О ЧИСТОМ ПОЗНАВАНИИ 11 страница

ГЛАВА XIII

I. О третьей врожденной наклонности или о дружбе, которую мы питаем к другим людям. — II. Она склоняет нас одобрять мысли наших друзей и обманывать их ложными похвалами.

Изо всех наших наклонностей, взятых в общем смысле и в том смысле, как я объяснил в первой главе, остается лишь наша наклонность к людям, с которыми мы живем, и ко всем окружаю-

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

щим нас предметам; о ней я не скажу почти ничего, потому что это относится скорее к морали и политике, чем к нашему предмету. Так как эта наклонность всегда связана со страстями, то было бы уместнее, пожалуй, говорить о ней лишь в следующей книге, но порядок в данном случае не так важен.

I. Чтобы вполне понять причину и действия этой врожденной наклонности, следует знать, что Бог любит все свои творения и тесно связывает их одни с другими для их взаимного сохранения;

ибо любя постоянно создаваемые Им творения, потому что это Его любовь создает их, Он также постоянно влагает в наши сердца любовь к ним, потому что Он постоянно вызывает в нашем сердце любовь, подобную своей. Для того же, чтобы врожденная любовь, которую мы имеем к самим себе, не уничтожала и не ослабляла слишком любви, которую мы имеем к вещам, находящимся вне нас, и чтобы, напротив, обе эти любви, влагаемые в нас Богом, взаимно поддерживали и укрепляли одна другую. Он связал нас со всем окружающим, а особенно с существами того же рода, как мы, таким образом, что их бедствия естественно нас огорчают, их радость нас радует, их величие, их унижение, их умаление, как нам кажется, увеличивает или умаляет наше собственное существо. Новые титулы наших родственников и друзей, новые приобретения людей, имеющих самое близкое отношение к нам, победы и завоевание нашего государя и даже открытие нового света, по-видимому, прибавляют нечто к нашему существу. Имея связь со всеми этими вещами, мы радуемся их величию и обширности; мы желали бы даже, чтобы этот мир не имел пределов; и мысль некоторых философов, что звезды и вихри бесчисленны, не только кажется достойной Бога, но также очень приятна человеку, который чувствует тайную радость при мысли, что составляет часть бесконечного; потому что, как бы он ни был мал сам по себе, ему кажется, что он становится как бы бесконечным, сливаясь с бесчисленными существами, окружающими его.

Правда, наша связь с телами, вращающимися в этих громадных пространствах, не особенно тесна. Большинство людей ее не замечают, и есть люди, столь мало интересующиеся открытиями, делаемыми в небесах, что можно было бы подумать, что люди не связаны с ними от природы, если бы мы не знали, что это происходит вследствие или незнания, или слишком большой привязанности их к другим вещам.

Хотя душа соединена с телом, которое она одушевляет, однако она не всегда ощущает все движения, происходящие в нем, или если и чувствует их, то не всегда прилежит к ним; волнующая ее страсть бывает часто сильнее затрагивающего ее ощущения, и потому она, по-видимому, дорожит больше предметом своей страсти, чем своим собственным телом; ибо, главным образом в силу страстей, душа распространяется на внешние предметы и чувствует, что она действительно связана со всем окружающим; точно так же, как в силу

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ощущения распространяется она в своем теле и познает, что она связана со всеми частями, составляющими его. Но как из того, что человек, охваченный страстью, готов умереть и не интересуется более сохранением своей жизни, нельзя заключать, что душа его не связана с его телом, так на том основании, что есть вещи, в которых мы не участвуем, не следует воображать, что мы не связаны от природы со всеми вещами.

Хотите ли вы, например, узнать, связаны ли люди со своим государем, своим отечеством. Поищите людей, знакомых с их интересами и не имеющих личных дел, занимающих их, — вы увидите тогда, как велик их интерес к новым известиям, как сильна тревога за сражения, радость по поводу побед, печаль при поражениях. Вы увидите тогда ясно, что люди тесно связаны со своим государем и

отечеством.

Точно так же, если вы хотите знать, дорожат ли люди Китаем или Японией, планетами и неподвижными звездами, то найдите или вообразите людей, страна и семья которых пользуются полным миром, людей, не имеющих особых страстей и не чувствующих в настоящую минуту связи с вещами более близкими нам, чем небеса; — и вы увидите, что, если у них есть некоторое представление о величине и природе небесных светил, они будут радоваться открытию новых светил, будут с удовольствием рассматривать их, а если они более знающи, они охотно займутся наблюдением и вычислением их движений.

Люди, поглощенные всецело делами, нисколько не заботятся о том, что появилась какая-то комета или произошло затмение; но люди, не столь сильно привязанные к вещам близким им, бывают очень озабочены этого рода явлениями, потому что на самом деле нет ничего, с чем бы мы ни были связаны, хотя не всегда мы чувствуем, что наша душа связана, я не говорю, со своею рукою, но со своим сердцем и мозгом.

Самая тесная природная связь, установленная Богом между нами и Его творениями, — это связь, соединяющая нас с людьми, с которыми мы живем. Бог повелел нам любить их, как самих себя; а чтобы любовь сознательная, которою мы любим их, была бы прочна и постоянна. Он поддерживает ее и укрепляет непрестанно врожденною любовью, которую влагает в нас. Для этого он установил известные невидимые узы, принуждающие нас как бы неизбежно любить их, заботиться об их сохранении, как о своем собственном, и смотреть на них как на необходимые частицы целого, которое мы составляем вместе с ними и без которого мы не можем существовать.

Ничего нет изумительнее этих природных соотношений между наклонностями человеческого духа, движениями его тела и между этими наклонностями и этими движениями. Вся эта таинственная связь есть чудо, которому нельзя довольно надивиться и которое мы никогда не сумеем понять. При виде, например, какого-нибудь бедствия, поража-

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

ющего нас внезапно, или которое, как мы чувствуем, мы не можем преодолеть своими собственными силами, мы издаем громкий крик. Этот крик, часто издаваемый нами бессознательно, просто в силу устройства машины, неизбежно будет услышан теми, кто находится настолько близко, чтобы подать нужную помощь. Он трогает их, этот крик, и они понимают его, какой бы нации и какого бы сословия ни были; ибо это крик всякого языка и всякого сословия, каким он и должен быть действительно. Он потрясает мозг и моментально изменяет всецело состояние тела у людей, которые услышали его; он даже заставляет их бежать на помощь без размышления. Но он также быстро действует на их разум и принуждает их желать помочь и подумать о средствах помочь тому человеку, которому принадлежит эта природная мольба, лишь бы эта мольба, или, вернее, настоятельное повеление было настоящим и согласным с правилами общества. Ибо нескромный крик, крик, изданный без причины или из пустого страха, вызывает у присутствующих, вместо сострадания, негодование или насмешку, потому что, крича без причины, мы злоупотребляем вещами, установленными природою для нашего сохранения. Этот нескромный крик, естественно, вызывает неприязнь и желание отомстить за вину перед природою, я хочу сказать, перед порядком вещей, если тот, кто закричит без причины, сделал это произвольно. Но подобный крик вызовет лишь насмешку и некоторое сострадание без неприязни и желания мести, если причиною его был страх, т. е. ложная видимость настоятельной нужды, заставившая кого-нибудь вскрикнуть; ибо насмешка нужна для того, чтобы успокоить такого человека, как трусливого, и исправить его; а сострадание — чтобы помочь ему, как слабому; невозможно представить себе чего-либо лучше устроенного.

Я не намереваюсь объяснять на примерах, какие пружины и соответствия установлены Творцом природы в мозгу людей и всех животных, чтобы поддержать связь и согласие, необходимые для их сохранения. Я привожу лишь некоторые размышления об этих пружинах, чтобы читатель подумал о них и исследовал тщательно не то, каким образом действуют эти пружины и как действие их сообщается через воздух, свет и все небольшие тела, окружающие нас, ибо это почти непостижимо и не необходимо, но по крайней мере, чтобы читатель узнал результат их действия. Путем различных наблюдений можно узнать узы, связывающие нас между собою, но нельзя узнать с некоторою точностью, как это делается. Мы видим без труда, что часы показывают время, но нужно время, чтобы узнать причины этого; в мозгу же самого маленького животного столько различных пружин, что ничего подобного мы не найдем в самых сложных машинах.

Если невозможно понять в совершенстве пружин нашей машины, то зато нет и безусловной необходимости понимать их; чтобы правильно поступать, безусловно необходимо лишь знать, какие действия эти пружины могут произвести в нас. Чтобы пользоваться

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

часами, нет необходимости знать, как они сделаны; но нам необходимо, по крайней мере, знать, что они показывают часы, если мы хотим пользоваться ими и распределять по ним свое время. Между тем есть люди, столь мало способные к рассуждению, что их можно сравнить с совершенно неодушевленными машинами. Они почти не ощущают в себе пружин, которые ослабевают при виде предметов;

часто, волнуясь, они не замечают своих собственных движений;

они — рабы, не чувствующие своих уз; наконец, ими управляют тысячью разных способов, а они не знают руки Того, Кто ведет их. Они думают, что они сами единственная причина всех движений, происходящих в них, и не различая, что происходит в них, вследствие свободного акта их воли, от того, что происходит в них, вследствие воздействия окружающих их тел, они думают, что сами руководят собой, тогда как ими руководит кто-то другой. Но здесь не место объяснять это.

Отношения, установленные Творцом природы между нашими врожденными наклонностями, чтобы связать нас друг с другом, кажется, еще достойнее нашего прилежания и исследования, чем отношения, существующие между телами или между духами по отношению к телам. Ибо все в них установлено таким образом, что наклонности, по-видимому, самые противные обществу, оказываются полезнейшими для него, если они умеренны.

Желание величия, например, которое имеют все люди, само по себе ведет к распадению всякого общества. Однако это желание умеряется порядком природы так, что служит ко благу государства больше, чем многие другие слабые и непрочные наклонности; ибо оно вызывает соревнование, побуждает к добродетели, поддерживает мужество в служении отечеству, и если бы солдаты, а особенно офицеры, не стремились к славе и чинам, то не одерживалось бы столько побед. Так что все люди, составляющие армию, служа только ради своих частных выгод, приносят благо всей стране. Из этого мы видим, что для общественного блага очень полезно, чтобы все люди имели тайное желание величия, лишь бы оно было умеренно.

Но если бы все отдельные лица были тем, что они суть на самом деле; если бы они откровенно говорили другим, что хотят быть главными членами в обществе, которое составляют, и отнюдь не быть последними, то это не могло бы повести к общему объединению. Все члены одного тела не могут быть головою и сердцем его;

нужны руки и ноги; как большие, так и малые члены; как люди повинующиеся, так и повелевающие. И если бы каждый говорил прямо, что он хочет повелевать и отнюдь не повиноваться, как на самом деле каждый от природы этого желает, тогда, очевидно, все политические общества уничтожились бы, и беззаконие и несправедливость воцарились бы повсюду.

Итак, необходимость требовала, чтобы люди, наиболее умные и наиболее способные стать благородными частями политического тела

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

и повелевать другим, были бы от природы вежливы, т. е. чтобы были, в силу тайной наклонности, склонны выказывать другим своим обращением и своими словами, вежливыми и учтивыми, что они считают себя незаслуживающими того мнения, которое имеют о них, и считают себя последними людьми, но, напротив, те, с кем они говорят, заслуживают всяких почестей и к ним они питают большое уважение и почтение. Словом, в силу недостаточной любви к ближнему и любви к порядку необходимо было, чтобы люди, повелевающие другими, обладали уменьем обманывать их мнимым смирением, состоящим только в учтивостях и словах, и пользоваться тем, не возбуждая зависти, первенством, которое неизбежно во всех телах. Ибо этим путем все люди некоторым образом обладают желаемым величием: сильные обладают им действительно, а малые и слабые — лишь в воображении, будучи убеждаемы отчасти учтивос-тями других, что их не принимают за то, что они суть, т. е. за последних между людьми.

Из только что сказанного нами легко мимоходом сделать тот вывод, что большая ошибка против учтивости говорить часто о себе, особенно говорить похвалу, хотя бы мы обладали всякими достоинствами; ибо непозволительно говорить с людьми, с которыми мы беседуем, так, как если бы мы считали их ниже себя, разве только в особых случаях, когда видимые и явные признаки возвышают нас над другими. Ибо, в конце концов, презрение — это последнее оскорбление; оно всего способнее разрушить общество, и, естественно, нам нечего надеяться, чтобы человек, которому мы показали, что ставим его ниже себя, когда-либо мог сблизиться с нами, потому что люди не могут вынести, чтобы они были последними частями тела, которое составляют.

Итак, наклонность людей говорить учтивости, весьма хороша для того, чтобы уравновешивать их наклонность к почтению и возвышению и чтобы смягчить внутреннее страдание, которое испытывают люди, являющиеся последними частями политического тела. Не подлежит сомнению, что соединение этих двух наклонностей имеет очень хорошие следствия для поддержания общества.

Но и в этих наклонностях, как и в дружбе, сострадании, доброжелательстве и других, ведущих к объединению всех людей, бывает странное извращение. То, что должно было бы поддерживать гражданское общество, часто служит причиною его разложения и распадения и, чтобы мне не уклоняться от своего предмета, причиною передачи и укоренения заблуждений.

II. Из всех наклонностей, необходимых для гражданского общества, наиболее вводят нас в заблуждение дружба, благосклонность, признательность и все наклонности, побуждающие нас говорить слишком похвально о других в их присутствии.

Мы не ограничиваем нашу любовь личностью наших друзей;

вместе с нами мы любим все вещи, каким-либо образом принадлежащие им; а так как они, обыкновенно, с достаточною страстью

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

отстаивают свои взгляды, то незаметно они склоняют нас им верить, одобрять их и защищать их даже с большим упорством и страстью, чем это делают они сами; ибо часто неприлично им отстаивать свои взгляды с жаром, а нас нельзя порицать за то, что мы защищаем их. В них это было бы себялюбием, в нас оно — великодушие.

Мы питаем привязанность к другим людям в силу нескольких причин, ибо они могут нравиться нам и служить нам различными способами. Сходство характера, наклонностей, занятий, их наружность, обращение, их добродетель, их имущество, привязанность или уважение, которое они выказывают нам; услуги, которые они нам оказали или которые мы надеемся получить от них, и многие другие частные причины заставляют нас любить их. Итак, если случится кому-нибудь из наших друзей, т. е. лицу, или имеющему те же наклонности, или красивой наружности, или с приятною манерою говорить, или почитаемому нами добродетельным или очень знатным, или выражающему нам привязанность и уважение, или оказавшему нам какую-нибудь услугу, или от которого мы надеемся получить услугу, или, наконец, которого мы любим по какой-нибудь другой особой причине, — если случится, говорю я, что это лицо утверждает какое-нибудь положение, мы сейчас же убеждаемся в нем, не пользуясь своим рассудком. Мы отстаиваем его мнение, не утруждая себя вопросом, согласно ли оно с истиной, и часто даже, вопреки нашей собственной совести, в силу темноты и расстройства нашего разума, в силу испорченности нашего сердца, в силу выгод, которые мы надеемся извлечь из своего ложного великодушия.

Здесь нет необходимости приводить тому отдельные примеры, ибо достаточно провести один час в обществе, чтобы заметить несколько примеров, если только пожелать немного подумать над этим. Благосклонность и одобрение большинства (la faveur et les rieurs, как говорится обыкновенно) лишь изредка бывают на стороне истины, и почти всегда — на стороне лиц, которых мы любим. Говорящий услужлив и учтив, следовательно, он прав. Если то, что говорит такой человек, лишь вероятно, оно будет принято как истинное; если то, что он утверждает, безусловно смешно и нелепо, оно окажется, по крайней мере, весьма вероятным. Это человек, который меня любит, меня уважает, который мне оказал какую-нибудь услугу, который готов и может оказать мне ее, который отстаивал мое мнение в других случаях; следовательно, я буду неблагодарен и неблагоразумен, если буду противоречить его мнениям и даже если не одобрю их. Вот как люди насмехаются над истиной, как заставляют ее служить своим интересам и перенимают ложные воззрения друг от друга.

Порядочный человек не должен порицать за то, что его наставляют и просвещают, если это делается согласно правилам вежливости; когда же наши друзья оскорбляются тем, что мы скромно показываем им, что они ошибаются, приходится позволить им

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

любить себя и свои заблуждения, потому что они этого хотят, и мы не имеем власти приказывать им и изменять их образа мысли.

Но истинный друг никогда не должен одобрять заблуждений своего друга, ибо мы должны принять во внимание, что делаем им больше вреда, чем думаем, когда защищаем все их воззрения без разбора. Наше одобрение лишь преисполняет тщеславием их сердца и утверждает их в их заблуждениях; они становятся неисправимы и, наконец, действуют и судят так, как если бы были непогрешимы.

Отчего самые богатые, могущественные, благородные люди и вообще все, стоящие выше других, весьма часто считают себя непогрешимыми и держат себя так, как если бы были гораздо умнее людей низкого или среднего состояния, как не оттого, что все их мысли без различия и рабски одобряются? Итак, одобрение, которое мы выказываем нашим друзьям, мало-помалу заставляет их думать, что они умнее других, и это делает их гордыми, дерзкими, неблагоразумными и способными впасть в самые грубые заблуждения, не замечая этого.

Вот почему часто наши враги оказывают нам большую услугу и больше просвещают наш разум своими возражениями, чем наши друзья одобрениями, потому что наши враги принуждают нас быть настороже и быть внимательными к вещам, которые мы утверждаем, чего одного достаточно, чтобы заставить нас увидеть свои заблуждения. Наши же друзья только усыпляют нас и сообщают ложную уверенность, которая делает нас тщеславными и невежественными. Итак, люди никогда не должны восхищаться своими друзьями и соглашаться с их мнениями по дружбе, точно так же, как не должны противоречить мнениям своих врагов по неприязни; но они должны отрешиться от духа лести и противоречия, быть искренними и одобрять очевидность и истину везде, где они ее находят.

Мы должны также хорошенько запечатлеть в своем разуме, что большинство людей склонно льстить и говорить нам приятное в силу своего рода врожденной наклонности, чтобы показаться умными или чтобы приобрести расположение других и в надежде на некоторую взаимность или, наконец, побуждаемые своего рода злорадством и желанием надсмеяться; и нам не должно кружить голову все, что нам могут сказать. Не видим ли мы постоянно, что лица, которые совсем друг друга не знают, тем не менее превозносят друг друга до небес, иногда даже при первом свидании и разговоре? разве мы не видим очень часто, как люди воздают преувеличенные похвалы и выражают необычайное восхищение кому-нибудь, кто говорит в обществе в присутствии даже тех, с кем насмехались над ним незадолго перед этим? Не всегда, когда раздаются восклицания, когда бледнеют от восхищения и бывают как бы поражены услышанным, это служит верным доказательством, что тот, кто говорит, говорит прекрасные вещи; вернее, что он говорит льстивым людям, что у него есть друзья, а может быть, и враги, потешающиеся над ним. Это доказывает лишь, что он говорит увлекательно, что он

Разыскания истины

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

богат и силен, или, если хотите, это довольно верное доказательство, что его слова опираются на понятия смутные и темные, но весьма трогательные и приятные, или что у него пылкое воображение, ибо похвалы воздаются дружбе, богатству, сану — вероятностям и очень редко истине.

Быть может, читатель ожидает, что, сказав в общем о наклонностях духов, я должен перейти к подробному и точному описанию всех отдельных движений, которые испытывают духи при виде добра и зла; т. е. я должен объяснить природу любви, ненависти, радости, грусти и всех интеллектуальных страстей, как общих, так и частных, как простых, так и сложных. Но я не обещал объяснить все различные движения, свойственные духам,

Я желал бы, чтобы читатель знал, что главная моя цель во всем, что я написал до сих пор об исследовании истины, — это дать почувствовать людям их слабость и невежество, что все мы подвержены заблуждению и греху. Я это говорил, говорю вновь, быть может, оно и останется в памяти: я никогда не имел намерения излагать подробно природу духа, но я был вынужден сказать о ней кое-что для объяснения заблуждений в принципе их и чтобы изложить их в порядке, словом, чтобы быть понятым; и если я переступил предписанные себе границы, то потому, что, как мне казалось, я мог сказать нечто новое, что представлялось мне важным и даже, как я думал, могло быть прочитано с удовольствием. Возможно, что я ошибся, но я должен был быть самонадеянным, чтобы иметь мужество написать это; ибо мыслимо ли говорить, не надеясь быть выслушанным! Правда, многое из сказанного мною, по-видимому, относилось не столько к предмету, о котором я трактую, сколько к этим отдельным побуждениям души; я сознаю это; но мне думается, я не обязываю себя ни к чему, предписывая себе порядок. Я предписываю себе порядок, чтобы руководиться им, но, думаю, мне позволительно, когда я иду, повернуть голову, если я встречу что-нибудь, заслуживающее внимания. Я думаю также, мне позволительно сделать местами некоторые отступления, лишь бы не терять из вида пути, которого я должен держаться. Кто не желает | отдохнуть со мною, может пройти мимо; никто ему не мешает —»• стоит перевернуть страницу; но если он сердится, то пусть знает» что многие люди находят, что отступления, сделанные мною, делают им чтение более легким и приятным.

Книга пятая О СТРАСТЯХ

ГЛАВА I

О природе и происхождении страстей вообще.

Дух человеческий имеет два существенных или необходимых, но весьма различных отношения: отношение к Богу и отношение к своему телу. Как чистый дух, он, по существу, связан со Словом Божиим, с Премудростью и вечною Истиною, т. е. с Высшим Разумом; ибо если он может мыслить, то только в силу этой связи, как читатель это видел из третьей книги. Как дух человеческий, он неизбежно имеет отношение к своему телу; ибо если он чувствует и воображает, то в силу своей связи с ним, как это было объяснено в первой и во второй книге. Дух называется чувством, или воображением, когда природною или случайною причиною его мыслей бывает его тело; и он называется познанием, когда он действует сам по себе, или, вернее, когда Бог действует в нем, и Его свет просвещает его многими различными способами, независимо от какого-либо необходимого отношения к тому, что происходит в его теле.

То же относится и к воле человеческой. Как воля, она, по существу, зависит от любви, которую Бог имеет к Самому Себе, и от вечного закона, — словом, от воли Божией. Мы любим что-либо лишь потому, что Бог любит Себя; и если бы Бог не любил Себя, или если бы Он не влагал непрестанно в душу человеческую любви, педобной Своей, т. е. того движения любви, которое мы чувствуем ко благу вообще, мы не любили бы ничего, не хотели бы ничего, а следовательно, мы были бы без воли; потому что воля есть не что иное, как врожденное стремление, влекущее нас ко благу вообще, как мы это уже говорили несколько раз.

Но воля, будучи волею человека, необходимо зависит от тела;

ибо лишь по причине движения крови или, вернее, жизненных духов, она волнуется всеми чувственными эмоциями. Я назвал врожденными наклонностями все движения души, которые нам общи с чистыми духами, и в предшествующей книге я объяснил некоторые из тех наклонностей, в которых тело, хотя и принимает большое участие, но причиною и целью которых оно бывает только косвенно;

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

здесь же я называю страстями все эмоции, естественно испытываемые душою в случае необычайных движений жизненных духов и крови. Подобные чувственные эмоции и составят предмет этой

книги.

Хотя страсти нераздельны от наклонностей и хотя людям свойственна чувственная любовь или чувственная ненависть только потому, что они способны к любви и ненависти духовной, однако мы сочли удобным говорить о них порознь во избежание сбивчивости. Если читатель примет во внимание, что страсти гораздо сильнее и живее врожденных наклонностей, что по большей части объекты их иные и они всегда вызываются другими причинами, то он согласится, что мы не без основания разделяем вещи, которые по своей природе

нераздельны.

Людям свойственны ощущения и образы воображения лишь потому, что им свойственно чистое умозрение; чувства и воображение не отделимы от ума, и, однако, то, что эти душевные способности рассматриваются порознь, хотя по природе они и нераздельны, не встречает ни с чьей стороны возражений.

И наконец, чувства и воображение не сильнее отличаются от чистого познания, чем страсти — от наклонностей. Вот почему пришлось разделить эти две последние способности, как обыкновенно разделяют три первые, чтобы лучше различить то, что душа получает от своего Творца по отношению к телу, от того, что она получает от Него вне этого отношения. Единственное неудобство, которое естественно возникнет из этого разделения двух вещей, по природе связанных, состоит, как всегда в подобных случаях, в необходимости повторять иногда уже сказанное.

Человек — един, хотя он состоит из нескольких частей; связь между этими частями так тесна, что нельзя затронуть его с одной стороны, не затронув его всего. Все его способности связаны вместе и настолько подчинены одна другой, что невозможно хорошо разъяснить какую-нибудь из них, не заговорив о других. Так что, руководясь известным порядком при изложении, чтобы избежать сбивчивости, мы вынуждены повторяться. Но лучше повторяться, чем сбивать, ибо надо быть ясным; и если уж необходимо повторяться, то самое лучшее, повторяясь, не наскучить.

Страсти души — это стремления, вложенные Творцом природы, которые влекут нас любить свое тело и все, что может быть полезно для сохранения его; а врожденные наклонности — стремления, вложенные Творцом природы, которые влекут нас главным образом любить Его, как высшее благо, и любить нашего ближнего, помимо отношения к телу.

Природная или случайная причина этих стремлений есть движение жизненных духов, разливающихся по телу, чтобы вызвать и поддержать в нем состояние, соответствующее созерцаемому предмету, чтобы в этом случае дух и тело взаимно помогали друг другу;

ибо, в силу постоянного воздействия Бога, наши желания сопровож-

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

даются всеми движениями нашего тела, могущими осуществить его, а движения нашего тела, возникающие в нас машинально при виде какого-нибудь предмета, сопровождаются страстью нашей души, склоняющей нас желать то, что кажется тогда полезным телу. Это-то деятельное и постоянное воздействие воли Божией на нас и связывает нас так тесно с частью материи; и если бы это воздействие Его воли прекратилось на время, то с этого мгновения мы освободились бы от нашей зависимости от всех изменений, происходящих в нашем теле.

Непонятно, как это некоторые люди воображают, что есть безусловно необходимая связь между движениями жизненных духов и крови и эмоциями души. Какие-нибудь незначительные частицы желчи движутся в мозгу с известною силою, а потому душа необходимо должна волноваться какою-нибудь страстью, и эта страсть должна быть именно гневом, а не любовью! Какое отношение можно допустить между идеею о недостатках врага, страстью презрения или ненависти и материальным движением частиц крови, ударяющихся о некоторые части мозга? Как можно убедить себя, что первые зависят от вторых, что связь или сочетание двух столь далеких и несоединимых вещей, как дух и материя, может вызываться и поддерживаться не всемогущею и неизменною волею Творца природы, а иным образом?

Люди, которые думают, что тела необходимо и сами собою сообщают друг другу свое движение в момент встречи, — думают нечто правдоподобное. Ибо этот предрассудок имеет некоторое основание. Тела, по-видимому, имеют необходимо отношение к телам.' Но дух и тело принадлежат к двум родам существ столь противоположных, что предположение, будто эмоции души неизбежно сопровождают движения жизненных духов и крови, не имеет ни малейшего вероятия. Если мы воображаем иную причину связи нашей души с нашим телом вместо всегда деятельной воли Божией, то, разумеется, единственно потому, что мы чувствуем по'опыту в самих себе связь этих двух сущностей и находимся в неведении постоянных воздействий Бога на Его твари.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: