КОММУНИКАЦИЯ И РЕЧЕВАЯ АКТИВНОСТЬ 23 страница

«трансцендентального барьера», отделяющего левую и правую части схемы критического реализма (см. 1.3.2), для него является действие.

9.3.2 Исследования ситуативного действия

Исследования действия в когнитивной науке в основном распадаются на два направления. В рамках первого речь идет о философском анали­зе интенционалъности как фактора, превращающего простое движение в действие (см. 1.2.3). При этом могут обсуждаться разные виды интен­ций, такие как (скорее рациональные) намерения и (скорее эмоциональ­ные) желания, а также анализироваться неоднозначные ситуации, ког­да цель действия достигнута, но произошло это чисто случайно, отличным от сознательной интенции образом («хотел разбудить соседа и в поисках выключателя случайно уронил настольную лампу, чем и раз­будил соседа»). Второе направление связано с анализом выполнения произвольных действий в экспериментах хронометрического типа. Как мы отмечали, в последнее время эти исследования выявили определен­ное запаздывание момента принятия решения о выполнении действия по отношению к процессам его нейрофизиологической подготовки, по­ставив, тем самым, под сомнение традиционные психологические объяснения причин действия (проблема свободы воли — см. 4.4.3 и 9.1.3). В экологическом подходе побудительные причины действия выне­сены вовне²⁸. Такими причинами считаются свойства окружения, пре­доставляющие организму возможности для осуществления тех или иных действий. Словосочетание «предоставляемые окружением возмож­ности действия» — не совсем элегантный перевод одного из централь­ных для Гибсона и его последователей понятия «affordances». Это поня­тие, в свою очередь, является переводом гештальтистского понятия «Aufforderungen» («требования»), которое широко использовалось Верт-хаймером и учителем Гибсона Коффкой для описания «требовательных характеристик вещей» (в 1920-е годы близкие идеи развивали и другие авторы, в частности, Курт Левин, который использовал в сходном кон­тексте термин «валентность» — см. 4.4.1). Как подчеркивает Гибсон: «Локомоции и манипуляции не запускаются... внутренней командой, а управляются. Они ограничиваются, ведутся, направляются... восприя­тием себя в мире. Управление осуществляется в системе животное—ок­ружение» (Gibson, 1979, р. 225).

²⁸ Здесь вновь просматривается сходство экологического подхода с концепциями, воз­
никшими под влиянием марксистской теории отражения. Так, в психологической тео­
рии деятельности А.Н. Леонтьева (см. 1.4.3) мотивы деятельности вынесены во внешний
мир — они имеют «предметный характер». Деятельность перестает быть просто неспеци­
фическим беспокойством, если она может «опредметиться», «найти предмет своей по-
требности» и т.д. 325

Действенный характер имеет уже гибсонианское понятие перцеп­тивной системы. Так, зрительная перцептивная система описывается им как иерархия внешнедвигательных активностей: подвижные глаза, под­вижные глаза в подвижной голове, подвижные глаза в подвижной голо­ве в подвижном теле. Добавление каждого уровня делает возможным новый класс движений, ведущих к более сложным трансформациям оп­тического потока и, соответственно, к выделению инвариант более вы­сокого порядка. В своих работах Гибсон даже сравнивает глаз со щупа-лом, используя классический сеченовский образ²⁹. Наряду со зрением в обследовании окружения участвуют и другие перцептивные системы. Однако зрение является самой важной перцептивной системой. «Запа­хи специфичны для летучих субстанций, звук специфичен для событий, но зрительная информация в оптическом потоке наиболее специфична из них и содержит все виды структурных инвариант для восприятия воз­можностей действия, предоставляемых окружением. Воспринимать не­который предмет — означает также воспринимать, как приблизиться к нему и что с ним можно сделать» (Gibson, 1979, р. 226).

Интересным следствием из этого последнего утверждения является описание перцептивного образа как инварианты действенных трансфор­маций с репрезентированными в нем объектами (см. 3.4.1). Включен­ность активности особенно заметна в случае восприятия произведений изобразительного искусства или, в простейшем случае, изображений на плоскости. Известно, что пассивное рассматривание картины из идеаль­ного, с точки зрения линейной перспективы, положения не облегчает, а затрудняет оценку пространственных отношений изображенных пред­метов (Pirenne, 1970). Эти отношения лучше оцениваются при подвиж­ности наблюдателя, либо, если возможность движения ограничена, из геометрически неидеальной позиции, когда идеальную позицию можно сравнительно легко реконструировать мысленно. Такому перебору точек зрения объективно способствует множественность перспектив, обычно присутствующих в картине (см. 3.1.1). В последние годы получена це­лая серия результатов, свидетельствующая о перцептивном расширении перспективы любой изображенной на плоскости сцены при ее последу­ющем воспроизведении, как если бы мы осматривали сцену с разных сторон (Intraub, 1999). Особенно яркие иллюстрации идеи трансформа­ционных инвариант при восприятии изображений могут быть найдены в рисунках Пабло Пикассо, сочетающих резко различные геометричес­кие ракурсы изображаемых фигур (рис. 9.5).

²⁹ Но не ссылаясь на него. Практически полное отсутствие ссылок — одна из особен­ностей необычного для научных публикаций стиля этого автора. Так, его работы, посвя­щенные активному осязанию, не содержат ссылок на исследования Б.Г. Ананьева и со­трудников (Ананьев и др., 1959), нет в книгах Дж. Гибсона упоминания моторных теорий восприятия У. Джеймса и Т. Рибо, теории перцептивных действий A.B. Запорожца (Запо-326 рожец и др., 1967) и т.д.

Рис. 9.5. Рисунок Пикассо, иллюстрирующий трансформационную природу перцептив­ного образа.

Отталкиваясь от этих общих положений, последователи Гибсона (неогибсонианцы) развернули исследования организации действия. Их основой, наряду с экологическим подходом и теорией динамических си­стем, в явном виде служат работы H.A. Бернштейна и группы советских математиков и физиологов — И.М. Гельфанда, B.C. Гурфинкеля, М.Л. Цетлина, М.Л. Шика и других. Центральной является идея управления движениями путем ограничения числа избыточных степеней свободы и распределения целей между несколькими относительно автономными группами механизмов («уровнями»). М. Турвей, Р. Шоу и У. Мэйс (Turvey, Shaw & Mace, 1977) специально проанализировали возможности нескольких координационных структур — цепочек, комплексов, иерар­хий, гетерархий (коалиций) — и пришли к выводу, что только последние могут объяснить реальную сложность двигательного поведения. В отличие от иерархий, гетерархий имеют гибкую функциональную архитектуру — в них отсутствует «верховная инстанция», из которой бы при всех обстоя­тельствах производилось управление системой. Именно таким образом функционируют уровни когнитивной организации (см. 8.4.3).

Особенно интересен вопрос о связи моторных программ с восприя­тием. Если планирование действий связано с топологическим описа­нием окружения, то их реализация предполагает точную метрическую привязку к пространственному положению и свойствам предметов. Эта дополнительная спецификация осуществляется благодаря автомати­ческой настройке низкоуровневых механизмов на параметры среды.

Управление движением осуществляется, следовательно, не только дей­ствующим субъектом, но и его окружением (Turvey, 1977). Аналогично, H.A. Бернштейн (1966) подчеркивал, что картина движения является ре­зультирующей центральных команд и воздействий среды. Второе предпо­ложение состоит в том, что низкоуровневая настройка осуществляется автономно от планирования действия. «Преимущества распределения ответственности... особенно выражены, когда действия должны соотно­ситься с событиями в окружении... При конфронтации с часто встреча­ющимися классами событий можно было бы использовать стандартный набор планов, оставляя относительно независимым системам настрой­ки решение задачи достижения конкретного варианта... Работы этоло­гов свидетельствуют о том, что эволюция основательно использовала принцип отделения спецификации плана действия от настройки. Ин­стинктивные ритуалы запускаются стимуляцией простого вида, но пове­дение является гибким: оно соотносится с локальными особенностями окружения» (Turvey, 1977, р. 245—246).

Если объекты и постоянные свойства среды характеризуются инва­риантами оптического потока, то для преднастройки и управления дви­жениями прежде всего используются переменные характеристики, на­званные Дж. Гибсоном (Gibson, 1950) «зрительной кинестезией» и детально описанные им для различных видов движения (см. 3.1.2). «Мы приходим, таким образом, к различению свойств стимуляции, предос­тавляющих возможность приближения, избегания, слежения, полета... от тех свойств, которые управляют локомоциями во всех этих случаях. Создается впечатление, что первые признаки — это признаки, которые не меняются во времени, тогда как вторые — меняются» (Turvey, 1977, р. 249). У H.A. Бернштейна (1966) таким закономерно меняющимся во время собственных движений характеристикам афферентации соответ­ствовал термин «проприоцепция в широком смысле слова». В этом же контексте известные немецкие физиологи Э. фон Хольст и X. Миттель-штедт (Holst & Mittelstaedt, 1950) писали о «реафферентации».

Работы неогибсонианцев обусловили в 1980-е годы оживление ин­тереса к изучению организации движений и действия. В последнее вре­мя стали раздаваться призывы перестройки когнитивных исследований на основе «сенсомоторной теории психики» (Barsalou, 1999; O'Reagan & Noe, 2001). Речь идет о двух возможностях. Во-первых, о переносе об­щих принципов, выявленных при изучении движений, на сферу позна­ния. Например, в случае такой формы познавательной активности, как понимание, автоматическая преднастройка (прайминг) и последующий контроль явно служат цели ограничения степеней свободы интерпретации сообщения (см. 7.2.2). Взаимоотношения между высшими уровнями когнитивной организации Ε и F (о существовании этих механизмов H.A. Бернштейн мог только догадываться) естественно описываются по аналогии с отношениями более низких, преимущественно сенсомотор-ных уровней. «Координация», таким образом, имеет все шансы заме­нить в недалеком будущем термины «информация» и «репрезентация» 328

в качестве центрального понятия, используемого при изучении позна­вательных процессов.

Экологический подход имеет в виду другую перспективу, исключа­ющую из рассмотрения высшие, преимущественно символические фор­мы познания. Как ранее бихевиоризм (см. 1.3.2), этот подход исходит из концепции пустого организма. С точки зрения гибсонианской экологи­ческой психологии, у нас в голове нет никаких репрезентаций, являю­щихся «моделью мира» или хотя бы «уменьшенными копиями вещей». Сами мозговые механизмы — это всего лишь не специфицируемые да­лее устройства {smart devices), срабатывающие в резонанс со стимульны-ми переменными высших порядков. В центре внимания оказываются мир и активность организма в экологически естественных условиях. К последним относятся условия временных ограничений, накладываемые автономным развитием событий. Этим объясняется интерес к исследо­ванию ситуативного действия. По своей практической направленности данные исследования смыкаются с работами в области инженерной психологии (см. 2.1.2) и когнитивной роботики (см. 9.2.3).

Изучение ситуативных действий предполагает анализ когнитивных процессов, регулирующих выполнение действия по ходу развития собы­тий, строго on-line. При этом часто наблюдается значительное число оши­бок, а если решение и достигается, то скорее в интуитивном режиме. Мы остановимся здесь на маленьком фрагменте этих исследований, связан­ном с решением задач, которые обычно вовлекают операцию мысленного вращения, наиболее полно изученную Р. Шепардом и его коллегами (см. 5.3.1 и 8.1.3). Д. Кирш и П. Майо (Kirsch & Maglio, 1994) проанализиро­вали поведение испытуемых в известной компьютерной игре Тетрис¹⁰. Вместо того чтобы сначала мысленно проигрывать варианты вращения фигуры, а затем осуществлять их на практике, испытуемые самым ба­нальным, но, тем не менее, эффективным образом опирались на страте­гию быстрых сенсомоторных проб и ошибок, которые прекращались, ког­да между фигурой в ее актуальной ориентации и потенциальной ячейкой усматривалось сходство общих очертаний. Более того, в самое последнее время было показано, что и в исходной ситуации экспериментов Ше-парда и Метцлер ужесточение фактора времени приводит к тому, что признаки ментального вращения (то есть зависимость времени реакции от угла поворота фигур) исчезают, хотя задача по-прежнему решается не случайным образом (Johnson & Cohen, 2003).

Таким образом, контекст ситуативного действия на самом деле ограничивает правомерность центрального для когнитивной науки

³⁰ В «Тетрисе», созданном в 1980-е годы А. Пажитновым, задача состоит в том, чтобы
успеть повернуть и сдвинуть в горизонтальном направлении за время полета падающие
сверху фигурные блоки, добиваясь их максимально плотной упаковки с упавшими ранее
блоками. Идея этой игры была непосредственно навеяна психологическими эксперимен­
тами на мысленное вращение. 329

предположения о существовании внутренних репрезентации и их суще­ственном вкладе в процессы решения задач. Вопрос, конечно, состоит в том, насколько такое «познание на сковородке» может быть прообразом познания вообще. Хотя в условиях сенсомоторной активности роль внутренних репрезентаций снижается, сама эта активность сохраняет интенциональный характер Кроме того, роль внутренних репрезента­ций может возрастать при других обстоятельствах. В предыдущих главах (см. 3.4.2 и 8.4.3) подробно обсуждался основной довод против тезиса о «растворении восприятия в сенсомоторной активности»: существование двух различных уровней организации, опосредованных дорзальным и вентральным потоками переработки сенсорной информации. Тезис о прямом характере восприятия справедлив лишь в отношении нижнего из этих уровней, а именно уровня пространственного поля С, связанно­го с филогенетически более старым дорзальным потоком.

9.3.3 Телесная заземленность познания

0

Подчеркивание роли действия — лишь один из признаков поиска альтер­натив абстрактно-вычислительному варианту когнитивной науки. Са­мым первым возражением символьному подходу был вопрос о том, как тот или иной условный символ может быть «заземлен» — соотнесен с предметной реальностью (symbol grounding problem — см. 2.2.3). Распрост­ранение экологического подхода с характерной для него критикой внут­ренних репрезентаций, а также переход на «субсимвольный уровень» рас­смотрения в коннекционизме можно рассматривать в контексте этого общего вопроса о «заземлении» познания (см. 2.3.2). В ряде случаев ис­следователи хотя и признают существование символьных репрезентаций, но дают им сенсомоторное истолкование, близкое по духу к работам Гиб-сона и его последователей, как это произошло, например, в теории пер­цептивных символьных систем JI. Барсалу (см. 6.4.2). С конца 1980-х го­дов в когнитивной лингвистике, психолингвистике и психосемантике на этот фундаментальный вопрос стал даваться сначала осторожный, а затем все более уверенный ответ, суть которого состоит в соотнесении абстракт­ного знания с телесными ощущениями (см. 7.4.2)³¹.

В самом деле, как могло бы выглядеть гипотетическое объединение экологического подхода с когнитивной наукой? Помимо восприятия и

³¹ Несколько ранее аналогичное развитие произошло внутри экзистенциализма (см. 1.2.3). Ученик Гуссерля Мартин Хайдеггер (1889—1976) и Морис Мерло-Понти (1908— 1961) впервые обратили внимание на значение телесности. Многие сознательные и кажу­щиеся нам произвольными интенции при ближайшем рассмотрении оказываются не ре­зультатом свободной игры ума, а необходимым следствием определенной конструкции биологических подсистем и тела в целом, возникая, так сказать, «в силу устройства орга­на». С учетом этого не следует удивляться появлению в когнитивной науке работ, посвя-330 щенных «философии из мяса и костей» (Lakoff& Johnson, 1999).

(перцептивного) внимания, в экологическом подходе рассматривается только один познавательный процесс — обучение. По мнению неогиб-сонианцев, обучаясь, организм становится чувствителен ко все более тонким особенностям среды (речь идет, следовательно, о процессах на­стройки, лежащих в основе формирования навыков — см. 5.4.2). Можно представить себе также экологическую теорию мышления. Центральная идея состоит в следующем. Если мышление, с чем все-таки трудно спо­рить, предполагает все более полное отражение соответствующей пред­метной области, то по мере развития и совершенствования мышления особенности самих «инструментов отражения» могут становиться менее заметными — подобно тому, как мы перестаем замечать поверхность идеально чистого зеркала (см. 8.3.3). Общей сферой интересов для ког­нитивных и экологических исследований является, как мы видели, изу­чение ситуативного познания и, наконец, все те случаи, в которых про­исходит, в некотором смысле, включение мира в когнитивные процессы либо вынесение когнитивных процессов вовне.

Речь идет о взаимопроникновении предметной среды и познания, которое выражено в функционировании памяти. Начиная с работ фран­цузской социологической школы и культурно-исторической школы Вы­готского, опора на внешние «стимулы-средства» является неоспоримым фактом развития памяти в отногенезе. Когнитивные исследования пос­ледних десятилетий показали универсальность стратегии переноса по­знавательной нагрузки на внешний мир, особенно в детском и старчес­ком возрасте, но также и в промежуточных возрастных сегментах, коль скоро для этого предоставляется удобная возможность. Яркие результа­ты были получены, например, при анализе сенсомоторных и простран­ственных форм активности, таких как зрительный поиск (см. 4.2.3) или конструирование по образцу (см. 5.4.1), когда даже многократное повто­рение тех же самых деталей обстановки не приводило к их запоминанию. Во всех подобных случаях ведущим, по-видимому, становится уровень пространственного поля С, не имеющий самостоятельного доступа к ви-сочно-гиппокампальным механизмам памяти, чем и объясняется отсут­ствие запоминания.

Потенциальное значение для когнитивной науки имеет и другая группа работ неогибсонианцев. Как отмечалось, восприятие понимает­ся в экологическом подходе как процесс, не имеющий четких границ во времени³². Р. Шоу и Дж. Питтенджер (Shaw & Pittenger, 1977) полагают, что восприятие изменений нельзя объяснить с помощью представления

³² Утверждение о том, что наше восприятие не ограничено временными рамками, яв­
ляется интересным, но одновременно и довольно спорным. Так, ограниченность времен­
ных параметров сенсорной и перцептивной обработки хорошо просматривается в тай­
минге пиков вызванных потенциалов мозга, где ранние, обусловленные сенсорными па­
раметрами эффекты довольно быстро (через 300—400 мс) сменяются эффектами, кото­
рые зависят скорее от семантических и синтаксических переменных (см. 2.4.2). 331

Рис. 9.6. Эксперименты по оценке возраста на основании трансформаций условного изображения лица (по: Shaw & Pittenger, 1977): А — экспериментальный материал; Б — преобразования системы координат.

о сравнении актуально воспринимаемого с хранящимся в памяти обра­зом объекта в некоторый прошедший момент времени. Чтобы извлечь соответствующий образ из памяти (так называемый «шаг Геффдинга»), нужно найти его среди бесчисленного количества следов. Но это можно сделать, только заранее зная искомое изменение, так как без такого зна­ния нельзя скорректировать актуальное восприятие. В работах Дж. Гиб-сона, а также других авторов, прежде всего Ф. Хайдера (Heider, 1958), Г. Иохансона (Johanson, 1978), С. Рунесона (Runeson, 1977), была пока­зана возможность зрительной детекции не только структурных инва­риант, но и трансформационных инвариант, которые характеризуют не­которые сложные изменения объектов, например процессы биологического движения (см. 3.1.2). Р. Шоу и Дж. Питтенджер попытались применить эти представления для объяснения еще одной экологически важной ситуации восприятия изменения — восприятия старения человеческого лица.

Профиль лица вписывался в двумерную систему координат, которая затем подвергалась систематическим трансформациям: аффинной (она переводила прямоугольники в трапеции) и топологической (она пре­вращала круг в фигуру, напоминавшую сердце). Полученные профили (рис 9.6) ранжировались испытуемыми по возрасту. Была установлена не только устойчивая зависимость оценок от трансформаций, но и факт относительно большего влияния топологических преобразова­ний, объяснявших свыше 90% оценок. По мнению авторов, восприя­тие крайне медленных процессов (старение) в принципе не отличается от обычного восприятия ситуативных изменений, подобных вращению падающего с ветки листа: предположение о критической роли памяти на дискретные состояния в первом случае столь же излишне, как и во втором. Забавно, что использованные в данной работе трансформации точно так же влияют на восприятие возраста других живых существ и даже неодушевленных предметов, таких как классическая модель авто­мобиля «жук» фирмы Фольксваген (!).

На центральную роль в когнитивных исследованиях речи, концеп­туальных структур и мышления претендуют сегодня представления о те­лесной заземленности познания. Эти представления возникли на волне интереса к альтернативным теоретико-философским основаниям ког­нитивной науки³³, а также к метафоре, как, возможно, наиболее базово­му феномену языка. Многие когнитивные лингвисты и психолингвисты полагают, что источник метафор — это наши телесные ощущения, из ко­торых «нитка за ниткой» вытягиваются все более сложные семантичес­кие конструкты. В психологии мнение о телесности семантики разделя­ет, среди других авторов, Артур Гленберг, считающий, что язык возник на основе метафоризации телесного и сенсомоторного опыта (например, Glenberg & Kaschak, 2003). Особенно последовательно эту линию аргу­ментации проводят Дж. Лакофф и М. Джонсон (Lakoff & Johnson, 1999). Как мы видели при обсуждении исследований метафоры (см. 7.4.2), эта точка зрения, по-видимому, не подтверждается в ее радикальной форме. Не менее существенным фактором интерпретации высказываний оказы­вается ментальная активность — лишь представляемые, «идеомоторные» действия. Именно так могут быть объяснены сегодня отличия образов от феноменов непосредственного восприятия (см. 5.3.1 и 9.1.3).

Подводя итоги обсуждения экологического подхода и родственных ему направлений, следует подчеркнуть фундаментальный характер си-нергического взаимопроникновения познания и среды, в частности, в форме переноса когнитивной нагрузки на окружение, используемого в качестве «внешней памяти» (см. 5.4.1). Именно в этом смысле в работах представителей культурно-исторического направления психологии, и в частности у А.Р. Лурия, речь шла об «экстрацеребральных» компонентах психических процессов (см. 1.4.2). Тенденция к избеганию нагрузки на память наблюдается везде, где только возможно, особенно при выпол­нении разовых сенсомоторных операций. Ее причиной не обязательно является пресловутая, якобы типичная для человека «леность мышле­ния», поскольку освобождаемые когнитивные ресурсы могут быть ис­пользованы для решения других, более творческих задач.

Подобная «экстериоризация» не ограничивается одной только функ­цией поддержки памяти и выходит за рамки пространственных задач, подобных размещению флажков в песочном ящике при разыгрывании сражений. Речь идет об использовании потенциала ранних форм

³³ Спектр поиска таких оснований простирается сегодня от нейрофизиологии и тео­
рии динамических систем до буддизма и постмодернистской философии (см. 9.4.1). Вид­
ное место занимает интеллектуальное наследство чилийского нейрофизиолога Франциско
Варелы (1946—2001), одним из первых выступившего (вместе с философом Ивэйном Томп­
соном и психологом Элеонорой Рош — Varela, Thompson & Rosch, 1991) с тезисом о теле­
сном характере сознания. Еще более радикальна позиция специалиста в области кванто­
вой механики Дэвида Бома, обосновавшего современную версию панпсихизма. Согласно
этой точке зрения, сознание надындивидуально и должно рассматриваться как один из
фундаментальных аспектов физической картины мира (например, Böhm, 1990). 333

мышления и коммуникации, опирающихся на возможность задейство­вания опыта и ресурсов других людей. Кроме того, видя, слыша и осязая результаты своих действий, можно значительно лучше оценить их адек­ватность и соответствие поставленным целям. Современные исследова­ния подтверждают позитивное влияние жестикуляции на формулирова­ние речевых высказываний (Krauss, 1998). Аналогично, возможность сделать хотя бы карандашный набросок улучшает качество предлагаемых решений в техническом творчестве. С этим обстоятельством связаны трудности, возникшие при переходе на системы компьютерного проек­тирования, поскольку даже наиболее совершенные из этих систем пока не обеспечивают телесно-чувственного контакта с материалом.

Вместе с тем очевидно, что развитие культуры ведет к ослаблению сиюминутной зависимости от ситуации и телесных потребностей. Так, механизмы речи имели бы мало смысла, если при всяком произнесении слова «тигр», собеседники бросались бы врассыпную или же упомина­ние тигров было возможно только в их присутствии. Один из классиков гуманистической психологии Абрахам Маслоу как-то заметил, что для человека с молотком все предметы напоминают шляпку гвоздя (Wilson, 2002). С этим замечанием трудно согласиться — это скорее описание состояния ребенка, «без спроса» (то есть без КОНТРОЛЯ) заполучив­шего в свои руки взрослый инструмент, или же клиническое наблюде­ние за пациентом с дисфункцией лобных долей мозга (синдром «утили­тарного поведения» — см. 4.4.2). В норме мы не только способны игнорировать молоток, но и можем найти ему совершенно новые при­менения, в том числе символические, скажем, в сочетании с серпом (герб СССР) или с другими имажинарными объектами (герб Австрии, на котором двуглавый орел держит в- когтях серп и молот). Для репре­зентаций знания характерна определенная избыточность, позволяющая преодолевать зависимость от формы и функции предметов — основ гиб-сонианских «affordances».

Учитывая эти факты, общая оценка эколого-действенно-телесно-го антиментализма, при всей убедительности отдельных аргументов его представителей, должна быть отрицательной. Если у нас есть такая воз­можность, в реальной жизни мы часто стараемся сбить темп событий, отступить, понаблюдать, оценить, спланировать наши действия и толь­ко потом попытаться их осуществить. Познанию вообще может быть противопоказан чрезмерный активизм. Ведь в нашей мыслительной де­ятельности мы преимущественно имеем дело не с перцептивно ясной, телесно осязаемой предметной реальностью, а с ментальными моделя­ми гипотетических и даже заведомо контрфактических, не существую­щих и никогда не существовавших ранее ситуаций (Vaihinger, 1911). Пос­ледняя стратегия — основа продуктивного мышления и любого радикального рывка процессов познания вперед (такие изменения кон­цептуальных структур часто описываются в терминах научных революций — 334

w**

см. 8.3.3 и 9.1.1). Видимо, совсем не случайно самой первой наукой в истории человечества стала астрономия. С Полярной звездой, Плеяда­ми или созвездием Лебедя нельзя сенсомоторно взаимодействовать, о них можно только размышлять.

9.4 Перспектива методологического плюрализма

9.4.1 Разнообразие подходов и моделей

В данном разделе нам осталось рассмотреть только наметившиеся сце­нарии будущего развития событий. Нейрокогнитивная фаза когнитив­ной науки представляет собой настоящий триумф идей пионеров ней­ропсихологии, допускавших существование относительно автономных в отношении структуры и функций систем мозга (см. 2.4.3). Эта совре­менная монадология делает возможной совершенно неучтенную Тома­сом Куном в его теории нормальной науки (см. 9.1.1) ситуацию, когда разные теории и парадигмы по существу одновременно подходят к раз­ным монадам одной совокупности. Таким образом, прогресс в психоло­гии и когнитивных науках связан как с точностью³⁴, так и с плюрализ­мом, широким видением ситуации, допускающим существование множества качественно различных «сущностей», не образующих абсо­лютного единства (Velichkovsky, 1990). Термин «плюрализм», кстати, был введен в научный лексикон одним из видных представителей немецкой рационалистической философии Христианом Вольфом (1679—1754) именно в связи с его анализом монадологии Лейбница. Как методоло­гический принцип, он допускает возможность сосуществования не­скольких парадигм и столь же различных точек зрения на предмет ис­следования.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: