ПРО УМНОГО ПОРТНЯЖКУ

Гримм, 114

«Не правда ли, — сказал маленький Вольфганг Гёте своей матери, когда она только что рассказала ему про умного портняжку и, закончив изящным оборотом, обещала окон­чание сказки на завтра, — не правда ли, проклятый порт­ной не получит принцессу?» И тем самым этот твердый ду­хом мальчик высказал свою жизненную проблему. Потому что Гёте всегда боролся за «принцессу» и против «портно­го».

В чем заключается ремесло портного? Портной должен разрезать ткань и снова соединить ее в целом по своему образцу и меркам, работая ножницами и иглой и в высшей степени бодрствуя, чтобы эти мерки были верны. Возникающее тогда новое целое в корне отличается от старого и есть совершенно его собственное произведение. Неудивительно, что нужно обратить внимание на портного, от него многое зависит.

А как много зависит от внутреннего портного, который непрестанно обращается к целому и, пользуясь отточенным разумом и тонкой шуткой, делает из него части, а потом снова, по своему усмотрению, соединяет кусочки в единое целое! Интеллект — это то, что образный язык называет «портным». Это тот ум, который в меньшей степени прила­гает усилия к постижению всеобъемлющего, а в большей — отважно принимается за дело в малом и сам себе «кроит как надо» познание. Там, где этот ум добивается господства в человеке, существует, конечно, опасность, что человек пре­вратится в постного, изощренного и к тому же, пожалуй, надменного малого, так как легко загордиться от того, что режешь на кусочки целое и снова соединяешь их по своему усмотрению. Другой портняжка из сказки может сказать:

«Семерых одним ударом», хотя это только мухи, Гёте ни­когда не мог выносить этого портного. Там, где он все-таки включает себя во внутренний коллектив, он пребывает на своем месте, и мы можем хорошо его использовать.

Наша сказка рассказывает:

«Жила-была некогда принцесса, и очень уж была она гор­дая: придет к ней, бывало, жених, и начнет она загадывать ему загадки; а если он их не разгадает, то посмеется она над ним и прочь прогонит. И велела она объявить, что кто за­гадку ее разгадает; то за того она и замуж выйдет: пусть, мол, приходит к ней всякий, кто пожелает. Вот наконец и нашлось трое портных; двое старших считали, что они мас­тера большие, дело свое знают, и тут тоже, пожалуй, про­маха не дадут. А третий из них был человек на вид неказис­тый и порядочный растяпа, да и в ремесле своем не искус­ник, но он думал, что в этом деле выйдет ему счастье, а то откуда же не взяться-то счастью? Вот и говорят ему двое старших:

— Да оставайся ты лучше дома, а то со своим-то умиш­ком недалече ты двинешься.

Но портняжка сбить себя с толку не дал и ответил, что он готов головой ручаться, что с этим делом он управится; и вот он смело двинулся в путь-дорогу, точно весь свет ему принадлежал.

Вот явились они втроем к принцессе и объявили, чтобы задавала она им свои загадки — люди, мол, пришли толко­вые да опытные, и разум у них такой тонкий, что в иголь­ное ушко продеть можно.

И говорит им принцесса:

— Есть у меня на голове два разноцветных волоса, — так какого же они цвета?

— Если в этом вся загадка, — сказал первый портной, — то вот тебе и разгадка: один черный, другой белый, как о сукне говорится — черное с крапинкой.

И ответила принцесса:

— Ты разгадал неверно, пусть отвечает второй.

И ответил тогда второй:

— Уж если не черный и не белый, то каштановый и ры­жий — точь-в-точь как у моего батюшки праздничный сюртук.

— И ты разгадал неверно, — сказала принцесса, — пусть отвечает третий, этот, я вижу, знает наверно.

Вот выступил смело портняжка и говорит:

— У принцессы на голове одни волос серебряный, а дру­гой золотой — вот какого они цвета!

Услыхала это принцесса, побледнела от страха, чуть было без чувств не упала, оттого что портняжка верно разгадал. А была она твердо уверена, что ни одному человеку на свете той загадки не разгадать».

В нашей сказке портняжка оказывается перед принцес­сой, но и здесь он ни в коем случае не отличается робостью. Он очень хорошо знает, что она имеет дело не только с повседневностью, но что тут всегда светит что-то от двух миров, которые соответствуют друг другу, как Солнце и Лупа, как золото и серебро. У принцессы, ищущей себе женихов с помощью высокомерных вопросов, есть по воло­су от каждого из двух. Она должна побороться с портняж­кой, а в конце концов все-таки стать его женой.

«Пришла она в себя и говорит:

— Того, что ты разгадал; еще мало, чтобы пошла я за тебя замуж; ты должен будешь выполнять еще другое. Ле­жит у меня внизу в сарае медведь, вот ты и проведи с ним целую ночь; а когда я утром встану и увижу, что ты жив, тогда ты на мне и женишься.

Она думала таким образом отделаться от портняжки — ведь не было еще такого человека, который, попав в лапы к медведю, жив бы остался. Но портняжка не испугался, он охотно согласился и сказал:

- Смело задумано — полдела сделано».

Второе задание портняжке уже более значительно — спра­виться в сарае с медведем. Медведь, как неуклюжее четве­роногое, ступает тяжело, неловко, но может, несмотря на это, стоять прямо, как двуногий, до удивления напоминая человека, и даже танцевать. Он — это образ той притуплен­ности и тяжести, которая стремится, вероятно, к силе вы­прямления и хотела бы стать легче и подвижнее, но всегда тянет человека вниз. Она исключительно сильна, эта земная тяжесть, иногда присутствует вкупе с определенным добродушием и может в положительном смысле обозначать оседлость и упорство, равно как и определенную земную устойчивость. В этом смысле медведя охотно изображали на гербах. Если же эта устойчивость, твердость превращает­ся в деятельность и добивается своего с жаркой страстностью, то тогда медведь становится опасен.

«Вот наступил вечер, и привели моего портняжку к мед­ведю. Медведь уж собрался кинуться на маленького чело­вечка и поздороваться с ним хорошенько своей лапой.

— Эй ты, потише, потише, — сказал портняжка, — я уж тебя успокою, — и он достал преспокойно из кармана грец­ких орехов, раскусил их и начал есть. Увидел это медведь, захотелось ему тех орехов отведать. Полез портняжка в кар­ман и подал ему ихцелую пригоршню; но были то не орехи, а камешки. Сунул медведь их в пасть, принялся грызть — грызет, а разгрызть никак не может. ‘‘Эх, — подумал он, — что это я за такой глупый болван, и орехов-то разгрызть не умею”, и говорит он портняжке:

— Послушай, разгрызика ты мне орехи.

— Вот ты каков, — молвил портняжка, — пасть-то у тебя вон какая большая, а маленького орешка разгрызть не умеешь!

Взял он камень, но вместо него сунул себе в рот орех, и — щелк! — тот раскололся.

— Надо будет еще раз попробовать, — сказал медведь — вижу я, дело оно такое, что и я, пожалуй, сумею.

И дал портняжка ему снова камней. Стал медведь над ними работать, грызть изо всех сил. Но ты ведь тоже не поверишь, что он их разгрыз».

Вопрос стоит так: что сильнее — интеллект или тупость и тяжесть? Как портной справится с медведем? Мы ведь зна­ем, что значит «колоть орехи», нам известны и орехи, напо­минающие голову. Грецкий орех дал образ. Голова, в кото­рой, как ядро ореха в скорлупке, расположен мозг, — это твердый орешек. Портной «колет орехи» — это значит, ин­теллект решает мыслительные задачи. Тупая инертность, работающая в глубине, должна научиться этому. Портной показывает медведю, что тот не может отличать орехи от камней, то есть хорошие, настоящие мысли от неплодотвор­ных и материалистических, и он дает этому тяжелому на подъем малому занятие доставить из камней не существую­щее в них ядро. И это занятие порождает подвижность.

«Тут вытащил портняжка из-под полы скрипку и начал на ней наигрывать. Услыхал медведь музыку, не мог удер­жаться, начал плясать. Проплясал он немного, и это ему так понравилось, что он спросил портняжку:

— Послушай, а трудно ли играть на скрипке?

— Да совсем легко, вот смотри: сюда кладу я пальцы левой руки, а правой смычком вожу, и вот оно как весело получается: гоп-гоп-гоп, тра-ля-ля-ля!

— Вот так бы играть на скрипке, — сказал медведь, — и мне бы хотелось, можно было бы плясать, когда придет охота. Научи ты меня играть! Что ты на это скажешь?

— С большим удовольствием, если есть у тебя к тому способности. Ну-ка, покажи мне своп лапы. Э, да они у тебя слишком длинные, надо будет когти немного пообрезать.

И вот он принес тиски, а медведь и положил в них свои лапы; тут портняжка и ну их закручивать, да как можно крепче, и говорит:

— Теперь подожди, пока я принесу ножницы, — и, оста­вив медведя реветь сколько ему влезет, лег в углу на соло­му и уснул».

Если же интеллект становится еще и мусическим (портной играет на скрипке) и действует искусством гармонизи­рующе, то тяжесть в конечном итоге преодолевается, мед­ведь танцует и сам хочет стать мусическим. В любом случае портняжка овладевает им.

«Услыхала вечером принцесса, как ревет медведь, и под­умала, что ревет он от радости, покончив с портным. Встала она наутро беззаботная и довольная, но глянула в сарай, видит — стоит портняжка, весел и здоров, рядом с медве­дем и чувствует себя точно рыба в воде. Что тут было ей сказать? Ведь в присутствии всех она дала ему обещание. Велел тогда король подать карету, и должна была принцес­са отправиться вместе с портняжкой в кирху и с ним обвен­чаться. Только они сели в карету, а те двое портных стали завидовать счастью своего приятеля; и было у них сердце злое, вошли они в сарай и освободили медведя из тисков. В ярости кинулся медведь вслед за каретой. Услыхала при­нцесса, что медведь сопит да ревет, стало ей страшно, и она закричала:

— Ах, это гонится за нами медведь, он хочет тебя ута­щить!

Тут мой портной быстро смекнул, что ему делать: встал он на голову, высунул ноги в окно кареты и закричал:

— Видишь тиски? Если ты не уберешься подобру-поздо­рову, то попадешь в них опять!

Как увидел это медведь, повернулся и убежал прочь. А портняжка мой поехал себе преспокойно в кирху и обвен­чался с принцессой, и жил он с ней счастливо, точно жаво­ронок полевой.

А кто сказке моей не верит, пусть талер дает живей!».

Как бы ни хотела гордая королевна быть высоко, теперь она должна признать портного. Интеллект доказал себя на деле, она может пронизать его душевным, это значит, при­нцесса может сыграть свадьбу с портным. Но на заднем плане еще двое других портных, которые завидуют третьему из-за его способностей (мы знаем из различных сказок троих под­мастерье или братьев и знаем, как часто они чинят препят­ствия их брату, делающему успехи). Они виноваты в том, что медвежья тупость еще раз хотела бы применить грубую силу. Но портной умеет помочь себе, он может встать на голову. Иеронимус Герцогенбуш, прозванный Босхом, ве­ликий художник символов, часто показывает в своих карти­нах стойку на голове. Она означает полнейшее переворачи­вание. Речь идет о том, чтобы иметь свои корни не только внизу на падежной почве фактов, но при случае и наверху в высшем мире. Если интеллект стал подвижным, так что он владеет этим «внизу и вверху», то медвежья тупость и тя­жесть навсегда преодолены, и ничто больше не мешает свадь­бе.

ГОСПОЖА МЕТЕЛИЦА

Гримм, 24

«Было у одной вдовы две дочери; одна была красивая и работящая, а другая - уродливая и ленивая. Но мать боль­ше любила уродливую и ленивую, потому что та была ее родной дочерью, а другой приходилось исполнять всякую работу и быть в доме золушкой».

Женские персонажи являются образами для души и ду­шевных сущностных сил. Когда не существует больше жи­вой связи с духовно-мужским, и душа ориентирована на себя саму, тогда она походит на вдову. Если она называется ма­чехой — суровой, грубой матерью, то это значит, что она сама не жива более для духа, а стала материалистической, отдала себя во власть одному только чувственному миру.

Но любая душа отличается многосторонностью. Юные сущностные силы возникают из старых, проходят свой путь становления, имеют свою цель: это «дочери». Одна, родствен­ная в большей степени духу-отцу, подвижна и работяща, другая, родственная мачехе, пассивна и ленива. И в соот­ветствии с этим одна открыта благородному: красивая, а другая — силам ненависти: уродливая.

«Бедная девушка должна была каждый день сидеть на улице у колодца и прясть пряжу, да так много, что от рабо­ты у нее кровь выступала на пальцах.

И вот случилось однажды, что все веретено залилось кровью. Тогда девушка нагнулась к колодцу, чтобы его об­мыть, но веретено выскочило у нее из рук и упало в воду. Она заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей про свое горе.

Стала мачеха ее сильно бранить и была такою жестокой, что сказала:

— Раз ты веретено уронила, то сумей его и назад достать.

Вернулась девушка к колодцу и не знала, что ей теперь и делать; и вот прыгнула она с перепугу в колодец, чтоб до­стать веретено».

Прядение издревле служит символом для мышления. Мы говорим: «потерять нить», «нить логики». «Сидеть на ули­це и прясти» означает, что это мышление перестало быть лелеемым в тишине привычным занятием и не имеет более дела с тайнами духа, а обращено, так сказать, публично и обще к проявлениям чувственного мира. Но именно там присутствует и творческая, созидательная глубина, имею­щее таинственный исток душевное переживание — колодец.

Если мы мыслим так интенсивно, что даже «кровь высту­пает», то мы должны окунуть наши мысли в «очищающий источник» (отмыть веретено). Но в конечном итоге человек не властвует больше над своими размышлениями, они ус­кользают от него. Мышление и содержание мыслей работя­щей дочери — духовного рода, а духовное тянет в «глуби­ну». Веретено тонет в колодце. Мачеха, представительница материального чувственного мира, не может помочь в этом случае, напротив, ее твердость, жестокость дают толчок к еще большему углублению: нужно решиться далее на прыжок в глубину. Прошлые мысли больше не имеют там силы: веретено исчезло. Происходит новое пробуждение на Дру­гом уровне.

«И стало ей дурно, но когда она опять очнулась, то уви­дела, что находится на прекрасном лугу, и светит над ним солнце, и растут на нем тысячи разных цветов. Она пошла по лугу дальше и пришла к печи, и было в ней полным - полно хлеба, и хлеб кричал:

— Ах, вытащи меня, вытащи, а не то я сгорю — я давно уж испекся!

Тогда она подошла и вытащила лопатой все хлебы один за другим».

Другой уровень предстает перед внутренним взором в виде зеленеющего, цветущего луга. Из предметного чувственно­го мира девушка вступила в сферу непрестанного роста и всходящего становления. Перед ней встают требования и испытания. В чувственном мире хлеб является самой важной пищей для тела, в мире сущностей речь идет о важнейшей пище души, а это духовное познание.

Мы пришли на землю, чтобы познать Бога, говорит хрис­тианское поучение. Духовное познание — это «хлеб» для души.

Плита, печка и печь для приготовления пищи — это хра­нители тепла в доме. Центр, в котором сосредоточено тепло в доме тела, — это сердце, в сновидениях и в сказках оно часто выступает в виде печи. Там, хочет поведать сказка, в центре внутреннего сердечного тепла, ты приобрела духов­ное познание, в то время как на другой стороне твоего су­щества происходил процесс мышления, прядения. Но те­перь ты должна приняться за дело, использовать свою волю, чтобы пролить свет на это познание; и привыкшая к труду девушка достает хлеб на свет.

«Пошла она дальше и пришла к дереву, и было на нем полным-полно яблок, и сказало ей дерево:

— Ах, отряхни меня, отряхни, мои яблоки давно уж пос­пели!

Она начала трясти дерево, и посыпались, словно дождь, яблоки наземь, и она трясла яблоню до тех пор, пока не осталось на ней ни одного яблока. Сложила она яблоки в кучу и пошла дальше».

Древнее ясновидение, к которому восходят сказки, виде­ло в этом образе растущую в человеке вверх спинномозго­вую нервную систему, которая напоминает дерево. И там мы тоже приобретаем познание, но оно отличается от того, что в сердце. Плод дерева, яблоко, становится символом грехопадения, как плод с древа познания добра и зла. На­ступает пора собирать урожай.

«Пришла она к избушке и увидела в окошке старуху, и были у той такие большие зубы, что стало ей страшно, и она хотела было убежать, но старуха крикнула ей вслед:

— Милое дитятко, ты чего боишься! Оставайся у меня. Если ты будешь хорошо исполнять у меня в доме всякую работу, тебе будет хорошо. Только смотри, стели как следу­ет мне постель и старательно взбивай перину, чтобы перья взлетали, и будет тогда во всем свете идти снег; я — госпо­жа Метелица».

Без сомнения, госпожа Метелица была когда-то одним из трех материнских божеств, почитавшихся с древнейших вре­мен существования кельтской культуры. Возможно, она со­ответствовала матери-земле. В некоторых местностях ее рас­сматривали как последнее напоминание о прелестной Фрее, прекраснейшей из дочерей богов из рода ванов, лучезарных божеств древности. В образе госпожи Хульды заботится она о дарах полей, и во владениях ее стоит дерево, сбрасываю­щее, когда его трясут, серебро и золото. Позднее ее считали основательницей прядения. Для человека ранних времен эта работа руки протекала вместе с мыслительной деятельностью головы, что и отражено в языке. Госпожа Хульда стала пок­ровительницей прядения, поощряла работящих и порицала ленивых. А когда ее перестали видеть разъезжающей по стра­не и посылающей благословения, то ее видели все-таки в ее владениях, ставших темными, как таинственная пещера, и назвали ее госпожа Холле (*Hoehle — по-нем. «пещера». В русском же переводе — госпожа Метелица. — Прим.перев.). Тот, кто переходил границу, отделявшую посюстороннее от потустороннего — а это про­исходило в древние времена постоянно, — тот переживал эту управляющую судьбами силу.

«Так как старуха обошлась с нею ласково, то на сердце у девушки стало легче, и она согласилась остаться и посту­пить к госпоже Метелице в работницы. Она старалась во всем угождать старухе и всякий раз так сильно взбивала ей перину, что перья взлетали кругом, словно снежинки; и потому девушке жилось у нее хорошо, и она никогда не слышала от нее дурного слова, а вареного и жареного каждый день было у ней вдосталь.

Так прожила она некоторое время у госпожи Метелицы, да вдруг запечалилась, и поначалу сама не знала, чего ей не хватает; по наконец она поняла, что тоскует по родному дому, и, хотя ей было здесь в тысячу раз лучше, чем там, все лее она стремилась домой. Наконец она сказала старухе:

— Я истосковалась по родимому дому, и хотя мне так хорошо здесь под землей, но дольше оставаться я не могу, мне хочется вернуться наверх — к своим.

Госпожа Метелица сказала:

-- Мне нравится, что тебя тянет домой, и так как ты мне хорошо и прилежно служила, то я сама провожу тебя туда.

— Она взяла ее за руку и привела к большим воротам.

Открылись ворота, и, когда девушка оказалась под ними, вдруг пошел сильный золотой дождь, и все золото осталось на ней, так что вся она была сплошь покрыта золотом.

— Это тебе за то, что ты так прилежно работала, — ска­зала госпожа Метелица и вернула ей также и веретено, упав­шее в колодец. Вот закрылись за ней ворота, и очутилась девушка опять наверху, на земле, и совсем недалеко от дома своей мачехи. И только она вошла во двор, запел петух, он как раз сидел на колодце:

— Ку-ка-ре-ку!

Наша девица златая тут как тут.

И вошла она прямо в дом к мачехе; и, оттого что была она вся золотом покрыта, ее приняли и мачеха, и сводная сестра ласково».

«Погода такова, каковы люди», — можно и сегодня еще услышать. Согласно древним воззрениям, между душевным миром человека и стихийными процессами природы сущес­твовала непосредственная связь. Души, должным образом выполняющие свое предназначение и выдерживающие испытания, как наша работящая дочь, не нарушают гармонию природы, а включаются в нее и участвуют в ее созидатель­ном процессе.

Можно, однако, рассматривать образ снега и с другой точки зрения: чистые снежные кристаллы в их бесчислен­ных формах в виде звезд, падающих сверху на землю и покрывающих ее яркой белизной, — разве не могут они стать для нас символом благородных, чистых сил высшего мира? Сказка хочет, конечно же, указать на то, что душа, которая всегда правильно прядет жизненную нить и выпол­нила положенную ей меру хороших мыслей, принимает учас­тие в этом процессе. Слова госпожи Метелицы: «Мне нра­вится, что тебя тянет домой» показывают нам, что она при­надлежит к прогрессивным добрым силам. Потому что жизнь в земном мире является подготовкой для жизни в мире вы­сшем, а то, что доведено до конца и потустороннем мире, оказывает влияние на посюсторонний. При переходе из ду­ховного мира в чувственный — девушка стоит под воротами - она получает в дар богатство спиритуального опыта и преображения: золото мудрости падает на нее дождем, и это есть мудрость, которую невозможно потерять. Госпожа Метелица возвращает ей веретено, окровавленным упавшее в колодец: теперь может начаться очищенное новое мышле­ние. Девушку, возвратившуюся домой с полученным золо­том, встречают хорошо, потому что это идет на пользу все­му, что не пережило изменения.

Ленивая дочь хочет добиться того, что получила благода­ря мышлению работящая. Она не может добыть духовного познания (хлеба) ни с помощью сердечных сил, которые никогда не были у нее подвижны, ни через различение до­бра и зла (у нее нет яблок), потому что добро было ей чуж­до. Она не может включить себя в сверхчувственный мир и его порядок, ведь она из-за своей лени уже не включила себя в порядок чувственного мира. Госпожа сверхчувствен­ного мира должна изгнать ее. Награда ей — смола. Она не получает назад веретено. Тот, кто хочет добыть себе золото мудрости, не очистившись, не изменившись, погружает свою сущность во тьму, во мрак, он становится беднее, чем был прежде. И это омрачение остается ему в удел.

«Рассказала девушка все, что с ней приключилось. Как услыхала мачеха о том, как достигла она такого большого богатства, захотелось ей добыть такого же счастья и для своей уродливой, ленивой дочери.

И она посадила ее у колодца прясть пряжу; а чтобы вере­тено было у нее тоже в крови, девушка уколола себе палец, сунув руку в густой терновник, а потом кинула веретено в колодец, а сама прыгнула вслед за ним.

Попала она, как и ее сестра, на прекрасный луг и пошла той же тропинкой дальше. Подошла она к печи, а хлеб опять как закричит:

— Ах, вытащи меня, вытащи, а не то я сгорю — я давно уж испекся /

Но ленивица на это ответила:

— Да что мне за охота пачкаться! — и пошла дальше.

Подошла она вскоре к яблоне; и заговорила яблоня:

— Ах, отряхни меня, отряхни, мои яблоки давно уж пос­пели!

Но ответила она яблоне:

— Еще чего захотела, ведь яблоко может упасть мне на голову! — и двинулась дальше.

Когда она подошла к дому госпожи Метелицы, не было у нее никакого страха — она ведь уже слышала про ее боль­шие зубы, — и она тотчас нанялась к ней в работницы. В первый день она старалась, была в работе прилежная и слу­шалась госпожу Метелицу, когда та ей что поручала, — она все думала о золоте, которое та ей подарит. Но на второй день стала она полениваться, на третий и того больше, а потом и вовсе не захотела вставать рано утром. Она не стла­ла госпоже Метелице постель как следует и не взбивала ей перины так, чтобы перья взлетали вверх. Это наконец госпоже Метелице надоело и, она отказала ей в работе. Лени­вица очень этому обрадовалась, думая, что теперь-то и по­сыплется на нее золотой дождь.

Госпожа Метелица повела ее тоже к воротам, но когда она стояла под ними, то вместо золота опрокинулся на нее полный котел смолы.

— Это тебе в награду за твою работу, — сказала госпожа Метелица и закрыла за ней ворота.

Вернулась ленивица домой вся в смоле; и как увидел ее петух, сидевший на колодце, так и запел:

— Ку-ка-ре-ку!

Наша девушка-грязнуха тут как тут.

А смола на ней так на всю жизнь и осталась, и не смыть ее было до самой смерти».

Является ли здесь кукарекающий петух, приветствующий обеих девушек, провозвестником дня, и было ли то, что произошло, пережито ночью? Этот мир, в котором низ и верх одно, который не знает ни пространства, ни времени, - его мы переживаем во сне. До нас дошли бесчисленные свидетельства того, как люди на духовном уровне оказыва­лись уведенными в элементарный мир. Они думали, что на протяжении долгих лет они находились в услужении у карликов, пребывали в блаженном наслаждении у эльфов и прекрасных лесных нимф или у госпожи Метелицы, а для окружавших их людей это были лишь часы или дни их не­коей отрешенности. Сказка допускает и эту возможность.

Но человек есть одновременно член человечества и мира, и поэтому здесь могут находить свое отражение еще более глубокие отношения на уровне судеб, судьбы, выходящие за рамки одной земной жизни.

Вступление в сверхчувственный мир, где к душе подсту­пает опыт земной жизни, и где происходит своего рода суд, и наконец возвращение в чувственный мир с благословени­ем или грузом последствий этого суда, — все это также указывает на перевоплощение человека.

Знание о реинкарнации человека было общим достояни­ем кельто-германских народов; Юлий Цезарь, Диодор Си­цилийский свидетельствуют об этом. Это знание не пришло в упадок, как на Дальнем Востоке, где реинкарнация была низведена до простого переселения душ. В Европе, однако, это знание ушло на какое-то время, человек должен был всеми своими силами обратиться к материальному чувствен­ному миру. В некоторых сказках сохранились отзвуки этого древнего знания.

Если мы будем таким образом рассматривать нашу сказ­ку о госпоже Метелице, то петух выступит не только как провозвестник дня, он станет скорее символом инстинктив­ного Эго. Его крик указывает на заново пробуждающееся для этой жизни Я и на определение направления развития судьбы: быть человеком, одаренным мудростью, или неудач­ником. (В немецком тексте игра слов: неудачник — Pechvogel, дословно: «пти­ца, покрытая смолой» — Прим. перев.).

ЧУДО-ПТИЦА

Гримм, 46