Конец второй книги. 19 страница

Тогда он повел меня к дяде, а тот в комнату, где Эд­монд и Вальтер играли с двумя мальчиками.

Как только Эдмонд увидел меня, он ткнул ногой Вальте­ра и сказал:

— Папистка идет просить у меня прощения, и я должен простить, потому что она женщина, а женщины, по словам отца, не понимают, что делают.

— А я не хочу просить прощения у еретика, который го­ворит грубости, и ухожу,— сердито крикнула я и поверну­лась, но дядя удержал меня, взглядом заставив Эдмонда за­молчать и подойти ко мне.

— Здравствуй, львица, ну, что, ты сегодня миролюбивее вчерашнего? Я готов простить тебя и помириться, но не хо­чу, чтобы ты кусала меня в щеку.

Я с достоинством ответила, что не укушу его, если он будет спокоен, и мы расцеловались. После этого он пока­зал мне свои игрушки и болонку, которая мне очень понра­вилась, и мы принялись болтать.

— Видишь, твой любимец прекрасно себя чувствует, а побои ему нужны, как лошади сено.

Я упрекнула Эдмонда за то, что он дурно относится к си­роте.

— Видишь ли, и я пожалел бы его, не будь он таким под­лым трусом, — ответил Эдмонд. — Мальчик одиннадцати лет уже не должен висеть на юбках баб и реветь при вся­ком удобном и неудобном случае.

Он ни за что не хочет играть в дуэль, боится ездить вер­хом и прячется по углам или ревет, когда приводят пони. Будь у меня другой товарищ, я оставил бы его в покое, но мне хотелось бы его перевоспитать. Чтобы его пристыдить я велел подавать ему вместо лошади осла, пусть будут два осла, но все ни к чему. Он любит играть только в кухню, стряпать пирожки или устраивать сады. Ну ударь меня этот болван, я простил бы ему: ведь с двоюродным братом Чар­ли мы нередко деремся до синяков, а между тем остаемся искренними друзьями. При том, Вальтер подленький и лице­мер, а если и ударит, так только воровски, исподтишка, а еще он и доносчик! Фи! Препротивный мальчишка!

Вчера у меня были гости: Альджерпон Кемпбели, наш сосед, и Джно Смит, сын кастеляна. Я назначил большую дуэль с Вальтером, чтобы те были свидетелями моей побе­ды, а этот негодяй кинул наши шпаги в пруд. Тогда я, в со­вершенно справедливом негодовании, объявил, что дворянин, не желающий драться, не заслуживает ничего другого, кроме хлыста, а ты вошла вместе с моей матерью и преподобным отцом именно в этот трагический момент.

Сначала этот рассказ меня смутил, так как я сама была храбра, но увидев на щеках Вальтера крупные слезы, я опять пожалела его и сказала:

— Успокойся! Я сама помогу тебе сделать Вальтера от­важным, потому что, когда вырасту большая, выйду за не­го, а не за тебя.

— Ого! Значит, он нагишом пойдет к алтарю, — возразил Эдмонд.

— Почему нагишом? Я настолько богата, что могу его одеть, и это будет гораздо приятнее, чем платить ваши дол­ги, — ответила я.

Ссора наша опять обострилась бы, конечно, но меня уве­ли, и таким-то образом завершилось мое вступление в Ком- нор-Кэстль.

О последующем я не буду говорить. Это было бы слиш­ком длинно и, мне кажется, не интересно: хотя именно в те годы и укоренились те чувства, которые впоследствии со­вратили меня с пути истинного. А потом, как знать, может быть, листки эти попадут в чужие руки, если я не успею уничтожить тетрадь; а умру я внезапно, потому что болезнь моя очень странная. Итак, если кто-либо прочтет посмерт­ную исповедь неизвестной, пусть узнает, как все произош­ло, и не осудит меня.

Например, Кэт Лестер нередко рассказывала нам по ве­черам такие истории о привидениях и разбойниках, что воло­сы становились дыбом, и мы втроем очень любили ее слушать. Но если в рассказе появлялась какая-нибудь ведь­ма или старая колдунья, то Эдмонд непременно замечал:

— Это была ты, львица, с рыжими космами и совиными глазами, а около тебя летал вовсе не ворон, Кэт ошибется, а бежал желтый пинчер, которого ты вела на голубой ленте.

Такие слова, конечно, бесили меня. Затем леди Арабел­ла, женщина весьма набожная, внушала мне тоже почтение к церкви и ее служителям. Одним из величайших ее огорче­ний было ее замужество за человеком англиканского веро­исповедания. Между тем ее сын ненавидел священников, издевался над ними и при удобном случае грубил ее и мое­му духовнику, отцу Розе. По этому поводу у меня с Эдмон- дом были бесконечные ссоры. Между тем, дружба моя с Вальтером крепла со дня на день. Тот, как и я, был католи­ком, горячо набожным и преисполненным почтения к отцу Розе, который любил его и открыто ему покровительство­вал. Нередко преподобный отец говорил со вздохом:

— О! Как жаль, что не Вальтер будет герцогом Мерви- ном!

Должна прибавить, что Вальтер был родственником гер­цога и представителем младшей ветви, совершенно обед­невшей. От знатного наследства его отделяли Эдмонд и его кузен Чарли, и шансы Вальтера были совершенно призрач­ными. В отношении же меня Вальтер был мягок, как перчат­ка. Он был моим поверенным, моим рыцарем, и так заботился о моих интересах, что даже подслушивал у две­рей, если я хотела знать то, что, по-моему, от меня скры­вали.

Здесь я должна упомянуть еще об одном, положительно ненавистном мне лице, также сыгравшем роль в моей жиз­ненной драме. Это был мальчик по имени Томас Стентон, бывший года на два старше Эдмонда, но столь необычайно похожий на него, что их нельзя было бы отличить, будь они одинаково одеты. Эдмонд же удивительно походил на отца, который в молодости был очень красив, пока не обрюзг вследствие беспутной жизни. Томас оказался незаконным сыном герцога от умершей при его рождении служанки ле­ди Арабеллы. Тетка из милости оставила ублюдка дома, но, конечно, ненавидела. Дядя же и Эдмонд очень любили его, и тот был слепо им предан.

Несколько лет мальчики провели в училище и вернулись уже молодыми людьми, а я стала шестнадцатилетней де­вушкой. За несколько месяцев до того скончалась леди Арабелла, и в Комнор-Кэстле поселилась старая родствен­ница, чтобы вести хозяйство и вывозить меня.

Эдмонд мало изменился. Он был по-прежнему надме­нен, вспыльчив, смел и пристрастен к воинским упражнени­ям. Вальтер же, наоборот, за эти годы отсутствия очень изменился к лучшему: он похорошел, научился ездить вер­хом и владеть шпагой. Мне чрезвычайно нравилось его гру­стное, кроткое лицо и задумчивый взор голубых глаз. К тому же, он выказывал мне искреннее обожание, называл своей покровительницей, ангелом-хранителем, и мы были неразлучными друзьями.

Эдмонд косо смотрел на нашу дружбу и держал себя как жених, но я твердо решила не выходить за него замуж, а так как вопрос шел о путешествии в Лондон, то Вальтер посоветовал мне обратиться прямо к королю и молить его защитить от ненавистного мне брака.

Мы уже объяснились с ним в любви и дали друг другу слово. Тем временем шли приготовления к отъезду, как вдруг произошло неожиданное несчастье.

Дядя был тяжело ранен в голову: говорили, что он осту­пился и слетел, спускаясь ночью по винтовой лестнице с ар­хивной башни. Единственный свидетель, светивший ему, Том Стентон, именно так рассказал это происшествие. Он по­звал слуг, которые затем перенесли раненого в его комна­ту, а через два дня дядя скончался, не приходя в сознание.

Спустя два месяца мы отправились в Лондон. За это вре­мя я мало видела Эдмонда, занятого делами. Вальтер так­же отправился вместо Эдмонда в отдаленное поместье. Он должен был ехать с нами, но не прибыл в назначенное вре­мя, и мы отправились без него. На мой вопрос по поводу его отсутствия герцог пренебрежительно ответил:

— Этот пасхальный агнец, вероятно, беспутничает где-ни­будь, Но будь покойна — он не пропадет.

Название «пасхальный агнец» он дал Вальтеру потому, что тот любил одеваться в нежные цвета, преимущественно в белое, украшенное голубыми или розовыми лентами оде­яние.

В Лондоне я очутилась словно в ином мире. После уеди­ненной, спокойной жизни в Комнор-Кэстле я чувствовала се­бя совсем не на своем месте в этой сутолоке, среди новых знакомых.

Эдмонд был любезен и предупредителен, но не загова­ривал о женитьбе, а я по своей наивности воображала, что он отказался от этого плана и имеет в виду что-нибудь дру­гое.

Однажды он сказал мне, что день моего представления ко двору назначен, так как Их Величества пожелали меня видеть. При этом он посоветовал мне быть интересной, в виду того, что при дворе будет много красавиц и меня ста­нут судить известные знатоки женской красоты. По этому случаю он подарил мне унаследованные от матери велико­лепные кружева и нитки чудесного жемчуга. Во мне про­снулось кокетство и желание нравиться, которые до сей поры дремали, потому что к Эдмонду я была равнодушна, а Вальтеру все равно нравилась, как бы ни была одета. Одна­ко мысль о туалете для представления ко двору всецело по­глотила меня, и я даже забыла про Вальтера, который все не возвращался.

Когда в день представления я оглядела себя в зеркало, то осталась довольна. Мне минуло семнадцать лет, и я бы­ла очень хорошенькая: белое, атласное, вышитое серебром и жемчугом платье, воротник из драгоценного кружева и жемчужный головной убор чудесно шли к моему ослепи­тельному цвету лица.

Я раскраснелась от волнения, но все-таки поехала до­вольно спокойно с Эдмондом и старой герцогиней, которая должна была представить меня.

Когда я очутилась среди многочисленного, блестящего общества и почувствовала, что сотни любопытных глаз уст­ремлены на меня, сердце мое усиленно забилось: я не смела поднять глаза и словно во сне проходила громадную залу. Лишь приседая перед троном я решилась взглянуть на королевскую чету. Оба показались мне»очень симпатичны­ми: королева ободряюще кинула мне головой, а король смотрел на меня с благосклонной улыбкой.

Но каково было мое изумление и ужас, когда из обра­щенных ко мне высочайших слов я узнала, что была пред­ставлена им, как невеста Эдмонда, и что король с королевой окажут мне высокую честь присутствовать на моей свадьбе, которая должна состояться через месяц в капелле королевского дворца.

Был момент, когда я думала, что земля разверзается под моими ногами, но я была еще слишком молода и не имела смелости крикнуть: «Это предательство!.. Он лжет!..» Уж не знаю, что я пробормотала в ответ, но веро­ятно, мои слова приняли за выражение благодарности, пото­му что королева протянула мне руку, которую я поцеловала, и поздравила, как и король. Та же высокая ми­лость была оказана и Эдмонду, а затем весь дворец принес нам поздравления.

Я сознавала, что все кончено, и думала, что задохнусь от негодования. Моя строптивая и властная душа возмущалась произведенным надо мной насилием, и вернувшись домой я сделала Эдмонду бурную сцену, обозвав его подлым пре­дателем, недостойным имени благородного человека. Я во­ображала, что он взбесится, и очень удивилась, когда он просто расхохотался мне в лицо.

— Милая Антония, я ненавижу сцены и бесцельную бол­товню. Строго обдуманное и важное семейное соглашение — каким является наш союз — не может быть расторгнуто из- за каприза девочки. Поэтому я разрубил этот вопрос во из­бежание лишних между нами пререканий. Теперь возврата не может быть, и тебе остается лишь примириться с несча­стьем иметь мужем меня, а не «пасхального агнца». Со своей стороны я очень доволен: король и придворные кава­леры наговорили мне много лестного по поводу моей пре­красной невесты, — добродушно закончил он.

Я была так возмущена, что не могла говорить, и убежа­ла в свою комнату, где горько плакала, но вместе с тем по­клялась отомстить Эдмонду и заставить его дорого заплатить за коварство.

Затем последовало столько празднеств в нашу честь, что я жила, как в чаду, не имея времени ни о чем думать.

Наконец, настал день моей свадьбы. Я была грустна, чувствовала себя усталой, несчастной, убитой и много — что давно уже не случалось — думала о Вальтере, который все еще не появлялся. Я сидела в своей комнате в глубоком раздумье, как вдруг прибежавшая камеристка доложила, что прибыл отец де Сильва и желает говорить со мной. Я не видела его со времени переезда в Комнор-Кэстль, но по­стоянно с ним переписывалась, считая надежным и искрен­ним другом. Появление его в эту минуту меня искреннё обрадовало. Я приказала тотчас провести его ко мне и сча­стливая бросилась ему навстречу.

Когда преподобный отец вошел и увидел меня, то оста­новился, видимо, пораженный, и поглядел на меня каким-то удивительно жгучим и испытующим взглядом, так что я смешалась и стояла перед ним озадаченная. Но это мельк­нуло, как молния, и миг спустя его взгляд принял спокойное выражение. С обычной отеческой приветливостью подошел он ко мне, благословил и, сев рядом со мной, стал расспра­шивать о моей прошлой жизни. Он мало изменился за по­следние годы: по-прежнему высокий, худой, со смуглым цветом лица испанца и красивыми, правильными чертами. Как всегда спокойный и бесстрастный, де Сильва все еще казался человеком лет сорока.

С полным доверием рассказала я ему все: мои планы выйти за Вальтера и предательский прием Эдмонда, кото­рым он разрешил вопрос в свою пользу. Де Сильва усмех­нулся:

— Герцог оказался более дипломатом, чем я предпола­гал, и вполне соответственно, что он не желает отказаться то такой выгодной женитьбы. Равным образом понимаю я и ваше желание, дочь моя, иметь мужем человека одной с вами святой веры, но не такова, должно быть, воля Божия, и мы должны подчиняться посылаемым нам испытаниям.

Говоря дальше о Вальтере я высказывала предположе­ние, что Эдмонд держит его где-нибудь пленником, пока наш брак не будет заключен, и он обещал мне выяснить это дело.

Недели две спустя после моей свадьбы, я собиралась вы­ехать, чтобы сделать кое-какие визиты, как вдруг неожидан­но явился Вальтер; он был грустен и в глубине его души кипела злоба, я это хорошо видела.

Эта новая проделка герцога глубоко возмутила меня, и я,-не стесняясь, высказала ему свое негодование.

Отец де Сильва провел тогда в Англии несколько меся­цев, часто бывал у нас и любил беседовать со мной.

Как-то вечером мы дружески беседовали у камина.

— Мне приходится огорчить вас, леди Антония, — неожи­данно сказал преподобный отец. — Я отнимаю у вас старого друга, отца Розе.

—Но почему же это? Боже мой!.. — спросила я огорчен­но, так как привыкла к своему маститому исповеднику.

— Для блага целой общины: его делают приором одного монастыря в Риме. Однако, успокойтесь: Я сам выбрал для вас духовника, и отец Мендоза вполне заслуживает вашего доверия. Его просвещенное благочестие и серьезный ум бу­дут прочной поддержкой во всех затруднительных случаях вашей жизни. Завтра я приведу к вам этого достойного пас­тыря.

Отец Мендоза, как и преподобный отец де Сильва, был по происхождению испанец, но молчаливый и сдержанный, не такой веселый и добродушный, как отец Розе. Скромный и горячо набожный, он всегда казался погруженным в глу­бокие размышления. Тем не менее, Эдмонд возненавидел его с первого же дня, как тот поселился у нас, называл ли­цемером, волком в овечьей шкуре, говорил, что он подслу­шивает у всех дверей, потому что Мендоза ходил неслышно, и уверял, что его слащавая рожа и косые глаза действуют ему на нервы. Я не раз ссорилась по этому по­воду с герцогом, потому что он иногда бывал очень груб с бедным отцом Мендозой, который, однако, никогда не по­зволял себе возражать ему.

Каждую субботу я исповедовалась, и отец давал мне добрые советы. В исповедальне он был очень строг и неумолим к малейшему проступку. Кроме того, он внушал мне такое смирение перед обидами, которое возмущало мою гордую душу, и никогда я не бывала столь злой, раздражительной и капризной с Эдмондом, как после этих проповедей смире­ния. Но так как мой духовник не очень строго укорял меня за ослушание, удовлетворяясь новыми увещеваниями, то я покорно принимала его наставления, обещала исправиться, а поступала все-таки как вздумается.

Моя супружеская жизнь не была счастлива. Озлобление против Эдмонда все еще таилось в глубине моей души и по­нуждало меня мучить его, что было очень нетрудно. Теперь я была женщиной и понимала, что он страстно любит меня, хотя и скрывает это чувство. Я знала также, что он меня ревнует, особенно к Вальтеру, а потому, как только бывала не в духе, забавлялась тем, что всячески дразнила его, и прежде всего близостью с другом детства, которую герцог стеснялся воспретить мне совсем, из опасения выдать свою ревность. Я играла с огнем, потому что одновременно воз­буждала в Вальтере скрытую и упорную страсть, а в Эд~ монде лютую ненависть, впрочем, обоюдную, как я узнала впоследствии.

На втором году замужества у меня родился сын. Король был его восприемником, и в честь крестного отца ребенка назвали Карлом. Эдмонд был в восторге иметь наследника, да и сама я очень привязалась к ребенку, прелестному, как херувим.

Именно в это время в Лондон снова приехал отец де Сильва. Он поздравил меня с радостным событием, но глу­боко сожалел, что ребенок будет воспитан в протестант­ской ереси.

Моему Чарли было семь месяцев, когда был убит на ду­эли двоюродный брат мужа. Эдмонд наследовал от него два больших поместья в Северной Англии, и ему предстоя­ло ехать туда для устройства дел. Вскоре после его отъез­да я опасно заболела: Бог знает чем, так как предполагаемая простуда оказалась заблуждением, мне не­где было простудиться. Но пока я лежала в беспамятстве между жизнью и смертью, на нас обрушилось новое, и на этот раз страшное несчастье, няня моего сына схватила ос­пу и заразила ребенка. Оба умерли в несколько дней, и когда я очнулась, херувим мой уже лежал в земле. Я была в таком отчаянии, что у меня чуть не сделался возврат бо­лезни. Вызванный нарочным Эдмонд спешно вернулся домой и обезумел от горя: он непременно хотел вскрыть гроб, но его разубедили в виду опасности заразы, а кроме того ска­зали, что страшная болезнь совершенно изуродовала ребен­ка и сделала его неузнаваемым.

ГЛАВА 8.

Смерть сына послужила основой к перелому моей жиз­ни. Когда я уже оправилась, то заметила разительную пере­мену в настроении и поведении Эдмонда: он стал мрачен, подозрителен и раздражителен, даже не скрывал ненависти и отвращения к Вальтеру, который в качестве друга детства по-прежнему проживал у нас во дворце, занимая в первом этаже отдельное помещение. С этого времени герцог стал придираться к нему, из чего было видно, что он намерен выжить его. Однажды, застав нас вдвоем за дружеской бе­седой, Эдмонд вызвал ссору, оба схватились за шпаги и за­кололи бы друг друга в моей комнате, если бы я не бросилась между ними. Мое вмешательство предотвратило дуэль, но не обмен обидными излияниями, и в конце концов Эдмонд выгнал Вальтера, потребовав, чтобы он в тот же день выехал из дворца, запретив ему когда бы ни было пе­реступать порог его дома. Вальтер промолчал в ответ, но

смерил герцога загадочным взглядом, значение которого я поняла много позднее.

Я была вне себя. Грубость герцога относительно близко­го родственника, может быть даже его наследника, но в на­стоящую минуту совершенно бедного человека, возмутила меня до такой степени, что Эдмонд стал мне. положительно ненавистен, и я решила всеми силами поддержать Вальтера. Я только что получила крупную сумму и тотчас отправила ее ему письмом.

В тот же вечер Вальтер покинул наш дом, но между на­ми завязалась тайная переписка при посредстве моей каме­ристки, Бетти Фанлей, которую я считала вполне мне преданной, потому что отец Мендоза рекомендовал ее как надежную, благочестивую и честную девушку. С Эдмондом у меня произошла по поводу этого скандала ужасная сцена, после которой мы стали встречаться только официально. Между тем я узнала, что он ведет разгульный образ жизни, завел куртизанку и пустился в адскую игру, чего за ним раньше не было. Однако я открыто выказывала герцогу свое презрение и стала тайно видеться с Вальтером, кото­рый признался в своей любви и сказал, что не может жить без меня. При наших свиданиях он проявлял такую бурную страсть, какой я до той поры в нем и не подозревала. Кон­чилось тем, что я отдалась ему и некоторое время была вполне счастлива. Но... это счастье омрачил отец Мендоза, которому я на исповеди открыла истину. Он был глубоко возмущен, сурово отнесся к моему прелюбодеянию и нало­жил на меня столь суровое искупление, что я была совер­шенно подавлена. Я собиралась порвать с Вальтером, но лишь только я заговорила об этом, как он вышел из себя и пригрозил скандалом. Я совершенно не знала, что делать, и чувствовала себя очень несчастной, но вместе с тем вызы­вающе относилась к герцогу, а на его мрачные и подозри­тельные взгляды отвечала холодным и надменным равнодушием.

Однажды утром Эдмонд решительно объявил мне, что мы возвращаемся в Комнор-Кэстль, и через неделю я дол­жна быть готова к отъезду. Открыто сопротивляться я не посмела, но затаенная злоба против герцога усилилась: се­зон веселья был в полном разгаре, а мне предстояло за­рыться в старом совином гнезде и даже не видеть любимого человека.

У меня появилось подозрение, что за мною следили. Тем не менее, с помощью Бетти, я все-таки нашла возмож­ность увидеться на прощание с Вальтером. Увы! Теперь я говорю себе, что для меня было бы счастьем, если бы это свидание не состоялось.

Вальтера я нашла необыкновенно возбужденным. Он на­чал с упреков за мое согласие на отъезд, а потом горячо крикнул:

— Я не могу долее влачить подобную жизнь. Нужно по­ложить конец всему этому, устранив негодяя, который пре­граждает мне путь к счастью и принадлежащему мне по праву независимому положению. Не смотри на меня удив­ленно! Что мы такое? Ты — преступная жена, я — нищий, а сэр Эдмонд — Юпитер Громовержец, который может обо­их нас уничтожить и обесчестить. Если же он умрет, я — герцог Мервин, ты останешься герцогиней Мервин, в каче­стве моей законной жены, и перед нами развернется спо­койная, безоблачно счастливая жизнь.

— Это правда, — ответила я. — Но Эдмонд молод, здо­ров и умирать не собирается. Ведь не можешь же ты сде­латься убийцей, ради достижения своего счастья.

При этих словах он разразился смехом и чуть не сломал мне руку, сжимая ее.

— Убийцей? Нет, не убийцей, а праведным судьей! Этот человек мучил меня и ужасно обращался со мной с раннего детства. Я не знал ничего, кроме слез и унижений с того проклятого часа, когда меня привезли в Комнор-Кэстль, что­бы превратить в посмешище, игрушку жестокого, дикого мерзавца, которому выпала более счастливая доля. Ведь я был сиротой, робким, потому что не имел ни в ком поддер­жки и знал, что никто не защитит меня, хотя бы даже от обид подлеца Тома Стентона, которому посчастливилось, однако, родиться герцогским ублюдком.

Он сжал кулаки, а я даже вздрогнула, увидев, какая страшная злоба и дикая ненависть сверкнули в его глазах.

— Единственное, но зато громадное, счастье улыбнулось мне, когда ты отдала мне свое сердце, но его похитил Эд­монд, — с дрожью в голосе продолжал Вальтер. — Преда­тельски отправил он меня в Кельтон-Холл и задержал в плену до заключения вашего брака.

— Это очень дурно, конечно, но семейное соглашение между моим отцом и дядей Робертом было настолько вы­годно, что он, понятно, не мог отказаться от него! — заме­тила я, стараясь успокоить его, так как ни за что на свете не желала нового кровавого столкновения между ними.

Вальтер как-то злобно рассмеялся и, встав напротив ме­ня, сказал с ядовитой насмешкой:

— Пора, наконец, сорвать повязку, скрывающую от тебя истину. Из любви к тебе, чтобы не смущать твой покой, я не говорил о страшном преступлении, но дольше молчать не буду. Знай же: никогда и никакого соглашения между твоим отцом и Робертом Мервином не было, а тело твоего отца не нашли лишь потому, что в ту пору он был жив, но содержался в заточении в Комнор-Кэстле, где его убили не­задолго до твоего замужества.

Я вскрикнула и схватилась руками за голову. Не помню, сколько времени пробыла я в состоянии оцепенения, ничего не видя и не слыша. Пришла же я в себя только от прикос­новения мокрого полотенца, которым Вальтер вытирал мое лицо.

— Но ведь это невозможно! А если ты знал о такой под­лости, как же смел молчать! — крикнула я вне себя от злобы.

— Я объяснил тебе причину моего молчания. Притом, я знаю только часть истины.

—Я хочу знать все, что известно тебе! Раз ты заговорил, то уж дальше скрывать не имеет смысла. Говори все!

— Хорошо! Вот как было дело. Ты знаешь, я занимал в Южной башне комнату, выходившую во внутренний дворик. Однажды ночью я не мог уснуть: Эдмонд и Том Стентон принудили меня играть в войну и так избили, что у меня бо­лело все тело. Наплакавшись вволю, я встал с постели и стал подле окна, приоткрыв его, потому что голова страшно болела. Вдруг я услышал шум во дворе, где обыкновенно было тихо и пусто. Осторожно выглянув в окно я увидел, что открылась калитка, ведущая в парк, и показались носил­ки, которые несли два человека. Затем, к моему удивле­нию, я заметил появившегося из тени дядю Роберта с фонарем. Из носилок вынули человека, видимо связанного, судя по тому, что он подергивался, очевидно, стараясь ос­вободиться от пут, но делал он это молча. Его тотчас же унесли в башню, а там, ты знаешь, существует лестница, ведущая в подземелье. Таким образом я узнал, что в замок тайком привезли узника. Вполне понятно, что я не посмел никому говорить о своем открытии, но меня разобрало лю­бопытство и я старался следить. Так как меня не опасались и считали болваном, то я слышал многое. Так, однажды дя­дя сказал, неизвестно кому: «Наконец-то я добыл подпись, но какой ценой и с каким трудом! Просто невероятно! Эта собака Альджернон упрям, как...» я боялся быть обнару­женным и не дослушал до конца.

Альджернон было имя отца. Что сделали с ним? От не­годования и глубокой жалости у меня из глаз брызнули слезы.

— Рассказывать все шаг за шагом было бы слишком дол­го, — продолжал Вальтер. — В общем, сначала я подметил, что старый Жоффрей, душой и телом преданный дяде, но­сил пищу узнику, про существование которого никто, кроме меня, в замке не знал. А я сообразил, что это — твой отец, так как слышал от тебя его имя. Потом, по смерти Жоффрея, тюремщиком к таинственному узнику был приставлен Том Стентон. Теперь перехожу к последнему акту драмы. Ты помнишь, разумеется, что смерть дяди последовала буд­то бы от падения с лестницы в башне, где хранятся архивы. Ха, ха, ха! В этой башне тоже существует вход в подзем­ные темницы, откуда именно достойный Стентон притащил его и, воображаю, с каким трудом. Несмотря на все приня­тые Эдмондом предосторожности, я видел дядю на смерт­ном одре и слышал, что он говорил в бреду. Затем я уловил также разговор Эдмонда с Томом, а из этих отрыв­ков вывел следующее: у твоего отца в Голландии были по­мещены большие капиталы, доставшиеся ему от матери, как тебе известно — голландки, а подписи на получение этих денег дяде не удалось выманить у твоего отца, человека, конечно, необычайного мужества. Я предполагаю, что вследствие длительного заключения и, может быть, плохого обращения, сэр Альджернон был болен: и вот, опасаясь его смерти, враги напрягли последние- усилия. Как произошло дело, вообще мне неизвестно, и я знаю лишь, что узник с неимоверной силой ударил своими наручниками дядю по го­лове, при этом размозжив ему череп, а когда герцог упал, Том Стентон заколол твоего отца и вынес дядю. Тогда-то и распустили известную тебе басню, а после смерти дяди вы уехали в Лондон. Скажи-ка теперь, кем я буду: убийцей или судьей, если уничтожу Эдмонда, моего мучителя и соучаст­ника гнусного преступления?

—Нет, — ответила я, — убей его. Это будет делом спра­ведливости. Не умри, к несчастью, дядя Роберт, я заколола бы его собственной рукой, только я хочу,-чтобы и Стентон погиб вместе с герцогом.

— Уж я, конечно, не пожалею его, — ответил Вальтер, целуя меня.

Затем с изумительным для меня самой хладнокровием мы обсудили подробности убийства и способ вести перепи­ску, а Бетти назначалась посредницей.

Домой я вернулась точно в лихорадке: во мне все кипе­ло. Годы жила я в нескольких шагах от несчастного отца, и сердце не подсказало мне, что он жив и терпит ужасную муку. На другой день мы уехали и у меня хватило сил скрыть мои чувства, чтобы не выказать мужу ничего, кроме холодного равнодушия, которое в последнее время устано­вилось между нами. Зато кипевшая в душе ненависть не ос­тывала, и я пылко жаждала смерти Эдмонда, считая, что его гибель будет искупительной жертвой памяти моего бедного отца.

Так прошло более месяца с нашего приезда в замок. Была уже глубокая осень, и погода в этой гористой стране стояла неприятная и холодная.

Эдмонд тщетно старался примириться и на зло мне час­то выезжал в гости и возвращался, обыкновенно, поздней ночью: с собой он не брал никого, кроме сопровождавшего его всегда Стентона. Следует сказать, что в последнее вре­мя еще в Лондоне и, вероятно, с разрешения Эдмонда, Том причесывался и носил бороду совершенно, как мой муж, так что различить их можно было только по костюму. Это очень сердило меня: я даже заметила Эдмонду, что укради Стентон его платье, того приняли бы за мужа, но что, веро­ятно, ему требуется двойник для сокрытия своих проделок. Герцог ответил презрительной усмешкой, и все осталось по-прежнему.

Как-то вечером, когда Эдмонда опять не было дома и я собиралась лечь, Бетти таинственно передала мне письмо. Хотя оно и не было подписано, но я знала, что оно от Валь­тера. Он извещал меня, что прибыл по известному мне де­лу и хотел переговорить со мною, а потому просил прийти тайком, одной, между полуночью и часом на пустынную до­рогу, ведущую в парк. Мне не особенно улыбалось свида­ние в таком месте: герцог обыкновенно возвращался именно этим путем, сворачивая с большой дороги ради со­кращения расстояния. Если он встретит там меня с Вальте­ром, то, конечно, произойдет скандал, который неизвестно чем кончится. Я решила пойти как можно скорее, чтобы увести неосторожного в более безопасное место. В замке все спали, а я, отпустив Бетти, закуталась в темный плащ и в полночь вышла из дома через потайной ход.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: