Конец второй книги. 21 страница

Вечером продолжавшего храпеть «рыцаря» разбудили пинком ноги и Карлотта напомнила ему, что пора вести ло­шадь синьору Джиованни.

-- Иди, болван! Он всегда дает тебе сколько-нибудь, хо­тя ты и не сознаешься в этом, — сказала она.

Гастон проворчал что-то по поводу скупости Карлотты и ее гостей, но все-таки забрал свой плащ и отправился куда- то верхом, ведя в поводу чудного коня под дорогим седом. После его ухода Карлотта разрядилась: надела красную кофту, а голову украсила чем-то вроде голубого тюрбана. Затем она приготовила ужин, состоявший из вина и пирога с дичью. Мариетте она указала тюфяк в углублении около пе­чи и разрешала лечь спать, так как более в ней не нужда­лась. Но той хотелось непременно узнать, кто мог посещать такой гадкий домишко, и она только притворялась спящей. Впрочем, Карлотта не обращала на нее никакого внимания и громко храпела в своем кресле.

Спустя некоторое время Мариетта услышала приближав­шийся лошадиный топот, затихший у дома, и вскоре появил­ся господин в маске и плаще, который вошедший следом Гастон услужливо снял с него. Дружески пожав руку Кар­лотты неизвестный снял маску, и Мариетта увидела то са­мое лицо, которое узнала в моем медальоне. Однако в то время на нем была не ряса, а богатый черный бархатный на­ряд и, вероятно, парик, потому что у него были длинные, черные волосы, как носило тогда благородное сословие.

Как только синьор Джиованни сел, Карлотта выслала Гастона. Пошептавшись с гостем она затем принесла жаровню с углями и зажгла их, а сверху сыпала зерна и белый поро­шок из принесенных мешочков. Из жаровни пахнул белый огонь и затем быстро потух, а после него остались точно маленькие разноцветные змейки, которые кружились, пере­плетались и скользили на угольях, точно живые.

Карлотта склонилась над жаровней, а гость спросил, ви­димо волнуясь:

— Ну! Что же вы видите?..

Карлотта покачала головой и сказала неодобрительно:

— Все та же роковая любовь, которая повлечет большие несчастия. Лучше бы вам вырвать из души ее волнующий образ.

Синьор, или отец де Сильва, так как это был он, я буду называть его настоящим его именем, покачал головой и от­ветил:

— Моя любовь не из тех, что проходит без следа. Ска­жите лучше: удадутся ли мои планы и достигну ли я, нако­нец, удовлетворения пожирающей меня страсти?

— Чтобы видеть это яснее, мне надо иметь какой-нибудь предмет, принадлежавший этой даме.

Долго не решался преподобный, но все же, хотя и нео­хотно, достал с груди обшитый кружевами платочек и про­тянул его Карлотте. Та громко рассмеялась.

— Джиованни, Джиованни! Ну что, если бы вас увидели с таким «сокровищем?» — Но заметив его неудовольствие и тревожный взгляд, брошенный им вокруг себя, она прибави­ла: — Не бойтесь, никто нас не услышит. — Затем она стала махать платком над угольями, внимательно рассматривая их, и, наконец, сказала:

— Планы ваши удадутся, но не обойдется без нескольких жертв. В конце концов она полюбит вас, однако, не без моей помощи.

— Хорошо, хорошо! Приготовьте мне привораживающий талисман, а цену вы назначите сами. Вообще, вы не пожа­леете, что помогли мне.

Карлотта гадала ему еще на картах, а затем пришел Га- стон, и они ужинали вместе, после чего мужчины стали иг­рать. Преподобный проиграл порядочную сумму и, видимо, утомленный поднялся, чтобы уехать. Гастон уже жадно за­пихивал в карманы деньги, как вдруг из угла, где дремала Карлотта, послышался ее слащавый голос:

— Друг мой, ведь нельзя же таскать с собой столько зо­лота, тебя еще оберут. Дай, я спрячу деньги, это будет вернее.

Обозленный Гастон принужден был отдать деньги, а за­тем ушел с преподобным отцом.

Я очень смеялась, выслушав рассказ Мариетты. Мне ка­залось удивительно забавным, что де Сильва — строгий свя­щеннослужитель и неумолимый палач малейшей человеческой слабости — переодетым рыскал по каким-то притонам, играл там в карты, заставлял гадать себе и поку­пал любовные талисманы. Уважение, безграничное доверие и послушание, которые я с детства питала к нему — все это мгновенно рухнуло в прошлое. Он уже перестал быть для меня высшим существом и непогрешимым судьей, а обра­тился в простого смертного, со всеми слабостями и увлече­ниями заурядных людей... Но увы! От души смеясь, я не подозревала, что в этой берлоге готовилась моя погибель... Однако продолжаю рассказ.

Итак, бесподобный отец де Сильва, или синьор Джиован­ни, временами приезжал к Карлотте, играл в карты и по угольям, зеркалу или разным волшебствам справлялся о том, что делала любимая им дама. Он приносил также письма и другие предметы, которые колдунья подвергала окуриванию, заклинаниям и т. д. За это время Мариетта возымела полное отвращение к новым хозяевам; но Карлот­та не хотела отпустить хорошую и трудолюбивую служанку, а потому вместе с Гастоном усердно наблюдала за ней.

Все, что молодая девушка слышала про них от соседей, пугало ее. Так она узнала, например, что Карлотта — изве­стная колдунья и опасная отравительница, причинившая уже немало горя, охотно помогая людям отделываться от «лиш­них» лиц, слишком зажившихся на белом свете. Гастон же был доступен подкупу на любое убийство, а вместе с тем — ростовщик, ссужавший под залог, конечно, деньги Карлот- ты. Но если какое-нибудь дело не выгорало или принимало дурной оборот между милыми друзьями происходили жес­токие потасовки. Приезжало также много маскированных дам и кавалеров, которые покупали любовные напитки, аму­леты, подчинявшие им других, снадобья для получения на­следства и т. п.

Иногда случалось, что синьор Джиованни не показывался по несколько месяцев. Наконец, после одной из таких отлу­чек,- он привез и водворил у Карлотты ребенка, названного им Антонио...

Пока я пишу эти строки все кипит и трепещет во мне.

Значит, Вальтер не солгал и сам де Сильва был злоумыш­ленником ужасного преступления. Какое же двуличие, ка­кое неслыханное лицемерие выказал он в то время относительно меня! А между тем, проповедуя мне послушание и покорность воле Божьей, он собственными руками тащил невинное создание в омерзительную трущобу, лишая его матери, отца и общественного положения. О, какая подлость! Если бы я могла, по крайней мере, понять причи­ну, цель всех этих преступлений!..

Мне немного осталось сказать, но это немногое пред­ставляет самое тяжкое, самое ужасное во всей этой исто­рии.

Итак, мой бедный малютка остался у той же ведьмы, и она скверно обращалась с ним, но убить, видимо, не смела: надо полагать, что прежний любовник, «благочестивый отец», запретил ей это. Мариетта случайно узнала, что Кар­лотта прежде была любовницей Джиованни, и, несомненно, они оставались добрыми друзьями.

Мариетта чрезвычайно привязалась к ребенку, и он тоже полюбил ее. Поэтому ее очень огорчило, когда падре объя­вил однажды, что увозит мальчика. И действительно, уехал с Чарли после того, как тому сделали нарядное приданое, а перед отъездом писалось и подписывалось много бумаг. Я забыла упомянуть, что несравненный Гастон также путеше­ствовал где-то в продолжение более трех месяцев, и вер­нулся с крупной суммой денег, которые Карлотта украла у него пьяного. Перед тем, будучи тоже пьян, он проболтал­ся, что ездил в Шотландию и помог в убийстве одного знат­ного лица. Значит, именно этот мерзавец и пособил убить Эдмонда вместе с Томом Стентоном, а Вальтер оказался прав, говоря, что де Сильва не только знал о готовящемся убийстве, но и способствовал ему, послав своего подлого сообщника...

Однажды вечером, спустя несколько месяцев по увозе ребенка, приехал синьор Джиованни, у которого с Карлот- той произошел затем горячий спор. Он привез золоченую коробочку с усыпанной голубыми камнями крышкой и тре­бовал, чтобы колдунья заворожила находившиеся в ней предметы. Но та отказывалась, говоря, что ей противно прикасаться к такому «свинству», которое содержится в ко­робке, и уверяла, что это будто причиняет ей мучения, а между тем такой тяжелый и серьезный труд слишком де­шево оплачивается. После долгих криков и обоюдной ругани он заплатил требуемую сумму и оставил какую-то бумаж­ку, предварительно что-то написав на ней. После его отъез­да Карлотта бросила бумажку в огонь, а из коробочки щип­чиками достала две облатки и тотчас смочила каждую из них каплей бесцветной жидкости, которая была известна Мариетте как яд. Впоследствии, вручая коробку, Карлотта сказала, смеясь:

— Готово! И будьте спокойны, Джиованни, после этого приема она никого более не полюбит.

Спустя несколько дней Мариетта бежала из этого пре­ступного дома и вышла замуж за Лазари, которого давно любила.

Теперь я знаю, для кого предназначался яд. Вот она, пе­редо мною та вызолоченная коробочка, украшенная бирю­зой, и в ней еще хранится одна из оскверненных и смертоносных облаток. Сомневаться более невозможно: я обречена на смерть, и Карлотта хорошо знает свое дело. Но за что, о, Боже милосердный, за что убил он меня? Неу­жели ради обещанных мною на церковь денег? Да ведь его орден так богат, что мой дар, как бы он ни был значителен, не мог соблазнить его!..

Отец Мендоза стал мне противен. Вот уже несколько дней, как он болен, а я даже не справляюсь о нем: я счаст­лива, что не вижу его лукавую рожу и не слышу его лжи­вых наставлений!..

Наконец, наступило объяснение, неожиданное и возмути­тельное. Боже мой, какая это была сцена! Она так потрясла меня, что мне казалось, будто я умру: но нет, я еще живу и хочу передать то, что произошло затем. Я привыкла пове­рять этой тетради мысли, впечатления, события моей жиз­ни, хотя и краткой, а, между тем, полной преступлений и несчастий.

После записанного мною прошло около двух тяжелых недель, потому что я ослабевала и страдала более прежне­го, так как к общей слабости прибавились еще колики в об­ласти сердца. Однажды утром я лежала на диване в этой самой комнате, как вдруг вбежала бледная Мариетта и ска­зала, что видела в окне, как из кареты выходил отец де Сильва.

—Скорее, — приказала я ей, — ступай спрячься и не вхо­ди ко мне, пока он не уедет. Если он увидит тебя, ты мо­жешь поплатиться жизнью!

Она скрылась, как тень, а меня охватило злорадное чув­ство при мысли, что судьба шлет его ко мне. Наконец, я буду иметь возможность бросить ему в лицо все мое пре­зрение и разоблачить его, сказав, что знаю его отношения к отравительнице Карлотте, об участии в убийстве Эдмонда и похищении Чарли. Через несколько минут дверь отворилась, и вошел преподобный отец, как всегда спокойный и сдер­жанный, хотя несколько более спешной походкой, глядя на меня тревожным, пристальным взглядом. Я вдруг ослабела при виде человека, сделавшего мне столько зла и под конец даже убившего. Он нагнулся ко мне, взял руку и участливо спросил, с грустью в голосе:

— Что с вами, леди Антония? Отец Мендоза уведомил меня, что вы больны. Что с вами? Отчего заперлись вы здесь и не хотите посоветоваться с врачами?

Он еще осмеливается спрашивать, что со мною! Я вздрогнула от негодования, отчаяния и отвращения. Сделав над собой усилие, я приподнялась и оттолкнула его руку.

— Довольно лжи и гнусного издевательства, лицемер, прикрывающийся словом Божиим, чтобы скрыть от людей подлость своей души. Или вы думали, что все ваши злодея­ния так никогда и не откроются? Вы — зачинщик и сообщник убийств, друг отравительницы Карлотты и похититель моего ребенка! — кричала я вне себя от бешенства.

Де Сильва задрожал, мертвенно побледнел и попятился, а я, не обращая внимания, продолжала, с горячностью:

—Вам не нравится, что я срываю с вас так искусно носи­мую до сей поры личину строгого, примерного, честного и благочестивого служителя церкви, который без милосердия осуждает чужие слабости? А почему бы и нет? Никто ведь не знает, что священнослужитель храма Божьего темной ночью посещает притон своей бывшей любовницы и в обще­стве наемного убийцы играет в карты, а своей подруге за­казывает изготовление надежного снадобья, чтобы избавиться от лиц, ему мешающих. У меня еще цела вто­рая отравленная облатка из тех двух, что вы дали, и меня очень соблазняет мысль отдать ее на суд людской... При­знавайся же, клятвопреступник, с каким намерением толк­нул ты Вальтера и меня на преступление, за что погубил ты нас, а меня, под конец, отравил?..

Я не могла продолжать, потому что задыхалась: мне не хватало воздуха, и сильная боль сжала сердце. Бледный, как призрак, и сотрясаемый нервной дрожью слушал меня пре­подобный отец не прерывая. Потом, густо покраснев, со сверкающим взором и дрожащими губами, он сделал шаг ко мне.

— Вы хотите знать причину предъявленных мне обвине­ний, которые только дьявол мог открыть вам? Хорошо, я от­вечу и открою правду. Никто не знает то, что я вам скажу, и что поверю уже отверзтой могиле. Вместо того, чтобы принять теперь вашу исповедь, выслушайте меня.

В жизни моей я не знал ни радости, ни любви. Круглый сирота, я был отдан в семинарию и ухватился за единствен­ное, что было дозволено — честолюбие, дабы достигнуть высокого положения. Этой тяжелой, упорной работе я по­святил всего себя и не заметил, как промелькнула моя мо­лодость, а когда достиг желанной цели, то оказался стар телом, но молод душой, и тут почувствовал страшную пус­тоту такой жизни, которая вся ушла на удовлетворение чес­толюбия. Совершенно неожиданно проснулась во мне потребность любить и быть любимым, а между тем это, столь человечное и законное для всякого другого чувства для меня являлось преступным. Именно в это время душев­ного разлада и перелома приехал я сюда, увидел вас в пер­вом расцвете вашей дивной красоты, и... в этом была моя гибель! Я до самозабвения полюбил вас, Антония, а моя страсть, скованная и скрытая личиной бесстрастия священни­ка и духовника, и не находившая отклика, истерзала меня. Нет слов описать мою душевную муку, когда я увидел вас замужем, а потом узнал, что вы любовница другого. Эд­монда и Вальтера я принес в жертву присущему всякому человеку чувству — безумной ревности, разрывавшей мое сердце. Но вот какой план и задумал:

Ребенок должен исчезнуть, а Эдмонд умереть, чтобы вы остались одна, потому что Вальтер, будучи замешан в убий­стве, опасности не представлял: его можно было обуздать, а не то и вовсе уничтожить в любой момент. Но справедли­во, что человек предполагает, а Бог располагает: так и тут все вышло иначе. Я не предугадал, что вы можете сделать­ся любовницей Вальтера, и не предвидел, что ставши герцо­гом Мервином тот поднимет голову, сумеет добыть улики против меня с Мендозой и под угрозой жалобы на нас Свя­тейшему Отцу потребует, чтобы мы освятили ваш союз. Но я бы скорее умер, чем согласился на это. Не теряя време­ни надо было разоблачить непокорного противника в ваших глазах и лишить положения, делавшего его гордым и сме­лым. Все произошло как я хотел: ребенок был возвращен, вы осведомлены об этом втором преступлении нового гер­цога, уличавшие нас документы исчезли, а он кончил само­убийством. Правда, мой план, довести вас до одиночества, угрызений совести и вступления в монастырь не удался сра­зу, но у меня оставалась надежда на будущее... От Карлотты же я хотел добыть любовный напиток, чтобы пропитать им освященные облатки и таким образом возбудить в вас любовь ко мне, но отнюдь не убивать вас. Карлотта обма­нула меня и дорого заплатит за это...

Смейтесь надо мною, вы имеете на это право, потому что я разбит по всем пунктам. Немезида разоблачила и обесчестила меня. А тем не менее я доволен. Теперь, ког­да для меня утеряна всякая надежда впредь обладать вами, я предпочитаю видеть вас мертвой: пусть лишь могила вла­деет вами!

Он остановился, задыхаясь. Его искаженное лицо и свер­кавшие дикой страстью глаза приводили меня в ужас: при­том я была так ошеломлена, что не могла ясно мыслить, а отвращение и страх душили меня. Кажется, я инстинктивно с силой оттолкнула его, когда он наклонился ко мне, а по­том словно сквозь туман видела, как он бросился к двери и исчез, я же упала в обморок...

Три дня уже прошло с этого случая, а я все еще нахо­жусь точно под влиянием кошмара. Мариетта сказала мне, что де Сильва — не могу называть его отцом, потому что это было бы кощунством после такой исповеди — тотчас уехал. Слава Богу, я не увижу его более. О! Как я ненави­жу этого подлого человека, принесшего меня в жертву своей грязной страсти, толкнувшего на преступление и сде­лавшего глубоко несчастной...

Я чувствую себя очень худо. Со вчерашнего дня беспре­станно возобновляются сердечные припадки: значит, скоро, скоро остановится тот маленький часовой механизм, кото­рый заключен в человеке, чтобы возмещать и размерять его радости и горе, надежды и угрызения совести... Смерть приближается, я чувствую это, и меня так страшит неведомая бездна. Этой ночью я видела во сне Эдмонда. Кровь струилась из его раны, во взгляде светилась лютая злоба, и он кричал, тряся меня: «До скорого свидания, леди Антония!»

Господь милосердный, не допусти встретить мою жерт­ву и даруй мне покой в могиле!..»

На этом рукопись обрывалась.

Охваченная нервной дрожью Мэри отодвинула тетрадь, прислонилась к спинке кресла и отерла влажный лоб. Она испытывала удивительно странное настроение: прочитанные только что страницы вставали перед нею с необыкновенной жизненностью, и в эту минуту она почти забыла о Мэри и чувствовала себя Антонией.

Прикосновение холодных пальцев, схвативших ее руку и сжавших до боли, вывело Мэри из задумчивости. Она вы­прямилась и по телу пробежала холодная дрожь, когда она

увидела стоявшего около нее зловещего незнакомца Ком- нор-Кэстля: в фосфорически горевших глазах его читались беспощадная ненависть и жестокая насмешка.

— Вижу, герцогиня, что чтение вашего былого романа очень взволновало вас. Сожалею об этом, потому что дол­жен сообщить вам еще некоторые дополнительные подроб­ности. Когда вы так предусмотрительно рассматривали при свете фонаря лицо вашего мужа, убитого вашим любовни­ком, вы, однако, ошиблись, сочтя его мертвым: несчастный тогда еще жил. Падая в пропасть, я ударился головой о вы­ступ скалы и сломал себе руку. Но в ране образовался сгу­сток и задержал дальнейшее кровотечение. Проливной дождь привел меня в чувство, и я увидел себя в какой-то точно яме, окруженный гладкими стенами, но не мог по­нять, что произошла и где я очутился. Между тем дождь прошел, и бледный свет утренней зари проник в страшную дыру. Боль в ране и сломанной руке становилась невыноси­мой. Наконец, ко мне вернулось сознание, и я понял все: понял, что погиб. Я пробовал звать на помощь, кричал, но все напрасно, а так как опять начался дождь, то я укрылся в замеченном мною стенном углублении. Оно оказалось про­сторным, вроде пещеры, но едва с большим усилием я до­тащился до него, как лишился чувств. Когда я очнулся, опять была ночь. Я слышал вой ветра и шум дождя по скалам, но мне все было безразлично. Безумное отчаяние овладело мною: ужасно было умереть от голода, хуже всякой соба­ки, во цвете лет и притом в ста шагах от своего замка. В убийце я узнал Вальтера и в бешеном отчаянии поносил Бо­га, проклял подлого убийцу и тебя, Антония, хотя безумно любил тебя, но скрывал это, зная, что ты предпочитаешь мне негодяя, орудие Мендозы... Двое суток длилась эта агония, и для моих мучений нет названия или сравнения. Тог­да я решил покончить с собою. В платье я нашел небольшой стилет, всегда бывший при мне во время поездок и случай­но или в виде издевательства над мертвым оставленный убийцами. Этот стилет я вонзил в рану. Не правда ли, ори­гинально: быть убитым, а после того самому убить себя, и притом благодаря любимой женщине... Но насколько я прежде любил тебя, настолько теперь ненавижу, потому что из-за тебя я — отверженный. Проклятия, произнесенные мною в минуту безумного гнева, породили палача, который терзает меня, приковав к этому злополучному замку и тем, с кем я связан враждой, кипевшей в моей истерзанной ду­ше. Но наконец, пробил час возмездия. Иди, изменница, 278 взгляни, кого ты своим преступлением вынудила меня со­здать.

У Мэри кружилась голова, а горевшие злобой глаза страшного призрака словно насквозь пронизывали ее. В эту минуту она забыла и формулы, и все, что могло оградить ее от чудовищ потустороннего мира. Бессильная и безволь­ная, она чувствовала, как ее тащили с невероятной быстро­той. Ей казалось, что она не шла, а летела через сад, а затем по какой-то тропинке. Далее ее подхватил вихрь и она закружилась, словно гонимый ветром сухой лист. Силь­ный толчок вернул ей сознание действительности, и она с ужасом огляделась.

Она очутилась на небольшой, каменистой площадке, ок­руженной высокими скалами, образовавшими нечто вроде колодца. В одной из стен виднелось углубление в виде пе­щеры, в эту минуту озаренной красноватым светом. Не имея сил противиться привлекавшей ее силе, Мэри вошла в грот и в его глубине увидела лежащий на песке скелет, опушенный мохом, а подле стоял ее спутник. Рядом с ним, держась на могучем, змеином хвосте, было омерзительное чудовище с торсом и головой человека: его дьявольски злобное и жестокое лицо запечатлело, казалось, на себе все страсти и было поистине страшно. Когтистые лапы взры­вали песок, а черные зубчатые крылья с зловещим шумом хлестали воздух.

— Смотри, вот чудовище, порожденное кощунством и проклятием. Это мой, а вместе с тем и твой палач, посто­янно встающий, чтобы преградить тебе путь к счастью. Этот страх не только отравил твою жизнь, но и погубил ду­шу. Ты принадлежишь аду, откуда вышло это существо без души, порожденное ядовитыми флюидами возмущенной ду­ши человеческой. Вражда служит живительным дыханием этому мстителю, а зло, слезы и страдания жертв — его пи­ща. Он и сатана, наш повелитель, завлекли тебя сюда, и те­перь, наконец, ты принадлежишь мне по всем законам ада. Ты будешь моей супругой, такой же лярвой, как и я. Ха! Ха! Ха! Мы будем жить тут, где я вытерпел свою агонию. Видишь, черные пятна на камнях? Это земли почерневшее кольцо — это мое обручальное кольцо. Я надену его на твой палец и по капле выпью твою кровь.

Мэри была не в состоянии шевельнуться, точно парали­зованная, и с ужасом глядела на страшный призрак, в на­ружном виде которого произошла резкая перемена. Он перестал быть живым на вид человеком, а обратился в об­лачную массу, черную, удлиненную и испещренную огнен­ными зигзагами, которая, извиваясь, подобно пресмыкаю­щемуся, и треща приближалась к Мэри, вперив в нее крас­ные, как раскаленные уголья, глаза. Она опустилась на землю и застыла, думая только, что попала во власть адско­го чудовища и должно произойти нечто ужасное. Точно в тумане уже видела она Кокото с его воинством: те стара­лись, хотя тщетно, защитить ее и стали между нею и вампи­ром, но были слишком слабы, чтобы мериться с таким исполином зла.

Вдруг луч голубоватого света поразил Эдмонда в грудь и откинул в сторону, а между ним и Мэри встал отблеск большой восковой свечи, окруженной широким сиянием, увенчанным сверкающим крестом. Подхваченные, словно ураганом, лярва и живое воплощение проклятия были вы­брошены из подземного грота, а Мэри упала замертво и ее покрыл, как саваном, густой слой черного флюида. Видение свечи между тем стало таять, а голубоватый свет продер­жался еще несколько минут и потом спирально поднялся вверх, где и исчез.

Вскоре после ухода Мэри из замка прибыл Уриель. Но едва только он принялся чиститься от дорожной пыли, как вскрикнул от боли в ноге: оглянувшись он увидел укусивше­го его Кокото. Взбешенный, он схватил Кокото за хвост и завертел в воздухе, а затем отшвырнул. Но ворчливое до­несение бесенка охладило пыл сатаниста. Мгновенно со­брался мужской персонал замка и побежал по направлению к месту убийства Эдмонда. Уриель лично спустился в про­пасть, нашел в гроте замертво лежавшую Мэри, которую приказал перенести в замок, и сам вместе с маленьким, горбатеньким врачом ухаживал за нею. Очнувшись от про­должительного обморока, Мэри впала затем в глубокий сон, продолжавшийся до утра.

Когда она встала, Уриель пришел к ней, и дав ей укреп­ляющее питье, объявил, чтобы она готовилась к отъезду из Комнор-Кэстля.

— Вы не можете безопасно жить здесь. Теперь полдень, а часов в шесть мы выедем, так что будьте готовы.

— Куда же мне надо ехать? Я очень рада выбраться из этого отвратительного замка, — радостно сказала Мэри.

— Отправляйтесь куда хотите, дорогая сестра. Но, по- моему, вам лучше всего вернуться в Петербург. Там вы можете возобновить прежние знакомства, заняться пропа­гандой и приобрести приверженцев нашему братству. Не забывайте, что каждая вновь завоеванная для ада душа бу­дет продвигать вас по нашей иерархической лестнице.

— Мне самой хочется возвратиться в Петербург, но только вместе с мамой, и поселиться в доме Ван-дер-Холь- ма. Я полагаю, что имею на это право.

— Превосходно, но ваша матушка должна жить отдельно от вас. Добавлю еще — будьте осторожны. Я убежден, что существуют люди, желающие вырвать вас из нашего брат­ства, и предполагаю, что они вступят в ожесточенную борь­бу с нами. Эта борьба будет страшной и опасной, потому что мы не выпустим вас, и ставкой послужит ваша жизнь. Итак, будьте осторожны: избегайте сближаться с лицами вражеского лагеря и произносить формулы, противные на­шей вере. У вас теперь один глава — Сатана. Только его обязаны вы слушаться и лишь ему поклоняться, не забывай­те этого! Будьте усердны и верны, тогда вы всегда найдете защиту против всего и всех.

Мэри поспешно приготовилась к отъезду. Увидев на сто­ле шкатулку и исповедь леди Антонии она вздрогнула, но не устояла против соблазна посмотреть медальоны. В одном был портрет удивительно красивого ребенка, а во втором — молодого человека, блондина, очевидно, упоминаемого в рассказе Вальтера. У нее мелькнуло желание взять с собой драгоценную шкатулку и рукопись, но она отказалась от этого намерения, спрятала все в тайник и заперла его. Ни­чего не хотела она брать из Комнор-Кэстля. Достаточно бы­ло воспоминания о страшном, едва не убившем ее призраке.

Спустя несколько часов, когда автомобиль Уриеля мчал­ся по большой аллее, порыв ледяного ветра вдруг поднял облако пыли, и Мэри с ужасом узнала Эдмонда верхом на вороном коне, как видела его во время адской охоты. Но он ураганом пронесся мимо, бросив на ее взгляд, полный страшной ненависти, при этом Мэри судорожно схватила руку Уриеля.

—Главное — не бояться, сестра Ральда! Притом, в моем присутствии он не посмеет ничего предпринять против вас, а место, куда вы отправляетесь, слишком далеко для него. Уж очень он прочно пригвоздил себя к Комнор-Кэстлю и не­скоро-таки выберется отсюда.

Конец второй книги.

«Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяносто девять в пустыне, и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашедши, возьмет ее на плечи свои с радостью и, пришедши домой, созовет друзей и соседей, и скажет им: порадуйтесь со мною, я нашел мою пропавшую овцу».

ЛК.

XV, 4—5.

ГЛАВА 1.

На поросшем лесном холме, в уединенной долине Южно­го берега, стояла большая, нарядная и окутанная садом вил­ла. Была она вдали от соседних населенных мест, полная тишина стояла в ней, и ее обитатели, надо полагать, были большие домоседы, так как весьма редко показывались за пределы своего словно заколдованного убежища.

И, действительно, вилла вполне заслуживала бы название «заколдованного замка». Построена она была в стиле италь­янского возрождения, а ее портик из белого мрамора, широ­кая лестница, галерея с колоннадой выделяли ее, подобно гигантской жемчужине, на фоне густой зелени. Громадный, голубой и увенчанный золотым крестом купол простирался над зданием. Расположенный террасами сад пестрел велико­лепными цветниками, из древесной кущи выглядывали статуи и множество фонтанов выбрасывало вверх серебристые струи.

В одном из залов этого волшебного замка, длинном и уз­ком, с окнами на обе стороны, стояла удобная и широкая кровать, на ней крепко спал бледный, худощавый и, видимо, глубоко уставший человек.

Окна были открыты настежь: одно выходило в сад, а дру­гое на спуск с холма и видневшееся вдали озеро. Но та и другая картина были одинаково прекрасны и дышали глубо­ким покоем.

Воздух был напоен чудным ароматом тысячи всевозмож­ных оттенков роз, рассаженных в саду большими кустами. На столике у постели стоял большой графин с розовой жидко­стью и корзина с фруктами. Спавший был в белой шерстяной рубашке и прикрыт красным плюшевым одеялом.

Луч солнца, упавший на лицо спавшего, пробудил его. Он открыл глаза и недоумевающе осмотрелся, а потом сел и сжал руками лоб, очевидно стараясь привести в порядок свои мысли. В эту минуту отворилась дверь и вошел высокого ро­ста человек, средних лет, с добрым приветливым лицом. Он был в белом полотняном костюме и держал в руках чашку с каким-то теплым питьем.

— Ну, вот вы и проснулись, друг мой, и, благодаря Богу, много сильнее прежнего. Выпейте-ка это, а потом поболта­ем. Хотя вам еще нельзя говорить много, но я вижу, что вас мучает любопытство, — сказал он, добродушно посмеиваясь.

Больной с жадностью выпил укрепляющее питье, согрев­шее его истощенное тело приятной теплотой, а потом сказал, пристально глядя на собеседника:

— Я не знаю вашего имени, но мое сердце полно благо­дарности за все ваши заботы обо мне, и вы угадали мучаю­щее меня чувство: я буквально не могу отдать себе отчет. В моих воспоминаниях образовался какой-то пробел, а послед­нее яркое сохранившееся впечатление было от полученной, безусловно смертельной, раны. Видите ли, я — врач, и знаю, что пережил ту самую агонию, которую столько раз наблю­дал у своих пациентов, а потому по законам человеческим в настоящее время должен был бы быть мертвым. Черная пропасть, куда я чувствовал, что катился, должна была быть моей могилой. Отсюда начинается неизвестное, непонятное, смутное воспоминание: я видел вас и других, незнакомых лю­дей, тогда как не помню у своей постели тетку, заменившую мне мать. Будьте добры, ответьте на несколько вопросов и положите конец этому странному состоянию. Каким чудом я остался жив? Если я в санатории, то где именно? Кто меня по­местил сюда, а если это сделала моя старушка-родственница, то почему она не показывается сама?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: