О ЧИСТОМ ПОЗНАВАНИИ 14 страница

)Деяния Апост., 5, 41.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

тревоге; те же, кто принадлежит и Богу, и миру, разделяют и радость праведников, и тревогу нечестивых. Они жалуются на свои бедствия, и справедливость также требует верить, что их жалобы небезосновательны. Бог поражает людей в глубине их сердца, когда они любят что-нибудь, кроме Него, и это поражение и составляет действительное бедствие. Он преисполняет их дух чрезвычайной радостью, когда они привязываются исключительно к Нему, и эта-то радость и составляет прочное блаженство. Изобилие богатств и высокие почести вне нас, они не могут исцелить нас, когда Бог поражает нас. Бедность и унижение также вне нас, и они не могут заставить нас страдать, когда Господь охраняет нас.

Из сказанного нами ясно, что объект наших страстей не есть наше благо; что следовать побуждениям их мы должны только ради поддержания нашей жизни; что чувственное удовольствие по отношению к нашему благу есть то же, что наши ощущения по отношению к истине; как наши чувства обманывают нас относительно истины, так наши страсти обманывают нас относительно нашего блага; что мы должны искать высшей радости благодати, потому что она влечет нас с очевидностью к любви, к истинному благу; она не сопровождается тайными укорами разума, как слепой инстинкт и смутное удовольствие страстей; она всегда сопровождается тайною радостью, сообразною состоянию, в котором мы находимся; и, наконец, так как лишь Бог может действовать в духе человеческом, то человек не может найти блаженства вне Бога; или мы должны допустить, что Бог вознаграждает неповиновение и повелевает любить более то, что наименее заслуживает любви.

ГЛАВА V

О том, что совершенство духа состоит в его связи с Богом через познание истины и любовь к добродетели; и обратно, несовершенство его происходит лишь от зависимости его от тела, по причине расстройства его чувств и страстей.

Самого небольшого рассуждения достаточно, чтобы познать, что благо духа необходимо есть нечто духовное. Тела стоят гораздо ниже духа; они не могут действовать на него своими собственными силами; они не могут даже непосредственно соединяться с ним, — словом, они сами по себе не умопостигаемы, следовательно, они не могут быть его благом. Вещи духовные, обратно, умопостигаемы по своей природе; они могут соединяться с духом; следовательно, они могут быть его благом, предполагая, что они превосходят его; чтобы вещь могла быть благом для духа, недостаточно, чтобы она была духовна, как он; необходимо еще, чтобы она превосходила его, могла действовать на него, просвещать и вознаграждать его; иначе она не

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

может его сделать ни совершеннее, ни счастливее; а следовательно, не может быть его благом. Из всех умопостигаемых или духовных вещей один только Бог превосходит, таким образом, дух; отсюда следует, что лишь один Бог есть и может быть нашим истинным благом. Итак, мы можем стать совершеннее и счастливее только при обладании Богом.

Все убеждены, что познание истины и любовь к добродетели делают дух совершеннее и что ослепление разума и извращение сердца делают дух менее совершенным. Познание же истины и любовь к добродетели не могут быть ничем иным, как общением духа с Богом и своего рода обладанием Богом; а ослепление разума и извращение сердца также не могут быть ничем иным, как удалением духа от Бога и связью этого духа с чем-нибудь, что стоит ниже его, т. е. с телом, потому что только эта связь может сделать его несовершенным и несчастным. Итак, познавать истину или познавать вещи согласно истине — значит познавать Бога; а любить добродетель или любить вещи, поскольку они заслуживают любви, или любить их согласно правилам добродетели — значит любить Бога.

Дух как бы находится между Богом и телами, добром и злом, между тем, что просвещает и что ослепляет, что его направляет и его развращает, что может сделать совершенным и счастливым и что может сделать несовершенным и несчастливым. Когда он открывает какую-нибудь истину или видит вещи так, как они суть сами в себе, он видит их в идеях Божиих, т. е. ясным и отчетливым созерцанием того, что есть в Боге и что представляет их; ибо, как я уже сказал, дух человеческий не заключает в самом себе совершенств или идей всех существ, которые он может видеть: он не есть универсальное бытие. Следовательно, он не видит в самом себе вещей, которые различаются от него. Отнюдь не путем обсуждения поучается и просвещается он, ибо он не есть сам для себя свое совершенство и свой свет; чтобы просветиться, он нуждается в бесконечном свете вечной истины. Итак, когда дух познает истину, он имеет общение с Богом, он познает Бога и некоторым образом обладает Им.

Но не только можно сказать, что дух, который познает истину, познает некоторым образом Бога, заключающего ее; можно даже сказать, что он отчасти познает вещи так, как Бог познает их. В самом деле, этот дух познает их действительные отношения, и Бог познает их также; этот дух познает их через созерцание совершенств Божиих, представляющих их, — и Бог познает их таким же образом; ибо Бог не чувствует, Бог не воображает. Бог видит в Себе Самом, в умопостигаемом мире, который Он содержит, мир материальный и чувственный, созданный Им. То же относится и к духу, познающему истину; он не ощущает ее, не воображает ее. Ощущения и образы воображения представляют духу лишь ложные отношения;

и кто открывает истину, тот может видеть ее лишь в умопостигаемом

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

мире, с которым он связан и в котором сам Бог созерцает ее; ибо этот чувственный и материальный мир не умопостигаем сам по себе. Итак, дух видит в свете Божием, как и сам Бог, все вещи, которые он видит ясно, хотя он видит их только весьма несовершенным образом, который в этом отношении сильно отличается от способа созерцания, присущего Богу. Итак, когда дух видит истину, он не только связан с Богом, он обладает Богом, он видит Бога некоторым образом, он видит также в известном смысле истину так, как Бог видит ее.

Точно так же, когда мы любим согласно правилам добродетели, мы любим Бога; ибо когда мы любим согласно этим правилам, тогда влечение любви, которое Бог непрестанно вызывает в нашем сердце, чтобы обратить нас к Нему, не отвлекается от Него свободною волею и не изменяется в себялюбие. И лишь тогда дух свободно следует влечению, сообщаемому ему Богом. Бог же никогда не дает ему влечения, которое не стремилось бы к Нему, потому что Он действует только ради Себя, и очевидно, что любить согласно правилам добродетели — значит любить Бога.

Но не только это значит любить Бога, это значить также любить, как любит Бог. Бог любит исключительно Себя, Он любит Свои творения только потому, что они имеют отношение к Его совершенствам, и любит их соразмерно тому, поскольку они имеют к ним отношение; наконец, любовь, какою Бог любит Себя и вещи, созданные Им, одна и та же любовь. Любить согласно правилам добродетели значит любить исключительно Бога, значит любить Бога во всем, значит любить вещи, поскольку они участвуют в благости и совершенствах Божиих, потому что это значит любить их, поскольку они заслуживают любви; наконец, это значит любить'влечением той самой любви, которою Бог любит Себя, ибо любовь, которою Он любит Себя и все вещи по отношению к Себе, одушевляет нас, когда мы любим так, как должны любить. Следовательно, мы любим тогда так, когда любит Бог.

Итак, очевидно, что познание истины и правильная любовь к добродетели составляют все наше совершенство; потому что это обычные следствия нашего общения с Богом, и благодаря им мы обладаем даже Богом, поскольку мы способны к тому в этой жизни. Ослепление разума и извращение сердца, обратно, составляют все наше несовершенство; и они опять-таки суть следствия связи нашего духа с нашим телом: как я это уже доказал во многих местах, показывая, что, когда мы следуем впечатлениям наших чувств, нашего воображения и страстей, мы никогда не познаем истины и не любим истинного блага.

Это очевидно. Однако люди, все страстно желающие совершенства своего существа, мало заботятся об усилении своего общения с Богом и непрестанно трудятся над укреплением и расширением той связи, которую имеют с чувственными вещами. Невозможно достаточно объяснить причины такого странного извращения.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

Обладание благом естественно должно произвести два действия в том, кто обладает им; оно должно сделать его совершеннее и в то же время счастливее; но это бывает не всегда. Невозможно, я признаю это, чтобы дух, действительно обладая каким-нибудь благом, не был бы действительно совершеннее; но возможно, что действительно обладая каким-нибудь благом, он не будет действительно счастливее. Люди, которые лучше всех познали истину и более любят блага, достойнейшие любви, действительно бывают всегда совершеннее тех, кто ослеплен и развращен, но не всегда они действительно счастливее. То же относится ко злу; оно должно делать и несовершеннее, и несчастнее одновременно; но хотя оно всегда делает людей несовершенными, не всегда оно делает их также несчастнее, или оно не всегда делает их несчастными соразмерно тому, насколько делает несовершенными. Добродетель часто тяжела и горька; а порок сладок и приятен; главным образом вера и надежда делают хороших людей действительно счастливее, тогда как дурные в настоящее время уже пользуются удовольствиями и наслаждениями. Этого не должно быть, но оно так. Грех причинил это расстройство, как я это сказал в предыдущей главе; и это-то расстройство и есть главная причина не только всех беззаконий нашего сердца, но также ослепления и невежества нашего разума.

Это-то расстройство убеждает наше воображение, что тела могут быть благом для духа; ибо удовольствие, как я это уже говорил несколько раз, есть свойство или видимый признак блага. Самые же ощутительные из всех удовольствий, которыми мы наслаждаемся здесь на земле, это те удовольствия, которые, как мы воображаем, мы получаем через тела. Итак, не размышляя много, мы решаем, что тела могут быть и даже действительно суть наше благо. Ибо очень трудно бороться против инстинкта природы и противостоять доказательствам чувства; об этом даже и не думают. Мы не думаем о расстройстве греха; мы не размышляем, что тела могут действовать на дух лишь как случайные причины; что дух не может непосредственно или сам собою обладать чем-нибудь телесным; что ни с каким предметом не может он соединиться иначе, как через свое познание и свою любовь; что лишь один Бог превосходит его и может вознаградить или наказать его чувствами удовольствия или страдания, один может просветить его и двигать им, — словом, может действовать в нем. Эти истины, хотя и весьма очевидные для умов внимательных, не столь убедительны для нас, как лживый опыт чувственного впечатления.

Когда мы рассматриваем какую-нибудь вещь как часть нас самих или когда мы себя рассматриваем как часть этой вещи, мы решаем, что быть связанным с нею — вот наше счастье; мы питаем любовь к ней, и эта любовь тем сильнее, чем эта вещь, рассматриваемая нами как бы связанною с нами, представляется более значительною частью того целого, которое мы составляем с нею. Есть два рода доказательств, убеждающих нас, что какая-ни-

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

будь вещь составляет часть нас самих, — инстинкт чувства и очевидность разума.

Инстинктом чувства я убеждаюсь, что моя душа связана с моим телом или что мое тело составляет часть моего существа; я не имею в этом очевидности. Я познаю это не светом разума, но страданием или удовольствием, которые чувствую, когда предметы действуют на меня. Нам колют руку, и мы страдаем; следовательно, наша рука составляет часть нас самих. Рвут наше платье, и мы от того не страдаем; следовательно, наше платье не есть мы сами. Нам режут волосы без боли; но, вырывая их, причиняют боль. Это повергает философов в затруднение, и они не знают, что думать. Но их замешательство доказывает, что даже самые мудрые судят скорее инстинктом чувства, чем познанием разума, о том, составляют ли такие-то вещи часть их самих или нет. Ибо если бы они судили лишь согласно очевидности и познанию разума, они скоро узнали бы, что дух и тело — два рода существ совершенно противоположных, что дух не может соединяться с телом сам собою, и что только в силу нашей связи с Богом наша душа страдает, когда повреждено тело, как я уже говорил в другом месте. Итак, только в силу инстинктивного чувства мы рассматриваем свое тело и все чувственные вещи, с которыми связаны, как части самих себя, я хочу сказать, как части того, что мыслит и что чувствует в нас, ибо в самом деле нельзя познать очевидным свидетельством разума то, чего нет, так как очевидность всегда раскрывает лишь истину.

Что же касается вещей умопостигаемых, то в них мы видим совершенно обратное, ибо наше отношение к ним мы познаем рассудком. Мы открываем ясным созерцанием разума, что мы связаны с Богом гораздо более тесным и необходимым образом, чем с нашим телом; что без Бога мы ничто; что без Него мы ничего не можем, ничего не познаем, ничего не хотим, ничего не чувствуем;

что Он наше все или мы составляем с Ним одно целое, если можно так сказать, и мы являемся только бесконечно малою частью этого целого. Познание разума раскрывает нам тысячу мотивов, чтобы любить исключительно Бога и презирать тела как недостойные нашей любви. Но от природы мы не чувствуем нашей связи с Богом. Не инстинктивным чувством убеждены мы, что Бог есть наше все;

это бывает разве только по благодати Иисуса Христа, которая вызывает в известных людях подобное чувство, чтобы помочь им победить противоположное чувство, связывающее их с телом. Ибо Бог как Творец природы влечет духов любить Его через сознательное, а не инстинктивное познание; и, согласно всем вероятиям, к познанию лишь после грехопадения Он как творец благодати прибавляет инстинкт, предварительное наслаждение, по той причине, что знание наше сильно уменьшилось теперь, оно не способно устремить нас к Богу, и усилия удовольствия или усилия противоположного инстинкта непрестанно ослабляют его и делают недеятельным.

27 Разыскания истины

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

Итак, мы открываем познанием разума, что мы связаны с Богом и умопостигаемым миром, который Бог содержит; чувство же нас убеждает, что мы связаны с нашим телом, а через наше тело с материальным и чувственным миром, созданным Богом. Но так как наши чувства живее, трогательнее, даже продолжительнее нашего познания и чаще заявляют о себе, то не следует удивляться тому, что наши чувства нас волнуют и пробуждают нашу любовь ко всем чувственным вещам, а наше знание рассеивается и исчезает, не вызвав в нас никакого рвения к истине.

Правда, много есть людей убежденных, что Бог есть их истинное благо; они любят Его как свое все и страстно желают усилить и укрепить общение свое с Ним. Но очень немногие люди знают с очевидностью, что познавать истину — значит естественными силами соединяться с Богом; что созерцание истинных идей вещей есть своего рода обладание самим Богом; что эти абстрактные созерцания известных общих и неизменных истин, управляющих всеми частными истинами, суть усилия духа, привязывающегося к Богу и покидающего тело. Метафизика, чистая математика и все универсальные науки, управляющие частными науками и обнимающие их, как универсальное бытие обнимает все отдельные существа, кажутся химерическими почти всем людям, как людям добродетельным, так и тем, которые не имеют никакой любви к Богу. Вот почему я почти не осмеливаюсь сказать, что прилежание к этим наукам есть прилежание духа к Богу, самое чистое и самое совершенное, на какое мы способны от природы, и что в созерцании умопостигаемого мира, который служит им объектом. Бог сам познает и создает этот чувственный мир, от которого тела получают жизнь, подобно тому как духи живут другим миром.

Люди, следующие лишь впечатлениям своих чувств и движениям своих страстей, не способны наслаждаться истиной, потому что она не тешит их; но и хорошие люди, противящиеся постоянно своим страстям, когда они представляют им ложные блага, не всегда противостоят им в том случае, когда они скрывают от них истину или делают ее презренною в глазах их; потому что можно быть хорошим человеком, не будучи просвещенным. Чтобы быть угодным Богу, нет необходимости знать точно, что наши чувства, наше воображение и страсти, представляют нам вещи всегда иначе, чем они суть; ибо мы видим, что ни Иисус Христос, ни апостолы не имели намерения выводить нас из многих заблуждений касательно этого, которые раскрыл нам г-н Декарт.

Большая разница между верою и разумом, Евангелием и философией. Самые необразованные люди могут верить, но очень немногие люди способны к чистому познанию очевидных истин. Вера представляет простым людям Бога как Творца неба и земли, и этого достаточно, чтобы побудить их любить Бога и служить Ему. Разум же рассматривает Его не только в Его творениях, — Бог был тем, что Он есть, прежде чем стал творцом, — разум

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

старается рассмотреть Его в Нем Самом или через ту великую и обширную идею бесконечно совершенного существа, которую Он содержит. Сын Божий, который есть премудрость Отца или вечная истина, стал человеком и сделался видимым, чтобы люди плотские и грубые познали Его. Он хотел научить их через то, что ослепляло их; Он хотел побудить их любить Его и удалить их от чувственных благ посредством тех самых вещей, которые пленяли их. Действуя с безумцами, Он пользовался своего рода безумием, чтобы сделать их мудрыми. Так что хорошие люди и самые верующие люди не всегда бывают самыми разумными. Они могут познавать Бога верою и любить Его помощью благодати, не зная, что Он есть их все, точно так же и философы могут понимать это, но не думая, что абстрактное познание истины есть своего рода общение с Ним. Итак, не должно удивляться, что лишь немногие лица трудятся над укреплением природной связи с Богом через познание истины, потому что для этого необходимо непрестанно бороться с впечатлениями чувств и страстей способом, весьма отличным от того, к какому обыкновенно прибегают самые добродетельные люди; ибо самые прекрасные люди не всегда убеждены, что чувства и страсти лживы до такой степени, как мы объяснили в предшествовавших книгах.

Только те чувства или мысли, в которых принимает участие тело, непосредственно вызывают страсти, потому что только потрясение мозговых фибр возбуждает некоторую особую эмоцию в жизненных духах. Итак, только чувства наглядно убеждают, что мы связаны с известными вещами, и вызывают к ним любовь. Мы же не чувствуем природной связи своей с Богом, когда познаем истину; мы даже не думаем о Нем; ибо Он пребывает в нас и действует таким тайным и неощутимым образом, что мы этого не замечаем. Итак, связь, которую мы естественно имеем с Богом, не вызывает нашей любви к Нему. Не то со связью, которую мы имеем с чувственными вещами. Все наши чувства подтверждают эту связь; тела бросаются нам в глаза, когда действуют на нас, в их воздействии нет ничего сокровенного. Наше собственное тело более доступно нашему непосредственному сознанию, чем наш дух, и мы рассматриваем его, как лучшую часть нас самих; так что связь, которую мы имеем с нашим телом, а через наше тело — со всеми чувственными предметами, возбуждает в нас сильную любовь, увеличивающую эту связь и делающую нас зависимыми от вещей, которые стоят неизмеримо ниже нас.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ГЛАВА VI

О самых общих заблуждениях страстей; некоторые частные примеры.

Дело морали открыть все отдельные заблуждения касательно блага, в которые вводят нас наши страсти; ее дело бороться с извращенной любовью, восстановить прямоту сердца, упорядочить нравы. Наша же главная цель здесь — исправить разум и открыть причины наших заблуждений относительно истины; мы не будем далее развивать того, что выше сказано о любви к истинному благу. Мы говорим о разуме, и если затрагиваем сердце, то только потому, что сердце — властелин его. Мы ищем истину в ней самой и вне отношения к нам, и если мы рассматриваем отношение, которое она имеет к нам, то только потому, что это отношение есть причина того, что себялюбие скрывает истину от нас и искажает ее; ибо мы судим обо всем согласно нашим страстям, и, следовательно, мы обманываемся во всем, так как суждения страстей никогда не согласуются с суждениями истины.

Это именно говорит нам дивный святой Бернард в следующих прекрасных словах1: «Любовь и ненависть, — говорит он, — не умеют судить согласно истине. Но если вы хотите суждения истины, вот оно: как слышу, так и сужу».2Это не суждение ненависти, любви, страха. Вот суждение ненависти: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть.3Вот суждение страха: если оставим Его так, прийдут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом.4Вот, наконец, суждение любви: когда Давид, говоря о своем сыне убийце, сказал: «Простите сыну моему Авессалому».5Наша любовь, наша ненависть, наш страх заставляют нас составлять одни ложные суждения; и только один чистый свет истины просвещает наш разум, и только внятный голос нашего общего Учителя заставляет нас составлять основательные суждения, лишь бы мы судили только о том, что Он говорит нам, и согласно тому, как Он говорит нам: «Sicut audio, sic judico». Но посмотрим, каким образом наши страсти обольщают нас, чтобы мы могли противостоять им с большею легкостью.

Страсти имеют такое большое сходство с чувствами, что после того, что было нами сказано в первой книге, нетрудно будет объяснить, каким образом они вводят нас в заблуждение. Ибо общие причины заблуждений наших страстей совершенно схожи с причинами обманов наших чувств.

* Bern S. De grad. humilitatis.

2Еванг. от Иоан., 5, 30.

3Еванг. от Иоан., 19, 7.

4Еванг. от Иоан,, 11,48.

52-я кн. Царств, 18,5.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Самая общая причина заблуждений наших чувств заключается, как мы показали в первой книге, в том, что мы приписываем внешним предметам или своему телу ощущения, принадлежащие нашей душе; мы связываем цвета с поверхностью тел; мы различаем свет, звуки и запахи в воздухе и относим боль или щекотание к тем частям нашего тела, которые потерпели некоторые изменения вследствие движения встречных тел.

Почти то же самое должно сказать и о наших страстях. Безрассудно приписываем мы все настроения нашего сердца — нашу доброту, кротость, злобу, досаду и' все остальные свойства нашего духа — предметам, действительно или по-видимому вызывающим их. Нам кажется, что предмет, вызывающий в нас какую-нибудь страсть, заключает некоторым образом в самом себе то, что пробуждается в нас, когда мы думаем о нем; подобно тому как нам кажется, что чувственные предметы содержат в самих себе ощущения, которые они вызывают в нас своим присутствием. Когда мы любим кого-нибудь, мы, естественно, склоняемся думать, что этот человек нас любит, и нам несколько трудно представить себе, чтобы он имел намерение повредить нам или противиться нашим желаниям. Но когда ненависть заменит любовь, тогда мы не можем думать, чтобы этот человек желал нам добра; все его действия мы истолковываем в дурную сторону; мы всегда настороже и полны недоверия, хотя бы он и не думал о нас или только и желал услужить нам. Словом, мы несправедливо приписываем лицу, возбуждающему в нас какую-нибудь страсть, все настроения нашего сердца, подобно тому как мы безрассудно приписываем объектам наших чувств все свойства нашего духа.

По той же самой причине, в силу которой мы думаем, что все люди получают от одних и тех же предметов те же ощущения, как и мы, мы думаем также, что все люди волнуются теми же страстями к тем же предметам, как и мы, если только мы считаем их способными волноваться этими страстями. Мы думаем, что другие любят то, что мы любим, или желают того, чего мы желаем; отсюда рождаются ревность и тайная неприязнь, если благо, которое мы ищем, не может принадлежать всецело нескольким; ибо относительно блага, которым многие могут обладать, не деля его, как-то: высшее благо, наука, добродетель и т. д., — происходит совершенно обратное. Мы думаем также, что другие ненавидят, избегают, боятся тех же вещей, как и мы, и отсюда возникают связи и тайные или явные соглашения, сообразно природе и состоянию ненавидимой вещи, и путем этих связей мы надеемся избавиться от угрожающих бедствий.

Итак, мы приписываем объектам своих страстей те эмоции, которые они вызывают в нас, и мы думаем, что все остальные люди, и даже иногда животные, волнуются ими, как и мы. Но, помимо того, мы решаем еще более смело, что причина наших страстей, которая к тому же часто бывает только мнимой причиной, действительно лежит в каком-нибудь предмете.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

Когда мы страстно любим кого-нибудь, мы решаем, что все в нем заслуживает любви. Его гримасы милы; в его безобразии ничего нет неприятного; его неправильные движения и нескладные жесты кажутся ловкими или, по крайней мере, естественными. Если он всегда молчит, то это потому, что он умен; если постоянно говорит, то потому, что остроумен; если он говорит обо всем, то это потому, что он универсален; если перебивает беспрестанно других, это происходит от его живости и пылкости; наконец, если он хочет всегда первенствовать, то потому, что он того заслуживает. Итак, наша страсть скрывает от нас или представляет в ином свете недостатки наших друзей и, обратно, выставляет на вид их малейшие

преимущества.

Но если эта дружба, как и другие страсти, основывалась только на волнении крови и жизненных духов, то когда она начинает охладевать по недостатку теплоты или жизненных духов, поддерживающих ее, и когда расчет или какой-нибудь ложный слух изменяют прежнее состояние мозга, — тогда ненависть, сменяя любовь, не замедлит заставить нас вообразить в объекте нашей страсти все недостатки, которые могут быть предметом отвращения. Мы увидим в том же самом человеке качества, совершенно противоположные тем, которыми раньше восхищались. Мы будем стыдиться, что любили его, и господствующая страсть не замедлит оправдать себя и сделать смешною ту страсть, которую она заменила.

Могущество и несправедливость страстей не ограничиваются еще вышесказанным, они идут гораздо дальше. Наши страсти представляют нам в ином свете не только свой главный объект, но еще и все вещи, имеющие к нему некоторое отношение. Они не только делают нам приятными все качества наших друзей, но также большинство качеств друзей наших друзей. И даже они заходят еще ' дальше в тех людях, которые обладают обширным и сильным;

воображением; ибо власть страстей над их духом так велика, что невозможно указать ее предела.

Все факты, приведенные только что мною, служат столь общими j и частыми причинами заблуждений, предубеждений и несправедливостей, что указать все следствия их было бы невозможно. Большая j часть истин или, вернее, заблуждений, присущих известным мест- <| ностям, временам, известным общинам, семьям, является следствиями • их. Что истинно в Испании, ложно во Франции; что истинно в;

Париже, ложно в Риме; что достоверно у доминиканцев, сомнительно:

у францисканцев; что несомненно у францисканцев, оказывается заблуждением у доминиканцев. Доминиканцы считают себя обязанными следовать святому Фоме и почему? часто только потому, что этот святой доктор принадлежал к их ордену. Францисканцы же, обратно, держатся мнений Скота, так как Скот был францисканец.

Есть также истины и заблуждения, присущие известным временам. Две тысячи лет тому назад земля вращалась; затем она оставалась неподвижною до нашего времени; и вот она опять

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

начинает двигаться. Некогда жгли Аристотеля; один провинциальный собор, получивший одобрение папы, весьма мудро запретил преподавать его физику. Затем им восхищались. Теперь же начинают презирать его. Некоторые воззрения, принятые теперь в школах, были оставлены раньше, как ереси; а те, кто отстаивал их, как еретики, были отлучены от церкви некоторыми епископами; ибо страсти порождают партии, а партии, в свою очередь, создают эти истины или эти заблуждения, столь же неустойчивые, как причина, вызвавшая их. Например, люди равнодушны к вопросу о неподвижности земли и форме' телесности, но они не относятся безразлично к этим воззрениям, когда их отстаивают те, кого они ненавидят. И неприязнь, поддерживаемая некоторым смутным чувством набожности, порождает неумеренное рвение, понемногу разгорающееся и, наконец, создающее те события, которые кажутся всем странными только много спустя после того, как они произошли,

Нам трудно представить себе, чтобы страсть могла заходить так далеко; но это потому что мы не знаем, что наши страсти простираются на все, что может удовлетворить их. Быть может, Аман вовсе не желал зла всему иудейскому народу. Но Мардохей не кланяется ему, он еврей, следовательно, должно истребить весь народ, от этого месть станет только прекраснее.

Между тяжущимися дело идет о том, кто имеет право на данную землю; им следует лишь предъявить свои документы и говорить только то, что относится к делу или может послужить ему на пользу. Но они не замедлят наговаривать друг на друга, будут противоречить друг другу во всем, заводить ненужные ссоры и возводить ненужные обвинения и запутают свой процесс множеством побочных вещей, только затемняющих суть дела. Одним словом, все страсти простираются настолько же далеко, насколько обширен ум у людей, волнующихся ими; я хочу сказать, что нет ни одной вещи, которую мы не считали бы имеющей некоторое отношение к объекту наших страстей и на которую не простиралось бы движение этих страстей. И вот как это происходит.

Отпечатки от предметов столь тесно связаны между собой в мозгу, что течение жизненных духов не может вызвать одного из них, не раскрыв в то же время нескольких других. Главная идея вещи, о которой мы думаем, сопровождается, следовательно, неизбежно многочисленными побочными идеями, которых тем больше, чем сильнее воздействие жизненных духов. Воздействие же жизненных духов непременно будет сильным в страстях по той причине, что страсти непрестанно в обилии и с большою силою направляют вмозг жизненные духи, чтобы поддерживать отпечатки идей, представляющие объект страсти. Так что движение любви или ненависти простирается не только на главный объект страсти, но также на все иещи, которые, по нашему мнению, имеют некоторое отношение к

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: