Очерк современной истории 5 страница

Вследствие того, что невроз отнимает у еврея всякое чувство стыдливости, всякое размышление, даже понятие о чудовищности того, на что он отваживается, — и появились теперь типы ни в чем не похожие на те, которые существовали раньше. При этом евреям так неожиданно и неслыханно везет, даже вопреки здравому смыслу, что положительно становишься в тупик. Еврей всегда смело идет вперед с твердой верой в «маццал». Что такое маццал? Это не древний фатум, не христианское провидение, а просто счастье, звезда, удача; жизнь каждого еврея кажется сбывшимся романом.

Возьмите г-жу Паиву. Она родилась в семье польских евреев, Лахманов, вышла замуж за бедного портного в Москве, бросила его и приехала в Париж искать счастья. На парижской мостовой она узнала все крайности нужды, все ужасы продажной любви: однажды она упала в изнеможении на Елисейских полях и поклялась себе, что на этом самом месте построит себе отель, когда ей, наконец, улыбнется судьба, в которую она твердо верила.

Она сочеталась морганатическим браком с пианистом-евреем, знаменитым Герцом, который представил ее в Тюльери, как свою законную жену; ее выпроводили, и она поклялась отомстить. Разоренный и прогнанный ею Герц бежал в Америку, тогда она вышла замуж, на этот раз законно, за маркиза Паива, который вскоре после того застрелился. Став любовницей графа Генкеля, она купается в золоте, принимает политических деятелей, писателей, артистов, в своем волшебном отеле в Елисейских полях, который может соперничать в великолепии с её роскошным поместьем в Поншартрене. С искусством, свойственным её племени, удвоенным злобою и местью, она, незадолго до войны, организовала прусское шпионство против нас, это было ей тем легче, что она имела сношение со многими политическими знаменитостями, которые говорили о делах у неё за обедом. Она подготовила гибель империи и возвысилась при её падении, стала наконец графинею Генкель фон Доннерсмарк, купила бриллианты той императрицы, которая ее отвергла, и приказала Лефюэлю, архитектору императорского двора, воздвигнуть в Силезии замок, совершенно похожий на тот дворец Тюльери, из которого ее выгнали.

Отличаясь глубоко-артистическою натурою, эта дочь простолюдинов одарена инстинктом всего изящного и пониманием самого утонченного искусства. Снедаемая нервным недугом, она ни минуты не наслаждается покоем среди всего этого очарования; ее преследует мысль, что ее хотят убить, чтобы завладеть ее бриллиантами; она приказывает, под страхом отказа от службы, чтобы ни один садовник не находился в парке, когда она там гуляет. Эта женщина, которая прежде голодала и отдавалась первому встречному, стала строже, деспотичнее эрцгерцогини; среди огромного штата своей прислуги она ввела строжайшую дисциплину и прогнала однажды несчастного метрдотеля за то, что он осмелился улыбнуться, услыхав остроту за столом. Наконец она умерла в своем Тюльери в Силезии от прилива крови к мозгу.

Соберите все эти наскоро набросанные черты, постарайтесь внести некоторый порядок в перипетии этого странного жизненного поприща и перед вами восстанет совсем особый образ: еврейка.

А вот еще роман, герой которого — сын венгерского раввина, ставший впоследствии Мидхат-пашею! Этот паша начал по обыкновению с служения своим, устраивая вместе с Камандо и Сассоном еврейские школы на востоке; затем он старался привить революционное учение в стране косности и нашел средство расшевелить неподвижных и невозмутимых турок, которых ничем не проймешь; он создал партию юной Турции и избрал своим поверенным и агентом в Европе некоего Симона Дейча, ориенталиста, политического маклера, замешанного в деле Арнима, заседавшего одновременно и в канцеляриях и в пивных латинского квартала. На глазах Мидхата, в его конаке на берегу Босфора, разыгралась кровавая драма убийства Абдул-Азиса: он попал в немилость, был приговорен к смерти и наконец сослан в Джедду, около Медины; там он завязал новые интриги с Махди, что окончательно побудило султана приказать его отравить.

У евреев встречаются тысячи подобных существований.

Если хотите видеть хороший образчик еврея политического деятеля, то возьмите Накэ и изучите его. Этот — из числа беспокойных: в молодости он изобретает взрывчатое вещество, чтобы разрушать города, издает книгу «Религия; собственность, семья»; [29] в зрелом возрасте он обращается к оппортунизму и, под руководством какого-то Барнума, заведывающего поездками, совершает целое путешествие из города в город, проповедуя развод; теперь он обращается к принцу Наполеону.

Даже, достигнув цели своих желаний, еврей остается торгашом, спекулятором. Накэ не довольствуется тем, что потрясает основы общества, а еще придумывает помаду для придания блеска волосам, которые встали дыбом на головах от его теорий. Я был уверен, что он изобретатель той помады для ращения волос, о которой было так много объявлений во всех газетах в следующих выражениях:

Перемена адреса!

«Макассар» — Накэ.

Растительное масло, единственное, признанное превосходным, для улучшения и восстановления волос. № 1, площадь Оперы, бывший Палэ-Рояль, 132.

М. Накэ объявил в газетах, что он не имеет ничего общага с этим «макассаром», тем не менее достоверно, что он изобрел «макассар»; он сам признался в письме, правда очень остроумном, напечатанном в Figaro, что он взял на себя миссию бороться с плешивостью и сединой. «Я взялся за дело, говорит он, и мне удалось составить смесь c основанием из висмута серно-кислой соли соды, которая окрашивает волосы и бороду, не причиняя ни малейшего вреда употребляющим ее».

Эта, по-видимому, странная жизнь, немеющая ничего общага с жизнью прежних общественных деятелей, представляет все-таки нечто целое: будь он химик, член каких угодно обществ, депутат, сенатор, Накэ всегда останется оплотом израиля.

Развод, например, гиттин, чисто еврейское измышление. Только один оратор осмелился громко высказать это, а именно архиепископ Фреппель; в заседании 9-го июля 1884 г. он воскликнул: «движение, которое приведет в законодательстве к разводу, в настоящем смысле слова, семитическое движение, начавшееся c Кремье и кончающееся Накэ». Он сказал обесчещенной левой: «ступайте, если хотите, на сторону израиля, ступайте к евреям, а мы останемся на стороне церкви и Франции.

Можете, быть архиепископ Фреппель и не подозревал какую истину он высказывает.

Чтобы быть уверенным, что этот подходящий для него закон, применимый к его собственным постановлениям, будет издан, израиль поручил подготоку проекта раввинам.

Бывший брюссельский раввин Астрюк взялся редактировать новый закон и, так сказать, предписал его палате депутатов.

«Бракоразводная комиссия, пишет Накэ к Астрюку, приняла вашу поправку и допускает (ст. 295), что супруги, разведенные по какой бы то ни было причине, не могут снова соединиться, если после развода один из них вступил в новый брак».

Если бы люди честные, красноречивые, верующие, как напр. Люсьен Брен или де Равиньян занимались подобными вопросами [30], или имели достаточно мужества открыто говорить о них, то они могли бы перенести спор на надлежащую почву. Конечно, они не были бы в силах изменить постановления, но, по крайней мере, выставили бы в истинном свете действия этого племени, которое, не довольствуясь тем, что занимает преобладающее место в обществе, не им созданном, хочет еще изменить все его обычаи и законы, сообразно со своим личным взглядом; они произнесли бы одну из тех речей, которые заставляют мыслителей задумываться и приготовляют общественное мнение к мерам, которые Франция должна будет принять под страхом погибели. Вместо того, они ограничиваются благочестивыми общими местами, лишенными значения, потому что они неприменимы к действительности, понятно, какое пренебрежение выказывают таким нерешительным оппонентам люди, подобные Накэ.

Не довольствуясь введением в свод законов еврейского развода, Накэ выступает на защиту интересов каких-то подозрительных спекулянтов, и, наконец, оказывает еврейству услугу в деле, которое ему ближе всего к сердцу: он заставляет палату вотировать отмену ст. 1965 гражданского уложения.

До этих пор, если какой-нибудь несчастный находил очевидное доказательство, что израильские финансисты на бирже ограбили его, как в лесу, заманили, как в игорном доме, у него было средство спастись, бросив игру; ему удавалось иногда сберечь таким образом клочок своего наследия, приданое дочери, кусок хлеба на старость.

Благодаря закону, вотированному по наущению Накэ, несчастный гой должен отдать Шейлоку все до последнего гроша.

До 1883 г. французский закон хоть не вмешивался в гнусные проделки биржи; он отвечал Нюсингенам, желавшим доконать свои жертвы, то же, что отвечал публичным женщинам, преследовавшим свою добычу: «мы не знаем подобного ремесла! толкуйте о своих низких делах вдали от судилища!» Отныне, он беззастенчиво принимает сторону грабителя и будет помогать ему снимать последнюю рубашку с ограбленного.[31]

Трудно объяснить себе, почему биржевые маклера жалуются на убытки, которые они терпят от биржевых операций, когда они не могут в них принимать участие? Ведь закон ясен:

«Биржевым маклерам запрещается давать свое посредничество для биржевых игр, с какими бы то ни было целями». (Закон IV и X года).

«Биржевой маклер должен заранее получить векселя, которые ему поручено продать или необходимые суммы для уплаты по тем, которые он принужден купить». (Постановление 27-го прериаля X года, ст. 13).

Предполагать при подобных условиях, что маклера могут терять что-нибудь, значило бы допускать, что они нагло нарушают существующий закон, а подобные злорадные мысли запрещается питать по отношению к таким честным людям.

Эти современные существа, не имеющие ничего общага с нашей прежней жизнью, странные, живущие среди разгула, излишеств и шума, с какой-то полубезумной, полуциничной дерзостью, почти всегда оканчивают драмою.

Еврей влечет за собою драму, вносит ее в страны, которые захватывает и в дома, куда вкрадывается.

Смешанные браки, называемые в свете «культурою ферментов», до сих пор не дали хороших результатов.

По какому-то странному закону, почти все семьи, которые породнились с евреями, с исключительною и, более или менее, открыто признаваемою целью наживы, постигла какая-нибудь катастрофа. Ла-Москова женился на Гейне, и вам известно, при каких плачевных обстоятельствах погиб этот несчастный. Герцог Ришелье тоже женился на Гейне и преждевременно умер на востоке. Дочь Герцога де-Персиньи вышла за пражского пивовара, еврея Фридмана, и попала с ним на скамью подсудимых. Бесчестье и разорение проникли к Ла-Пануз вместе с девицей Гейльброн, Г-жа Кремье, родственница президента «Израильского союза», была убита двумя бродягами, после сцены чудовищного разврата. Фульд-сын, во время империи, сочинял пасквили на своего отца и печально окончил блестяще начатую жизнь. Еврей Мертон приобрел миллионы и лишил себя жизни.

Граф Бортиани женился на дочери еврея Шоссберга и был убит на дуэли Розенбергом: жена его вторично вышла замуж через несколько месяцев.

В феврале 1883 г. родственник того Накэ, который изобрел средство для ращения волос, Даниэль Накэ, один из богатейших евреев юга, выбросился из второго этажа того дома в Карпантра, в котором он жил со своим братом, и размозжил себе череп. В ту минуту, когда он испустил дух, его брат, Жюстен Накэ, повесился.

В октябре 1885 г. богатый гамбургский банкир Примсель, компаньон Дрейфуса, торговавшего гуано, бросился в Сену с моста Пек.

Внезапная смерть, впрочем, встречается у евреев чаще, чем самоубийство, которое возрастает в поразительной пропорции, доказывающей успехи невроза у евреев.

Какое ужасное зрелище представляет невроз несчастного Парадоля, тоже еврея по происхождению, превознесенного, прославленного, возведенного франмасонством в великие люди и трагически окончившего в Вашингтоне, сорока лет от роду, шумное, неестественное существование, напоминающее своею пустотою жизнь Гамбетты.

И в данном случае рок, тяготеющий над племенем, безжалостно настигает всю семью, уничтожает ее, так сказать, вырывает с корнем. Сын кончает самоубийством в двадцать лет, дочь, которой г-жа Ротшильд, в этом случае прекрасно поступившая, потому что дело шло «о своих», предложила сто тысяч франков приданного, — не решилась вступить в борьбу с жизнью и нашла в монастыре Dames de la Retraite убежище от скорбей.

Конечно, мы видим только те события, которые всплывают наружу, или обязаны какому-либо обстоятельству особою огласкою; чтобы быть последовательным, надо бы было собирать бесчисленные трагедии из буржуазной жизни, факты, совершающиеся в более скромных сферах, в которые еврей, даже не делая зла добровольно, вносит с собою какой-то злой рок.

Еврей, который по выражению Гегеля «был извергнут из лона природы», напрасно старается, с помощью поразительной хитрости и терпения, навязать себя социальной жизни: как будто какая-то невидимая сила ежечасно отталкивает его.

Драма, подобная непреодолимому античному Фатуму, уже насильно вошла в ворота гордого жилища Ротшильдов, думавших, что они заключили договор с судьбою. Весь Париж говорил о самоубийстве барона Джемса Ротшильда, и хотя они заставили христиан дорого поплатиться за эту смерть, однако Ротшильдам небезызвестно, что кровь самоубийцы приносит несчастье дому, и что проклятие висит над ними. Они чувствуют, среди своих празднеств, что над их головами, как будто летает большая черная птица и бьет крыльями прежде, чем спуститься на свою жертву.

Особенность драмы, преследующей еврея, заключается в том, что она всегда таинственна, почти никогда неизвестна причина этих ужасных сцен, все остается загадкой. Какой-нибудь посланный Ротшильда является к следователю, которому поручено следствие, называет имя своего господина и приказывает бросить бумаги в огонь, между тем как следователь, если он новой формации, целует землю, по которой удостоил ступать посланный, столь могущественного властелина. Попробуйте-ка найти хоть что-нибудь, касающееся процесса Мишеля убийцы, осужденного во время директории, или узнать истину о деле Нее, Вимпфена и других.

Впрочем, хотя племя и находится в исключительно благоприятных условиях для сохранения, оно тем не менее очень дряхло. Легенда гласит, что какой-то сицилийский пастух, времен короля Вильгельма, нашел в земле сосуд, содержавший жидкое золото; он его выпил и снова стал молодым. Над евреями золото не сделало подобного чуда. Взгляните внимательно на преобладающие в Париже образчики политических деятелей, биржевиков, журналистов и вы увидите, что их всех снедает анемия. Глаза лихорадочно вращающиеся между потемневшими веками, указывают на болезни печени; у еврея действительно накипело на печени от восемнадцативековой ненависти.

Встречаются прелюбопытные, поразительные случаи атавизма: племя, очищаясь, возвращается к первоначальному восточному типу. Взгляните на молодого Изидора Шиллера: его отец-немец, толстый, белокурый, круглолицый, а сын поджарый, с маленькою головой, как две капли воды похож на пленников с ниневийских барельефов; эго настоящий современник Манассии и Иокима.

Повторяю, большинство из них анемичны до последней степени. В Париже они живут в наглухо закрытых помещениях, где всегда царит чрезмерно высокая температура; в огромных венских отелях они выискивают уголки, гроты, освещенные газом, даже днем. Пожмите вашею рукою эти маленькие пальцы с тонкими концами, — они еще выдают некоторые племенные наклонности, но в них нет крепкой цепкости и крючковатости, как в отцовских. В лице ни кровинки; оно приняло оттенок тонкого голубоватого севрского фарфора; под нашим небом евреи дрожат от холода, бегут в Ниццу, между тем как бедняки за них работают и составляют их газеты.

Это физическое состояние отчасти объясняет печаль, составляющую основную черту еврейского характера, но оно не является единственным поводом ее.

Меланхолия эта зависит от причин, на которые я должен указать, чтобы дополнить этот очерк, несмотря на все мое желание не касаться собственно религиозных вопросов, до такой степени у меня велико уважение ко всяким верованиям.

Чтобы успеть в своем нападении на христианкою цивилизацию, евреям во Франции пришлось хитрить, лгать, притворяться свободомыслящими. Если бы они откровенно сказали: «мы хотим разрушить прежнюю славную и прекрасную Францию и заменить ее владычеством горсти евреев, собравшихся из разных стран», то наши отцы, которые не были такими тряпками как мы, понятно не поддались бы. Но евреи долго не высказывались, действовали через масонство, укрывались за громкими фразами об эмансипации, свободе, борьбе с предрассудками и суевериями прошлого века и проч.

Сперва они соблюдали все свои обряды, но потом, сохраняя племенные инстинкты, мало по малу утратили то, что есть хорошего в каждой религии; ими овладела та ужасная душевная сухость, которою отличаются неверующие люди.

Кроме религиозных празднеств, соединявших всю семью, установленных трапез, обрезания, Пурима, Бар Митцва, существовало прежде множество случаев скрепить узы братства, обменяться сивлонессами, подарками. Сиум, т. е. окончание изучения какого-нибудь отдела талмуда целым обществом или отдельным лицом было поводом для пира. Когда объявляли, что у кого-нибудь Зохер, т. е. родился младенец мужского пола, то к нему отправлялись с поздравлением. Шабаш, предшествовавший свадьбе, шпингольц, и продолжавшийся до следующей субботы, подавал повод к бесконечным пиршествам, и при этом столы бывали обременены теми сластями и пирогами, которые Генрих Гейне столько раз с восторгом нам перечислял. Все это почти целиком перешло теперь в область предания. Конечно евреи строже исполняют свои религиозные обряды, чем принято думать. Иной писатель, который только что напечатал в республиканской газетке энергичную статью с целью отнять у обездоленных последнюю веру, единственное утешение во всех скорбях, который грубо осмеивает наши таинства, наш пост, наш обычай водить детей к первому причастию, — сам бежит в синагогу, чтобы исполнить там свои религиозные обязанности. Во время пасхи можете встретить у Ван-дер-Гама, в улице Моберж, за роскошной сервировкой негоциантов и чиновников из центрального квартала. В этот ресторан по преимуществу ходят голландцы и немцы. Там-то была сказана одному из наших собратий, который с виду свободомыслящий, а в сущности ревностный еврей, т. е. фанатически ненавидящий Христа прелестная фраза, воспроизведенная «Израильскими Архивами». Он пришел завтракать в первый день пасхи и перед уходом попросил счет у прислуживавшей молодой девушки.

«Сударь, ответила ему голландка, сегодня праздник, и мы не берем денег».

— «Но ведь вы меня не знаете; а что, если я не вернусь?»

«О, сударь, кто справляет пасху, тот вернется!»

Несомненно однако, что равнодушие проникло и в среду израильтян. Уж это не первый кризис переносит еврейская религия.

Не задевая за живое некоторых вопросов, что редко делают даже евреи, ставшие христианами, аббаты Леман, обращенные израильтяне с необычайной точностью резюмировали некогда все последовательные фазы, через которые прошло иудейство.[32]

За периодом ожидания и напряжения, предшествовавшего пришествию Спасителя, следует беспокойный, бурный период, во время которого израиль с упорством ищет Мессию, не желая сознаться самому себе, что он его распял. [33]

Пророчествам о Мессии начинают придавать самые странные толкования, на тысячи ладов высчитывают предсказание Даниила о семидесяти седминах, и под конец все-таки приходят в отчаяние.

Раввины предают анафеме всякого, кто заговорит о пришествии Мессии. «Все времена, назначенные для пришествия Мессии, прошли», говори рабби Рава. «Пусть будут прокляты те, которые высчитывают время пришествия Мессии», объявляет вавилонский талмуд «пусть кости их сокрушатся», прибавляет рабби Иоханан.

Если румынские евреи с большими издержками содержат в Сада-Гора священное семейство Изрольцка, в котором должен родиться Мессия, если польские евреи открывают окна, когда гремит гром, чтобы Мессия мог войти, то цивилизованные евреи более не верят в Искупителя: они признают лишь мифического Мессию, как они выражаются, или вернее, Мессия, будущий царь мира, — это израиль.

Мишель Вейль, великий раввин, ясно говорит, что пророчества никогда не упоминали ни о потомке Давида, ни о царе Мессии, ни о каком-либо личном Мессии. «Настоящим искупителем, — по его словам, будет не отдельная личность, а весь израиль, который станет маяком народов, возвысится до благородного назначения быть учителем человечества, которое он будет поучать своими книгами и своей историей, непоколебимостью в испытаниях, равно как и преданностью учению».

Не буду повторять, сколько гордого нахальства в претензии этой шайки торгашей быть маяком народов, у которых были Карл Великий и Людовик Святой, Карл V и Наполеон, величайшие святые, глубокие мыслители, самые выдающиеся гении и прекрасно организованные общества. Тут очевидно настоящее коллективное безумие, нечто в роде мании величия, овладевшей не одним человеком, а целым племенем, которому быстрые успехи ударили в голову.

Во всяком случае эти успехи не доставили евреям душевного счастья.

По мере того, как их мечта сбывалась, их небольшой запас идеализма и религиозного спиритуализма все уменьшался; по мере того, как их настоящая жизнь становилась все более блестящей и широкой, их понятие о бесконечном, познание будущей жизни все суживалось, исчезало.

Их романтическая надежда обладать миром и безраздельно пользоваться тем, что основали, создали, произвели бесчисленные поколения христиан, сбылась несмотря на свою невероятность. При помощи всевозможных фантастических объявлений они выманили из карманов бедняков трогательные, святые сбережения, которые старуха держала завернутыми в бумажке и с улыбкой гордости показывала своему мужу, когда он боялся, что больше не будет в состоянии работать. На эти деньги, награбленные мошенниками у простодушных, они купили исторические замки, славные жилища, в которых великие люди былых времен отдыхали в уединении, послужив своему отечеству. Выродки аристократии унизились до того, что ходят любоваться баронскими коронами и сомнительными гербами, красующимися на конюшнях Ферьера или Борегара. Им стоило только кивнуть вожакам масонской демократии, чтобы быть избранными в министры пли депутаты, как Рейналь и Бишофсгейм.

И несмотря на все это они испытывают разочарование, «Как, только-то всего?» как будто говорят они.

В дорогих ложах, за которые заплатили несчастные, доведенные ими до самоубийства, на террасах, украденных ими дворцов, эти торжествующие, и все-таки не радостные, победители не могу избавиться от осаждающих их мрачных мыслей, которые приходили в голову библейскому Шелемо на террасе его дворца или в аллеях его Этамского сада.

«Человек не имеет никакого преимущества перед животным и у обоих конец один и тот же: они снова обращаются в прах».

«Живая собака лучше мертвого льва».

«Наилучшее благо для человека — пить, есть и наслаждаться «.

Так говорит в «Екклесиасте» Коэлет, верный истолкователь садукейской морали.[34]

Видение смерти, которая приближается большими шагами и после которой ничего нет, гроба, вносимого в пышный дом, где зеркала будут завешены целую неделю, трупа, который вынесут уже полусгнившим, — набрасывает тень на их чело.[35]

Действительно, хотя евреи и сохранили в глубине самих себя понятие о Боге, хотя их назначением свыше было поддерживать и распространять эту веру в мире, однако вера в будущую жизнь у них очень смутна и шатка, несмотря на то, что о ней упоминается в погребальных молитвах. У фарисеев были спиритуалистические стремления, но саддукеи были совершенными материалистами. В Пятикнижии едва упоминается о бессмертии души, и единственным текстом, ясно говорящим о нем в Ветхом Завете, является следующий стих Даниила: «многие из тех, которые спят во прахе, проснутся, одни для вечной жизни, другие для вечного стыда».

Мишна запрещает углубляться в эти задачи, а Агадах приводит в подтверждение этого запрещения историю четырех ученых, которые отважились проникнуть «в райское преддверие». Один из них умер, другой сошел с ума, третий стал отступником, и только четвертый спасся, благодаря своему стойкому здравому смыслу.

Шарль де Ремюза вполне основательно писал по этому поводу:

«Иудейство придерживающееся Моисеева закона, хранит молчание относительно будущей жизни или говорит о ней так редко и темно, что почти осуществляет парадокс религии, могущей обойтись без догмата, без которого всякая религия бесполезна. Священный законодатель евреев как бы ограничил этим миром все стремления народа Божия».

Легко угадать, что при этих условиях горизонт евреев очень узок вследствие того, что они лишены тех прекрасных надежд, которые составляют наше утешение и нашу радость[36].

Надо прибавить, что евреи, которым всегда известно все, что происходит не только в мире фактов, но и в мире идей, живо заинтересованы антисемитическим движением, охватившим всю Европу. Нельзя себе представить, в какую ярость их привело появление в Париже маленькой газетки, очень смелой, очень современной и хорошо осведомленной относительно всех финансовых темных делишек, называющейся «Анти-Семитической Газетой»; она всякий раз снова всплывает, когда думают, что она уже совсем исчезла.

Одним словом у евреев есть смутное сознание того, что их ожидает. С 1870 по 1879 г. они пережили период безумной гордости. «Какое счастье родиться в подобную эпоху»! восклицал еврей Вольф в National-Zeitung: «es ist eine Lust zu leben!» в то время, как на берегах Шпре — Ласкеры, Блейхредеры, Ганземаны обирали миллиарды у пруссаков, опьяненных победою. Какое счастье! отвечала им из Франции шайка космополитов, видя, что места, деньги, отели, великолепные экипажи и лошади, охоты, ложи в опере все им принадлежит, а добрый народ довольствуется какою-нибудь прочувствованною речью о новых формациях.

Теперь они немного спустили тон и чувствуют, что христиане всех стран затевают что-то такое, что будет посильнее «Всемирного Израильского Союза».

Еврей от природы печален. Разбогатев, он становится нахален, не переставая быть мрачным; у него даже дерзость угрюма: tristis arrogantia Тацитова Палладия.

Ипохондрия, являющаяся одною из форм невроза, вот единственный дар, принесенный ими Франции, бывшей прежде такою игривой, резвой, веселой здоровым весельем.

«Еврей мрачен», говорит Шефтебюри в своих «Характеристиках», великое слово, более глубокое, чем кажется с первого взгляда.

Ошибочно мнение, что еврей веселится среди своих, даже ошибочно думать, что он их любит. Христиане не поддерживают, но любят друг друга, им приятно видеться между собою. Евреи, напротив, поддерживают своих до последнего издыхания, но не могут любить друг друга; они сами в себе возбуждают ужас, и как только прекращаются деловые отношения, они избегают себе подобных. Не более удовольствия доставляет им общество христиан; достаточно одного почтительного слова о Христе, чтобы они заболели; шутка над Иудою, которую они принимают с натянутым смехом, выводит их из себя.

Собственно говоря, до сих пор полно живого значения изречение, написанное на воротах итальянских гетто:

«Ne populo regni coelestis еoeredi usus cum exеoerede sit». «Не подобает народу, наследнику царствия Божия, иметь общение с тем, который лишен его».

Порою на этих лицах мелькнет тонкая улыбка, при мысли о какой-нибудь хорошей штуке, проделанной над христианином. Действительно, лисица есть аллегорическое животное еврея; «Месшабот Сшуалим», басни о лисице — первая книга, которую дают в руки маленькому еврею. Сделавшись большим, он находит удовольствие в том, чтобы подчеркивать шутку, сыгранную над арийцем. Так например Блейхредер организовал тунисскую экспедицию, стоившую Франции жизни её сынов, кучу денег и союза с Италией, и еще издевается над свой жертвой, заставляя одного презренного министра произвести себя в командора Почетного Легиона.

За этими приступами злобной радости следует иногда выражение наивности. Наивность у еврея? воскликнете вы. Вы шутите? Да, у него есть детская сторона. Этот представитель цивилизации в самом остром, утонченном её проявлении обладает хитростью дикаря и вместе с тем его наивным тщеславием. Его рот иногда полуоткрывается от удовольствия перед каким-нибудь торжеством мелкого тщеславия, подобно тому, как у африканских дикарей глаза и зубы блестят от удовольствия, когда они получат кусок стекла или лоскут яркой материи.

На похоронах Луи Блана я смотрел, как в улице Риволи устанавливались депутации, и с невыразимым удовольствием наблюдал, как все эти субъекты с грязными желтоватыми бородами важничали в своих широких синих франмасонских лентах. На подлых лицах этих людей сказывалось ребяческое удовольствие от того, что они стоят здесь, напротив Тюльери, внушают уважение блюстителям порядка, имеют значение, играют роль в почти официальной церемонии и носят костюм, который их отличает от всех прочих. И еврей гораздо чаще бывает таковым, чем думают; когда он вам рассказывает, что получил какое-нибудь отличие, какую-нибудь медаль за шоколад на выставке, он пристально смотрит на вас, чтобы увидеть, не смеетесь ливы над ним, что составляет его постоянное опасение; тогда его бледное бескровное лицо освещается лучом счастья, как часто бывает у детей.

Единственное чувство, уцелевшее у этих развращенных и пресыщенных людей, это ненависть к церкви, священникам и особенно монахам.

Сознаемся, что эта ненависть вполне естественна; вот человек интеллигентный, рожденный в богатстве, иногда носящий громкое имя, не похожее на имена всех этих новоиспеченных Герольштейнских дворян, и он бросает все, чтобы уподобиться беднейшему; разве это не есть отрицание, уничтожение всего того, чем гордится еврей? Обет бедности монаха кажется как бы постоянной насмешкой над обетом богатства, которого придерживается еврей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: