От этнографии к этнографиям

Делать знакомое неизвестным...”: этнографический метод в социологии // Социологический журнал. 1998. №1/2. С. 145-160.

В какой мере этнография, проникнув в социологию, перестала быть дисциплиной в собственном смысле слова? Можно ли назвать этнографию особым жанром научного текста? Какова гносеологическая природа этнографического метода, где, когда и при каких условиях он формировался? В предисловии к “Социологии, основанной на этнографии” Ш.Летурно отметил, что “обнять всю область социологии одним взглядом нет никакой возможности, так как при изучении ее необходимо принимать во внимание не только разнообразные проявления человеческой деятельности, но и внешние условия” [1]. С тех пор сменялись образцы теоретического объяснения, и методологические построения из научных текстов проникали в общественно-политический дискурс. Эволюция научной методологии оказывалась тесно связанной с внешними условиями – социальным контекстом воспроизводства знания, динамикой научных институтов, политическими процессами.

Власть этнографии

В 1990-х годах на страницах “Этнографического обозрения” прошла дискуссия по методологии и эпистемологии этнографии. На ней прозвучал своего рода вызов со стороны тех, кто назвал сложившуюся в отечественной этнографической науке традицию позитивистской, объективистски-универсалистской, противопоставив ей “доброкачественный релятивизм” [2]. Ответом стали следующие авторитетные мнения: “Поскольку мы говорим об этнологии, нам необходимо признать объективистскую концепцию” [3], причем “единственной теорией познания, согласующейся с наукой, является теория отражения” [4].

Объектом будущих этнологических изысканий, согласно экспертным оценкам, станут исчезающие этносы и слабоизученные народы, конфликтующие этносы и этносы со сложной внутренней структурой. Кроме того, судя по прогнозам, в будущем ожидается преобладание прикладных этнологических исследований, в результатах которых заинтересована сфера управления [5].

Несколько статей в других журналах привлекли внимание читателей достаточно новым акцентом на психологических, интерактивных аспектах этнографического исследования [6], а также его полезности для модернизации: “Крупные торговые фирмы и транснациональные корпорации, предполагающие разместить предприятия за рубежом, собирают информацию о культуре труда местного населения. Этнография и культурология все больше теряют статус “отвлеченных”, “академических” дисциплин” [7].

В связи с дискуссией о кризисе этнографии почти никто не вспоминал об этносоциологии как попытке соединить этнографию с социологическим методом. Культура определялась этносоциологами “не только как материальные и духовные продукты человеческой деятельности, но и как ценности, нормы, признанные способы поведения” или “социально-этически нормированное человеческое самовыражение” [8]. Тем самым удавалось избежать деления культуры на материальную и духовную, не учитывающего социальных взаимодействий и изолирующей науки о культуре от наук о человеке и обществе. Однако с этой интерпретативной установкой парадоксальным образом уживалась объективистская логика исследовательских программ. В фокусе этносоциологических исследований в 1970-х годы – типичные для марксистского анализа проблемы сравнения культурного уровня и сближения советских наций [9]. Еще одна особенность механического слияния этнографии и социологии - преобладание количественного методического инструментария над классическими приемами описательной антропологии. Кроме того, породив этносоциологию, социология и этнография должны были разойтись в разные стороны, чтобы не поколебать собственных дисциплинарных границ. В связи с этим Ю.В.Бромлей предупреждал, “чтобы этносоциология ни в коем случае не сводилась к изучению просто социальных параметров наций (без корреляции с этническими факторами), это будет уже просто конкретная социология” [10].

И теперь, как двадцать лет назад, социология противопоставляется этнографии. Согласно мнению экспертов, одна из причин кризиса отечественной этнографии – “увлечение социологией (в ущерб собственно этнографии)”. Под социологическими понимаются строго формализованные методы сбора эмпирической информации [11].

Особенностью институциональной организации отечественной этнографии было ее преподавание на исторических факультетах университетов. Это также не способствовало проникновению в социологию “этнографического” взгляда на социальный объект. Различия в трактовке предметной области советской и западной этнографии весьма показательны. Советская традиция была сосредоточена на исследовании материальной и духовной культуры народов. Западную этнографию, на наш взгляд, отличает выбор в качестве предмета исследования культурной группы.

Вряд ли случайным является то, что, несмотря на общемировое признание за этнографией функции изучения культур, у нас она определяется лишь как наука о культуре народов. В России и сейчас распространено мнение, что задачи этнографии включают поиск и описание культур, удаленных от исследователя во времени или пространстве. Согласно этой точке зрения, “изучаемое общество не сводится к совокупности взглядов туземцев,...оно представляет собой социальную реальность, которая частично существует совершенно независимо от сознания людей, частично же в значительной степени независимо от него. И представления людей об этой социальной реальности во многом носят не адекватный, а иллюзорный характер. В большинстве изучаемых этнографами обществ науки не существует, нет научного представления ни о своем, ни о других обществах. Есть просто обыденные представления. Конечно, туземные понятия нужно знать, но никакая их совокупность не может дать научной картины этого общества” [4].

Воспользуемся известным антропологическим приемом и зайдем в предметное поле советской этнографии “с черного хода”: выясним, каким этнокультурным общностям было отказано во внимании советскими этнографами. Прежде всего это – современный русский этнос, расселенный в крупных индустриальных центрах. Из авторитетного учебного пособия того времени узнаем, что этнографические изыскания должны быть посвящены малым этническим группам или “традиционным культурам” [11]. Последние изучались на материале как малых народов, так и русских, но лишь в той их части, которая представлена сельским населением или горожанами, сохраняющими традиционный уклад. Сравнение современных культурных форм городской жизни для выяснения роли этнического фактора осуществлялось в рамках этносоциологии на основе позитивистской модели анализа – выборочных исследований с применением формализованного интервью [12].

Исследования русского этноса в условиях современного индустриального города вплоть до 1990-х годов за редким исключением были выведены за рамки классического этнографического анализа. Основная причина этого, на наш взгляд, следующая. Научные исследования в любом обществе являются инструментом социального контроля и управления. В этом смысле некоторые общности (например, интеллигенция, рабочие, русские) вряд ли могли стать объектом этнографического изучения, поскольку представляли самих исследователей или рациональное, наиболее развитое большинство, агентов индустриализации и носителей политически оправданного профессионализма. Возможно поэтому русские-горожане до недавнего времени практически не привлекали внимание этнографов: ведь у них как бы отсутствовала этническая культура. Это подтверждала и программа “Оптимизации социально-культурных условий развития и сближения советских наций”, согласно которой процессы индустриализации и урбанизации создают основу для “общности в образе жизни и культуре народов, в процессе трансформации которой национальные особенности тем дальше, чем больше перемещаются из сферы материальной в духовную, социально-психологическую” [13, с. 109 ]. Таким образом, в фокусе этнографического да и этносоциологического исследования, как правило, оказывались лишь те русские, которые были “антропологически чуждыми” исследователю – удаленные исторически [14], географически [15], носители традиционных укладов – сельские жители [16], “русские издалека” – мигранты из ближнего зарубежья [17].

С нашей точки зрения, этнография, как и любая социальная наука, отчасти является социальным инструментом, призванным утверждать и поддерживать порядок властных иерархий. Реализация господства достигается различными способами. Среди них – создание идеологем и символических классифицирующих сеток, воспроизводящих и оправдывающих реальные формы стратификационного неравенства, производство социальной нормы, основанной на усредненной политически выгодной схеме, в ущерб маргинальным формам социальной деятельности.

В этнографии это достигалось с помощью идеи ассимиляции малых этносов через интеграцию всех народностей в новое социально-культурное образование – “советский народ”. Аналитическим средством, которое использовалось в этом случае, явилось ортодоксально-марксистское толкование диалектики “общего” и особенного, неявно опирающееся на посылку о тотальности некоего избранного культурного образца. “Общесоветские традиции, единые по содержанию и национальные по форме”, создавались на основе оценочного подхода к культуре. Вырабатывались критерии прогрессивности культуры, причем противопоставление европейских и азиатских культур (“типов социально-культурного облика народов”) связывалось с различным уровнем урбанизации регионов СССР. Различия, разумеется, подлежали ликвидации: отставшие народы должны были подтянуться до уровня самых урбанизированных наций страны [13, с. 106, 119, 123]. Урбанизованный значило лучший, и уверенность в абсолютном, универсальном характере собственных ценностей вела к аскриптивным статусным претензиям русских-горожан. При этом помещение в предметное поле этнографического исследования удаленных (в различных смыслах) этничностей укрепляло их в статусе маргинальных меньшинств. Тем самым сохранялся в неприкосновенности источник рациональности - интеллектуальные претензии колонизирующего русского большинства.

Если четверть века назад подобная фразеология была оправдана социально-политическим контекстом, то социальные трансформации 1990-х годов в России требуют переформулировать эпистемологические основания социальных наук. Формируется новый методологический инструментарий, более адекватный в современных условиях перехода к полиструктурному социальному и культурному пространству, глобализации социальной жизни [18]. Эти процессы активно проникают в российскую этнографию; произошла институциализация социальной антропологии в качестве научной и учебной дисциплины, и традиционные подходы к изучению культур постепенно уступают место более современным [19]. C отставанием в добрых шестьдесят лет по сравнению с западной наукой этнографический метод с применением глубинного интервью и открытого включенного наблюдения используется для изучения современной городской жизни [20], крестьянского труда [21], промышленных организаций [22].

От этнографии к этнографиям

На наш взгляд, понятие “этнографии” относится к трем разным сферам производства и репрезентации научного знания: дисциплина, жанр и метод. Жанр этнографии скорее характеризует детальный описательный характер научной репрезентации. В таком смысле указанный термин можно встретить как в антропологических, так и социологических работах. В социологии к настоящему времени сложилось понимание этнографии как непозитивистской, или качественной, методологии.

Этнографические методы чаще всего связываются с включенным наблюдением – исследовательской практикой, характеризующей классический этнографический инструментарий. Особенности познавательного аппарата этнографии оказались привлекательными при изучении социальных феноменов развитых индустриальных обществ и постепенно оформились в самостоятельную традицию исследования городской жизни, организаций и социальной стратификации.

В то же время понятие этнографического метода часто используется в качестве синонима этнографии. Публикаций, в которых анализируется его содержание, особенно много на английском языке [23], существуют и отечественные работы [24]. В рассматриваемой социологической традиции под этнографическим подразумевается метод теоретического анализа культуры. Здесь культура относится к способу существования и смысловому универсуму всякой группы людей, объединенных общими условиями жизни, труда, интересами или проблемами. Особенно часто в фокус этнографического исследования попадает какая-либо организация, социальная целостность, например, больница, школа или даже школьный класс, фабрика, полицейский участок, магазин. В другом случае исследуются социокультурные особенности той или иной профессиональной, возрастной, гендерной или субкультурной группы, например, этнография пожилых, рокеров, угонщиков автомобилей, стюардесс и пожарных, обитателей городских трущоб [25].

В специальном выпуске “Журнала современной этнографии”, выходящего на английском языке, который называется “С этнографией в 21 век”, содержатся статьи, отражающие новейшие направления этнографической методологии. Редакторы журнала убеждены, что альтернативой дискредитированным методам объективистской социальной науки являются не релятивизм, солипсизм или цинизм, но такие способы выражения мысли, которые приглашают аудиторию к активному взаимодействию с различными сферами человеческого бытия, где жизненные ситуации оказываются комичными, трагичными или абсурдными, где существует бесконечное число возможностей творить и проживать реальную жизнь. Стиль работ современных этнографов, чье научное творчество отходит от канонических форм повествовательной этнографии, предполагает помещение себя – автора – в центр повествования, но при этом усиливается стремление ощущать присутствие читателя. Формы и способы написания стали неотъемлемой частью того, что называется этнографическим методом. Цель этнографа – не только знать, но и чувствовать, ощущать этнографическую “истину” и потому становиться как можно более и полнее вовлеченным – в моральном, эстетическом, эмоциональном и интеллектуальном смысле. Истории, рассказанные этнографами будущего, “смогут пробудить субъектность и эмоциональную реакцию читателей. Эти истории будут существовать, пересказываться, анализироваться, своими конкретными интимными деталями они составят компанию одиночеству абстрактных фактов” [26]. Особое внимание в журнале, как видим, уделяется жанровой специфике этнографических работ. Этнография понимается еще и как особый жанр научного повествования.

Тенденция определять этнографию как рефлексивную методологическую ориентацию приводит к тому, что объектом исследования могут быть любые группы людей, включенных в осмысленное поведение. Приоритетом остается смысл их деятельности, и, по мнению Д.Альтхайде, в этом случае даже продукты социального взаимодействия могут изучаться этнографическим способом. Этот автор разрабатывает этнографический подход к анализу средств массовой информации (этнографический контент-анализ) [27].

То, что аудитория получает в результате знакомства с этнографическими работами, – не заключение, вывод или доказательство. Интерактивная и рефлексивная этнография никогда не закрывает потенциальную дискуссию, она лишь дает улучшенное понимание, способность тонкого, но не поверхностного, а глубоко интимного общения с темой и субъектами исследования. Важнейшее испытание для этнографии сегодня – это переход от описания к коммуникации. При этом исследователи становятся частью того мира, который они изучают, изменяют и конструируют. Они отказываются от эпистемологии описания, предпочитающей предписывать и приписывать порядок стабильному социальному миру, существующему вне и независимо от исследователя.

В мировом академическом сообществе применение этнографического метода считается чрезвычайно важным не только в исследовании традиционных культур, но и современных, комплексных обществ. Однако собственно этнический фактор здесь выступает на равных с другими культурно специфицирующими факторами, поэтому этнография в такой трактовке является социологическим подходом. Очевидно, что методологические и эпистемологические основания такой этнографии кардинально меняются по сравнению с тем, что составляет фундамент объективного эволюционизма XIX века с его идеями культурного уровня и прогресса. Для отечественных этнографов термин “понимание” “лишь запутывает дело. Если обратиться к материалистической теории познания, теории отражения, то становится ясным, что понимание действительности есть не что иное, как выявление ее сущности. С этой точки зрения становится ясным и что такое объяснение, которое рассматривается как одна из функций теории. Объяснить явления – значит показать, какая именно сущность скрывается за ними. Никакой особой теории понимания природной и социальной реальности, которая бы отличалась от теории познания, существовать не может. Совсем иное – выявление смысла текстов и проникновение в переживания другого человека. Первое – дело филологии, вторым же больше всего занимается искусство” [4].

Напротив, этнографический метод в его современном ракурсе основывается на понимающей социологии М.Вебера, феноменологии А.Шюца, социальном конструктивизме П.Бергера и Т.Лукмана. Здесь применяется социологический подход к культуре как идеям, в совокупности составляющим генеральное определение жизненной ситуации людей [28, с. 76], а этнография представляется как задача понимающего, даже интерактивного описания определенной культуры.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: