Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






О ЧИСТОМ ПОЗНАВАНИИ 15 страница




' Concile d'Angl. par Spelman, 1287 г.

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

этому объекту; ибо движение души во время страсти следует перцепции разума, подобно тому как движение жизненных духов в мозгу следует отпечаткам, вызывающим главную идею объекта страсти, а также и тем, которые имеют отношение к ней.

Следовательно, нет ничего удивительного, если люди так далеко заходят в своей ненависти или любви и совершают столь странные и изумительные поступки. Для всех этих явлений есть особая причина, хотя мы иногда и не знаем ее. Их побочные идеи не всегда одинаковы с нашими; мы не можем их знать. И есть всегда какая-нибудь особая причина, обусловливающая их образ действия, который нам кажется нелепым.

ГЛАВА VII

О страстях в отдельности и прежде всего об удивлении и его дурных следствиях.

До сих пор я говорил о страстях вообще, нетрудно вывести из сказанного частные следствия. Стоит только несколько размыслить над тем, что происходит в нас самих, а также над действиями других, и мы тотчас же откроем столько истин, сколько нельзя изложить в довольно продолжительное время. Однако очень немногие решаются углубляться в самих себя и делать нужное для этого усилие ума, чтобы побудить людей к этому и возбудить их внимание, необходимо несколько войти в подробности.

Когда мы трогаем и ударяем себя сами, то нам кажется, что мы почти нечувствительны; но едва только другие прикоснутся к нам,' как мы воспринимаем чувствования достаточно живые, чтобы возбудить наше внимание. Нельзя щекотать самого себя, это и не придет нам в голову, да пожалуй, если бы мы и вздумали щекотать себя, оно не удалось бы нам. Приблизительно по той же причине разум не пробует испытывать и изучать себя самого; ему быстро наскучивает этого рода исследование, и обыкновенно он может познавать и ощущать все части своей души только тогда, когда другие затрагивают их и заставляют их чувствовать. Следовательно, для того, чтобы облегчить некоторым умам познание самих себя, необходимо войти в более подробное описание страстей и показать людям, затрагивая их, все части, входящие в состав страстей.

Тем не менее читатели должны быть предупреждены, что не всегда они будут чувствовать, что я затрагиваю их, и не всегда найдут, что они подвержены страстям и заблуждениям, о которых я буду говорить, по той причине, что отдельные страсти не всегда одинаковы во всех людях.

У всех людей одни и те же природные наклонности, не имеющие отношения к телу; точно так же у них есть все наклонности,

 

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

имеющие отношение к телу, если тело их вполне правильно устроено. Но различные темпераменты тел и их частые изменения являются причиною бесконечного разнообразия отдельных страстей. Если же к разнообразию в устройстве тела прибавить еще все разнообразие предметов, производящих весьма различные впечатления на людей, чьи занятия и образ жизни неодинаковы, то очевидно, что известные вещи, например, будут сильно затрагивать у данного человека какую-нибудь часть души, у многих же других эта самая часть останется совершенно нечувствительною. Вот почему мы часто ошибались бы, если бы на основании того, что мы чувствуем сами, судили о том, что должны чувствовать другие.

Я не рискую ошибиться, утверждая, что все люди хотят быть счастливыми; ибо я знаю с полною очевидностью, что китайцы и татары, ангелы и даже бесы — словом, все духи имеют наклонность к блаженству. Я знаю даже, что Бог никогда не создаст ни одного духа без этого желания. Не опыт научил меня; никогда не видал я ни китайца, ни татарина. И не внутреннее свидетельство моей совести; оно говорит мне только, что я хочу быть счастливым. Один лишь Бог мог внушить мне, что все остальные люди, ангелы и бесы хотят быть счастливыми. Только Он один мог убедить меня, что Он никогда не дает бытия ни одному духу, который был бы равнодушен к счастью, ибо кто иной, кроме Него, мог бы убедить меня положительно в том, что Он делает и даже что думает? А так как Он никогда не может обмануть меня, то я не могу сомневаться в том, что Он говорит мне. Итак, я уверен, что все люди хотят быть счастливыми, потому что это наклонность природная, и она не зависит от тела.

Не то с отдельными страстями. Если я страстно люблю музыку, танцы, охоту; если я люблю сладости или гастрономию, я не могу сделать верного заключения о подобных же страстях у других людей. Удовольствие, без сомнения, сладко и приятно всем людям; но не все люди находят удовольствия в одних и тех же вещах. Любовь к удовольствию — природная наклонность, и эта любовь не зависит от тела; следовательно, она обща всем людям. Но любовь к музыке, охоте или танцам не обща, потому что устройство тела, от которого она зависит, различно в людях, а следовательно, страсти, зависящие от него, не всегда одинаковы.

Общие страсти, как-то: желание, радость и грусть — занимают середину между природными наклонностями и отдельными страстями. Они общи, как и наклонности; но они не одинаково сильны, потому что причина, вызывающая и поддерживающая их, не одинаково деятельна сама по себе. Существует бесконечное разнообразие в степенях волнения жизненных духов, в их обилии и скудости, плотности и тонкости, и в соответствии мозговых фибр с жизненными духами.

Вот почему нередко бывает, что не затрагиваешь ничего в душе якэдей, когда говоришь им об отдельных страстях; если же затронешь

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

их, то они сильно волнуются. Обратное мы видим в общих страстях и наклонностях; почти всегда затрагиваешь, когда говоришь о них;

но затрагиваешь слабым, тихим, почти нечувствительным образом. Я говорю это для того, чтобы читатели не решали, что я ошибаюсь, основываясь на одном только чувстве, которое вызовет в них уже сказанное мною или то, что я скажу впоследствии, но рассматривали бы природу страстей, о которых и идет речь.

Если задаться целью говорить о всех отдельных страстях или если различать их по предметам, которые их вызывают, то, очевидно, мы никогда не кончили бы и постоянно повторяли бы одно и то же. Мы не кончили бы никогда, потому что объекты наших страстей бесчисленны; и мы повторяли бы все одно и то же, потому что говорили бы все о том же предмете. Отдельные страсти к поэзии, истории, математике, охоте и танцам не что иное, как все одна и та же общая страсть; например, страстные желания или радость, вызываемая тем, что нравится, не различаются между собою, хотя отдельные предметы, которые нравятся нам, различны.

Итак, не должно увеличивать числа страстей сообразно числу предметов, которое бесконечно, но лишь сообразно главным отношениям, которые предметы могут иметь к нам. И таким путем читатель узнает, как это мы изложим ниже, что любовь и отвращение суть родоначальницы страстей; что они порождают остальные общие страсти, как-то: желание, радость и грусть; что отдельные страсти слагаются лишь из этих трех первоначальных; что они тем сложнее, чем многочисленнее побочные идеи, сопровождающие главную идею блага или зла, которая вызывает страсти, или чем больше благо и зло зависят от особых личных обстоятельств.

Если припомнить сказанное выше о связи идей и о том, что при сильных страстях жизненные духи, будучи чрезвычайно возбуждены. вызывают в мозгу все отпечатки, имеющие некоторое отношение к предмету, волнующему нас, — мы увидим, что существуют бесконечно разнообразные страсти, не имеющие особого имени и которые нельзя объяснить иначе, как сказав, что они необъяснимы.

Если бы первичные страсти, из комбинаций которых возникают остальные, не могли усиливаться и ослабевать, то нетрудно было бы определить число всех страстей. Но число страстей, образующихся из соединения других, неизбежно бесконечно, так как одна и та же страсть имеет бесчисленные степени и может, соединяясь с другими, комбинироваться бесчисленными способами; быть может, не было никогда двух человек, волновавшихся одною и тою же страстью, если под одинаковой страстью понимать соединение всех одинаковых побуждений и всех сходных чувств, которые пробуждаются в нас по поводу какого-нибудь предмета.

Но так как усиление и ослабление не изменяют вида страсти, то можно сказать, что число страстей не бесконечно, потому что обстоятельства, сопровождающие благо и зло, не бесконечны. Впрочем, объясним наши страсти подробнее.

 

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Когда мы видим какую-нибудь вещь в первый раз или когда мы видели ее уже несколько раз, сопровождаемой известными обстоятельствами, теперь же видим ее связанной с другими, мы бываем этим поражены и удивляемся ей. Так, новая идея или новое сочетание старых идей вызывает в нас несовершенную страсть, первую между всеми, которая называется удивлением. Я говорю, что эта страсть не совершенна, потому что она не вызывается ни идеей, ни чувством блага.

Мозг бывает тогда потрясен в известных местах, в которых никогда не испытывал потрясений или испытывает его совершенно новым образом, а потому душа заметно затрагивается этим и, следовательно, сильно прилежит к тому, что для нее ново в данном объекте; по той же причине, как простое щекотание подошвы ноги возбуждает в душе более своею новизною, чем силою впечатления, — весьма ощутительное и весьма затрагивающее нас чувство. Есть еще другие причины прилежания души к новым вещам, но я объяснил их, когда говорил о природных наклонностях. Мы здесь рассматриваем душу только по отношению к телу, а согласно этому отношению, естественная причина прилежания души к новым вещам есть необычайная эмоция жизненных духов, ибо обыкновенные эмоции их вызывают очень слабое внимание.

При удивлении, именно как таковом, вещи рассматриваются лишь сообразно тому, что они суть сами по себе, или сообразно тому, какими они кажутся; их не рассматривают по отношению к самому себе, не рассматривают как хорошие или дурные; и вот почему жизненные духи не устремляются в мускулы, чтобы сообщить телу состояние, свойственное исканию блага и избежанию зла; и вот почему они не приводят в движение нервов, идущих к сердцу и в другие внутренности, чтобы ускорить или замедлить брожение и движение крови, как это бывает при всех остальных страстях. Все жизненные духи устремляются в мозг, чтобы начертать в нем яркий и отчетливый образ поразившего нас предмета, чтобы душа рассмотрела и узнала его; но все остальное тело остается как бы неподвижным и в том же положении. Раз в душе нет эмоции, в теле не происходит движения.

Если вещи, которым мы удивляемся, кажутся великими, то удивление всегда сопровождается уважением и иногда благоговением. Обратно, оно всегда сопровождается презрением и иногда пренебрежением, если они кажутся нам незначительными.

Идея величия вызывает в мозгу сильное движение жизненных духов, и отпечаток, представляющий ее, сохраняется весьма долго. Сильное движение жизненных духов также вызывает в душе идею величия и весьма останавливает разум на рассмотрении этой идеи.

Идея ничтожества вызывает в мозгу небольшое движение жизненных духов и образ, представляющий ее, сохраняется недолго. Небольшое движение жизненных духов вызывает в свою очередь в

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

душе идею ничтожества и мало останавливает разум на рассмотрении этой идеи; это следует себе весьма заметить.

Когда мы рассматриваем самих себя или нечто, связанное с нами, наше удивление обыкновенно сопровождается какой-нибудь страстью, волнующей нас. Но наше волнение затрагивает только душу и жизненные духи, направляющиеся к сердцу, потому что нет налицо блага, которого следует искать, или зла, которого нужно избегать, и потому жизненные духи не разливаются в мускулах, чтобы расположить тело к какому-нибудь действию.

Созерцание своего собственного совершенства или совершенства вещи, принадлежащей нам, естественно вызывает в нас гордость или уважение к себе самим, презрение к другим, радость и некоторые другие страсти. Созерцание своего собственного величия вызывает гордость; созерцание своей силы — великодушие или смелость, а созерцание какого-нибудь другого похвального качества естественно вызывает иную страсть, которая всегда будет видом гордости.

Обратно, созерцание собственного несовершенства в нас или несовершенства вещи, принадлежащей нам, естественно вызывает в нас смирение, презрение к самим себе, уважение к другим, грусть и некоторые другие страсти. Созерцание своего ничтожества вызывает низость; созерцание своей слабости — робость, и созерцание какого-нибудь невыгодного качества естественно вызывает другую страсть, которая всегда будет видом смирения. Но это смирение так же, как гордость, о которой я только что говорил, не есть, собственно, ни добродетель, ни порок; это смирение и эта гордость суть лишь страсти или непроизвольные эмоции, которые, однако, очень полезны для гражданского общества, и даже безусловно необходимы в некоторых случаях для поддержания жизни или 'для сохранения благ тех, кто волнуется ими.

Необходимо, например, быть смиренным и робким и выражать даже настроения своего духа скромною позою и почтительным или боязливым видом, когда находишься в присутствии очень знатного лица или человека гордого и могущественного; ибо почти всегда выгоднее для тела, чтобы воображение преклонялось при виде внешнего величия и выражало ему внешние признаки внутренней покорности и благоговения. Но это делается естественно и машинально, без участия воли и даже часто вопреки всему ее сопротивлению. Даже у животных, которым приходится, как например собакам, умилостивлять тех, с кем они живут, тело обыкновенно так устроено, что они принимают тот вид, какой должны иметь по отношению к окружающим; ибо это безусловно необходимо для поддержания жизни их. Если же птицы и некоторые другие животные не обладают таким устройством тела, которое могло бы придать ему подобный вид, то потому, что им не нужно умилостивлять людей, их гнева они могут избежать бегством и могут обойтись без них в поддержании своей жизни.

 

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Нельзя не заметить, что все страсти, которые возбуждаются в нас при виде какой-нибудь вещи, находящейся вне нас, машинально придают лицу людей, пораженных ими, выражение, соответствующее им, т. е. выражение, которое силою своего впечатления располагает машинально всех людей, видящих его, к страстям и движениям, полезным для блага общества. Даже удивление, когда оно вызвано в нас только видом вещи, находящейся вне нас, и которую другие также могут рассмотреть, сообщает нашему лицу выражение, невольно вызывающее удивление в других и действующее даже на их мозг столь правильным образом, что находящиеся в нем жизненные духи устремляются в мускулы лица и придают ему выражение, совершенно подобное нашему.

Эта передача душевных страстей и движений жизненных духов, которая связывает людей по отношению ко благу и злу и делает их совершенно подобными друг другу не только по настроению их духа, но также по положению их тел, бывает тем сильнее и заметнее, чем сильнее страсти; потому что тогда жизненные духи волнуются с большею силою. И оно должно быть так, потому что когда благо и зло бывают больше и ближе к нам, то к ним следует больше прилежать и теснее соединяться друг с другом для избежания или приобретения их. Когда же страсти умеренны, каковым бывает обыкновенно удивление, тогда они не передаются заметно и почти не сообщают того выражения, через которое они обыкновенно передаются; ибо время терпит, и нет нужды им действовать на воображение других людей, ни отвлекать их от их занятий, так как, быть может, им более необходимо прилежать к этим занятиям, чем рассматривать причины этих страстей.

Ничего нет чудеснее этой экономии наших страстей и устройства нашего тела по отношению к окружающим нас предметам. Все, что происходит в нас механически, весьма достойно мудрости Создавшего нас; Бог же сделал нас доступными всем страстям, которые волнуют нас, главным образом для того, чтобы связать нас со всеми чувственными вещами для поддержания общества и нашего чувственного бытия, и, благодаря устройству Его творения. Его цель выполняется так точно, что нельзя не изумляться совершенству этого устройства и его механизму.

Между тем наши страсти и все эти невидимые узы, связывающие нас со всем окружающим, часто бывают по нашей вине весьма важными причинами наших заблуждений и наших беззаконий; ибо мы совсем не пользуемся своими страстями так, как следовало бы;

мы все позволяем им и не знаем даже, какие границы мы должны были бы предписать их власти. Даже самые слабые страсти, как например удивление и иные, всего меньше волнующие нас, получают такую силу, что заставляют нас впадать в заблуждения. Вот некоторые примеры.

Когда люди, и особенно люди с пылким воображением, рассматривают себя с самой лучшей стороны, то почти всегда они бывают

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

очень довольны собою, и их внутреннее удовлетворение не замедлит усилиться, когда они сравнивают себя с другими, не обладающими такою живостью. К тому же столько людей удивляется им и так мало таких, которые противостояли бы им успешно и заслуживали бы одобрения (ибо одобряется ли когда-либо разум в присутствии сильного и живого воображения?); наконец, на лице слушающих их появляется столь наглядное выражение покорности и уважения и столь живые черты восхищения при каждом новом изрекаемом ими слове, что они также начинают удивляться сами себе, и их воображение, преувеличивающее им все их преимущества, делает их чрезвычайно довольными своею особою. Ибо если нельзя видеть страстного человека, не получая впечатления его страсти и не разделяя некоторым образом его чувств, то разве возможно, чтобы люди, окруженные многочисленными почитателями, не поддавались бы страсти, столь приятно ласкающей их самолюбие?

Высокое мнение, которое имеют о самих себе и о своих достоинствах люди с сильным и пылким воображением, внушает им мужество и заставляет их принимать вид властный и решительный;

они слушают других лишь с презрением; отвечают им с насмешкой;

они думают лишь о том, что относится к ним, а на внимание ума, столь необходимое для открытия истины, смотрят как на своего рода рабство, и потому они совершенно недисциплинированы. Гордость, невежество и ослепление всегда идут рука об руку. Вольнодумцы или, вернее, тщеславные и гордые умы, не хотят быть учениками истины; они углубляются в самих себя лишь для того, чтобы созерцать самих себя и удивляться себе. Поэтому тот, кто противится гордым, светит во тьме их, но эта тьма не рассеивается.

Обратно, есть известное состояние жизненных духов и крови, которое дает нам слишком низкое мнение о самих себе; скудость, медленность и слабость жизненных духов в связи с грубостью мозговых фибр делают наше воображение слабым и вялым; и созерцание или, вернее, смутное чувство этой слабости и вялости нашего воображения сообщает нам своего рода порочное смирение, которое можно назвать низостью духа.

Все люди способны к истине, но они не обращаются к Тому, Кто один способен научить ей. Гордые обращаются к самим себе;

они слушают лишь себя самих; а лжесмиренные обращаются к гордым и подчиняются всем их решениям; и те и другие слушают лишь людей. Дух гордых повинуется брожению их собственной крови, т. е. их собственному воображению; дух же лжесмиренных подчиняется властному виду гордых; итак, и те и другие служат тщеславию и лжи. Гордец — это человек богатый и могущественный, измеряющий свое величие величием своего выезда и свою силу силою лошадей, везущих его карету; лжесмиренный, имея тот же дух и те же самые принципы, есть жалкий бедняк, слабый и бессильный, воображающий, что он ничто, потому что ничего не имеет. Однако наш выезд не мы сами; и не только обилие крови

 

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

и жизненных духов, сила и пылкость воображения не ведут нас к истине, но наоборот, ничто нас так от нее не удаляет. К открытию самых основательных и сокровенных истин наиболее способны тупые умы, если можно их так назвать; умы холодные и медлительные; они могут внимать при полном молчании своих страстей истине, научающей их в самых тайниках их разума; но, к несчастью, эти люди и не думают прилежать к словам истины; она говорит без чувственного блеска и тихим голосом, их же пробуждает только шум. Их убеждает лишь наружный блеск, величие и великолепие, удовлетворяющие их чувствам; им нравится, когда их ослепляют;

чем внимать самой истине, они предпочитают слушать тех философов, которые рассказывают свои виденья и сны и уверяют, подобно лжепророкам, что истина говорила им, когда истина им вовсе не говорила. Вот уже больше четырех тысяч лет, что человеческая гордость говорит людям ложь, и они не противятся ей; они даже почитают ее и хранят как святые и божественные традиции. По-видимому, Бога истины больше нет с ними; они не думают о Нем, они не вопрошают Его; они не размышляют и скрывают свое нерадение и беспечность под ложным видом святого смиренья.

Правда, мы не можем открыть истины сами собою; но мы всегда можем открыть ее вместе с Тем, Кто просвещает нас, и мы никогда не сумеем открыть истину с помощью людей, хотя бы всех вместе. Даже те люди, которые всего лучше знают истину, не сумеют показать ее нам, если мы не станем вопрошать сами Того, Кого они вопрошали, и если Он не ответит на наше внимание, как ответил на их. Следовательно, не должно верить людям, потому что люди так говорили, ибо всякий человек обманщик, но потому что нам говорил Тот, Кто не может обмануть, и мы должны непрестанно вопрошать Того, Кто не может никогда обмануть. Мы не должны верить тем, которые говорят лишь умам и научают лишь тело и, самое большее, действуют на воображение; но мы должны слушать внимательно и верить свято только Тому, Кто говорит духу, научает разум и, проникая в самую глубину внутреннего человека, может просветить и укрепить его -против человека внешнего и чувственного, который его соблазняет и угнетает непременно. Я часто повторяю эти вещи, потому что считаю их весьма заслуживающими серьезного размышления. Однако Бога следует почитать; Он один лишь может пролить в нас свет, как Он один только способен вызвать в нас удовольствия.

Иногда в жизненных духах и в остальном теле встречается известное расположение, побуждающее к охоте, танцам, бегу и вообще ко всем упражнениям, где наиболее выказываются сила и ловкость тела. Это расположение весьма обыкновенно в молодых людях, и особенно в тех, чье тело еще не совсем сложилось. Дети не могут оставаться на месте, они всегда в движении, когда следуют своей натуре. Так как их мускулы еще не укрепились и даже не вполне сложились, то Бог как творец природы, управляющий удо-

 

m |

s

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

движением жизненных духов; а сильное движение жизненных духов всегда сопровождается идеею величия; и обратно, идея ничтожества всегда сопровождается небольшим движением жизненных духов, а небольшое движение жизненных духов сопровождается всегда идеею ничтожества. Из этого принципа легко вывести, что вещи, вызывающие в нас сильные движения жизненных духов, естественно должны нам казаться имеющими большую величину, т. е. больше силы, реальности, совершенства, чем другие; ибо под величиною я понимаю все это и многое другое. Итак, чувственные блага должны нам казаться более основательными, чем блага, которые не ощущаются, если мы судим о них по движению жизненных духов, а не по чистой идее истины. Большой дом, великолепный выезд, прекрасная обстановка, должность, сан, богатство, по-видимому, имеют большие величину и реальность, чем добродетель и справедливость.

Когда сравнивают добродетель с богатством на основании ясного созерцания разума, тогда богатству предпочитается добродетель; но когда обращаются к своим глазам и воображению и судят об этих вещах лишь по эмоции жизненных духов, которые они вызывают в нас, то, без сомнения, предпочтут богатство добродетели.

В силу этого принципа мы думаем, что вещи духовные или вещи, которые не ощущаются, почти ничто; что идеи нашего разума менее благородны, чем предметы, которые они представляют; что в воздухе меньше реальности и субстанции, чем в металлах, в воде, чем во льду; что пространство между землею и небесным сводом пустое;

что тела, наполняющие его, не имеют такой же реальности и прочности, как солнце и звезды. Словом, если мы впадаем в бесчисленные заблуждения относительно природы и совершенства каждой вещи, то это потому, что мы рассуждаем на основании ложного принципа.

Большое движение жизненных духов, а следовательно, сильная страсть сопровождает всегда чувственную идею величия, а небольшое движение жизненных духов и, следовательно, слабая страсть сопровождает также чувственную идею ничтожества, и потому мы сильно прилежим и тратим много времени на изучение всего, что возбуждает чувственную идею величия, и пренебрегаем всем, что дает лишь чувственную идею ничтожества. Громадные тела, например, вращающиеся над нами, во все времена производили впечатление на умы;

сначала им поклонялись по причине чувственной идеи их величины и блеска. Некоторые более смелые и гениальные умы изучили движения их, и эти светила во все века были предметом или изучения, или поклонения многих людей. Можно даже думать, что страх перед их мнимым влиянием, еще и теперь пугающим астрологов и слабые умы, есть своего рода поклонение, оказываемое пораженным воображением, идее величия, связанной с представлением о небесных телах.

И обратно, тело человеческое, бесконечно более удивительное и более заслуживающее нашего прилежания, чем все, что можно знать

 

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

о Юпитере, Сатурне и всех остальных планетах, почти неизвестно, В чувственной идее частей тела при диссекции их нет ничего великого, и даже она вызывает отвращение и ужас; так что всего лишь несколько лет тому назад умные люди начали смотреть на анатомию как на науку, заслуживающую их прилежания. Были государи и короли, занимавшиеся астрономией и гордившиеся этим;

величие светил, по-видимому, согласовалось с величием их сана. Но мне не думается, чтобы кто-нибудь видел государей или королей, гордившихся знанием анатомии и тем, что они сделали удачно диссекцию сердца и мозга. То же можно сказать и про многие другие науки.

Вещи редкие и необычайные вызывают в жизненных духах движения более сильные и заметные, чем вещи, которые мы видим ежедневно; им удивляются, с ними связывают, следовательно, некоторую идею величия, и они вызывают поэтому в душах чувства уважения и почтения. А это и является причиною расстройства ума у многих людей; многие питают большое почтение и любознательность ко всему, что осталось от древности, ко всему привезенному издали или редкому и необычайному, так что их разум становится как бы рабом этих вещей, ибо разум не смеет судить или не смеет ставить себя выше того, что он почитает.

Правда, истине не особенно вредит то, что некоторые люди любят медали, оружие и одежды древних, или китайцев, или дикарей. Не совсем бесполезно знать карту древнего Рима или путь из Тонкина в Нанкин, хотя полезнее для нас знать путь из Парижа в Сен-Жер-мен или в Версаль. Наконец, нельзя порицать за то, что люди хотят знать точно историю войны греков с персами или татар с китайцами и питают к Фукидиду или Ксенофону или кому другому необыкновенную склонность. Но нельзя допускать, чтобы удивление перед древностью властвовало над разумом, чтобы считалось как бы запретным пользоваться своим разумом для расследования мнения древних и считались бы самонадеянными и дерзкими те, кто открывает и доказывает ложность их.

Истина принадлежит всем временам. Если Аристотель открыл некоторые из них, то можно также открыть истины и теперь. Нужно подтвердить мнения этого писателя доводами понятными, ибо если мнения Аристотеля были основательны в свое время, они будут таковы и теперь. Иллюзия — стараться доказать авторитетами людей истины природы. Может быть, можно доказать, что Аристотель имел известные мысли относительно известных предметов; но весьма неблагоразумно читать Аристотеля или какого-либо другого писателя с большею усидчивостью и большим трудом только для того, чтобы исторически изучить их мнения и научить им других.

Нельзя смотреть без некоторого волнения на то, что известные университеты, основанные только для исследования и защиты истины, стали особыми сектами и хвалятся тем, что изучают и защищают мнения некоторых людей. Нельзя читать без негодования книги,

 

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ежедневно сочиняемые философами и медиками, в которых цитаты так часты, что их скорее примешь за сочинения богословов и ученых в церковном праве, чем за трактаты по философии или медицине;

ибо разве можно терпеть, чтобы рассудок и опыт были оставлены ради слепого следования фантазиям Аристотеля, Платона, Эпикура или какого бы то ни было другого философа!

Однако, быть может, мы оставались бы неподвижными и безмолвными при виде столь странного образа действия, если бы мы не чувствовали себя оскорбленными; я хочу сказать, если бы эти господа не оспаривали истины, которой одной, думается, должно держаться. Но удивление перед мечтаниями древних внушает им слепую ненависть к вновь открытым истинам; они кричат против них, не зная их; оспаривают их, не понимая их, и передают силою своего воображения уму и сердцу близких им людей и удивляющихся им людей свои предубеждения.

Так как они судят о новых открытиях лишь сообразуясь с уважением, которое питают к их изобретателям, и так как великие люди, которых они видели и с которыми беседовали, не имеют того величественного и необыкновенного вида, какое воображение связывает с древними писателями, то они и не могут ценить их. Ибо идея людей нашего времени, не сопровождаясь необычайными движениями, поражающими разум, вызывает, естественно, одно презрение.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных