Конец второй книги. 27 страница

— Наступает минута борьбы с адом, чтобы вырвать из не­го твою душу и спасти тебя. Дорогой тебе человек жив и лю­бит тебя взаимно: значит, ты будешь бороться за ваше общее счастье, потому что соединиться вы можете только после того, как ты навсегда порвешь с поработившими тебя извращенными тварями. Если ты мужественно перенесешь нападение сил зла, устоишь против злобы служителей сатаны, тебя поддержат, и ты будешь спасена. Видишь в моей руке этот лучезарный крест? Этот священный символ укроет и ох­ранит тебя, будучи знамением прощения Отца Небесного, милосердие коего к кающемуся безгранично. Помни это и будь тверда, потому что борьба предстоит тяжелая.

Видение подняло руку и начертало над Мэри мистический знак спасения, а она, словно пораженная ударом молнии, упа­ла на подушки. С минуту светлый крест витал над нею, а по­том рассыпался голубоватыми лучами, покрывшими Мэри как бы прозрачным пологом.

Было уже поздно, когда бледный и озабоченный брат Зе- пар явился в дом Ван-дер-Хольма. Навстречу ему вышел рас­строенный Биллис, спешно вызвавший его по телефону, и рассказал, что ночью произошло нечто ужасное. Он с каме­ристкой были разбужены какими-то звуками, похожими на звон церковных колоколов, затем невыносимая вонь ладана наполнила весь дом, и им казалось, будто жгучие токи прони­зывали воздух, причиняя им такие сильные боли, что они ли­шились сознания и едва очнулись, когда было уже совсем светло. Слегка оправившись, камеристка пошла к Мэри и бы­ла ошеломлена стоявшим в комнате барыни удушливым запа­хом, а та лежала, как мертвая. Даже Пратисуриа был болен, и ноги его дрожали. Не зная, что делать, слуги решили вы­звать его.

Покачав головой, Зепар прошел в спальню Мэри, где дей­ствительно стоял сильный аромат ладана, и сатанист с отвра­щением попятился, а его тощее лицо стало зеленовато-бледным. Вслед за этим он приказал открыть ок­на и принести жаровню с горящими угольями. Когда его при­казания были исполнены, Зепар достал из кармана круглую коробку с желтым порошком и высыпал его на уголья, тот­час поднялся густой дым с удушливым запахом серы. Быв­шую лишь в ночной сорочке Мэри положили посреди комнаты на принесенную из сеней скамью и сатанист начал, пятясь, хо­дить вокруг, читая заклинания и совершая окуривания, при этом открылась удивительная картина. Из тела Мэри, все еще находившейся в беспамятстве, стал подниматься легкий, голубоватый пар, который с треском таял в серном дыме, когда же последний клуб дыма вылетел в открытое окно, Зе­пар приказал камеристке тотчас приготовить барыне ванну.

— Когда все будет сделано, скажите мне, — прибавил он подходя к тигру, растянувшемуся в забытьи на своем матрасе.

Как и в первый раз с помощью Биллиса он влил ему в пасть ложку красной эссенции и натер голову ароматной во­дой, после чего Пратисуриа очнулся, сытно поел, и весело порыкивая, подошел к все еще неподвижной Мэри. Положив лапу ей на грудь и продолжая тихо рычать, он слега покачал головой, как бы выказывая этим, что снова готов вступить в свои сторожевые обязанности. Зепар приласкал его и похва­лил.

В эту мийуту камеристка вошла сказать, что ванна готова. Сатанист поднял Мэри, словно ребенка, и отнес в ванную комнату, где положил ее на диван, а затем налил в ванну что- то из флакона, отчего вода окрасилась в красный цвет и заки­пела.

— Посадите барыню в ванну, поддерживайте ей голову и держите до тех пор, пока вода не перестанет кипеть: тогда больная очнется. Вы поможете ей выйти и уложите ее в по­стель, надев теплую фланелевую рубашку. Биллис приготовит ей чашку теплой крови, а вино я приду дать сам.

Около четверти часа спустя вода перестала кипеть, Мэри открыла глаза и слабым голосом спросила:

—Где я?..

— Успокойтесь, барыня, все хорошо. Вы были нездоровы, но теперь все прошло. Я уложу вас и принесу что-нибудь ску­шать.

Как только Мэри легла, ей принесли чашку теплой крови, которую она, хотя и с отвращением, но проглотила, потом Зепар заставил ее выпить стакан вина, смешанного с чем-то острым и душистым, а после этого она заснула тяжелым, крепким сном.

За всеми этими хлопотами наступила ночь, Зепар сказал, что останется сторожить, на случай возможного повторения нападения со стороны «светлых подлецов». Только устроился он в бывшем кабинете Ван-дер-Хольма, рядом со спальней, как явился Укобах, узнать, что случилось, потому что Биллис телефонировал и ему, но он не был дома. Узнав вкратце о происшедшем, он пожелал остаться с Зепаром и распорядил­ся подать себе сытный ужин.

Сидя за столом перед сочным паштетом из дичи, устрица­ми, шампанским и прочими вкусными вещами и отпустив Бил- лиса, приятели вели оживленную беседу, и Зепар подробно изложил свое дело.

— Я вижу, что сестре Ральде грозит большая опасность и что господа рыцари «Восходящего света» решили вновь за­владеть ею. Но борьба будет труднее, чем эти канальи пред­полагают!— Укобах стиснул кулаки. — Во всяком случае, мы скорее убьем ее, но не отпустим!

Зепар вполне одобрил такое решение, и беседа продол­жалась в том же воинственном настроении, а по окончании ужина он предложил принять какие-нибудь меры предосто­рожности, на случай повторения нападения. Укобах насытился и после того, как они решили бодрствовать поочередно, улег­ся на диван и заснул, сходив, впрочем, предварительно по­смотреть, спит ли Мэри. Та, по-видимому, крепко спала, а тигр, растянувшись на красном бархатном ковре, находился на своем посту.

Зепар начертил в комнате красным мелом круг, устроил­ся в кресле и, достав из кармана книжку, похожую на молит­венник, принялся читать заклинания. Мало-помалу его тощее лицо стало принимать какое-то странное выражение и покры­лось зеленоватой бледностью, а черные глаза загорелись, точно уголья. По мере того, как он глухим и размеренным голосом бормотал непонятные формулы, кабинет наполнялся страшной публикой. Уродливые существа — полулюди, полу­звери и черные приземистые тени с обезображенными самы­ми низменными страстями рожами выходили из стен, ползли по паркету с змеиными телодвижениями или забивались по углам. Кокс то также был тут, но на его мордочке было напи­сано отчаяние, а за ним беспокойно копошилась, шипя и сви­стя, его ватага.

Зепар казался неспокойным, он дрожал и руки и ноги его нервно подергивались. Очевидно, он боялся, несмотря на тол­пившийся вокруг его кресла почетный караул чертенят, и гла­за его порой испуганно взглядывали в направлении двери в комнату Мэри.

Около полуночи Пратисуриа выказал признаки тревоги, выпрямился, заворчал и потом стал пятиться к двери, а блед­ный и расстроенный Зепар чутко прислушивался к отдаленно­му гармоничному пению молитвы, и нежный запах ладана вызывал у него тошнотворное удушье.

Увидев, что тигр появился на пороге с поникшей головой и поджатым хвостом, обозленный сатанист вскочил и повели­тельным жестом приказал ему вернуться к Мэри, но живо­тное не двигалось и на повторное приказание Зепар поднял руки, как бы бросая что-то, и из его пальцев потекли пурпур­ные струи, которые стрелами вонзались в тело тигра, очевид­но, причиняя ему боль, потому что Пратисуриа стал болезненно ежиться и стонать, но вдруг с бешенством восп­рянул, и как знать, что произошло бы, не проснись в эту ми­нуту Укобах, который повелительным возгласом усмирил животное.

— Ага! Новое нападение господ-рыцарей! — яростно крик­нул он и тут же омерзительно выругался.

Но в тот же момент от зашатался и слова застряли у него в горле: пронесся молниеносный свет и облекся в форму блестящего, витавшего в воздухе креста.

Трудно описать, что произошло в эту минуту. Зепар рух­нул на пол, а собранные им же нечистые духи безумно мета­лись по всем направлениям, но не будучи в состоянии выйти за начертанный сатанистом круг, обрушились на него и, веро­ятно, уничтожили бы, не вступись снова Укобах.

Мертвенно-бледный, еле держась на дрожащих ногах, он все же ни на минуту не терял мужества и присутствия духа. Выхватив из-под платья висевшую на цепочке палочку с семью узлами и размахивая ею, он выкрикивал заклинания, которые, по-видимому, прорвали магический круг, потому что омерзи­тельные существа, толпившиеся вокруг Зепара, мгновенно исчезли, словно сметенные ветром. Светящийся крест по­бледнел и растаял в воздухе, а Укобах повалился на стул и на секунду потерял сознание.

Но эта слабость быстро прошла. Мощным усилием он поднялся, дотащился до окна и открыл его. Свежий, влажный ночной воздух освежил его, и он занялся Зепаром, лежащим ничком.

Тот очнулся скорее, нежели можно было ожидать, но пришел в неистовое бешенство, увидев, что лицо, спина и ру­ки его покрыты многочисленными укусами. С проклятиями и ругательствами на «подлых» светлых перевязывал он свои ра­ны, как вдруг заметил Пратисуриа, лежащего на пороге, утк­нув морду между лапами, и неожиданно обрушился на него. Схватив висевший на стене хлыст, принялся стегать тигра, ру­гал его и пинал ногами. В первую минуту не ожидавший напа­дения Пратисуриа был ошеломлен и с воем корчился под сыпавшимися на него ударами, но под конец и сам пришел в бешенство. Свирепо зарычав, так, что дрогнули стекла, он поднялся и прыгнул на своего обидчика, который, конечно, окончил бы свои дни в его когтях, не схвати Укобах зверя за ошейник и не вышвырни из комнаты на попечение Биллиса.

Лакей также пострадал, был бледен и расстроен, но тем не менее и он возмутился грубым обращением со своим лю­бимцем, который дрожал, как в лихорадке, и скрежетал зу­бами. Только лаской удалось, наконец, Биллису успокоить его, затем он хорошо угостил тигра и уложил спать, накрыв плюшевым одеялом. Несмотря на свою адскую натуру Пра­тисуриа признательно посмотрел на любившего его человека и полизал ласкавшую руку.

— Ты, должно быть, сошел с ума, нападая на тигра. Что могло поделать животное, если ты сам не сумел защититься, — с укором сказал Укобах, вернувшись в кабинет.

— Я ухожу. Ни минуты не останусь в этом вонючем, за­колдованном гнезде. Никогда ничего подобного здесь не бы­вало! Надо же быть дураком вроде Ван-дер-Хольма, чтобы выбрать себе в наследницы этакую дрянь!

Укобах пожал плечами.

— Могу только пожелать, чтобы ты был так же умен и энергичен, как Ван-дер-Хольм. Но если ты уходишь, тогда я останусь наблюдать за порядком. Нельзя же бросить Ральду, которая ни в чем не виновата. За ней необходимо присматри­вать, потому что, вероятно, будут пытаться выманить ее из дома, а если она попадет в руки тех, они не выпустят ее и нам придется отвечать перед Азрафилом. Ведь это, согла­сись, было бы не очень приятно.

— Посоветуйся тогда с Ван-дер-Хольмом; он же наградил братство этим сокровищем, так кто же лучше него научит, как поступить при таких обстоятельствах. Да и вообще, он всегда был очень дальновиден, — насмешливо заметил Зепар.

— Несмотря на зубоскальство твой совет хорош и я вос­пользуюсь им! — ответил Укобах и отдернул портьеру стен­ной ниши, в глубине которой оказалось большое, черное зеркало с инкрустацией.

Он прочел вызывные формулы и трижды повелительным тоном произнес имя Бифру. Минуту спустя в стене раздались сухие стуки и на темном, облачном фоне зеркала стали появ­ляться фосфорические, начертанные неведомой рукой слова:

«Мой совет — отказаться от этой женщины. Мне сдается, что она все равно потеряна для нас: слишком могучие силы действуют на нее. Значит, борьба будет ожесточенная, кото­рая принесет нам слишком большую передрягу и чересчур много жертв, и, тем не менее, символ победы одолеет нас. Не вступать в борьбу со светлыми и отделаться от Ральды будет самое благо...»

В эту минуту по зеркалу сверкнул огненный зигзаг, писа­ние приостановилось и затем, стерлось, а вслед за этим мгно­венно появились иные слова, на этот раз изумрудного цвета. Почерк был размашистый и неровный:

«Уступить? Никогда! Бороться до последней крайности. Я прибуду послезавтра и возьму дело в свои руки. Ты, Укобах, охраняй и наблюдай за Ральдой, которую надо держать плен­ницей в ее комнате, чтобы никто, кроме тебя, не подходил к ней, а Зепар пусть убирается прочь. Только этого и не хвата­ло, чтобы старый болван, трус и невежда замыкал собствен­ных служителей в круг, где те совершенно беззащитны, а когда его пробрали как следует за его тупоумие, он еще на­кидывается в отместку на неповинное животное. Раз он не су­мел защитить ни себя, ни других, я смещаю его и передаю другому начальствование над подвластными ему дьявольски­ми ватагами...»

Писание оборвалось и написанное исчезло. Ошеломленный и сидевший молча Зепар вдруг пришел в бешенство, Топая со злости ногами и деря клочьями седые вихри, он разразился проклятиями и богохульствами, но когда взрыв неистовства, наконец, утих, бледный и дрожащий от волнения Зепар прого­ворил хриплым голосом:

— Прощай, Укобах, так как мне здесь больше нечего де­лать. Тебе же с почтенным Уриелем желаю стяжать лавры в затеваемой вами борьбе, но если он поплатится за это своей старой шкурой, то я не стану о нем горевать. Будущее пока­жет, прав ли был Бифру, советуя уступить эту сволочь. Нам она ни к чему не нужна и из-за нее происходят одни сканда­лы, да и на имущество Ван-дер-Хольма нашлись бы более путные наследники, чем эта провонявшая ладаном дрянь.

Когда он, ворча, вышел и дверь за ним закрылась, Укобах окурил все помещение, дал укрепляющее питье Биллису и ка­меристке, а потом пошел взглянуть на Мэри. Та продолжала спать мертвым сном и, казалось, не заметила ничего проис­шедшего.

— Завтра, когда барыня проснется и оденется, скажите ей, что я прошу ее пройти ко мне в лабораторию, — приказал он, выходя, камеристке.

Мэри проснулась поздно. Она чувствовала себя разбитой, все тело ныло и голова была тяжела, тем не менее, она от­лично помнила видение, предшествовавшее обмороку, как и свидание на кладбище с Вадимом Викторовичем. В ней вспых­нуло непреодолимое желание снова увидеть его, но в эту ми­нуту ее словно обдали холодной водой: камеристка передала приказ Укобаха явиться к нему в лабораторию, и это повеле­ние прозвучало подобно лязгу сковавшей ее цепи. И как мог­ла она забыть, что прежней Мэри уже нет, а существует только сестра Ральда - проклятая, дочь ада. С угнетенным сердцем и поникшей головой прошла она в лабораторию, где Укобах читал подле окна. Долгим испытующим взглядом смотрел он на остановившуюся в дверях красавицу, бледную, как восковая маска.

— Здравствуйте, сестра Ральда. Соблаговолите присесть, — вежливо сказал он, придвигая ее кресло, - и побеседуем. Прежде всего, не знаю, известно ли вам случившееся этой ночью происшествие, с которым брат Зепар не смог бы справиться без моей помощи.

Он вкратце передал происшедшее и сурово прибавил:

— В противном нам лагере вы оставили людей, которые, по-видимому, желают получить вас обратно, но... этим они оказывают вам плохую услугу, тем более, что никто их об этом не просит. Борьба предстоит тяжелая и опасная, потому что ставкой является ваша жизнь. Мы никогда не уступаем обратно членов, которые получили, как вы, уже столь высо­кое посвящение; не забудьте, сестра Ральда, что вы распола­гаете значительными силами и обладаете опасными тайнами. Должен заметить по этому поводу, что вы проявляете пре- ступнейшее равнодушие против производимых нападений, и эта ваша бездеятельность затрудняет нам вашу защиту. Од­нако берегитесь, сестра, все это может дурно кончиться. Стряхните с себя леность, и с мужеством, ретиво отражайте всякую попытку вернуть вас, и ваше сопротивление поможет вашим друзьям. Поймите же, что вы только мертвой выйде­те из братства, а если ваши наставники найдут, что вы слабе­ете, тогда будут употреблены более суровые меры и вас отправят в какую-нибудь далекую общину, чтобы укрепить в уважении культа, которому вы принесли клятву верности.

Укобах умолк и пронизывающе смотрел на Мэри, которая стояла мертвенно-бледная, поникнув головой.

— Завтра прибудет Уриель и переговорит с вами, а пока я должен сообщить его распоряжение относительно вас. Впредь до нового распоряжения вы будете заключены в ва­ших комнатах, не смеете выходить из них и никого не прини­мать. Одинаково вам запрещено предаваться воспоминаниям о происшедшем. Вот все, что я имел сказать вам. Прибавлю еще один, последний, дружеский совет: будьте тверды, бла­горазумны и не рискуйте будущим, сулящим вам богатство и наслаждения, ради каких-то утопий, навсегда вычеркнутых из вашей жизни. Теперь мы прочтем молитвы люциферианского ритуала, а затем я вас отпущу, сестра.

Машинально пробормотала усталая Мэри кощунственные славословия и совершила обычное коленопреклонение перед статуей Люцифера, а затем вышла, не говоря ни слова. Уко­бах проводил ее мрачным взглядом.

«Гм... Такое душевное настроение и прострация сулят ма­ло хорошего: отрава действует и, я начинаю опасаться, как бы -не пришлось покончить с ней», — подумал он, хмуря брови.

У себя Мэри бросилась в кресло и взялась за голову. Глу­бокое отчаяние охватило ее душу, и все ее существо трепе­тало от безумной тоски и отчаяния, что она обречена на смерть. Горючие слезы неожиданно сверкнули между ее пальцами и падали на Пратисуриа, который неизменно лежал у ее ног, охраняя свою госпожу. Минуту спустя тигр с тре­вожнее видом поднял голову и внимательно взглянул на нее, а потом, мягко поворчав, положил свою огромную лапу на ее колени. Мэри выпрямилась и увидела, что глаза тигра с удивительным выражением смотрят на нее. За это время она привязалась к своему безмолвному стражу и перестала его бояться, но в эту минуту ее изумило выражение животного, тигр дрожал всем телом, а в зеленоватых глазах проглядыва­ло нечто человеческое, несомненно, выражение тоски и стра­дания.

Мэри вздрогнула. Неужели и он чувствовал свою неволю и мечтал о девственных джунглях родины, где он — страшный царь джунглей — жил на свободе, до той злополучной мину­ты, когда им овладела баядерка, обратившая его в свою иг­рушку и орудие мести? О! Бесспорно, страшный зверь оказывался менее дик и жесток, чем орда последователей сатаны, в когти которых они оба попали.

В отчаянии она порывисто обняла шею тигра, прижалась к нему и судорожно зарыдала, а Пратисуриа оставался непод­вижен и только лизал нежно обнимавшую его руку. Напла­кавшись досыта Мэри выпрямилась и с удивлением заметила, что полуоткрытые глаза грозного зверя заволоклись слезами.

— О, Пратисуриа, ты тоже оплакиваешь свою свободу?! Бедный мой товарищ по несчастью! — сказала Мэри и снова зарыдала.

Тигр положил ей голову на колени, и оба застыли в молча­нии.

Остаток дня, наступившая ночь и следующий день не при­несли ничего особенного, и Мэри блуждала по трем комна­там, ставшим для нее тюрьмой, не находя покоя. Она не видела никого, кроме камеристки, которая с надутым видом молча служила ей, подавая завтрак или обед, но до еды Мэри не дотрагивалась.

С часу на час душевное состояние становилось все тягост­нее, гнетущая тоска терзала ее, и она попробовала вызвать Ван-дер-Хольма, но тот не явился. Взамен того она увидела Кокото, забравшегося в камин со своей стаей; маленький бе­сенок казался удрученным, и его рубиновые глазки укориз­ненно смотрели на нее. Тянулись тяжелые часы, а с наступлением полуночи такая тоска и ужас напали на Мэри, что она боялась сойти с ума. Сжав голову руками, она заби­лась в угол дивана, сердце ее было готово разорваться, и она с отчаянием думала о Заторском, мысленно призывая его на помощь. В эту минуту звонкий незнакомый голос прошептал у нее над ухом:

— Ты не одинока. Силы добра охраняют тебя и поддер­жат. Если будешь тверда, то даже в случае смерти не теряй надежды. Взгляни, я начертаю в воздухе лучезарный крест, который будет блистать, несмотря на злые силы, и ты уви­дишь его, если призовешь имя Божие. Никогда не забывай, что крест непобедим и что все демоны ада бессильны бо­роться с символом Божества. Крест — печать Всевышнего.

Голос умолк, а трепетавшая Мэри не сводила глаз с кре­ста, царившего в комнате, озаряя ее кротким сиянием. При­сев на задних папах и ощетинясь, тигр также пристально смотрел на таинственный символ, но не проявил ни малейше­го гнева и не двигался.

В эту минуту распахнулась дверь и появился Уриель, за­стывший на пороге, как вкопанный. Но через мгновение лицо его страшно исказилось и, откинувшись назад, он разразился градом кощунственных проклятий. Затем он поднял руки и произнес заклинание, а крест прикрыла как бы фиолетовая дымка, но все же он был виден.

— Ральда, немедленно иди сюда, к своему учителю! — уг­рожающим голосом крикнул он.

У Мэри появилось ощущение, что глаза сатаниста прони­зывали ее, как раскаленными стрелами. Машинально, с кру­жившейся головой вышла она из комнаты в сопровождении Пратисуриа, который шел с опущенной головой и поджатым хвостом. Едва только за ними с шумом затворилась дверь, Уриель приказал Мэри идти за ним в лабораторию, а придя туда, он снова произнес заклинание и зажег курения, кото­рые наполнили комнату густым, зловонным дымом. Затем он повернулся к стоявшей молча и точно ошеломленной Мэри, грубо схватил ее руку и гневно крикнул:

— Признавайся сейчас же, что проделывали здесь эти не­годяи, воображающие, что могут вырвать тебя из наших рук? В недрах нашего лагеря они посмели водружать свой омерзи­тельный символ... И все по твоей вине, глупая тварь, которая вместо того, чтобы мужественно сопротивляться, слабеет и дрожит от страха. На что ты похожа, безумная?! Немедленно читай магические формулы нашему повелителю! На колени перед Сатаной! - прибавил он, тряся ее, и потащил к статуе князя тьмы.

Но Мэри сопротивлялась. Ей чудилось, будто она видит сквозь черную дымку как блестит яркий крест, начертанный говорившим с нею раньше таинственным существом.

— Отпустите меня! — глухо пробормотала она. — Я подпи­шу документ об уступке братству всего наследства Ван-дер- Хольма. Ничего мне от вас не надо: бедной вошла я и такой же выйду отсюда, ничего не унесу. Относительно же ваших тайн я буду нема, как могила. Но только освободите меня, отпустите!.. Я задыхаюсь здесь, мне недостает воздуха! — и она протянула к нему стиснутые руки.

Уриель разразился таким звонким и глумливым смехом, что Мэри вздрогнула. Его высокая, тонкая фигура, бледно-зеленоватое лицо с горевшими злобой глазами и кривившая тонкие губы усмешка внушали страх; он был истинным сыном тьмы.

— Отпустить тебя? И только?.. Ха, ха, ха! Ты, кажется, во­ображаешь, что это так легко и что мы беспрепятственно от­пускаем своих последователей? Разуверься, дорогая сестрица: твоя связь с братством слишком крепка и никогда не порвется. Неужели ты думаешь, что нам нужно твое те­ло? Нет, нам нужна твоя душа, и она-то будет неизменно слу­жить нам. Берегись, предупреждаю тебя! Если ты дерзнешь противиться и допустишь, чтобы... те совратили тебя, то по­мни, в этом случае ты попадешь на завтрак Пратасуриа. Тигр разорвет тебя в клочья, а из окровавленных останков твоего тела вырвется душа, которая принадлежит нам, и поплатится за свое возмущение. Хорошо ли ты поняла меня, несчастная? Мы отдадим тебя в жертву разнузданным стихиям, и ты бу­дешь их игрушкой. Образумься, глупая. На колени перед сво­им владыкой! Лобзай землю и проси прощения за свою слабость!..

Он грубо схватил ее за плечи, чтобы насильно поставить на колени, но Мэри не поддавалась, ее тонкое тело оказалось упругим, как стальной прут. Разумеется, ее сопротивление было бы скоро сломлено, но в эту минуту огненный луч про­низал воздух, а между Мэри и статуей появился голубоватый крест.

Уриель, словно пораженный ударом в грудь, отскочил и выпустил Мэри, которая, глухо вскрикнув, вытянула руки и пластом упала на пол.

ГЛАВА 5.

Очнулась Мэри в своей постели, чрезвычайно слабая и ус­талая. Голова ее была пуста и ей тяжело было даже думать. Сцена минувшей ночи совершенно изгладилась из ее памяти, и вообще, прошедшее казалось ей подернутым туманом, а в воспоминаниях были пробелы, которых она не могла запол­нить.

Она позвонила, потому что проголодалась, и тотчас вошла хорошенькая девушка. Мэри внимательно взглянула на нее и ей показалось, хотя и смутно, что это не обычная ее камери­стка, между тем бледное лицо этой горничной было ей зна­комо, а странный взгляд ее фосфорически блестевших глаз неприятно действовал на нее.

Мэри равнодушно встала и дала себя одеть, а затем по­дойдя к окну и откинув занавеску увидела, что уже спусти­лась ночь. Неужели она проспала весь день? Почему? Как? Она не могла отдать себе отчета.

Машинально она прошла в столовую, где был подан за­втрак, но густой и черный шоколад имел противный вкус кро­ви, а румяные хлебцы рассыпались во рту, как зола. Несмотря на испытываемое отвращение, Мэри пила и ела, побуждаемая словно чужой волей; кроме того, ее неотступ­но преследовала мысль, где она видела раньше новую гор­ничную. Подперев голову руками, она старалась собраться с мыслями, как вдруг горничная доложила ей, что приехал док­тор Заторский и ожидает ее в маленькой гостиной.

Мэри вздрогнула. Заторский?.. Да это же Вадим Викторо­вич, ее жених, но ведь он умер... Или она видела это во сне?.. От острой боли в мозгу снова оборвалась нить ее мыс­ли, но впечатление доклада о том, что ее ждет доктор, со­хранилось, и она поспешно вошла в гостиную.

У стола, листая альбом, сидел доктор, — как всегда в чер­ном. Он тотчас встал с любезной улыбкой и поцеловал руку Мэри.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? Вы еще очень бледны, и я хочу побранить вас за то, что вы назвали гостей на сегодняшний вечер, — произнес он дружеским тоном.

Мэри чувствовала, что у нее кружится голова, мысли пу­таются, и она судорожно отерла платком влажный лоб.

Жених, которого она так любила, показался ей странным. Его взгляд был иной: пронзительный и. горевший страстью, ка­кой она никогда у него не видела. Вместо с тем от него вея­ло холодом, а рука, пожимавшая ее руку, была влажная, ледяная.

— Я пригласила гостей?.. — недоумевая повторила она. — Кого же? Право, не знаю, что со мной сегодня. Вдруг мне пришло в голову, что вы умерли, будучи убиты бароном Ко- зеном.

Доктор залился крикливым смехом.

— Мэри, Мэри, ваши нервы в полном расстройстве и у вас даже галюцинации. Вижу, что надо серьезно приняться за вас. Может быть, вы одинаково забыли и то, что на этих днях на­ша свадьба? — продолжая хохотать, спросил он, глядя на ис­пуганную Мэри. — Но я вылечу вас, непременно вылечу. Про то, что я живехонек, говорить не приходится, а пока могу за­верить вас, что барон Козен и его жена живы и здоровы, а в доказательство вы увидите вечером Анастасию Андреевну. Но, к сожалению, я должен вас покинуть. Вам надо заняться туалетом и, конечно, присмотреть за последними приготов­лениями к пиру.

Он встал, страстно обнял ее и, прижимая крепко к себе, покрыл поцелуями. Но целовавшие ее губы казались ледяны­ми, и этот холод быстро разливался по всему ее телу.

У Мэри было ощущение, точно из нее вытекала жизнь, голова ее закружилась, но в эту минуту Заторский выпустил ее из рук, и она почти упала на диван, на мгновение потеряв сознание.

Через несколько минут она встала и увидела, что была од­на, но воспоминание о готовившемся вечернем пиршестве было отчетливое, и сознание, что прием должен будет про­исходить в парадных комнатах бельэтажа, было также совер­шенно ясное. Быстро, как молния, мелькнуло у нее представление, что дом принадлежал Ван-дер-Хольму, в свя­зи со всем, имевшим отношение к этому имени, но это вос­поминание тотчас исчезло. Не думая больше об этом, как о совершенно естественном обстоятельстве, она поднялась на верхний этаж.

Там все было ярко освещено и шли приготовления к пиру.

В белой гостиной, рядом с бальным залом, какой-то чело­век ставил цветы в большие японские вазы, когда же он обернулся и поклонился ей, Мэри вздрогнула — этот человек с мертвенным лицом и забинтованной шеей оказался Карлом, зельденбургским садовником... Должно быть у нее был кош­мар, если она видела его мертвым, загрызенным таинствен­ным тигром. А ведь тигр этот, Пратисуриа, ее страж!.. Тут снова жгучая головная боль прервала ход ее мыслей.

Забыв Карла, она прошла дальше и в столовой увидела ла­кея с ее новой камеристкой, которые накрывали стол для ужина. Вдруг она узнала их обоих: лакей был Аким, слуга ба­ронессы, а девушка — Феня. Да ведь они тоже умерли! Од­нако сообразить, каким образом все они служили теперь у нее в доме, Мэри была не в состоянии.

Впрочем, новое обстоятельство изменило ход ее мыслей. Вошла баронесса Козен, и Мэри поспешила ей навстречу, пригласив затем гостью в смежную комнату.

Баронесса была очень нарядна: в черном, вышитом бисе­ром платье, с красным платком у корсажа и маленькой брил­лиантовой диадемой в рыжих волосах. Злобным лукавым взглядом окинула она Мэри и спросила, приехал ли уже Ва­дим Викторович, но не дождавшись ответа добавила:

— Знаете, милочка, какие рассказы идут в свете на мой счет? Будто доктор влюблен в меня и состоит моим любовни­ком! Ха, ха, ха! Какая гнусная клевета! Я люблю только одно­го моего мужа.

И она снова захохотала, но в ее смехе звучало что-то зло­вещее, и Мэри бросило в дрожь.

—Я так рада, что ваше замужество с Вадимом Викторови­чем положит конец этим нелепым толкам.

Их разговор прервало появление нескольких лиц, между которыми был и доктор, теперь во фраке и белом галстуке. Других Мэри не знала или, по крайней мере, не помнила, где видела, но их мертвенно-бледные лица, особенным блеском горевшие глаза и пристальные взгляды произвели на нее тя­желое впечатление.

В бальном зале уже становилось тесно. Танцевали под ро­яль, на котором играла какая-то дама, но звуки инструмента были такие дрожащие, резкие и порой раздирающие, что эта музыка производила гнетущее впечатление. Голова Мэри бы­ла сжата словно железным кольцом, и она смущенно глядела на кружившуюся в безумном танце толпу, порхавшую с лег­костью гонимых ветром разноцветных пушинок.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: