Конец второй книги. 5 страница

Доктор замолчал. Ему не хотелось спорить с челове­ком, которого он считал больным, а не вмешивающийся в их разговор барон дал ему другое направление, показы­вая древнюю бронзовую вазу и поясняя, каким путем он приобрел ее.

Неделя прошла совершенно тихо. Барон, при участии князя и доктора, устанавливал, нумеровал и записывал в каталог привезенные вещи. Но баронесса решительно воспротивилась, чтобы статуя Кали и тигр были помещены в комнате около столовой, через которую постоянно про­ходили, и потому Максимилиану Эдуардовичу пришлось временно устроить музей в зале, неподалеку от своего кабинета. В конце второй недели барон объявил, что вынужден поехать на несколько дней в Петербург, устроить кое-какие денежные дела и выбрать помещение для ин­дусского музея, которое хотел приспособить к их возвра­щению из деревни. Заторский намеревался сопровождать его Для сдачи отчета по опеке, но барон возразил, что это дело не спешное, и просил доктора не прерывать не­обходимого деревенского отдыха. С бароном уехала Еле­на Орестовна, тоже ради устройства дел, но обещала вернуться через два дня.

Вечером, после отъезд барона, разговор за чаем шел вяло: каждый был озабочен своими мыслями. Мэри была грустна и украдкой следилa за сумрачным и молчаливым доктором, баронесса болтала с князем, но бросала угрю­мые взгляды на Вадима Викторовича. При выходе из-за стола все разошлись. Мэри ушла в свою комнату в по­давленном, тоскливом настроении. Спать ей не хотелось, и она пробовала развлечься — писала письма, читала, но ничто не помогло: мучившая ее тревога не ослабевала, а, наоборот, усиливалась. С досадой бросила она книгу, показавшуюся ей ужасно скучной, и решила пойти за дру­гой, так как барон разрешил ей свободно пользоваться библиотекой. Она встала, чтобы взять свечу в маленькой гостиной, и взглянув на окна доктора увидела, что свет в них внезапно погас, а через несколько минут по галерее прошла высокая фигура Вадима Викторовича. Сердце Мэ­ри усиленно забилось: значит он шел к ней!..

Тут ее охватило неодолимое желание подслушать их разговор и узнать, наконец, о чем говорят эти «подлые предатели», которые летели на свидание, едва барон очу­тился за дверью.

Не задумываясь даже о предосудительности своего по­ступка, Мэри стала соображать, каким образом привести в исполнение план, но прежде надо было знать, где нахо­дятся изменники.

Как тень, шмыгнула она к спальне баронессы, но там было тихо и темно, а из будуара виднелся свет и судьба благоприятствовала ей. Вдоль малой гостиной и будуара снаружи шел балкон, на который можно было выйти че­рез дверь из комнаты, смежной с музеем. В будуаре же было высокое и узкое готическое окно, пробитое в ста­ринной стене толщиной около двух метров, и имевшее с обоих сторон углубления. В эту нишу и скользнула Мэри. Окно было открыто, но шелковая штора опущена, и моло­дая девушка осторожно заглянула внутрь, приподняв уго­лок. Большие, цветные горшки на подоконнике совершенно скрывали любопытную, давая ей возможность все видеть и слышать.

Трепеща от ревности и нервного возбуждения, осмот­рела Мэри комнату, ярко освещенную лампой.

Да, оба были тут, и в эту минуту она ненавидела их всеми силами души. О! Она вырвет из сердца этого под­лого, грязного человека, цинично обманывающего друга, который слепо доверяет ему. Он бессердечный разврат­ник, если предпочитает ей, молодой, красивой и невинной девушке, бесстыдную, увядшую и сравнительно некраси­вую женщину.

Сердце ее сжалось от чувства унижения и отчаяния. Она прижала руки к груди и на минуту закрыла глаза. Но эта слабость длилась не более минуты. В душе Мэри про­буждались таившиеся там гордость, энергия и страстная смелость. Ей хотелось узнать, наконец, какими они обме­нивались излияниями, какими тайными чарами эта бес­стыдница возбуждала любовь и поддерживала свою власть над мужчиной. Она решительно встряхнулась, вы­прямилась и внимательно оглядела будуар.

На столе, где обыкновенно лежали альбомы, теперь была лампа и стоял серебряный поднос, с бутылкой вина и двумя стаканами, хрустальная тарелка с печеньем и ко­робка конфет.

Доктор сидел в кресле, откинув голову на спинку, и был бледен, а на его лице застыло выражение горечи. У стола, перед ним, стояла Анастасия Андреевна и переби­рала конфеты в коробке. На ней был лиловый, шелковый капот, а рыжие волосы были распущены. Она тоже была бледна, а во впалых глазах светилась едва сдерживаемая злость, губы дрожали. Все это вместе делало ее некраси­вой и старило лет на десять. Вдруг она расхохоталась су­хим', присущим ей глумливым смехом, и оттолкнула коробку.

— Итак, милый Вадим, на старости лет вы влюбились, как гимназист! Ха, ха, ха! Это не удивительно, конечно, но смешно. Буквально смешно, что у вас появилось желание еще в этой жизни расплатиться с кармою за ветвистые рога, которые вы наставили милому барону. Кто будет вашей кармой — трудно сказать, но несомненно, что кто-нибудь возьмет на себя эту трудную роль. Так бывает всегда, когда старый болван влюбляется в наивную панси­онерку... Что девочка втюрилась в вас — неудивительно: она только что выскочила из института и не видела света, а ухаживающие за нею юнцы не производят впечатления. Другое дело — столь зрелый и к тому же знаменитый профессор!

Заторский выпрямился, протестуя, что было несвойст­венно ему относительно женщины, которая годами дер­жала его в оковах, парализуя его волю невидимой гипнотической силой, делая смешным и унижая в обще­стве. В его голосе слышалось возмущение и презрение, а глаза сверкали ненавистью, когда он ответил:

—Прошу вас оставить свои грубые шутки, Анастасия Андреевна, и вообще изменить тон: прием ваш предста­вить меня стариком устарел. Сколь я ни стар, а все же моложе вас года на четыре, вы уже более пятнадцати лет замужем и пусть кто угодно, только не я, верит сказке, будто вы вышли замуж за барона восемнадцати лет. Не вынуждайте меня документально доказывать ваши лета. Добавлю еще, что замужней сорокалетней женщине, ма­тери двоих детей, не подобает цепляться за случайного любовника. Связь наша длится года четыре и-шутка слиш­ком затянулась для простого флирта, а я не хочу более быть посмешищем общества и ставить рога доброму и доверчивому барону. Женюсь я или нет — дело не в этом, но вас-то я больше не хочу. Понимаете? Мне до от­вращения надоели ваши пошлые шутки и грубая фамиль­ярность, которой вы удостаиваете меня, чтобы выставить, словно напоказ наши грязные и преступные отношения. Мне стыдно перед невинной девушкой, которая светлым видением появилась на моем пути. Вы говорите, что Мэри любит меня первой, чистой любовью своего юного серд­ца? Ну, так вот, да будет вам известно, что я сознаю свою полную несостоятельность перед таким счастьем и не смею высказать более теплое чувство, пока вы роко­вой тенью преследуете меня и являетесь в моей жизни оковами каторжника. А что касается вашей угрозы скан­дала, я ее не боюсь. Ваш муж вернулся, и я перестаю быть вашим кавалером или, вернее, холуем. Довольно, я слагаю с себя эту роль. А женюсь я или нет, но вас, по­вторяю, я больше не хочу!

Онемев от бешенства и злости слушала баронесса эту горячую отповедь, и лицо ее постепенно краснело. Вдруг с проворством кошки сняла она вышитую золотом, но из­рядно потрепанную туфлю и проворно, не нарушая молча­ния, отвесила доктору две звонкие пощечины. Прибегала ли она безнаказанно и раньше к такому способу усмире­ния бунтовщика — неизвестно, но на этот раз он, видимо, не был расположен выносить это. Глухо вскрикнув, Заторский вскочил и бросился на нее.

Мэри не видела окончания сцены. Дрожа от гадливости, выскочила она из засады и помчалась по балкону в примы­кавшую к музею залу. Но едва только она вошла туда, как остолбенела, а ужас буквально приковал ее к месту.

На противоположном конце комнаты сидел тигр, окру­женный кроваво-красным ореолом. Страшный зверь с глухим рычанием пополз к ней навстречу. Его зеленова­тые глаза фосфорически блестели и ей даже казалось, что она слышит, как тот лязгает зубами. Мэри невольно отскочила назад, но голова закружилась, и она без чувств упала на пол.

В это время Вадим Викторович вырвался из будуара, с шумом захлопнув дверь. На быстром ходу он споткнулся о лежавшую на полу в обмороке Мэри и едва не упал.

Выругавшись, он нагнулся, посмотреть обо что задел и, узнав девушку, вздрогнул, не понимая, как она могла очу­титься тут. Убедившись, что она в обмороке, доктор ос­торожно поднял ее и отнес в библиотеку, а там положил на диван и зажег стоявшие на письменном столе свечи. Живо сбегал Заторский в столовую, где постоянно нахо­дилось вино, налил полстакана «мадеры» и вернулся в библиотеку: Мэри все еще лежала без чувств. Как хоро­ша она была в своей неподвижности. Сердце его забилось сильнее, и он не устоял, чтобы не поцеловать ее холод­ную руку. Но врач взял верх, и Заторский усердно при­нялся помогать ей: растирал руки и виски, дал нюхать соль, которую всегда имел при себе, и через несколько минут Мэри открыла глаза.

Вся дрожа, привстала она, затем села, с безумным страхом оглядываясь кругом и глухо шепча:

— Тигр!.. Тигр!..

— Про какого тигра вы говорите? — с удивлением спро­сил Вадим Викторович.

— Тигр из музея. Он полз ко мне, озаренный красным кровавым ореолом, скрежетал зубами и глухо рычал, — и от ужаса она закрыла лицо руками.

—Мария Михайловна, опомнитесь: вы больны и у вас просто галлюцинация. Поймите же, что сдохшее уже не­сколько месяцев животное не может ни ползать, ни скре­жетать зубами. Но что вы делали здесь так поздно?

— Я не могла спать и пошла за книгой в библиотеку, — ответила Мэри, смущенно глядя на него.

Ведь не могла же она признаться, где была, а в то же время искала на лице доктора следы только что получен­ного им оскорбления. Да, на мертвенно-бледном лице Заторского горели два красных пятна. Как она ненавидела эту подлую тварь. Если бы она, Мэри, вышла за него за­муж, то никогда не стала бы его бить.

— Я принесу вам успокоительных капель, а затем ложи­тесь и усните, — в эту минуту сказал доктор.

— А если тигр опять придет? - боязливо спросила Мэ­ри.

— Нет, нет, не придет, будьте покойны. Я сию минуту вернусь и провожу вас до вашей комнаты.

Действительно, Заторский скоро пришел со стаканом, который Мэри покорно осушила. У двери ее комнаты док­тор простился с ней и вернулся к себе.

Но Мэри была слишком взволнована, чтобы уснуть, и в ее памяти попеременно вставали: то видение тигра, то от­вратительная сцена, которой она была свидетельницей. Нет, ни за что на свете не останется она здесь, и завтра же напишет отцу, прося взять ее. Он тоже, наверное, уедет после сегодняшней сцены. Затем она сумеет заста­вить его прийти к ним, если бы даже понадобилось для этого заболеть: в городе он будет свободнее, вне надзо­ра этой ведьмы. Затем ей вдруг становилось страшно: что скажут родители, когда узнают кого она полюбила? С папой еще ничего: он такой снисходительный и поклади­стый. А мама? Что скажет мама?.. Ей уже виделось недо­верчивое и почти испуганное лицо матери и слышался вопрос: «Как, Мэри, ты полюбила любовника этой женщи­ны? Не стыдно ли тебе?»

За всеми этими опасениями и размышлениями уста­лость сломила ее, и она уснула.

ГЛАВА VI.

Но к доктору сон не шел. Отвратительная сцена с ба­ронессой взбудоражила его, а сильнее всего выросла бе­шеная злоба против этой негодной бабы. Уже начало светать, когда он, наконец, уснул. Еще не было и семи ча­сов, когда его разбудил бледный и испуганный лакей.

— Господин Доктор, беда случилась. Карл, ночной сто­рож, найден полумертвым, а на шее у него рана. Не зна­ем, что делать, — бормотал он.

Заторский наскоро оделся. Приказав слуге нести по­ходную аптечку и ящик с хирургическим инструментом, он пошел к раненому.

В людской, где столпилась прислуга, в постели лежал Карл, а в его ногах, закрыв лицо передником, рыдала женщина.

Доктор нагнулся над раненым и внимательно осмотрел его.

Карл был двадцатитрехлетний парень. Еще накануне он был олицетворением цветущего здоровья. Доктор знал его и теперь поразился восковой бледности его лица: точ­но вся кровь вытекла из его раны, которая между тем не была велика.

— Кто нашел раненого и где? Кто эта плачущая женщи­на?

—Это Фредерика, прачка: она тетка Карла. Я — Дит­рих, садовник, и мой помощник Готлиб нашли парня на са­довой алее, когда пришли утром поливать цветы, — отве­тил вышедший вперед человек.

— Хорошо. Вы оба и тетка останьтесь помочь мне, а все остальные пусть выйдут, — распорядился Вадим Викто­рович.

Затем, пока раздевали и укладывали раненого, бывше­го без памяти, доктор спросил: много ли крови потерял Карл? Его приводило в изумление обескровление всего те­ла.

—Вовсе нет. На плитах террасы не было ни капли кро­ви^-, да и рубашка с блузой, извольте взглянуть, совсем чи­стые, — ответил Дитрих, указывая на обе вещи.

По неподвижности больного доктор счел было его умершим, но при осмотре он убедился, что сердце еще билось, хотя и слабо, и ощущалось легкое дыхание. За­тем он перешел к более тщательному обследованию и с изумлением увидел по краям раны следы широких зубов.

— Разве у вас здесь водятся волки? — спросил Вадим Викторович. — Кажется, его укусил волк.

— Волки? — слуги удивленно переглянулись. — Уж сколько лет не видели мы их здесь, особенно летом.

Смущенный и озабоченный доктор перевязал рану и приказал давать для подкрепления через четверть часа капли в молоке с коньяком. Потом он сел у постели, дер­жа руку Карла и ти^етно стараясь подыскать объяснение этому случаю. Ему не давало покоя желание узнать от са­мого раненого подробности приключения. Приказав при­нести хорошего коньку, он влил его в ложку с укрепляющими каплями и насильно принудил выпить.

Минуту спустя дрожь пробежала по телу Карла: он от­крыл глаза и слабо пошевелил губами, а доктор нагнулся над ним:

— Что с тобою случилось, Карл?

— Тигр загрыз, — едва услышал доктор и почти отшат­нулся в ужасе.

Раненый повторил то, что Мэри сказала за несколько часов до того, а его разум между тем отказывался по­нять эту необъяснимую загадку.

Сделав необходимые указания, Вадим Викторович вы­шел. Он был убежден, что Карл не доживет до вечера, но ему хотелось настолько укрепить его, чтобы получить более точные показания. Взволнованный и озабоченный он пошел прямо в залу-музей, где находился таинственный тигр, и ощутил необыкновенно жуткое чувство, когда при­близился к неподвижно лежащему зверю: ему показа­лось, будто глаза тигра фосфорически светятся. Поборов тягостное чувство, он принялся осматривать животное: те­ло было гибко и, казалось, издавало какой слабый, но ост­рый аромат.

«Вероятно, начинается разложение», с удовлетворени­ем подумал доктор, принимаясь рассматривать пасть жи­вотного.

Но тут же он вздрогнул и по коже его пробежал мо­роз. Между зубами он заметил что-то красноватое, точ­но капли запекшейся крови, и в то же мгновение ему показалось, что в застывших глазах тигра мелькнул ужас­ный по своей кровожадности взгляд.

Вадим Викторович побледнел и, отступив, прислонился к стене, не сводя взгляда с обвиняемого в убийстве чело­века чучела, которое, по его понятиям, ползло к Мэри. Рассудок оказывался бессильным постичь это, столь не­возможное, неправдоподобное происшествие, что ему было бы совестно говорить о нем, не то его приняли бы за бежавшего из дома умалишенных. А между тем со­вершались бесспорные, хотя и непонятные, факты. Неу­жели слова князя Елецкого не вздорные бредни психопата? Неужели существует действительно «чертов­щина» и неведомые для патентованных ученых тайны? Нет, он не может и не хочет верить подобным глупостям... Надо найти разумное объяснение этим загадочным на первый взгляд фактам.

Немного успокоившись таким решением от отправился в столовую, где был уже подан завтрак. Баронесса еще не показывалась, а князь только вошел, и они сели за стол в ожидании хозяйки.

— Знаете ли вы, Алексей Андрианович, какой удиви­тельный случай произошел ночью? Молодой парень, ноч­ной сторож, был укушен в шею волком. Положение бедняги очень опасно, но я никак не предполагал, чтобы волки посмели среди лета подходить так близко к жилью.

— О! А верно ли, что это был волк? — заметил князь, чуть насмешливо.

— А кто же, в таком случае? — сердито проговорил доктор.

— Если бедный Карл выживет, он расскажет подробно об этом приключении. Но он не выживет. Укушенные та­ким волком не выживают: если он дотянет до заката солн­ца - это будет чудо. А если хотите, Вадим Викторович, я дам вам индийское средство, которое вернет раненому силу говорить с четверть часа и даже более: этого доста­точно, чтобы рассказать случившееся. Правда, это уско­рит его кончину, ло так как смерть неизбежна, то это не имеет значения.

Доктор провел руками по волосам.

— Карл говорил со мною: но то, что он сказал — невоз­можно.

— Он сказал, вероятно, что его укусил тигр?

— Да, но ведь вы понимаете, что это недопустимо. Ес­ли же считаете подобный факт возможным, тогда объяс­ните мне его, потому что рассудок мой этого не допускает.

— Я мог бы сообщить вам много такого, что вполне ис­тинно, но вы примете мой рассказ за бред сумасшедше­го. Однако, если желаете, придите потом ко мне и я расскажу вам некое приключение, которое вы, конечно, назовете «сказкой». Теперь молчите: я слышу приближе­ние баронессы.

Анастасия Андреевна сильно изменилась в лице. Она поздоровалась с гостями, избегая глядеть на доктора, и тотчас завела разговор о ночном происшествии.

—Я сейчас была у Карла. Бедный мальчик умер в то время, когдя я пробовала дать ему молоко с коньяком. Какая страшная и удивительная история. Я никогда не слы­шала, чтобы волки подходили так близко к замку. Между прочим, любопытно, что волк, точно вампир, высосал у него всю кровь. Что вы думаете об этом случае, доктор?

— Думаю, что в лесу водятся волки и что раненый поте­рял очень много крови, — холодно ответил доктор. — Од­нако, я должен освидетельствовать труп, — прибавил он, поспешно допивая кофе.

Заторский встал, обменялся многозначительными взглядами с князем и вышел.

Анастасия Андреевна ушла к себе расстроенная и взбешенная. По холодному и враждебному взгляду Вади­ма Викторовича она поняла, что ночная сцена не забыта, и в ней закипела бессильная злоба. В пылу гнева и ревности она забыла, казалось, таинственное приключение минув­шей ночи и что-то глубоко затаила, а затем приказала за­ложить лошадей. Сказав, что едет в Ревель по делам и вернется к обеду, она уехала.

В городе баронесса отослала экипаж в гостиницу, где тот должен был ожидать ее, пока она сделает несколько визитов и различные покупки. Но как только коляска скры­лась за углом, Анастасия Андреевна вышла из магазина, где перед тем высадилась, и отправилась в Катаринен

таль. Разными обходами она дошла до узенькой улицы, вдоль которой по обе стороны тянулись сады, огороды и дачи, а в ее конце, почти в открытом поле, стоял одино­кий дом, окруженный садом и высоким дощатым забо­ром. Баронесса позвонила у калитки, которая минуту спустя отворилась и пожилая женщина угодливо встретила посетительницу, видимо, ей уже хорошо известную.

— Пожалуйте, сударыня, дедушка дома, — сказала она, вводя баронессу в просто меблированную комнату и при­глашая присесть в ожидании.

Через несколько минут опираясь на палку вошел высо­кого роста сгорбленный старик. По морщинистому и вы­сохшему, точно пергамент, лицу ему можно было дать чуть не сто лет, но глаза были ясные и живые, как у мо­лодого человека, и сверкали, словно два угля. Эрик Кес- конен слыл опасным колдуном. Он приветливо поклонился баронессе, а та подала ему пакет с табаком и другой, с платьем и гостинцами для его внучки. Поговорив немного, старик провел посетительницу по длинному коридору в запертую на ключ и освещенную керосиновой лампой комнату без окон. Воздух в ней был пропитан острым и едким запахом, по убранству было видно, что это лабора­тория колдуна. В углу валялась куча можжевельника, на полках по стенам стояли бутыли, склянки разной величины и лежали пучки сушеных трав. Посередине комнаты был стол, крытый красным сукном, а на нем стояли два шан­дала, по семь свечей каждый — один с красными, другой с черными, три небольших железных жаровни и круглый таз с водой. Тут же лежала старинная книга в кожаном переплете. В глубине виднелась большая русская печь, а на стене занавеска, что-то прикрывавшая. Около стола стояли два старых кресла, и на одно из них Кесконен при­гласил сесть баронессу.

Анастасия Андреевна выложила из кармана на стол де­сять золотых, которые старик с жадностью спрятал в кар­ман. После этого колдун сел в другое кресло и попросил гостью изложить, что та желает от него.

С негодованием рассказала Анастасия Андреевна, что любимый ею человек ускользает от нее, влюбившись в ничтожную девчонку, которую она имела неосторожность пригласить к себе. Хотела же она сохранить любовника, избавиться от мужа и, если возможно, и от соперницы.

—Сейчас поглядим, возможно ли все это и благосклонны и благоприятны ли нам силы, — внимательно выслушав ее ответил колдун.

Он встал и отодвинул занавеску на стене: там скрыва­лось большое зеркало без рамы, а стекло казалось чер­ным и тусклым. Старик сделал несколько кабалистических знаков, невнятно произнося заклинания, и поверхность зеркала стала покрываться словно облаками, которые клубились и испещрены были искрами. После этого Кесконен нагреб в печи углей, посыпал на них зерна и мож­жевельник и желтоватый порошок, полил каким-то маслом и все это поджег. По комнате разлился запах се­ры, и угли с треском загорелись, а колдун нагнулся и не сводил с них глаз: губы его шептали что-то, точно он с кем-то разговаривал, ставя вопросы и получая на них от­веты. По мере того, как шла эта странная беседа, лицо старика становилось землисто-бледным. Потом угли сра­зу потухли, а старик обернулся и как-то странно поглядел на баронессу.

— Возьмите назад ваши деньги, сударыня, — сказал он, выкладывая золотые на стол. — Ничего не могу сделать для вас: силы не повинуются, потому что препятствуют другие, много значительнее.

— Но почему? Ведь вы же раньше помогали, Кесконен! Постарайтесь, пожалуйста, я заплачу вдвое! — крикнула ошеломленная и взбешенная баронесса.

— Хоть бы и в сто раз! Поглядите сами в зеркало. Вы помните, что видели раньше, вот и сравните, — резко от­ветил старик.

—Вы просто стареете, милый мой, и скрываете свое бессилие будто бы враждебными силами, — возразила ба­ронесса с присущей ей злостью и подошла к зеркалу.

Она не видела насмешливого и презрительного взгляда, каким окинул ее старый колдун. Горя нетерпением и зло­бой, приблизилась Анастасия Андреевна к зеркалу и стала всматриваться в его поверхность, которая прежде отра­жала сцены любви и торжества. Теперь, как и тогда, об­лака раздвинулись и перед ее глазами открылась странная картина, окутанная сероватой мглой. Она не могла опре­делить, стены ли то были или густой лес обрамлял не­большую прогалину, на которой стояли она сама и Вадим Викторович. Но между ними, разделяя их, бурлил по ка­менистому дну ручей и пурпурные волны его, разбиваясь о камни, обдавали обоих кровавой пеной. Вдруг из тумана выступила юная и прекрасная женщина в индусском наря­де, с длинным шнуром из красного шелка в руке: боль­шие, черные глаза ее смотрели на баронессу неумолимо жестоким взглядом. Потом она начала плясать вокруг любовников, которых все теснее опутывала своим пурпур­ным шнуром, становившимся все толще. Далее баронесса и Вадим Викторович, связанные между собой, но разъеди­ненные, однако, густой дымкой, свалились в поток, а крас­ные волны повлекли их в разные стороны...

Немая от ужаса и не будучи в состоянии шевельнуться, смотрела баронесса на проносившуюся перед ней страш­ную картину, а затем зашаталась и, глухо вскрикнув, упа­ла. Кесконен вынес гостью в коридор и там внучка помогла привести ее в чувство. Пока они оба хлопотали около нее, внучка спросила деда, что случилось.

—Я отказался помогать ей, потому что воспротивились враждебные силы.

— Ты, дед, не можешь ей помочь?.. Да ведь ты уже дважды ей помогал! И кто же в силах помешать тебе? — с растерянным видом спросила внучка.

— Да, да. В первый раз я помог заполучить ей мужа, а во второй — любовника, и связь, мною скованная, держа­лась прочно. Теперь же навезли ей в дом кучу демонов, ужасных по своей силе, а наши много слабее и не могут бороться: вот эти новые-то уже уничтожили все то, что сделал я. А барыня теперь — держись! Не хотел бы я быть на ее месте. Надо полагать, хорошо то, что она уви­дела в зеркале, если без чувств свалилась. Экая ведьма! Ну, а я воздержусь путаться в ее дела, чтобы не навлечь на себя всю эту дрянь, которая на нее и обрушится.

Он смолк, потому что баронесса пошевелилась и вско­ре открыла глаза. Бледная и расстроенная, даже забыв взять возвращенные колдуном деньги, вышла она из дома.

Узнав об отъезде баронессы в Ревель, Мэри не вышла к завтраку и осталась в своей комнате, чтобы свободно подумать и потихоньку подготовиться к отъезду, так как ни за что не хотела оставаться в замке. Она боялась, так как была уверена, что тигр действительно полз к ней, и эта уверенность еще больше усилилась после рассказа горничной о подробностях смерти Карла. Не волк, а тигр укусил его: вспугнутый, вероятно, появлением доктора, он скрылся из комнаты и загрыз сторожа.

Мэри написала отцу, настоятельно прося приехать за ней или позволить ей вернуться. Затем она позвала Пашу, сообщила ей тайну, что хочет уехать, и приказала прине­сти две ее корзины, чтобы уложить вещи.

— Ах, барыня, дай вам Бог здоровья за такое решение.

Кабы только поскорее нам уехать! — воскликнула видимо обрадованная Паша. — Я так боюсь здесь: с приездом ба­рона ровно нечистая сила поселилась тут.

— Почему? Ты видела что-нибудь? — спросила Мэри, стараясь казаться равнодушной.

—Сама-то я ничего не приметила, а другие видели и слышали, — ответила Паша.

И она рассказала о непонятном шуме в тот вечер, ког­да переносили ящики, и про разные другие случаи. Феня, горничная баронессы, два дня назад видела, как замор­ский идол высовывал голову из-за двери музея и неодно­кратно слышала хохот, а так как она уже боялась подметать в будуаре пол, и брала с собою лакея Прокофия, то они оба слышали этот смех. Но самое страшное видел Митя, конюх. Он жил около сарая в маленькой ком­нате, которая выходит в сад, а из окна видно террасу, где нашли бедного Карла. Окно у него было открыто на ночь, так как было душно, но его мучила зубная боль, и он не мог уснуть.

— Показалось ему, что в окно дует, и он подошел за­крыть его: но вообразите ужас бедняги, когда он увидел, что на террасе стоит чучело тигра, зевает, бьет себя хво­стом, сходит по ступенькам, а потом поднимается и опять возвращается в дом. Брр! Вот так страх!

— Может быть, Митя лишнее выпил и увидел тигра во сне? — заметила Мэри, принужденно смеясь.

Она верила видению конюха, и со вчерашнего дня сама стала суеверна, но не хотела выказывать этого перед при­слугой. Поэтому она притворялась, будто не верит, и смеялась над уверениями Паши, что все сказанное вполне справедливо. Окончив укладку, она отпустила ее.

Несмотря на нетерпение скорее повидать князя и услы­шать обещанный рассказ о таинственных историях, Затор­ский был задержан на несколько часов разными формальностями по поводу загадочной смерти Карла. Приезжие власти составили протокол, а труп перенесли до погребения в сарай. Утомленный доктор, освободив­шись, наконец, от всех этих скучных и неинтересных для него дел, отправился в помещение князя и застал того в маленькой гостиной: князь был так погружен в свои мыс­ли, что будто не слышал, как отворилась дверь.

С минуту внимательно всматривался в него Вадим Вик­торович, и никогда еще его не поражала такая редкая красота Елецкого. Линии профиля были классически пра­вильны и выражали спокойную энергию, коротко остри­женные черные волосы отливали синевой и вились от при­роды, а большие темно-сапфирового цвета глаза с пушистыми ресницами были глубоко задумчивы.

«Какой красавец и какие бурные страсти должен он внушать!» — подумал Заторский.

— Не всегда приносят счастье страсти, которые мы возбуждаем в женских сердцах, — заметил князь, обора­чиваясь к нему.

Доктор вздрогнул. Неужели он подумал вслух, коли тот ответил на его мысль?

—Послушайте, Алексей Андрианович, уж не колдун ли вы, если угадываете чужие мысли? — спросил он, смеясь.

— Почему вы предполагаете во мне такую способ­ность? Неужели вы подозреваете во мне колдуна на осно­вании моего совершенно философского замечания, явившегося результатом моих мыслей в минуту вашего появления? — улыбнулся князь.

— Ваше замечание так странно ответило на мою мысль, что в моей душе засело крошечное подозрение против вас, и я вдвойне жажду услышать обещанные вами необыкновенные рассказы. Я рвался к вам, но меня за­держали разные формальности относительно смерти сто­рожа Карла.

— Ах, его смерть внушает мне опасения. Этот Карл может наделать еще много бед, — озабоченно заметил князь.

—Бед?.. Карл? Да ведь он умер, и тело бедняги пере­несли в сарай, а тетка с невестой плачут над ним и молят­ся. Я с окружным врачом вполне убедились, что он умер, а не находится в летаргии.

— Да, да. Я не сомневаюсь в вашей компетентности, господа, а между тем, могу вас уверить, что человек этот опасен. А больше всего меня беспокоит, что я еще не получил ответа от учителя, и потому не знаю, что де­лать в предупреждения какого-либо несчастья.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: