удобном и неудобном случае-не упускала она твердить, что нет ни­чего опаснее и губительнее неравного по летам брака, а слишком зрелый муж всегда рискует надоесть и опроти­веть молоденькой жене, которая, став женщиной, почув­ствует, конечно, что ее сердце расцветает, и будет инстинктивно искать любви человека своего возраста. Та­кие ядовитые речи, как змеиные укусы, поражали сердце Заторского, поселяли разлад в его душе и убивали энер­гию, а баронесса в душе торжествовала, зорко и ревност­но следя за ним.

Таково было положение в замке, когда приехала тетка барона, Елена Орестовна Бармина, богатая и независимая вдова, женщина развитая, остроумная и, несмотря на ле­та, живая и ловкая.

Елена Орестовна ненавидела и презирала баронессу, потому что не сомневалась относительно роли, которую Вадим Викторович играл в доме племянника. Она жалела барона за его слепоту и уверенность в добродетели же­ны, а тот еще поручил волку стеречь свою овчарню. Впрочем, она была достаточна тактична, чтобы не вмеши­ваться в такие щекотливые дела, и не обнаружила своих чувств. Детей барона она очень любила, особенно Бориса, ее крестника: для них, собственно, недели на две они и приехали в Зельденбург. С Суровцевыми генеральша бы­ла знакома давно, потому что они были соседи по име­нию, а Мэри она знала с детства и очень изумилась, встретив ее у баронессы.

Все сидели еще за утренним чаем, когда принесли поч­ту; доктор и баронесса просматривали письма, как вдруг генеральша глухо вскрикнула и газета выпала у нее из рук.

—Боже мой, что случилось? Что вы прочли? — послыша­лось со всех сторон.

— Ника Селиванов убил свою жену и поручика Балуева, — ответила генеральша в сильном волнении, и прибавила, протягивая газету доктору: - Прошу вас, Вадим Викторо­вич, прочтите подробности. Я так волнуюсь, что у меня словно завеса перед глазами. Бедный Ника! Какой ужас­ный конец!

Зоторский взял газету и по мере того, как читал, гус­тая краска заливала его лицо. А между тем, это была од­на из тысячи обычных «семейных драм» с трагической развязкой. «Молодой инженер Николай Петрович Селива­нов, женатый уже пять лет, заметил по возвращении из командировки слишком частые посещения поручика Балу­ева. Ревность разгорелась, а некоторые признаки утвер­дили его подозрения по поводу тайной связи жены. Нако­нец, для очищения совести, он придумал поездку и возвратясь невзначай застал виновных на месте преступ­ления. Под влиянием бешеного отчаяния он выхватил ре­вольвер и уложил на месте жену, а ее возлюбленного смертельно ранил. После этого он сам отдался в руки полиции и теперь находится в доме предварительного за­ключения. Двое детей, трех лет и одного года, остались сиротами, а мать Балуева, потерявшая единственного сы­на, сошла с ума». Несмотря на тяжелое впечатление док­тор читал твердым голосом, а затем положил газету на стол и глубоко задумался. Он встречал в обществе всех трех героев драмы, и знал, что Селиванов приходился сродни генеральше.

Баронесса первая прервала тягостное молчание.

— Селиванов болван и мерзавец, убивая двух людей из- за своей глупой ревности: притом он разбил и свою жизнь, потому что, наверное, пойдет на каторгу, — с пре­зрением проговорила она.

Генеральша вытерла влажные глаза и порывисто вста­ла.

— Я полагаю, моя милая, что обманутый муж вовсе не мерзавец, а вот парочка, которая, по совести говоря, только получила заслуженное наказание, подлая действи­тельно. Рано или поздно, а подобное болото всегда заса­сывает виновных, которые наивно воображают, что никто не видит их грязную интригу. Поэтому с ее стороны пре­ступно было заводить интригу, имея двух детей и пре­красного мужа — я его хорошо знаю. Жаль и несчастную Балуеву, а он — негодяй, опозоривший чужое честное имя, — наказан совершенно справедливо. Господи! Сколь­ко в распоряжении мужчины свободных женщин и моло­дых девушек, есть, кажется, из кого выбрать любовницу или жену, не посягая на чужой очаг и не забывая Божест­венную заповедь, древнюю, как мир: «Не пожелай жены ближнего твоего!»

Мэри слушала, смущенная и бледная от страха. Неу­жели и любовь доктора и Анастасии Андреевны кончится так же трагически?

— Боже мой, дитя мое, как вы расстроились! Восполь­зуйтесь этим уроком на будущее и не затевайте такой опасной игры. Развращенность современного общества слишком часто вызывает подобного рода драмы. Давно уже опасалась я этой дурной развязки, потому что как-то раз Селиванов сказал мне, с затаенным раздражением: «Этот Балуев мне положительно противен. Я делаю уси­лие над собою, чтобы терпеть его за столом, подавать ему руку и видеть самодовольство, с каким он ухаживает за моей женой. Боюсь, что выброшу его когда-нибудь за окно или сверну ему шею».

— Конечно, имея дело с таким бешеным дураком, то­му надо было порвать с мадам Селивановой. Балуев был такой красивый мальчик, что мог легко найти другую, — заметила хмурая и обозленная баронесса.

— Порвать? О! Это еще вопрос — выпустили бы его? Человек, очутившись в подобном положении, нелегко ос­вобождается и очень часто погибает, как муха, попавшая в паутину. Я знавала некоего господина, который жил с замужней сперва, а потом овдовевшей дамой. Лет через пятнадцать он пресытился связью и решил жениться. Все было готово, как вдруг, за несколько дней до свадьбы, здоровый совершенно человек внезапно умирает от раз­рыва сердца. О!.. Любовные западни бывают иногда страшнее всякой войны.

Тон генеральши был саркастический и взгляд выражал скрытое презрение. А баронесса едва сдерживалась.

— Вы очень скоры и крайне... строги в своих пригово­рах, Елена Орестовна, — хрипло проговорила она. — А знаете ли вы супружескую жизнь этой женщины? Может быть, она была невыносима и, возможно, что бедняжка чувствовала себя несчастной, а когда судьба послала ей человека, который ее понимал и утешал, то она, естест­венно, привязалась к нему. Тот, конечно, всегда нашел бы женщину, которая полюбила его, а она, привязанная к му­жу раба, осуждена была влачить жалкое существование и, естественно, не захотела упустить любимого человека, свою опору, свой якорь спасения.

— И подобно боа-констриктору предпочла задушить своего утешителя, чем вернуть ему свободу? — сурово заметила генеральша. — Нет, моя милая, ваша защита ни­чего не стоит. Кто мешал этой «несчастной» развестись и выйти за «утешителя», который один, будто бы, понимал ее и, услаждая часы ее одиночества, те самые часы, пока муж работал в поте лица, чтобы добывать средства на ее наряды и удовлетворение прихотей «несчастной жертвы», представляя ей все прелести праздной жизни. Жалеть приходится мужа, принужденного в своем же дому каж­дую минуту сталкиваться с господином, которому не поды­щешь и названия за исполняемую им роль относительно жены, с человеком, пожимающим без зазрения совести руку мужа и зовущимся его другом. Глубоко презираю я людей, подобных Балуеву, которые не желают завести собственную семью и предпочитают паразитом втираться в чужое гнездо, позорить его, а иногда и совершенно разорить.

Вадим Викторович был бледен и чайная ложка дрожала в его руке, а баронесса бесилась, ее лицо покрылось красными пятнами. Надрывающимся голосом она выкрик­нула: — А я все-таки беру под свою защиту обоих несча­стных: они умерли и их могилу можно бы не забрасывать грязью... А если между ними была только платоническая, честная дружба? Если он приходил просто, чтобы побол­тать и развлечь ее? К несчастью, в свете немало устарев­ших кокеток, которые не могут уже завести любовника, а потому завидуют каждой молоденькой женщине. Эти ведьмы клевещут, устраивают семейные скандалы, рассы­лают анонимные письма и науськивают против невинных мужа, а тот, если не дурак, плюнет на такие злостные на­веты и спокойно наслаждается своим счастьем и любовью жены, которая обеспечивает ее верность.

Генеральша залилась едким, презрительным смехом.

— Вы, милая моя, рассуждаете совершенно, как инсти­тутка. Когда чужой человек прилипнет, как пластырь, к замужней женщине и проводит с нею все время, только очень наивные души могут предполагать платоническую дружбу. А если простоватый муж удовлетворяется пре­подносимой ему притворной любовью и не сознает своего смешного положения, тем лучше для него и да здравству­ет глупость! Но оставим эти подробности, мы забыли, что юной Мэри не идет слушать подобные споры. К тому же я кончила завтрак и иду гулять.

Она встала, любезно поклонилась присутствующим, взяла зонтик и вышла со своим кинг-чарльзом.

Мэри слушала разговор бледная и смущенная, каждый нерв ее дрожал, а наивный взор был прикован к генераль­ше, осмелившейся говорить этой нежной паре, в глаза, такие истины. Когда Бармина вышла, Мэри также поспе­шила встать и нетвердым голосом сказала, что желает писать матери; ей страстно хотелось остаться одной, и она заперлась в своей комнате. Выходя из столовой Мэри еще слышала визгливый голос баронессы, кричавшей:

—Старая змея, чтоб отсох твой проклятый язык! Но как вам нравятся такие намеки, Вадим Викторович?

— Скажу, что нельзя выколоть людям глаза и заткнуть рот, — отрывисто и глухо ответил доктор, а потом с шу­мом отодвинул стул и вышел.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных