Очерк современной истории 2 страница

Я дал там 20 крейцеров одной женщине в огромных сапогах, которая во что бы то ни стало хотела поцеловать мне руку. «Не нужно, старушка, сказал я ей; я очень рад, что доставил тебе удовольствие. Твой сын наверно будет моим принципалом, и я буду счастлив, если мне удастся заработать кусок хлеба, наклеивая бандероли на его газету».

В конце подъёма вы очутитесь перед замком Шлосберг, где долго короновались венгерские короли и где жила Мария-Терезия. Какое поразительное зрелище являет этот замок, от которого после пожара остались одни стены; открытый всем ветрам, зияющий, но всё ещё величественный, он со странною отчётливостью выделяется на горизонте.

Внизу протекает Дунай, не необузданный, как под Веной, а неподвижный, мрачный, как бы уснувший, — пароходы с трудом подымаются против течения. Налево остров Ау, перед вами песчаные отмели, вдали большие острова, называемые «Золотым Садом».

В туманную погоду эти развалины царственного жилища носят на себе отпечаток глубокой грусти.

Феодальный мир с его славою, героическими воспоминаниями, победными торжествами разрушен, как и этот покинутый замок; новый мир копошится в нескольких шагах от вас, в этом еврейском городишке, откуда будут выходить миллионеры, перед которыми преклонится раболепное общество и ремесленники искусства, которых будет превозносить со слов реклам бессмысленная и глупая толпа до тех пор, пока снова не воспрянет христианский мир.

Действительно, не надо судить об артистическом и литературном достоинстве евреев по всему тому, что они печатают в настоящее время. Они бы охотно сказали обо всех своих ученых то, что говорится о раввине Елизаре в «Раввинской Библиотеке» Бортолоччи: «Если бы небосклон был из веленевой бумаги и вода морская обратилась в чернила, то их все же недостало бы, чтобы написать все то, что он знает».

Совершенные создания искусства христиан оставляют в тени, а все, что носит клеймо еврейства, превозносят и присуждают почетное прозвище шовер самому дрянному писаке, если только он принадлежит к братству.

Дело в том, что еврей не способен подняться выше очень незначительного уровня. У семитов нет ни одного гения, равного Данту, Шекспиру, Боссюэту, Виктору Гюго, Рафаэлю, Микель Анджело, Ньютону, н нельзя себе представить, что бы таковой у них нашелся.

Гениальный человек, почти всегда непризнанный и преследуемый, есть существо возвышенное, дарующее человечеству нечто, а сущность еврея в том, чтобы ничего не давать. Нет ничего удивительного, что они ограничиваются поверхностными талантами: их Корнель-Адольф — д' Энерц, а их Рафаэль — Вормс [9].

В искусстве они не создали ни одного оригинального, могучего или трогательного образа, ни одного образцового произведения; они допускают только то, что можно продать, создают возвышенное только в случае необходимости, — ложно возвышенное разумеется, — но предпочитают низкое, позволяющее им обогащаться, льстя грубым инстинктам толпы и в то же время служить их делу, осмеивая энтузиазм, религиозные воспоминания, возвышенные традиции народов, на счет которых они живут.

Если надо натравить ревущую ватагу с уличной музыкой, капельмейстер Штраус подымает свой смычек. Если нужно выставить в смешном виде армию в ту минуту, как готовится ужасная война, Людовик Галеви сочиняет генерала Бум.

Если нашим врагам выгодно поднять на смех все, что народ уважает: героизм, честную любовь, бессмертные создания искусства, прусский агент Оффенбах тут как тут. Если считают полезным бесчестить театр Расина и Мольера, выставлять на подмостках гильотину и на нашу, прежде славную сцену, выводить действующих лиц, произносящих богохульства — Еврей Бузнах предлагает свои услуги.

Если угодно, чтобы танцевальные вечера, где в былые годы юношество прилично веселилось, обратились в притоны разврата — на то есть еврей Марковский. Еврейка Симия и Вольф расхваливают эти пошлости и приводят с собою людей из общества [10].

Удар выходит двойной. Пока немецкие евреи творят все эти подлости во Франции, другие евреи пишут в Германии: «вот до чего дошла Франция, вот её литература, вот что она производит»!

Когда же предки этих людей молились вместе с нашими! В каком уголке наших деревень или городов их семейные могилы? В каких приходских списках встретятся вам имена этих пришельцев, которые менее века тому назад не имели права жить на той земле, откуда они хотят теперь согнать нас? Чем они связаны с традициями нашей расы?

Так отвечают настоящим немцам, соотечественникам Гёте и Шиллера. Тогда они вами говорят: «тем хуже для вас; не надо было принимать этих людей; вы должны были предположить, что они приходят к вам только для того, чтобы обесчестить вас и изменить вам».

Наравне с низкопробными театральными произведениями евреям удаются живопись и музыка (опять-таки низшего разбора); приемы их усваиваются тем легче, что, при современном понижении артистического уровня, формальная сторона исключительно берет верх над идейной.

Заметьте еще, что вы не насчитаете ни одного великого французского писателя, который бы был евреем.

Еврей с удивительною легкостью схватывает парижский жаргон. Гейне, Вольф, Галеви и многие из их немецких собратий более парижане, чем мы родившиеся в Париже. Действительно тут есть какой-то особый пошиб, который еврей тотчас усваивает, как только ему укажут, что все эти хроники, оперетки, парижские изделия могут иметь выгодный сбыт. Кроме того, в деле разрушения посредством насмешки, которое французы одобряют с идиотской улыбкой, — его воодушевляет ненависть ко всему прекрасному и славному в нашем прошлом.

Говорить по-французски — другое дело. Чтобы говорить на каком-нибудь языке, надо сперва уметь думать на нем; между выражением и мыслью существует тесная связь. Невозможно натурализировать стиль какого-нибудь Левена или Рейнаха, как его особу: для этого надо от рожденья быть вспоенным вином своей отчизны, выйти из её почвы, тогда только ваш слог будет отличатся национальным колоритом, заимствованным из общего запаса чувств и идей.

Наиболее убедительным примером служит Гамбетта, удивительную фразеологию которого мы далее будем иметь случай оценить.

Другие, более осторожные евреи, отчасти избегли этого смешного положения и создали свой собственный странный язык, который теперь в ходу почти во всех газетах: в бессмысленных и бесцветных периодах разбавляется несколько избитых мыслей.

Отмечая это заполонение нашей литературы, невольно припоминаешь рассказ раввина Веньямина Тудельского, который, путешествуя по Греции в средние века, встретил орды евреев, расположившиеся лагерем на Парнассе. Неправда ли какой поразительный контраст? Грязные толпы обрезанцев среди тех лавровых деревьев, которые видели в лучшие времена Эллады, как бог с серебряным луком, Сминтей Аполлон, руководил священным хором сестер муз.

Эта неспособность усвоить себе самую сущность языка известной страны распространяется даже на выговоре. Еврей, так свободно говорящий на всех наречиях, всегда сохраняет, какой-то неуловимый горловой акцент, который его тотчас выдает внимательному наблюдателю. Ришар Андрэ констатировал этот факт в своих «Интересных наблюдениях над еврейским народом»: как бы хорошо евреи не усваивали местный язык (так, что впоследствии считают его за свой родной), им редко удается говорить на нем настолько правильно, чтобы их нельзя было отличить от местных жителей.

Даже у большинства образованных евреев есть особый акцент, по которому их можно узнать с закрытыми глазами. Это племенное клеймо, встречающееся у евреев всех национальностей. Рогэ (Первое пребывание в Марокко) был поражен этим явлением.

Евреи, пишет он, нигде не могут вполне изучить язык той стороны, в которой они живут. Немецкого еврея можно тотчас узнать по его странному произношению: то же можно заметить относительно евреев Северной Африки. Еврея можно узнать среди сотни арабов, хотя он и не отличается от них лицом и одеждою. Ничего нет забавнее еврея, говорящего по-арабски, или на языке берберов.

Будучи не способен к открытиям в области искусства, семит мало изучает и неизведанные области науки. Всякое исследование бесконечного, всякое усилие расширить границы земного мира — положительно вне его природы. Он продает очки и шлифует оптические стекла, как Спиноза, но не открывает звезд в бесконечном пространстве, как Леверье, не предчувствует, как Колумб, что за горизонтом есть континент, не угадывает законов тяготения как Ньютон.

Теперь, когда евреи стали руководителями общественного мнения, когда они царят в академиях, благодаря низости христиан, они нам рассказывают небылицы, будто они были хранителями науки в средние века и передали нам открытия арабов. Все это ложь: евреи прослыли за ученых, пользуясь некоторыми отрывками из книг Аристотеля, но как только был открыт самый источник, то оказалось, что они ничего не создали сами.

В течение веков они пользовались монополией занятия медициной, которая облегчала им шпионство, позволяя проникать всюду, а между тем они даже не подозревали о кровообращении, Байль, который к ним очень благосклонен, и тот признает, что они были в тысячу раз невежественнее своих современников в научном отношении; они думали, что небесный свод, rakiak, тверд и испещрен отверстиями, через которые падает дождь; считали кость Luz основою тела, куда сходятся все сосуды; ее будто бы нельзя ни сломать, ни стереть; они формулировали аксиомы вроде следующих: «немного вина с хлебом, выпитого натощак, предохраняет печень от 60 болезней,» или «если снится петуший гребень, это признак полнокровия».

Это не мешает Дармештетеру, помощнику директора в Школе Высших Наук уверять нас, «что средние века заимствовали в гетто свою науку и философию».

Когда г. Дармештетер говорит нам о «глухих и невидимых действиях евреев против церкви, о религиозной полемике, которая незримо подтачивает христианство в течение веков,» — пусть говорит в добрый час. Но утверждать, что евреи оказали какую-либо услугу науке, значит смеяться над легковерием тех христианских юношей, обучение которых Ферри поручил этому еврею.

Все открытия — великие и малые сделаны арийцами: книгопечатание, порох, Америка, пар, пневматическая машина, кровообращение, законы тяготения. Все успехи явились следствием естественного развития христианской цивилизации. Семит, будем повторять это неустанно, только эксплуатировал то, что было добыто гением или трудом. Истинная эмблема еврея — та негодная птица, которая нахально садится в гнездо, свитое другими.

Указав на главные черты, присущие почти всем семитам, рассмотрим поближе расу и вид.

Можно бы было составить очень полный и любопытный очерк физиологии еврея. К сожалению, данных слишком мало. Со своею обычною юркостью и деятельностью евреи пробрались во все антропологические общества, во все ассоциации, которые дают право напечатать какое-либо звание на визитной карточки; раз попав туда, они все пускают в ход с целью помешать, чтобы ими не занимались слишком усердно.

По этому главными признаками, по которым, можно узнать еврея, остаются: знаменитый нос крючком, моргающие глаза, сжатые губы, торчащие уши, квадратные ногти, слишком длинное туловище, плоские ноги, круглые колени, чрезвычайно выдающаяся щиколка, мягкая и как бы тающая рука, рука ханжи и изменника. Часто одна рука у них короче другой.

Достоверно, что различные колена сохранили почти без изменения черты, отличавшие их некогда и упоминаемые в Библии. Гамбетта, со своим огромным горбатым носом, принадлежал к колену Ефремову. Тоже Рейнах и Поржес, чем объясняется их взаимная симпатия. Черный и волосатый Камандо происходит их племени Дана, Анри Арон, с глазами испещренными красными жилками, наверно ведет свой род от Завулона. Белая и тонкая Калла из племени Иудова. Локруа, со своей юркой головкой, происходит от Ассира. Бесчисленные Леви, несмотря на видимые различия, принадлежат все к племени того же имени. Племена чуют, узнают друг друга, сближаются между собою, но, при современном зачаточном состоянии науки о наследственности, невозможно формулировать никакого определенного правила.

Кроме этих, еще недостаточно выясненных, отличий между коленами, надо различать у еврея два совершенно различных типа: южного и северного, португальского и немецкого еврея.

Евреи португальского толка уверяют, что поселились в Португалии с незапамятных времен; они с отвращением отвергают всякую солидарность с богоубийцами и уверяют даже, будто толедские евреи написали тогда своим иерусалимским братьям с целью удержать их от такого великого греха. Многие историки, между прочим еврей Эмманул Абоаб в своей «Номологии», допускают подлинность этого послания, в котором глава синагоги Леви и толедские евреи Самуил и Иосиф обращаются к первосвященнику Елеазару, к мудрым людям Самуилу Кануту, Анне и Каиафе, евреям св. земли. Гретц, напротив, объявляет, что все эти утверждения ложны; но надо заметить, что он немец, следовательно враждебно настроен против португальцев.

Как бы то ни было, разница между обеими разновидностями евреев очень велика.

Согретый горячим солнцем, южный еврей иногда бывает красив собой; в нем не редкость встретить арабский тип, сохранившийся почти во всей своей чистоте. Иные с их бархатными ласкающими, однако всегда не много лживыми, глазами и черными как смоль волосами напоминают вам каких нибудь приближенных мавританских королей, или даже кастильских гидальго; но при этом их руки должны оставаться в перчатках, а не то жадное и низкое племя тотчас выдает себя крючковыми пальцами, всегда движимыми страстью к наживе, всегда сжимающимися для добычи.

У немецкого еврея нет ничего подобного. Его гнойные глаза почти не глядят, цвет лица желтоватый, волосы — цвета рыбьего клея, борода почти всегда неопределенного рыжеватого оттенка, а иногда черная, но неприятного зеленоватого цвета, напоминающего выцветший сюртук. Это тип прежнего торговца людьми, мелкого ростовщика, подозрительного кабатчика. Я уже сказал, что фортуна, прикасаясь к ним своею палочкой, вовсе не меняет их. Когда мимо вас проезжают известные всему Парижу личности, которых чистокровные рысаки мчат в Булонский лес в ландо, украшенных баронским гербом, вам так и кажется, что вы где-то встречали эти лица у старьевщиков и мелочных разносчиков.

Немецких евреев описал их единоверец, принадлежащий к значительной и уважаемой в еврействе семье, г. Серфбер-Медельсгейм.

Немецкий еврей, говорит он, в нравственном отношении тщеславен, невежествен, стяжателен, неблагодарен, подл, низкопоклонен и нагл; по наружности он грязен, оборван и покрыт чесоткою. Еврейки любят повелевать и злословить; они доверчивы, сварливы и нередко нарушают супружескую верность (Евреи, их история и нравы).

Затем автор направляет против раввинов обвинения, которых мы не станем воспроизводить, ибо никогда христианский писатель не нападает на священнослужителей, к какой бы религии они ни принадлежали: он предоставляет это сотрудникам еврейской прессы.

Среди немецких евреев знатоки отличают еще одну разновидность: польского еврея с толстым носом и курчавыми волосами [11].

Южный еврей примешивает к своим финансовым предприятиям хоть каплю поэзии; он отнимает у вас кошелек — того требует племя — но в силу соображений, не лишенных известной возвышенности. Подобно Миресу, Мильо и Перейре он водит знакомство с учеными, издает газету, в которой иногда пишут по-французски, ищет общества литераторов и считает за честь видеть их за своим столом; иногда, если писатель даст ему заработать тысяч сто франков, он, пожалуй, положит ему 500 фр. под салфетку.

У северного еврея нет даже коммерческого гения; это тот же прежний обрезыватель дукатов, о котором во Франкфурте говорили что он над золотыми совершает обряд обрезания. Его южный собрат движется, волнуется, изворачивается, он же не трогается с места; неподвижно и как бы уснув, он выжидает минуту за своей решеткой, обесценивает бумаги, как прежде обесценивал монеты, обогащается, а между тем ничего не производит. Первый — веселая скачущая блоха, второй — цепкая скользкая вошь, живущая без движения насчет человеческого тела.

Южный семит еще верует, помнит те дни, когда он молился в своей палатке при лучах восходящего солнца, и он сравнительно веротерпимее. Северный же еврей ненавидит Христа, рисует непристойные карикатуры.

А между тем южные евреи гораздо больше страдали, чем северные, но их меньше презирали. Мученичество возвысило потомков жертв, а привычка жить среди всеобщих оскорблений унизила сынов северных евреев.

Смотрите, однако, не ошибитесь: наиболее сильный, настоящий еврей — это северный. Перейра, поэт и артист до известной степени, напрасно старался бороться с Ротшильдом; он принужден был отказаться от поединка, из которого вышел с большим уроном. Еврейская пресса и банк взяли Гамбетту под свое покровительство и прославили маленького секретаря Кремье великим человеком только потому, что, несмотря на свое итальянское имя, он был еврей немецкого происхождения.

По естественной логике, временное торжество еврея должно воплотиться в настоящем еврее, который больше пресмыкался и был отвержен, в ущерб еврею уже очищенному, цивилизованному.

Собственно говоря, не следует придавать особого значения этим подразделениям. Португальцы и немцы «Ашкеназим и Сефардим» как говорят в Иерусалиме, все, если не считать мимолетных разногласий, держатся тесно сплотившись против гоя, чужого, христианина.

Притом религиозный вопрос играет здесь второстепенную роль наряду с племенным вопросом, который занимает первое место. Даже в тех, которые отступили от иудейства два или три поколения тому назад, еврей сумеет отыскать своих, распознает по известным признакам, есть ли в их жилах хоть капля еврейской крови; порой даже, что очень хорошо, он щадит врага, потому что признал в нем брата, сбившегося с истинного пути.

В «Даниеле Деронда,» этом великолепном очерке иудейства, ради которого еврей Lewes заставил свою подругу Дж. Эллиот, величайшую романистку Англии после Диккенса, прочесть двести или триста томов исторических сочинений, эта черта замечательно освещена.

Ни у одного французского романиста не хватило бы сил написать книгу такой глубины: тут все современное иудейство с его тайными деяниями, бродяжническими нравами, в лице певицы Алькаризи, с его постоянными заговорами, социалистской пропагандой, олицетворенной в Мордохае, а над всем этим — горячая вера в призвание расы.

Во все концы вселенной, от Америки до Абиссинии, израиль отправляет послов, чтобы отыскивать остатки затерявшихся колен, из которых колено Гада и Иуды исчезли окончательно, между тем как другие имеют лишь немногих представителей. Их ищут с весьма понятным нетерпением, ибо пока они будут рассеяны, семья будет неполна, и нечего думать о восстановлении храма, несмотря на всю готовность свободных каменщиков.

Ради этих поисков еврей Веньямин, родившийся в Молдавии, в Фольшерах, и умерший в Лондоне в 1864 г., в течение долгих лет путешествовал по Египту, Сирии, Курдистану, Персии. Его прозвали Веньямином II в память Веньямина Тудельскаго, знаменитого путешественника ХII в. Раввин Мордохей думает, что видел их в Сахаре, но это еще не выяснено. Другой еврей, г. Винер, профессор в лицее Бонапарта, отправился их разыскивать в Южную Америку, и фонды министерства народного просвещения идут на расходы миссий, преследующих эту патриотическую цель. Осчастливив евреев Алжира и Туниса, мы теперь занимаемся марокскими и китайскими евреями.

Никто из парижан еще не забыл первого представления «Жены Клода», единственной пьесы Дюма, которую удалось совсем провалить. «Слишком рано, слишком рано!» бормотали евреи, приведенные в восторг и в то же время испуганные дерзкою исповедью Даниеля, которого Дюма заставил говорить, как Калиостро, предсказывающего будущее [12].

Альфонс де Ротшильд, который никогда не блистал храбростью, струсил и вообразил, что его засадят и потребуют отдачи тех трех или четырех миллиардов, которые он у нас позаимствовал. Увы! у Франции на то уши, чтобы не слышать, и Дюма мог говорить что угодно, в полной уверенности, что его не поймут.

О существовании китайских евреев известно лишь с XIII века.

Первые сведения о них сообщены иезуитом о. Риччи, первым и величайшим миссионером своего ордена в Китае.

Израильтяне появились в Китае в царствование династии Кар (т. е. по крайней мере 2000 лет тому назад), в количестве 70 семейств или групп, носящих одно и то же имя. Число их по видимому уменьшилось, может быть оттого, что многие из них приняли мусульманство несколько веков тому назад.

Сперва израильтяне заняли несколько городов, между прочими Пекин. Теперь их можно встретить только в Каи-Фу.

Китайские израильтяне питают особое уважение к книге Эсфирь, которую они называют Jpetеa mama (великая мать). Их свитки Торы написаны без запятых и точек под тем предлогом, что Бог так скоро говорил заповеди Моисею, что тот не успевал расставлять знаков препинания.

Изо всех этих рассеянных сынов израиля наиболее интересны — Феллахи.

Они обитают, говорит Иосиф Галеви в отчете о своей абиссинской миссии, в провинциях Ширэ, Адубо, Асегедиэ, на севере: цвет лица у них смугл, но не черен, они носят или еврейские имена, произносимые на абиссинский лад, или случайные имена, по обычаю древних евреев и племени Кез. По их уверению, они потомки еврейских послов, составлявших почетную свиту Македы, знаменитой царицы Савской и ее сына Менелика, отцом которого был Соломон.

Абиссинские евреи постоянно говорят об Иерусалиме и сильно рассчитывают на восстановление еврейской национальности.

Но оставим этих далеких евреев и возвратимся к нашим европейским.

Евреи по происхождению, не соблюдающие обрядов подобно Деронде, почти так же многочисленны, как и настоящие. Если нет переодетых иезуитов, за то есть, если можно так выразиться, переодетые евреи. Дизраэли, бывший знатоком этого дела, неоднократно прекрасно изображал их с их таинственною работаю на пользу общего дела.

Кто не помнит этого отрывка из «Конингсби» или «Нового поколения».

«Хитрая и таинственная дипломатия, причиняющая столько хлопот западной Европе, организована и удачно ведется по преимуществу евреями. Подготовляющаяся в настоящее время в Германии грозная революция, которая в сущности будет только второй, более важной реформацией, — в Англии о ней еще почти не подозревают, — развивается исключительно под руководством евреев, захвативших в свои руки профессуру в Германии. Неандер, основатель спиритуалистического христианства и королевский профессор богословия в берлинском университете — еврей. Бенари, не менее знаменитый доцент того же университета — еврей. Вель, профессор арабского языка в Гейдельберге — еврей... И вообще, что касается немецких профессоров, происходящих из этого племени, то имя им легион. В одном Берлине, я думаю, не более десяти».

«Несколько лет тому назад крупные денежные дела заставили меня отправиться в Испанию».

«Получив аудиенцию у испанского министра, сеньора Мендизабеля, я очутился лицом к лицу с арагонским евреем. По получении надлежащих разъяснений в Мадриде, я прямо отправился в Париж, чтобы посоветоваться с президентом совета французских министров. Он оказался сыном французского еврея, героем, маршалом империи».

«А Сульт — еврей»?

«Да, так же как и другие французские маршалы и даже знаменитые: напр. Массена, которого настоящее имя было Манассе. Но возвратимся к моему рассказу. Следствием наших совещаний было то, что понадобилось прибегнуть к одной из северных держав, в качестве посредницы при полюбовной сделке».

Наш выбор пал на Пруссию, и президент совета обратился к прусскому министру, который приехал через несколько дней, чтобы присутствовать на нашем совещании. Когда граф Арним вошел в гостиную, я в нем узнал прусского еврея. И так вы видите, мой милый Конингсби, что свет управляется совершенно различными личностями»...

Картина интересна и ясно показывает, каким образом под различными видами еврей действительно находится всюду. Вошедшая в пословицу жадность Массены, лихоимство, которому он предавался во всех походах, по-видимому подтверждает то, что Дизраэли говорит о его еврейском происхождении, хотя свидетельство о крещении маршала было опубликовано в Intermediaire (№ от 25 ноября 1882 г.). Ней, кажется тоже принадлежал к этому племени. Что же касается до Сульта, то подобное мнение о нём по-моему неосновательно.

В другом месте Дизраэли утверждает, что многие из членов общества Иисуса были евреи, но это положительно не выдерживает критики. Иезуиты, которым даже их враги не могли никогда отказать в уме, всегда остерегались евреев, как чумы. На этот счет правила знаменитого ордена строги; они положительно запрещают принимать тех, кто происходит от еврейского или сарацинского племени до пятого колена. Это непреложное запрещение, indispensabilis, которого не может нарушить сам генерал ордена.

Единственный еврей, когда-либо вступивший в орден, вследствие совершенно исключительных обстоятельств, — Декаста, не мог в нем оставаться.

В этих предписаниях нет ничего удивительного. В былое время действительно не говорили на каждом шагу о социологии, но существовала социальная наука, основанная на опыте, наблюдении фактов, изучении типов и сила наследственности была отлично известна.

Предосторожности, которые принимались против Маранов, иудействующих, вообще семитов, кажутся непонятными народу в полном упадке, каков наш; но они вполне соответствовали основательным заботам о законной охране общества. Да разве мы не видим, что единственная нация крепко стоящая на ногах — Германия, поднимает этот вопрос совершенно в той же форме и, нисколько не заботясь о религиозной точке зрения, старается противодействовать семитическому вторжению.

На этой-то почве стояло общество Иисуса, ибо оно не исключало из своего лона обратившихся неверных арийского происхождения, предоставляя в этом случае решение генералу ордена.

Притом иезуит есть полная противоположность еврея. Игнатий Лойола — чистокровный ариец; герой осады Пампелуны, рыцарь пр. Девы — последний из паладинов. В этом святом есть что-то донкихотское но в то же время и современное; в преклонном возрасте он сел на университетскую скамью, как бы воплощая собою движение, которому суждено было стать преобладающим в мире, где перо должно было отныне играть роль, которую в прежние века играл меч.

Хотя эта ошибка и доказывает, что Дизраэли лучше знал евреев, чем иезуитов, во всяком случае свидетельство английского государственного человека не теряет своего интереса.

В «Эндимионе» Дизраэли снова возвращается к таинственной дипломатии, которая вот уже более столетия, как перевернула свет вверх дном.

«Семиты оказывают теперь широкое влияние на дела при посредстве незначительной, но самой оригинальной ветви — евреев. Нет расы, которая бы была в большей степени одарена стойкостью и организаторскими способностями. Благодаря этим качествам, они приобрели беспримерную власть над собственностью и над неограниченным кредитом. Что бы вы ни предпринимали, евреи во всем будут вам становиться поперек дороги на вашем жизненном пути. Давно уже они запустили руку в нашу тайную дипломатию, которою почти завладели; лет через двадцать пять они потребуют участия в управлении».

Евреи, скрывающие свое происхождение, понятно оказывают общему делу тем большие услуги, что они менее заметны. Они находятся всюду, в администрации, в дипломатии, в редакциях консервативных газет, даже под рясою священника, не возбуждая подозрения. И так еврейская армия имеет в своем распоряжении три корпуса: настоящих евреев, явных, как их называют «Архивы»; они официально почитают Авраама и Иакова и довольствуются тем, что имеют возможность обогащаться, оставаясь верными своему Богу; евреев, переряженных в свободомыслящих (тип Гамбетты, Дрейфуса, Рейналя); эти прячут в карман свое еврейское происхождение и преследуют христиан во имя славных принципов терпимости и священных прав свободы; евреев-консерваторов, которые оставаясь по внешности христианами, связаны с предыдущими видами теснейшими узами и выдают своим товарищам тайны, могущие им пригодиться.

При таких условиях легко объясняется огромный успех евреев, как бы невероятен он ни казался.

Сила евреев в их солидарности. Все евреи солидарны между собою, как объявляет «Израильский союз», принявший за Эмблему две сомкнутые руки под ореолом.

Это правило соблюдается из края в край вселенной с умилительной точностью. Легко угадать, какое преимущество, с человеческой точки зрения, этот принцип солидарности дает еврею над христианином, который может быть достоин удивления за свое милосердие, но чужд всякого чувства солидарности.

Поверьте, никто более меня не восхищается тем чудным цветком, который, благодаря влиянию христианства, распускается в душе человеческой неутомимым, неисчерпаемым милосердием, которое дает беспрестанно не только деньги, но самое сердце, время, разум.

В этом труде, являющем собою плод строгого анализа, мне особенно хотелось бы указать на разницу, существующую между солидарностью еврея и милосердием христианина.

Христиане открывают широкие объятия всем несчастным, откликаются на всякий призыв, но не держатся крепко друга за друга. Так как они привыкли, что впрочем очень естественно, считать себя дома в стране, которая им принадлежит, то им и в голову не приходит сплачиваться тесными рядами, чтобы противостоять евреям. Поэтому еврей легко справляется с ними, побивая их поодиночке. Пожелает ли еврей воспользоваться богатством какого-нибудь купца, — все торговцы евреи сговариваются между собою, чтобы медленно довести его до банкротства. Стесняет ли их писатель, — евреи доводят его до отчаяния, до пьянства или до сумасшествия. Случится ли что аристократ, носящий громкое имя, грубо обойдется на скачках с каким нибудь подозрительным бароном, — тотчас стараются доставить несчастному любовницу — еврейку; биржевик, принадлежащий к той же шайке, предлагает ему выгодное предприятие; иной раз удается поймать жертву на удочку по первому разу, а под конец она оказывается одновременно разорена и обесчещена.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: