О ЧИСТОМ ПОЗНАВАНИИ 4 страница

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

рассматривать. Следовательно, из того только, что мы не имеем о вещах никакой идеи, мы не должны решать, что их нет.

III. Но если мы даже предположим, что человек безусловный властелин своего разума и своих идей, то и тогда он по своей природе неизбежно будет подвержен заблуждению; ибо разум человеческий ограничен, а всякий ограниченный разум по природе своей подвержен заблуждению. Причина этого та, что малейшие вещи имеют бесчисленные отношения друг к другу и, чтобы понять их, нужен бесконечный разум. А так как дух ограниченный не может ни охватить, ни понять всех этих отношений, какие бы усилия он ни делал, то он склонен думать, что тех отношений, которых он не замечает, не существует; особенно если он не принимает во внимание слабости и ограниченности своего разума, что для него дело весьма обычное. Так что ограниченность разума сама по себе влечет возможность впасть в заблуждение.

Однако если бы люди, даже в том состоянии слабости и испорченности, в каком они находятся, всегда хорошо пользовались бы своею свободой, они не ошибались бы никогда. И вот почему всякий человек, впавший в заблуждение, осуждается справедливо и даже заслуживает наказания, ибо для того, чтобы не обманываться, достаточно судить лишь о том, что видишь, и составлять полезные суждения всегда лишь о вещах, относительно которых мы уверены, что рассмотрели их во всех их частях, что для людей возможно. Но люди предпочитают поддаваться заблуждению, чем подчиняться требованию истины; они хотят решать без труда и обсуждения. Так что ничего нет удивительного, если они впадают в бесчисленные заблуждения и часто составляют довольно неверные суждения.

IV. Люди, например, не имеют другой идеи о субстанции, как о субстанции духовной и телесной, т. е. субстанции мыслящей и субстанции протяженной. И из этого, думается им, они имеют право заключить, что все существующее есть тело или дух. Это не значит, чтобы я утверждал, что есть субстанция, которая не будет ни телом, ни духом; ибо не следует уверять в существовании вещей, когда не имеешь познания о них; потому что, как кажется, Бог, не скрывающий от нас своих творений, дал бы нам о них некоторую идею. Однако, мне думается, не должно ничего определять касательно количества родов существ, созданных Богом, основываясь на идеях о них, потому что несомненно может быть, что у Бога есть основания скрыть их от нас, — основания, которые нам неизвестны, хотя бы в силу того что, раз эти существа не имеют никакого отношения к нам, нам было бы довольно бесполезно знать их; подобно тому как Он не дал нам настолько хороших глаз, чтобы мы могли пересчитать зубы клеща, так как для сохранения своего тела нам довольно бесполезно иметь такое острое зрение.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Но, хотя мы думаем, что не должно с поспешностью решать, что все существа — духи или тела, нам думается, однако, что совершенно вопреки рассудку философы для объяснения явлений природы прибегают к другим идеям, не к тем, которые зависят от мышления и протяженности, потому что на самом деле они одни изо всех наших идей отчетливы или раздельны.

Ничего нет неразумнее, как вообразить себе множество существ, основываясь на чисто логических идеях, приписать им множество свойств и желать таким образом объяснить вещи, которых мы не понимаем, вещами, которых мы не только не постигаем, но которых даже невозможно постичь. Это было бы то же самое, как если бы слепцы, желая говорить между собою о цветах и отстаивать свои положения, прибегали бы для этого к определениям, какие философы дают цветам, и выводили бы из них некоторые заключения. Ибо как рассуждения слепых о цветах были бы только смешны и забавны, так как они не имели бы отчетливых идей о них, а хотели бы рассуждать о них, основываясь лишь на общих идеях и идеях логических; так и рассуждения философов о явлениях природы не могут быть основательными, если они пользуются для этого только общими идеями и идеями логическими о действии, силе, бытии, причине, принципе, форме, свойстве и т. п. Им, безусловно, необходимо опираться лишь на отчетливые или раздельные идеи мышления и протяженности и на идеи, которые содержатся в них или которые можно вывести из них. Ибо нечего надеяться познать природу, если не рассматриваешь отчетливых идей, какие имеешь о ней; лучше совсем не размышлять, чем размышлять на основании химер.

Не должно, однако, утверждать, что существуют лишь духи и тела, существа мыслящие и существа протяженные, потому что можно ошибаться в этом. Ибо хотя этого и достаточно для объяснения природы, а следовательно, мы можем заключить, без опасения впасть в ошибку, что естественные предметы, о которых мы имеем некоторое познание, зависят от протяженности и от мышления, однако, безусловно, возможно, что есть и нечто иное, о чем мы не имеем никакой идеи, действия чего мы не видим.

Итак, суждение людей, когда они утверждают как несомненный принцип, что всякая субстанция есть тело или дух, — есть суждение поспешное. Но они выводят из него еще поспешное заключение, когда решают на основании одного только разума, что Бог есть дух. Правда, так как мы созданы по образу и подобию Божию, и так как Священное Писание во многих местах говорит нам, что Бог есть дух, то мы должны этому верить и называть Его так; но разум один не может сказать нам этого. Он говорит нам только, что Бог есть бесконечно совершенное существо и что Он, скорее, должен быть духом, чем телом, потому что наша душа совершеннее нашего тела; но он не уверяет нас, что нет существ совершеннее наших духов, которые превосходят наших духов даже больше, чем наши духи превосходят наши тела.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

Если же предположить, что есть такие существа, что представляется даже несомненным в силу того, что Бог мог создать их, то ясно, что они более походят на Бога, чем на нас. И тот же самый довод говорит нам, что Богу, скорее, принадлежали бы их совершенства, чем наши, которые были бы лишь несовершенствами по сравнению с ними. Итак, не должно спешить воображать себе, что слово «дух», которым мы пользуемся, чтобы выразить, что есть Бог и что существуем мы, есть однозначащее слово, обозначающее вещи те же самые или весьма схожие. Бог более превосходит сотворенных духов, чем эти духи — тела, и Бога следует назвать духом не столько для того, чтобы показать положительно, что Он есть, как для того, чтобы обозначить, что Он материален. Это существо бесконечно совершенное, в этом нельзя сомневаться. Но не следует воображать вместе с антропоморфистами, что у Него должна быть человеческая фигура, так как она кажется самою совершенною, если бы даже мы считали Его телесным, — точно так же не следует думать, что разум Божественный имеет человеческие мысли и Его дух подобен нашему в силу того, что нам неизвестно ничто, совершеннее нашего духа. Скорее, должно думать, что Он содержит в самом Себе совершенства материи, не будучи материальным, потому что, несомненно, материя имеет отношение к некоторому совершенству, имеющемуся в Боге; точно так же Он содержит в Себе совершенства сотворенных духов, не будучи духом в том смысле, как мы понимаем духов; Его истинное имя есть Сущий, т. е. бытие без ограничения, все-бытие, бытие бесконечное и универсальное.

ГЛАВА Х

Примеры некоторых заблуждений физики, в которые мы впадаем, потому что предполагаем, что существа, различные по своей природе, свойствам, протяженности, продолжительности существования и размерам, во всем этом сходны.

Мы видели в предыдущей главе, что люди составляют поспешное суждение, когда решают, что есть только два рода существ: духи и тела. Мы покажем в следующих главах, что они не только составляют поспешные суждения, но суждения очень ложные и служащие принципами бесчисленных заблуждений, когда решают, что существа не разнятся ни в своих отношениях, ни в состояниях только потому, что они не имеют идеи об этих различиях.

Несомненно, дух человеческий исследует лишь отношения вещей;

прежде всего отношения, которые рассматриваемые им предметы могут иметь к нему, а затем отношения, которые они имеют друг к другу; ибо дух человеческий ищет лишь свое благо и истину.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Чтобы найти свое благо, он тщательно испытывает рассудком, склонностью или чувством, имеют ли предметы отношение пригодности ему. Чтобы найти истину, он рассматривает, есть ли между предметами отношение равенства или сходства или какова в точности величина, выражающая их неравенство. Ибо как благо будет благом для духа только потому, что оно ему пригодно, так истина будет истиной только в силу отношения равенства или сходства между двумя или несколькими вещами или между двумя или несколькими предметами, как например между аршином и полотном;

ибо истинно, что в данном полотне один аршин, так как есть равенство между одним аршином и полотном; или между двумя или несколькими идеями, как например между двумя идеями трех и трех и идеею шести; ибо истинно, что три и три будет шесть, по причине равенства между двумя идеями трех и трех и идеею шести; или, наконец, между идеями и вещами, когда идеи представляют то, что суть вещи; ибо когда я говорю, что есть солнце, мое положение истинно, потому что идеи, какие я имею о солнце и бытии, представляют, что солнце существует, и солнце действительно существует. Вся деятельность ума и все внимание ума к предметам, следовательно, устремлены лишь на то, чтобы раскрыть отношения их, потому что мы занимаемся вещами лишь ради того, чтобы узнать их истину или пригодность.

Но, как мы уже сказали в предыдущей главе, внимание сильно утомляет ум. Дух скоро устает противостоять впечатлению чувств, отклоняющих его от его предмета и увлекающих его к другим •предметам, которые делает ему приятными его любовь к своему телу. Он чрезвычайно ограничен, а так как различия, существующие между рассматриваемыми им предметами, бесконечны или почти бесконечны, то он и не способен подметить их. Итак, ум предполагает мнимые сходства там, где он не замечает положительных и реальных различий, потому что идеи сходства ему более присущи, более знакомы и проще других. Ибо, очевидно, сходство заключает лишь одно отношение и нужна только одна идея, чтобы решить, что тысяча вещей сходны, тогда как для того чтобы решить, не опасаясь обмануться, что тысяча предметов разнятся между собою, разуму, безусловно, необходимо должна представиться тысяча различных идей.

Итак, люди воображают, что вещи различной природы суть одной и той же природы, что вещи однородные почти не разнятся одни от других. Они решают, что вещи неравные — равны, изменчивые — устойчивы и не имеющие порядка и соразмерности находятся в прекрасном порядке и очень соразмерны. Словом, часто они считают вещи, различные по природе, свойству, протяженности, продолжительности существования и размерам, сходными во всем этом. Но следует это разъяснить подробнее некоторыми примерами, потому что в этом причина бесчисленных заблуждений.

Дух и тело, субстанция мыслящая и субстанция протяженная, два рода существ, совершенно различных и прямо противоположных;

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

что присуще одной, не свойственно другой. Между тем, большинство людей, мало обращая внимания на свойства мышления и постоянно подвергаясь воздействию тел, смотрело на душу и тело, как на одно и то же; они вообразили сходство между двумя столь различными вещами. Они захотели, чтобы душа была материальна, т. е. распространена по всему телу и имела бы фигуру тела. Они приписали духу то, что может принадлежать лишь телу.

Более того, так как люди чувствуют удовольствие, страдание, запах, вкус и т. п., тело их представляется им более, чем сама душа, т. е. они легко воображают свое тело и не в состоянии вообразить своей души, то они приписали ему свойства чувствования, воображения и иногда даже разумения, которые могут принадлежать только душе. Впрочем, следующие примеры будут нагляднее.

Несомненно, все тела природы, те даже, которые мы называем однородными, разнятся одни от других, золото не будет совершенно подобно золоту, и одна капля воды отличается от другой капли. Однородные тела в этом отношении то же, что лица. У каждого лица два глаза, нос, рот и т. д.; это все лица, и лица человеческие, но, однако, можно сказать, что никогда не было двух лиц совершенно схожих. Точно так же у одного куска золота частицы будут весьма похожи на частицы другого куска золота, а одна капля воды, конечно, очень походит на другую каплю воды; и все же можно утверждать, что нельзя найти двух капель, хотя бы они были взяты из одной реки, вполне похожих одна на другую. Однако философы, не рассуждая, предполагают существенные сходства между однородными телами или сходства, заключающиеся в неделимых; ибо сущность вещей содержится, по их ложному мнению, в неделимых.

Причина, почему они впадают в такое грубое заблуждение та, что они не хотят тщательно рассмотреть вещи, о которых, однако, сочиняют целые тома. Ибо как мы не допускаем совершенного сходства между лицами, потому что стараемся рассмотреть их поближе, и приобретенная нами привычка различать их заставляет замечать малейшие различия в них; так, если бы и философы рассматривали природу с некоторым вниманием, они нашли бы достаточно причин разнообразия в тех самых вещах, которые вызывают в нас одни и те же ощущения и которых мы поэтому называем однородными; и они не предполагали бы в них так легко существенных сходств. Слепцы были бы неправы, если бы они предположили между лицами существенное сходство, заключающееся в их неделимости, только потому, что они не замечают ясно их различий. Следовательно, и философы не должны предполагать подобного сходства между однородными телами по той причине, что

они не замечают различий их.

Наша склонность предполагать сходство в вещах, заставляет нас еще думать, что есть определенное число различий и форм и что эти формы не способны увеличиваться или уменьшаться. Мы думаем, что все тела разнятся друг от друга как бы по степени, что эти

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

степени даже сохраняют известные пропорции между собою. Словом, мы судим о материальных вещах, как о числах.

Ясно, что это происходит оттого, что разум теряется перед отношениями несоизмеримых вещей, каковы бесконечные различия, существующие между естественными телами; и ему легче, когда он воображает какое-нибудь сходство или какую-нибудь пропорцию между вещами, так как тогда он представляет себе несколько вещей с большою легкостью. Ибо, как я это уже сказал, нужна лишь одна идея, чтобы решить, что несколько вещей сходны, и нужно несколько идей, чтобы решить, что они разнятся между собою. Например, если нам известно число ангелов и то, что на каждого ангела приходится десять архангелов, и на каждого архангела — десять престолей и так далее, сохраняя все ту же пропорцию одного к десяти, до последнего чина духов, то разум может узнать, когда захочет, число всех этих блаженных духов и даже, если приложить сильное внимание, охватить его почти одним взглядом, что ему бесконечно нравится. Вот что, может быть, заставило некоторых лиц судить подобным образом о числе небесных духов, а некоторых философов допустить десятичную пропорцию между элементами в тяжести и легкости и предположить, что огонь в десять раз легче воздуха и т. д.

Когда разум бывает вынужден признать различия между телами по тем различным ощущениям, какие получает от них, и еще в силу некоторых других особых причин, он допускает их всегда наивозможно меньше. Вот почему он легко убеждает себя, что сущность вещей заключается в неделимых, что вещи подобны 'числам, как мы это только что сказали, потому что тогда ему нужна лишь одна идея, чтобы представить себе все тела, которые философы называют однородными. Если, например, влить стакан воды в бочку вина, то, по мнению философов, сущность вина останется тою же и вода превратится в вино; подобно тому как не может быть числа между тремя и четырьмя, так как настоящая единица неделима, так и воде необходимо превратиться в природу и сущность вина или вину — утратить свою природу; подобно тому как все числа четыре совершенно одинаковы, так и сущность воды совершенно одинакова во всех водах; как число три существенно разнится от числа два и не может иметь тех же свойств, так два разнородных тела существенно разнятся, и разнятся таким образом, что никогда не имеют одних и тех же свойств, вытекающих из сущности и т. п. Между тем, если бы люди рассматривали с некоторым вниманием истинные идеи вещей, они нашли бы вскоре, что раз все тела протяженны, их природа, или их сущность, не имеет ничего похожего на числа и не может заключаться в неделимом.

Не только люди предполагают тождество сходства, или пропорции в природе, в числе и в существенных дифференциациях субстанций; они предполагают его во всем, что усматривают. Почти все люди думают, что все неподвижные звезды прикреплены к небу, как к своду, на одинаковом расстоянии от земли. Долгое время

20 Разыскания истины

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

астрономы утверждали, что планеты движутся по правильным кругам, и они придумали множество их, как-то: концентрические, эксцентрики эпициклы, деференты и экванты — для объяснения явлений, которые противоречили их предрассудку.

Правда, за последние столетия более знающие астрономы исправили ошибку древних и думают, что планеты в своем движении описывают известные эллипсы. Но если они утверждают, что эти эллипсы правильны, в силу того, как нам кажется, что разум предполагает правильность там, где он не видит неправильности, они впадают в заблуждение, которое тем труднее исправить, что наблюдения, производимые над течением планет, не могут быть ни достаточно точны, ни достаточно верны, чтобы показать неправильность их движений. Тогда одна физика может поправить эту ошибку, ибо эта ошибка гораздо менее заметна, чем та, которая имеется при системе правильных кругов.

Но касательно расстояния и движения планет случалась довольно странная вещь; ибо астрономы не могли найти в них арифметической или геометрической пропорции, так как это явно противоречило наблюдениям, а потому некоторые из них вообразили себе, что планеты в своих расстояниях и движениях сохраняют своего рода пропорцию, называемую гармониею. Вот почему один астроном нашего столетия начинает в своем' «Almageste nouveau» отдел, озаглавленный «De systemate mundi harmonico», следующими словами: «Нет астронома, как бы мало он ни был сведущ в астрономии, который не признал бы своего рода гармонию в движении и в расстояниях между планетами, если он внимательно рассмотрит порядок, существующий на небе». Это не значит, чтобы этот писатель был сам того мнения; ибо сделанные наблюдения достаточно показали ему всю нелепость этой мнимой гармонии, бывшей, однако, предметом восхищения для многих писателей древних и новых, мнения которых приводятся и опровергаются отцом Риччи-оли. Пифагору и его приверженцам даже приписывают мысль, что небесные сферы своими правильными движениями производят чудную музыку, которой люди не слышат, потому что они привыкли к ней, подобно тому, говорил он, как люди, живущие у Нильских водопадов, не слышат их шума. Но я привожу это странное мнение о гармонической пропорции расстояний и движений планет только для того, чтобы показать, что разуму нравятся пропорции, и часто он воображает их там, где их нет.

Разум предполагает также однообразие в существовании вещей и воображает, что они не подвержены перемене и превратности, если показания чувств не вынуждают его судить о том иначе.

Все материальные вещи протяженны, а потому им свойственно деление, а следовательно, порча. Если хоть немного подумать о природе тел, ясно увидишь, что они тленны. Между тем было весьма

' Отец Риччиоли. Т. 2.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

много философов, которые убедили себя, что небеса, хотя и материальны, но нетленны.

Небеса слишком далеки от нас, чтобы можно было открывать перемены, происходящие в них, и редко происходят в них такие большие перемены, что их можно видеть здесь, на земле. Этого было достаточно для множества лиц, чтобы думать, что они в самом деле не подвержены порче. Еще более утвердило их в их воззрении то, что порчу, происходящую с телами подлунными, они приписывают противоположности свойств. Ибо так как они никогда не бывали на небе, и не видели того, что происходит там, то они на опыте и не видели, чтобы эта противоположность свойств встречалась там; и это заставило их думать, будто действительно она там не имеет места. Итак, на том основании, что того, что, по их мнению, портит все тела здесь, на земле, там — не находится, они заключили, что небесам чужда порча.

Очевидно, что рассуждение лишено всякой основательности, ибо мы не видим, почему не может быть другой причины порчи, помимо этой противоположности свойств, которую они воображают, и на каком основании они могут утверждать, что в небесах нет ни жара, ни холода, ни сухости, ни влажности, что солнце не горячо, а Сатурн не холоден.

Можно с некоторым видимым основанием утверждать, что весьма твердые камни, стекло и другие тела такой же природы не портятся, потому что, как мы видим, они остаются долгое время в одном и том же состоянии, и мы находимся настолько близко к ним, что видим перемены, происходящие с ними. Но раз мы так далеки от небес, то совершенно противно рассудку заключать, что они не подвержены порче лишь в силу того, что мы не ощущаем противоположных свойств в них и не видим, чтобы они подвергались порче. Между тем, не утверждают, что они подвержены порче, но говорят абсолютно, что они неизменны и нетленны, и чуть ли некоторые перипатетики не готовы сказать, что небесные светила — божества, как это думал их учитель Аристотель.

Красота мира состоит не в нетленности его частей, но в их разнообразии; и это великое мировое творение не было бы «столь удивительно, если бы в нем не было той изменчивости вещей, какую мы видим в нем. Бесконечно протяженная материя без движения, а следовательно, без формы и порчи, показывала бы бесконечное могущество своего Творца, но не давала бы никакого представления о Его мудрости. Вот почему все вещи телесные тленны и нет тела, с которым не происходило бы перемены, изменяющей и портящей его со временем. Камни и даже стекла служат пищею некоторым насекомым.' Хотя эти тела и весьма тверды и весьма сухи, однако они портятся со временем. Воздух и солнце, действию которых они

Journal des Savants. 9 августа 1666 г.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

подвергаются, изменяют некоторые частицы их, и находятся черви, которые питаются ими, как это показывает опыт.

Вся разница между этими очень твердыми и сухими телами и остальными заключается лишь в том, что они состоят из весьма грубых и прочных частиц, а следовательно, они труднее приводятся в колебание и не так легко отделяются друг от друга вследствие движения частиц, сталкивающихся с ними; вот почему на эти тела смотрят как на неподверженные порче. Между тем они вовсе не таковы по своей природе, как это достаточно показывают время, опыт и рассудок.

Что же касается небес, то они состоят из вещества, самого жидкого и самого тонкого, особенно солнце; и не только в нем есть теплота и оно не нетленно, как говорят приверженцы Аристотеля, но, напротив, это самое горячее изо всех тел и наиболее подверженное изменению. Оно даже согревает, приводит в движение и изменяет все; ибо это оно производит своим действием, которое есть не что иное, как его теплота или движение его частиц, все, что мы видим нового в смене времен года. Это доказывает рассудок;

но если можно противиться рассудку, то нельзя противиться опыту:

ибо раз с помощью телескопов или больших зрительных труб открыли на солнце пятна величиною со всю землю — пятна, образовавшиеся на нем и в короткое время рассеявшиеся, то нельзя более отрицать, что солнце гораздо больше подвержено изменению, чем земля, на которой мы живем.

Итак, все тела находятся в постоянном движении и изменении, особенно самые жидкие тела, как огонь, воздух, вода; затем части живых тел, как-то: мясо и даже кости; и наконец, самые твердые;

и разум не должен предполагать своего рода неизменность в вещах, в силу того что он не видит в них ни порчи, ни изменений. Ибо это не доказательство, что вещь остается всегда одинаковой, если мы не видим в ней перемены; или что вещи не существуют, если мы не имеем идеи или познания о них.

ГЛАВА XI

Примеры некоторых заблуждений в морали, зависящих от того же самого принципа.

Та легкость, с какою разум воображает и предполагает сходства везде, где он не видит ясно различия, вводит также большинство людей в очень опасные в отношении морали заблуждения. Вот несколько примеров.

Француз встречается с англичанином или итальянцем; у этого иностранца иной характер; он очень щепетилен или, если хотите, он горд и неуживчив. Это, прежде всего, заставит француза решить,

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

что все англичане или все итальянцы имеют такой же характер, как тот, которого он знает. Он будет хвалить или бранить их всех вообще, и если встретится с кем-нибудь, то сначала будет предубежден против него, полагая, что он подобен тому, которого он уже видел, и поддастся некоторой тайной привязанности или неприязни. Словом, о всех отдельных лицах этих наций он будет судить на том прекрасном основании, что видел одного или нескольких, обладающих известными качествами, ибо, не зная разнятся ли остальные от этих лиц, он предполагает, что они все одинаковы.

Монах какого-нибудь ордена совершает проступок; этого достаточно, чтобы большинство тех, кто знает о нем, осудило безразлично всех отдельных лиц в этом ордене. Они все носят одну и ту же одежду, одинаково называются, в этом они походят друг на друга;

этого достаточно, чтобы большинство людей вообразило, что они походят друг на друга во всем. Предполагается, что они одинаковы, потому что люди, не проникая в глубину их сердца, не могут видеть положительно, разнятся ли они.

Клеветники, изощрившиеся в способах чернить репутацию своих врагов, пользуются, обыкновенно, этим средством, и опыт показывает нам, что оно почти всегда удается. В самом деле, оно вполне соответствует понятиям большинства, и нетрудно найти в многочисленной общине, как бы свята она не была, нескольких лиц малопорядочных и злонамеренных; ведь даже в обществе апостолов, во главе которого был сам Иисус Христос, нашелся вор, предатель, лицемер, — словом. Иуда.

Без сомнения, евреи были бы не правы, если бы на основании корыстолюбия и испорченности Иуды составили бы невыгодное суждение об обществе самом святом, какое когда-либо существовало;

и если бы они осудили в своем сердце всех апостолов по причине того, что они терпели в своей среде такого дурного человека и сам Иисус Христос не наказывал его, хотя знал его преступления.

Итак, явно противно рассудку и милосердию думать, что какая-нибудь община впала в заблуждение, если в ней находится несколько заблуждающихся членов, и хотя бы даже сами начальники скрывали это заблуждение или разделяли бы его. Правда, когда все члены хотят отстаивать заблуждение или проступок своего собрата,.тогда должно считать виновною всю общину. Но можно сказать, что этого никогда не бывает, ибо нравственно невозможно, кажется, чтобы все члены одного ордена одинаково бы мыслили.

Следовательно, люди никогда не должны были бы заключать подобным образом от частного к общему, но они не умеют судить только о том, что видят; они всегда впадают в крайность. Монах такого-то ордена великий человек, человек добродетельный; из этого они заключают, что весь орден состоит из великих людей, людей добродетельных. Точно так же монах такого-то ордена злонамерен;

следовательно, весь этот орден извращен и злонамерен. Но эти последние суждения гораздо опаснее первых, потому что всегда

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

должно хорошо судить о ближнем своем; по причине же злобы людской дурные суждения и речи, порочащие репутацию других, нравятся гораздо больше и гораздо сильнее запечатлеваются в уме, чем добрые суждения и речи о нем.

Когда светский человек, следующий своим страстям, привязывается сильно к своему воззрению и утверждает в порыве своей страсти, что имеет основание следовать ему, тогда справедливо считают его упорствующим, и он сам сознает это, как только пройдет его страсть. Точно так же, когда религиозный человек, проникнутый тем, что говорит, и убеждающийся в истине религии и тщете всего мирского, хочет силою своего разума противостоять беззаконию других и ревностно обличает их, тогда светские люди решают, что это упорный человек и заключают, таким образом, что люди набожные упорны. Они решают даже, что люди добродетельные гораздо упорнее развратных и злых, потому что последние защищают свои мнения лишь сообразно различным волнениям крови и страстей и не могут долго сохранять те же чувства; они отказываются от них. Тогда как люди набожные твердо отстаивают свои мнения, потому что они опираются лишь на основания непоколебимые, не зависящие от столь непостоянной вещи, как циркуляция соков и крови.

Вот почему большинство людей решает, что люди набожные столь же упорны, как порочные. Дело в том, что люди добродетельные столь же страстно привязаны к истине и добродетели, как дурные — к пороку и лжи. И те и другие говорят почти одинаковым образом, отстаивая свои воззрения, в этом они похожи, хотя различаются по существу. Людям же, не углубляющимся в разницу доводов, этого достаточно, чтобы решить, что они схожи во всем, раз они походят друг на друга по манере суждения, свойственной всем людям.

Следовательно, набожные не упорны, они только тверды, как и должно быть; порочные же и вольнодумцы всегда упорны, хотя бы лишь один час держались своего мнения, потому что только тогда бываешь упорным, когда защищаешь ложное воззрение, хотя даже отстаиваешь его недолгое время.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: