Генезис образно-географического видения мира

Генезис образно-географического видения мира связан со становлением синкретического сплава поэзии и мифа. Поэтико-мифологическое видение мира на ранних стадиях развития человеческих сообществ сочетает в себе два взгляда на земное пространство. Первый взгляд – измерительно-топографический, или геометрический. Практически любая космогония содержит ряд топографических или геометрических указаний, параметризующих ее в рамках крохотных по современным меркам ойкумен. Второй взгляд – хорологический, когда космогонические представления завязаны на «небесную» точку зрения, а координаты привычного мира отсчитываются по вертикальной умозрительной шкале. Ранние мифологические конструкции и построения содержат оба взгляда, причем они могут сильно противоречить друг другу. Так, в «Теогонии» Гесиода «…тартар описывается в системе отсчета, противоположно направленной относительно вектора системы, в которой описываются прочие мировые стихии»[190]. В эпической традиции архаических обществ хорологический взгляд может подавлять измерительно-топографический, что ведет к сочетанию семантически несочетаемых лексем[191]. На метапространственном уровне в космогонических представлениях происходит отождествление микро– и макрообразов земного пространства. Эти образы нельзя назвать географическими с точки зрения географии эпохи Модерна, поскольку земное пространство в данном случае и есть весь мир, космос[192]. Однако подобная ситуация близка Постмодерну, ибо учитывает возможность разных географий – «космической», «мифической» и т. д[193].

В древнегреческом полисе космос обретает географические черты. Географическое пространство полиса однородно. Политическое пространство полиса имманентно его географическому пространству. Полис – это однородный, строго центрированный мир, в котором политические кругообороты (переход власти от одной группы граждан к другой) четко соотнесены с отдельными частями территории полиса. Космос античного полиса максимально упорядочен, образ полиса максимально географичен[194]. «Режим полиса предстает перед нами соотнесенным с новой концепцией пространства; институты полиса представляют собой проекцию и воплощение того, что можно назвать «политическим пространством»[195]. Однако политическое пространство полиса геометрично, оно уравнивающее и симметричное, без какой-либо иерархии. Геометрия еще тождественна географии, и геометрия политического пространства проецируется на пространство физическое (представления милетцев Анаксимандра и Гекатея). Политико-геометрические образы становятся здесь физико-геометрическими. Географическое пространство максимально центрировано, реальные контуры суши и моря не играют большой роли; Азия симметрична и равновелика Европе[196]. Мир есть геометрический образ, а его развитие есть концентрическое расширение.

В древнегреческом полисе политическое пространство сосуществует с пространством сакральным. Они отделены друг от друга, Агора противостоит Акрополю[197]. Общность этих пространств в наличии Центра, из которого происходит их структурирование. Архаичная модель мира предполагает, что земной мир лишь слепок, сколок мира божественного, потустороннего[198], отсюда его геометрическая (географическая) размытость, неясность. В отличие от этой модели, античная модель мира деонтологизирует земное пространство, расщепляя его на равномерно множащиеся образы[199]. Сущность деонтологизации земного пространства состоит в феноменологизации пространственных отношений, осознании уникальности (географичности) физических расстояний и проницаемости, преодолимости пространства как физического (метафизического) феномена. Земное пространство как бы осознает себя. Политико-географические образы, продуцируемые древнегреческим полисом, используют сакральные представления о пространстве. Античная мифология «ложится» на политическую географию античного полиса, создавая удивительный эффект композитных, гибридных географических образов[200]. Сакральное пространство предельно политизируется, при этом представления о том, что «наш мир» всегда в центре», а реальное пространство раскрывается через священное[201], сохраняются и используются.

Средневековье практически сохранило (правда, в усеченном виде) античные представления о пространстве, уступая античности в течение нескольких веков в содержательности его трактовок[202]. По мере развития географических знаний в эпоху средневековья геомифологические (библейские по происхождению) образы все более отодвигались на края представляемого физико-географического пространства, но это не меняло теоцентристского взгляда на мир. Библейские генеалогии тех или иных народов приспосабливали реальное пространство под условные мифологические траектории их развития[203], причем они могли успешно функционировать даже на этапе раннего Модерна. Средневековье мыслило мелкими прерывными интервалами и практически не связанными локусами в рамках реальных путешествий[204], и эти мозаичные топо-образы проецировались и встраивались в сакрально-пространственную картину мира. Между ними был явный разрыв.

В эпоху раннего Возрождения происходят кардинальные изменения в понимании земного пространства. Пространство секуляризуется, постепенно исчезают непространственные версии (сакральные по преимуществу) в интерпретации пространства[205]. Возрождение предложило иную точку зрения на пространство – создание каузальных образов пространства, упорядоченный ряд каузальных представлений непрерывно перемещающегося тела[206]. Пространство стало непрерывным и повсеместно открытым для обзора. Произошел принципиальный переворот: географическое пространство и его осмысление стали «свободными» – свободными от тотальных (политических, сакральных) взглядов на мировое развитие. Впервые становится возможным становление множественных географических образов мира, в структуре которых заложено понимание мира как непрерывного пространственного развития. Каковы последствия подобного понимания мира?

Происходит своего рода «приватизация» мест и расстояний; путешествия воспринимаются как необходимая политизация (в широком смысле) географического пространства. Перефразируя Сесиля Родса («Расширение – это всё»), можно сказать: «Пространство – это всё». Мир воспринимается как политика самого пространства; понимание сакральности и божественного «завязано» на процедуры опространствления политических событий; пространственность теперь есть необходимый атрибут политического бытия. Подобное понимание мира – заслуга Модерна, который тем самым заложил основы для любых других возможных пространственных интерпретаций мирового развития. В этом смысле Постмодерн всегда находится «внутри» Модерна; он не представим без Модерна[207].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: