Характерология пьесы

Характер в драматургии Чехова никогда не бывает одноз­начным, не исчерпывается какой-либо одной или набором опреде­ленных черт, свойств и качеств. Он не исчерпывается ни соци­альной, ни профессиональной принадлежностью героя. Характер не определяется даже ситуациями и обстоятельствами, как это зачастую бывает в драматургии.

В пьесе "Вишневый сад" мы видим две группы персонажей, а принадлежность к группам определяется именно этой особен­ностью - одни тяготеют к рамкам, определенным их социальным статусом и обстоятельствами, другие их перерастают.

Казалось бы, Раневская целиком помещается в типаж поме­щицы, потомственной дворянки, не приученной к труду, привык­шей жить в роскоши, романтичной, сентиментальной, легкомыс­ленной, не приспособленной к жизни, а тем более - к преодоле­нию трудностей.

Послушаем, что говорят о Раневской другие герои. Ведь у автора драмы нет прямых средств оценки персонажа - только ха­рактеристика и самохарактеристика.

Аня говорит о своей матери: "Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понима­ет! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю", - и это тоже своеобразное пере­растание характера за рамки, заданные обстоятельствами. Не взирая на обстоятельства, Раневская ведет себя так, как привыкла, так, как считает нужным, хотя по нынешнему статусу она обязана вести себя совершенно по-другому. В этом – не только слабость, но и сила характера Раневской: не смотря ни на что, она сохраняет привычки, свойственные ее дворянскому статусу.

Варя вторит Ане, добавляя в характеристику Раневской широту души, бескорыстие: "Мамочка такая же, как была, нис­колько не изменилась. Если б ей волю, она бы все раздала". "Хороший она человек. Легкий, простой человек", - ха­рактеризует Раневскую Лопахин.

Осознает свою беспомощность перед обстоятельствами жиз­ни и сама Любовь Андреевна, и это делает ее поступки особенно странными, почти абсурдными - "бессмысленными": "Бедная моя Варя, - с горечью констатирует Раневская, - из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно".

Она все делает некстати: "и музыканты пришли некстати, и бал мы затеяли некстати... Ну, ничего..."

Когда Лопахин предлагает "вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под да­чи", Раневская отвечает: "Я вас не совсем понимаю, Ермолай Алексеевич". Она действительно "не понимает", а вернее, не хочет понять Лопахина, так как "дачи и дачники - это так пош­ло". Содержательное понятие пошлости для Раневской - то же, что и для автора. Это стяжательство, отказ от своих корней, отречение от памяти прошлого. Любовь к саду - это не только свидетельство привязанности к своему прошлому, это и выраже­ние любви к родине: "Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала", - признается Ра­невская.

Свойственны Раневской и самоотверженность, умение лю­бить и прощать. Получив очередную телеграмму из Парижа от человека, разорившего и предавшего ее, она говорит: "Он про­сит прощения, умоляет приехать, и по-настоящему мне следовало бы съездить в Париж, побыть возле него. У вас, Петя, строгое лицо, но что же делать, голубчик мой, что мне делать, он бо­лен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что же тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю... Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу". Так любовь и сострадание становятся выше обиды и оскорбленного самолюбия.

Но кажущаяся легкость, даже легкомыслие Раневской, скрывают потрясающую внутреннюю силу - ее собственное благо­состояние и материальное благополучие ее близких ничто в сравнении с садом, воплощающим родовую память и дворянскую культуру, да и всю Россию. Не может Любовь Андреевна продать сад под дачные участки - ведь там, между цветущими деревьями она видит силуэт своей умершей матери. Своеобразный стоицизм Раневской выражен и в ее попытке преодолеть горе расставания с родным домом. В решающий день продажи имения вместо слез и истерик Любовь Андреевна устраивает вечеринку с еврейским ор­кестром и танцами.

Как верно указали П.Вайль и А.Генис, составленные из пестрой смеси характеристических черт, герои Чехова обладают одной доминантной чертой - свободой. "Они ничем не мотивиро­ваны. Их мысли, желания, слова, поступки так же случайны, как фамилии, которые они носят по прихоти то ли автора, то ли жизни. (Говоря о Чехове, никогда нельзя провести решительную черту)".

В.Набоков писал: "Чехов сбежал из темницы детерминизма, от категории причинности, от эффекта - и тем освободил дра­му". А заодно - и ее героев.

Варя, дочь потомственной дворянки Раневской, абсолютно лишена черт "дворянской психологии" - лени, сибаритства, при­вычки жить на широкую ногу. Она, как замечает Раневская, по­хожа на монашку и чувствует себя уверенно только со связкой ключей, которые становятся деталью-доминантой не только ее внешнего облика, но и характера (как поношенная ливрея и вы­сокая шляпа Фирса, как студенческий мундир и очки "вечного студента" Пети Трофимова).

Герои Чехова не завершены, не воплощены, не остановлены в своем поиске себя, являясь суммой вероятностей, сгущением непредсказуемых возможностей. И в этом - залог их развития и жизни в сознании зрителя после того, как закроется занавес.

Пытаются выйти за рамки своего социального статуса даже слуги - Дуняша и Яша, но это делает их смешными и нелепыми, так как их претензии на более высокий статус не подкреплены ни их внутренним, нравственным потенциалом, ни культурой, ни образованностью. Лопахин говорит Дуняше: "Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить".

Лопахин «себя помнит», но и он выходит за рамки задан­ного родом занятий и происхождением типажа.

Чехов уделял особое внимание этому "внесоциальному" от­тенку характера Лопахина, подчеркивая, что его роль нельзя играть как традиционно играли роль купцов. Драматург писал, что Лопахин - "порядочный человек во всех смыслах". Давая ре­комендации актеру, игравшему роль Лопахина, Чехов указывал: "Держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов". Роль Лопахина Чехов называл "центральной в пьесе". "При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любила Варя, сериозная и религиозная девица; кулачка бы она не полюбила", - писал Чехов в письме к К.С.Станиславскому. В письме к О.Л.Книппер Чехов вновь подчеркивает, что роль Лопахина - центральная, и "если она не удастся, то значит и пьеса вся провалится. Лопахина надо иг­рать не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек".

Вл.Немировичу-Данченко Чехов писал: "Лопахин - белая жилетка и желтые башмаки, ходит, размахивая руками, широко шагая, во время ходьбы думает, ходит по одной линии. Волосы не короткие, а потому часто вскидывает головой; в раздумье расчесывает бороду, сзади наперед, т.е. от шеи ко рту".

Даже "заклятый враг" и антагонист Лопахина Петя Трофи­мов признается: "Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...". Лопахин действительно, как замечал Чехов, похож "не то на купца, не то на профессора-медика Московского универси­тета".

Лопахин, несомненно, благороден. Помня доброе к себе отношение Раневской, искренне любя ее, Лопахин всеми силами пытается спасти для нее имение, хотя уже знает, что именно он купит его, если будет аукцион. "Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили!" - в отчаянии восклицает Лопахин, когда на все его уговоры и способы спасе­ния имения Раневская и Гаев никак не откликаются.

Лопахин, как человек мыслящий, постоянно соотносит се­бя, свою внутреннюю сущность с внешним положением и рефлекти­рует по поводу их абсолютного, с его точки зрения, несовпаде­ния. Несовпадение же это происходит потому, что соотносит се­бя Лопахин не с себе подобными, а с элитой, "аристократией духа", к каковой принадлежат чеховские интеллигенты. В том проявляется стремление Лопахина "помнить себя". Очень харак­терны для Лопахина такие самохарактеристики:

"Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд... Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком... Читал вот книгу и ничего не понял".. Читал и заснул".

"Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья".

Эту социологическую "заданнось" характера как "дан­ность" воспринимают другие персонажи, для которых Лопахин - "хам" и "кулак" (для Гаева) и "хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути" (для Пети Трофимова).

Но, в отличие от героев-интеллигентов, Лопахин - чело­век дела. "Не могу без работы, не знаю, что вот делать с ру­ками, - признается Лопахин; - болтаются как-то странно, точно чужие". Трофимов к "полезности" труда относится с присущей идеологам иронией: "Сейчас уедем, и вы опять приметесь за свой полезный труд". Размашистость Лопахина Трофимов воспри­нимает на уровне жеста, советуя ему "не размахивать руками": "Отвыкни от этой привычки - размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут от­дельные хозяева, рассчитывать так - это тоже значит размахи­вать...". Так возникает еще одна отличительная черта натуры Лопахина - его "размашистость", присущая ему способность оки­нуть мысленным взором "громадные леса, необъятные поля, глу­бочайшие горизонты".

Именно в труде пытается обрести смысл жизни Лопахин, понимая, что иначе она обратится в пустую и тягостную череду дней и ночей. Ему свойственно и столь странное в его устах "философствование", в котором явственно угадываются чеховские мысли о сущности человеческих разногласий, которые ровным счетом ничего не стоят перед лицом необратимой силы времени: "Мы друг перед другом нос дерем, - говорит Лопахин, - а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тог­да мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для че­го я существую. А сколько, брат, в России людей, которые су­ществуют неизвестно для чего".

Чувство исторической перспективы столь же свойственно Лопахину, как и другим героям Чехова, и неизвестно теперь, чьи чаяния оказались более действенными и верными - прекрас­нодушные и высокопарные мечтания Трофимова или рассудоч­но-обстоятельные, "практичные" рассуждения Лопахина:

"И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до необычайности. Теперь он только чай пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей десятине он займется хо­зяйством, и тогда ваш вишневый сад станет счастливым, бога­тым, роскошным...".

Лопахин очень хорошо сознает, что новая, главная сила времени - деньги: "За все могу заплатить," - гордо заявляет он, чтобы немного погодя произнести: "Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая...", - признавая, сколь сомнительна эта власть денег и как мало значит она для самого элементарного человеческого счастья и благополучия.

С наибольшей полнотой противоречивость, драматизм жиз­ненной коллизии Лопахина выразилась в заключительных, финаль­ных сценах пьесы, когда вернувшийся с аукциона герой востор­женно кричит: "Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет) Боже мой, господи, вишневый сад мой! Скажите мне, что я пьян, не в своем уме, что все это мне представляется... (Топочет нога­ми)".

Радость Лопахина - это радость исторического реванша, радость победы над прошлым: "Не смейтесь надо мной! Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на все проис­шествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил имение, где дед отец были рабами, где их не пускали даже в кух­ню. Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестнос­ти.<...> Эй, музыканты, играйте. Я желаю вас слушать!" - кричит новый хозяин жизни, купец Лопахин. Кричит, чтобы через мгно­вение с оттенком самоиронии, столь свойственной сильным и ум­ным людям, сказать о себе: "Идет новый помещик, владелец виш­невого сада!"

А каким неожиданным диссонансом в этом восторге осозна­ния исторического реванша звучат слова Лопахина: "О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша неск­ладная, несчастливая жизнь".

Почему же у него, удачливого дельца, который, как гово­рит Петя, скоро миллионером будет, "нескладная, несчастливая жизнь"? Может, причиной тому им самими вполне не осознанная, но явственно проявляющаяся в словах, жестах, смене настроений робкая любовь, нежность к Раневской, которой и в голову не придет всерьез воспринимать его чувства, и она простодушно рассказывает ему о своем парижском любовнике и сватает за свою дочь Варю?

Может, причиной тому конфликт, в котором осознание себя в определенном социальном статусе сталкивается с потребностя­ми души и внутренним потенциалом личности? Преодолеть же этот конфликт Лопахин пока не в состоянии - не хватает образова­ния, воспитания, культуры.

Но в общем контексте чеховской драматургии драма Лопа­хина - это часть общей драмы неблагополучного переходного времени, как бы объединяющего всех героев единой драматичес­кой судьбой, несмотря на разность их жизненных судеб, лич­ностных установок и "личного взгляда на вещи" (Чехов).

Более, чем все другие персонажи, тяготеет к социальной определенности характера Гаев, всецело находящийся в границах сословных предрассудков и "барства": Лопахина он называет "хамом", Яше брезгливо указывает: "Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет". На что Яша с усмешкой очень верно заметил: "А вы, Леонид Андреич, все такой же, как были". И какими были его предки сто лет назад. Фирсу - снисходительно: "Я уж, так и быть, сам разденусь". Его тяготение к высокопарности псев­доромантического характера - тоже дань культурной традиции, как он, Гаев, ее понимает. Гаев как служащий банка столь же непредставим, как Яша в дворянском собрании.

Наверное, самым "таинственным" персонажем "Вишневого сада" является Петя Трофимов. "Облезлый барин", "вечный сту­дент", "недотепа", он более, чем все другие, нарушает драма­тургическую заданность характера, создаваемую, как правило, первыми характеристиками и первым своим появлением на сцене.

Вначале создается впечатление, что Трофимов - антаго­нист Лопахина, который относится к нему без должного в таких случаях почтения: "Ему пятьдесят лет скоро, а он еще студент".

Самый "бездельный" персонаж, он говорит о необходимости труда, о тех проблемах, которые волновали не только Чехова, но и многих его мыслящих современников: "...какая там гордость, есть ли в ней смысл, если чело­век физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перес­тать восхищаться собой. Надо бы только работать".

Из уст Пети мы слышим то полные глубокого смысла и правды слова и необходимости исторического покаяния, без ко­торого невозможно будущее, о необходимости труда, то высоко­парные и смешные в своей высокопарности речи человека, не ис­пытавшего ни радости любви, ни настоящих трудностей и бед, которые единственно дают хоть какое-то право осуждать и поу­чать других:

"Она (Варя) своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, - вот цель нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! впе­ред! не отставай, друзья!" – вещает Петя. Эту духовную и человеческую неполноценность, недоста­точность Пети хорошо чувствует Раневская: "Вам двадцать шесть или двадцать семь, а вы все еще гимназист второго класса! <...> Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить... надо влюбляться! (Сердито) Да, да! И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод...<...> "Я выше любви!" Вы не выше любви, а прос­то, как вот говорит наш Фирс, вы недотепа. В ваши годы не иметь любовницы!.."

Трофимов целиком принадлежит будущему, причем тому, которое он себе навоображал. С настоящим его не связывает ничего, тем более, что жить в настоящем - это значит хоть как-то пытаться совладать с жизненными ситуация­ми, к чему Петя абсолютно не приспособлен: "Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и - куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! - говорит он о себе. - И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его... Вот оно счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И ес­ли мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!"

Судьба вишневого сада не волнует его не только потому, что сад для него - символ крепостнического прошлого России, но и потому, что спасать сад - это значит что-то предприни­мать, кому-то помогать, делать что-то сугубо конкретное. Для Пети проще представить в будущем всю Россию вишневым садом. Ему проще любить все человечество, а не конкретного человека, который рядом с ним. Ему проще беспокоиться о счастье всех людей, чем сделать счастливым кого-то или хотя бы самого себя.

Вот почему такое сомнение возникает у нас, когда мы представляем Петю истинным "творцом будущего". Сможет ли че­ловек, который не способен устроить свою собственную жизнь, обустроить счастье "всего человечества"? Свобода в понимании Пети - это свобода ветра, который ни за что не отвечает и ни к чему не привязан: "Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер", - советует он Ане. Исполняя этот завет, русские люди надолго забросили ключи не только от своего хозяйства, но и от своего благополучия.

Лопахин предлагает Трофимову денег взаймы, "как мужик... попросту", но Трофимов отказывается из принципиальных сообра­жений: "Твой отец был мужик, мой - аптекарь, и из этого не следует решительно ничего... Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И всё, что так высоко и дорого цените вы, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обхо­диться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!" Лопахин с иро­нией спрашивает: "Дойдешь?" - "Дойду - уверен Трофимов. - Дой­ду, или укажу другим путь, как дойти".

И указывает, и вот уже Аня с удивлением говорит: "Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого са­да, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на зем­ле нет лучше места, как наш сад". С помощью Пети Аня пытается "отряхнуть прах" прошлого со своих ног и устремляется с ним к неизвестному, но столь желанному будущему.

А у зрителя возникает сомнение: ведь именно Ане поручила Раневская проследить, чтобы старого Фирса отправили в больни­цу. Она же перепоручила это Яше. В результате Фирс остался в заколоченном доме. Да, легко заботиться о счастье всего чело­вечества. Гораздо легче, чем позаботиться об одном, конкрет­ном человеке, всю свою жизнь отдавшем семье.

Закрывается занавес, а зритель думает о том, как сло­жатся судьбы ушедших со сцены героев, сбудутся ли их мечты? И почти наверняка знает - нет, не сбудутся. Ведь в заколоченном доме остался верный старый Фирс, и это не может быть случай­ностью. Хотя... Чехов никогда не расставляет "все точки над i".

У героев чеховских пьес всегда остается надежда на уте­шение. Надежда звучит в заключительном монологе Сони в "Дяде Ване", Ольги в "Трех сестрах". В эпилоге "Вишневого сада" слова, исполненные надежды произносят все герои.

Аня: «Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю те­бя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь, мам, у тебя осталась жизнь впереди. Осталась твоя хорошая, чистая душа... Пойдем со мной, пойдем, милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты уви­дишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опус­тится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешь­ся, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..»

Чехов как бы подтверждает свои слова из письма к Авило­вой - действительно, может и верно: "все, что ни делается - все к лучшему". Может, в этом и состоит закон жизни и залог человеческого и исторического оптимизма Чехова-мыслителя и Чехова-художника?

В этом и убеждает финал "Вишневого сада". Действи­тельно, казалось бы, обстоятельства сложились очень драматич­но: продано за долги имение, семья Раневских вынуждена поки­нуть родовое гнездо и разъехаться кто куда. Но так ли уж дра­матичны эти события для них? Вот, расставаясь с родным домом, Любовь Андреевна произносит: "Прощай: старый дом, старый дедуш­ка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены!" Но, прощаясь с до­мом, никто не горюет: "Сокровище мое, - обращается Раневская к Ане, - ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?" - "Очень! Начинается новая жизнь, мама!"

Гаев говорит: " В самом деле, теперь все хорошо. До про­дажи вишневого сада мы все волновались, страдали, а потом, когда вопрос был решен окончательно, бесповоротно, все успо­коились, повеселели даже... Я банковский служака, теперь я финансист... желтого в середину, и ты, Люба, как-никак, выг­лядишь лучше, это несомненно". Раневская: " Да. Нервы мои луч­ше, это правда".

Раневская едет в Париж, к любимому человеку, и она счастлива. Пусть скоро кончатся деньги ярославской бабушки, но тогда Раневская приедет к Ане, которая "выдержит экзамен в гимназию и потом будет работать", помогать матери. Они, как мечтает Аня, "прочтут много книг, и перед ними откроется но­вый, чудесный мир".

Но есть в прощании грустный оттенок, как в любом проща­нии с прошлым, со счастливым прошлым: "О мой милый, мой неж­ный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!.."

Раневская и Гаев ничего не предпринимают, чтобы спасти свое имение, но и не впадают в уныние, не произносят истери­ческих монологов и не требуют от окружающих, чтобы те их спа­сали. В глубине души, как пишет Б.Зингерман, они чувствуют, что драматические катастрофы в человеческой жизни - это не то, что можно избе­жать и от чего можно уклониться. К тому же они не теряют веры в благоприятное стечение обстоятельств - в неожиданность, ко­торая отведет угрозу нависшего над ними несчастья.

На всем протяжении пьесы, и особенно в ее финале, явс­твенно звучит тема чуда и ожидания чуда. В самых неблагоприятных и драматических ситуациях герои Чехова сохраняют опти­мистическое умонастроение. Вера в чудо - неотъемлемая черта русской ментальности, так ярко явленная нам в русском фоль­клоре, да и во всей русской литературе, в которой счастливые изменения в жизни героев зачастую происходили именно благода­ря чуду.

У Чехова и его театральных героев поэтическая вера в чудо, торжествующая победу над логикой здравого смысла, над бедной пошлой обыденностью имеет характер стойкого, осознан­ного ожидания.

Все герои "Вишневого сада" верят в чудо - и Гаев, и Ра­невская, и Симеонов-Пищик, который является главным апологе­том "философии чуда", которая у него превратилась в "филосо­фию жизни". И судьба как бы вознаграждает его за эту веру. Ставя его на грань катастрофы, судьба каждый раз спасает ге­роя - и вот уже англичане находят у него в земле какую-то бе­лую глину, и счастливый Симеонов-Пищик, сдав им в аренду свое имение, спешит от одного соседа к другому, раздавая долги и как бы уверяя всех, с кем встречается - в жизни всегда есть место спасительному чуду.

Не чудом ли становится для Раневской и возвращение об­манувшего и бросившего ее возлюбленного, и она, смеясь и пла­ча, едет а Париж, освобожденная Лопахиным от вишневого сада, который она, может быть, вскоре бы возненавидела, лишенная возможности поехать а Париж к любимому человеку. "Вера в чудо движет Раневской и тогда, когда она возвращается с разбитым сердцем в своем имение, и когда она возвращается с разбитым сердцем в свое имение, и когда устраивает свой неуместный бал, и когда снова - на этот раз навсегда - покидает родное гнездо. Вера в чудо как вера в жизнь" (Б.Зингерман).

Эта "философия чуда" органично выражает и подспудную веру Чехова в чудо собственного исцеления, и присущую началу века атмосферу ожидания преображения мира, столь явственно выраженную в творчестве появившихся тогда "младших символис­тов".

Дни и ночи я безволен,

Жду чудес, дремлю без сна.

В песнях дальних колоколен

Пробуждается весна.

Так писал А.Блок, воплотив в своих стихах два обра­за-символа чуда - весны и Прекрасной Дамы, Вечной Женствен­ности, призванной преобразить мир Любовью, Добром и Красотой.

Трагическая нота, явственно звучащая в пьесе, связана, скорее всего, не с судьбами конкретных героев, а с судьбой сословия в целом, с судьбой России и ее культуры. Трагическая нота звучит тогда, когда на сцене нет героев: "Сцена пуста. Слышно, как на ключ запирают все двери, как потом отъезжают экипажи. Становится тихо. Среди тишины раздается глухой стук опора по дереву, звучащий одиноко и грустно". Трагическое звучание финала углубляется появлением на сцене всеми забыто­го Фирса, покорно и безропотно умирающего: "Жизнь-то прошла, словно и не жил...". Прошла не только жизнь Фирса, прошла, закончилась, уходила в небытие целая эпоха, с которой нераз­рывно был связан этот старый преданный слуга, отказавшийся от воли, а освобождение крестьян воспринявший как "большую беду" - ведь именно это событие стало предвестием краха дворянской эпохи России.

Как верно пишут П.Вайль и А.Генис, истребляя всякую символичность в своих человеческих героях, Чехов перенес смысловое, метафорическое и метафизическое ударение на пред­мет неодушевленный - на сад.

"Только так ли уж он неодушевлен? Сад - вершинный образ всего чеховского творчества, как бы его завершающий и обобща­ющий символ веры.

Сад - это совершенное сообщество, в котором каждое де­рево свободно, каждое растет само по себе, но, не отказываясь от своей индивидуальности, все деревья вместе составляют единство.

Сад растет в будущее, не отрываясь от своих корней, от почвы. Он меняется, оставаясь неизменным. Подчиняясь цикли­ческим законам природы, рождаясь и умирая, он побеждает смерть.

Сад - это выход из парадоксального мира в мир органич­ный, переход из состояния тревожного ожидания, кризисного су­ществования - в вечный деятельный покой.

Сад - синтез умысла и провидения, воли садовника и Божьего промысла, каприза и судьбы, прошлого и будущего, жи­вого и неживого, прекрасного и полезного (из вишни, напомина­ет трезвый автор, можно сварить варенье).

Сад - прообраз идеального слияния единичного и всеобще­го, Если угодно, человеческий сад - символ соборности, о ко­торой пророчествовала русская литература.

Сад - это универсальный чеховский символ, но сад - это и тот клочок сухой крымской земли, которой он так терпеливо возделывал".

Стук топора по дереву - символ не простого, а насильст­венного, почти варварского разрушения, и не случайно возника­ет ассоциация с топором как символом революционного насилия у Достоевского: "Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". Отзвучала мелодия века - лопнула струна, порвалась связь вре­мен - в этом главная трагедия ушедшего века.

"Все чеховские герои - члены как бы одной большой семьи, связанные друг с другом узами любви, дружбы, приязни, родства, происхождения, воспоминаний. Все они глубоко чувствуют то общее, что соединяет их, и все же им не дано проник­нуть вглубь чужой души, принять ее в себя. Центробежные силы сильнее центростремительных. Разрушена соединительная ткань, общая система корней.

"Вся Россия наш сад", - говорит Петя Трофимов, стремясь изменить масштаб жизни, привести его в соответствие с разме­рами своих сверхчеловеков будущего: вместо "сейчас и здесь" - "потом и везде". Те, кто должны насадить завтрашний сад, вы­рубают сад сегодняшний.

На этой ноте, полной трагической иронии, Чехов завершил развитие классической литературы. Изобразив человека на краю обрыва в будущее, он ушел в сторону, оставив потомкам досмат­ривать картины разрушения гармонии, о которой так страстно мечтали классики.

Чеховский сад еще появится у Маяковского (Через четыре года здесь будет город-сад"), его призрак еще возникнет в "Темных аллеях" Бунина, его даже перенесут в космос ("И на Марсе будут яблони цвести"), о нем в ностальгической тоске еще вспомнят наши современники (фильм "Мой друг Иван Лапшин").

Но того - чеховского - вишневого сада больше не будет. Его вырубили в последней пьесе последнего русского классика" (П.Вайль и А.Генис).

"В своей последней пьесе, - полагает Б.Катаев, - Чехов зафиксировал то состояние русского общества, когда от всеоб­щего разъединения, слушания только самих себя до окончатель­ного распада и всеобщей вражды оставался лишь один шаг. Он призвал не обольщаться собственными представлениями о правде, не абсолютизировать многие "правды", которые на самом деле оборачиваются "ложными представлениями", а осознать вину каж­дого за общий ход вещей. И это оказалось наиболее трудным для понимания, как показал дальнейший ход исторических событий. В чеховском изображении российских исторических проблем челове­чество увидело проблемы, касающиеся всех людей в любое время и во всяком обществе".

Осталась лишь тоска по вишневому саду - тоска по русс­кой культуре, тоска по тому времени, когда будущее рисовалось в самых радужных красках, тоска по людям, в которых, при всем их несовершенстве, было столько красоты и духовности. Эту тоску выразил недавно замечательный поэт Юрий Левитанский в своем замечательном стихотворении "Элегия":

Тихо. Сумерки. Бабье лето.

Четкий, чистый, щемящий звук –

будто дерево рубят где-то.

Я засыпаю под этот звук.

Сон происходит в минувшем веке.

Звук этот слышится век назад.

Ходят веселые дровосеки,

Рубят, рубят вишневый сад.

У них особые на то виды.

Им смешны витающие в облаках.

Они аккуратны и деловиты.

У них подковки на сапогах.

Они идут, приминая травы.

Они топорами облечены.

Я знаю - они, дровосеки, правы,

Эти деревья обречены.

Но птица вскрикнула,

ветка хрустнула,

и в медленном угасанье дня

что-то вдруг старомодно-грустное,

как дождь, пронизывает меня.

Ну, полно, мне-то что быть в обиде!

Я посторонний. Я ни при чем.

Рубите вишневый сад! Рубите!

Он исторически обречен.

Вздор - сантименты! они тут лишни.

А ну, еще разик! Еще разок!

..И снова снятся мне

вишни, вишни,

красный-красный вишневый сок.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

Ответьте на вопросы:

1. Какое место занимает пьеса "Вишневый сад" в творчес­ком наследии А.П.Чехова?

2. Как и почему Чехов определяет жанр пьесы "Вишневый сад"?

3. Как родился замысел пьесы?

4. Как соотносятся в пьесе судьбы героев и историческое время?

5. Как определяется принадлежность героев пьесы к прош­лому, настоящему и будущему?

6. Почему герои Чехова не слышат друг друга?

7. Что означает "принцип скрытой общности"?

8. В чем своеобразие пространственной структуры пьесы?

9. Назовите пространственные константы драматургии Че­хова и пьесы "Вишневый сад".

10. Почему бездействуют Раневская и Гаев?

11. В чем проявляется "принцип незавершенности" в изоб­ражении чеховских персонажей?

12. Какими виделись Чехову Раневская, Лопахин, Петя Тро­фимов и какими они видятся читателю и зрителю?

13. Как соотносится в пьесе "философия чуда" и "филосо­фия жизни"?

14. Каков смысл финала пьесы?

Выполните задания:

1. Назовите основные пейзажные образы пьесы и охаракте­ризуйте их символические функции.

2. Составьте цитатные портреты главных героев пьесы.

3. Найдите в пьесе ключевые самохарактеристики героев.

4. Подготовьте сообщение на тему: "Символика сада в русской литературе".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: