Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






б) Психические процессы и психические образования 5 страница




 

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 439.

 

В связи с этим на передний план все больше выдвигается новая проблема — побуждений, мотивов, двигателей поведения, и психология начинает искать их не в идеях, а в тенденциях (отчасти Т. Рибо, затем П. Жане), потребностях (Э. Кла-паред, Д. Катц, К. Левин, Дж. Шиманский), влечениях (3. Фрейд, А. Адлер), ин­стинктах и диспозициях (У. Мак-Дугалл, Э. Ч. Толмен и множество других). Выражающаяся в них динамическая направленность признается уже не чем-то производным, а тем основным, из чего психология должна исходить при объяс­нении поведения.

В трактовке этих динамических движущих сил чем дальше, тем больше выде­ляется тенденция, которая с особенной остротой проявляется в таких концепци­ях, как психоанализ 3. Фрейда, «гормическая» психология У. Мак-Дугалла и др., рассматривать движущие силы человеческой деятельности как нечто первично заложенное внутри человека, в его организме, а не формирующееся и раз­вивающееся из его изменяющихся и развивающихся взаимоотношений с миром. Поэтому источники человеческой деятельности, ее мотивы представляются как идущие из темных глубин организма, совершенно иррациональные, бессозна­тельные силы, находящиеся вовсе вне контроля интеллекта: идеи уже будто бы вовсе не могут быть движущей силой поведения людей: это привилегия одних лишь слепых инстинктов.

Роль влечений особенно остро выявил на клиническом материале 3. Фрейд. На их осно­ве он возвел здание психоанализа. <...> Теоретически наряду с основной группой сексуаль­ных влечений признаются еще в качестве второй группы сначала влечения «Я», затем влече­ния смерти. Исходящие из биологических глубин организма силы определяют всю деятель­ность человека; примитивные влечения являются основными ее мотивами. Роль социальных отношений ограничивается чисто негативной функцией вытеснения. Давление социальности, представителем которой внутри личности выступает «Я», осуществляющее социальную «цен­зуру», вытесняет влечения в сферу бессознательного. Вразрез с проходящим через всю пси­хологию от Р. Декарта и Дж. Локка отожествлением психики и сознания Фрейд признает сознание лишь свойством психики, причем свойством, которым она может и не обладать. Психика при этом расчленяется на внешние друг другу сферы — сознательного, бессозна­тельного и подсознательного. Между первыми двумя действуют силы отталкивания; влече­ния вытесняются в бессознательное; вытесненные, они не могут без маскировки проникнуть в сферу сознания, и не сознательное «Я», а «Оно» признается подлинным ядром личности.

Интеллектуализм традиционной психологии нашел концентрированное вы­ражение в самой концепции сознания как предмета психологии. Сознание — это прежде всего знание, познание. Сведение психики к сознанию стирает гра­ницы между психическим переживанием и знанием, между психологическим и идеологическим, философским понятием сознания. Индивидуальное сознание конкретного индивида, которое изучает психология, — это в действительности единство знания и переживания. Традиционная концепция трактовала само пе­реживание как явление сознания; верная своей общей установке, она сводила переживание как реальный психический факт к его самоотражению в сознании. Поэтому традиционное понятие переживания как явления сознания, которым широко пользуется интроспективная психология, выступает в основном позна­вательным, интеллектуальным образованием, между тем как в действительно­сти и в нашем его понимании переживание — это полнокровный психический факт, включающий все стороны психики и выражающий в каком-то преломле­нии полноту индивидуального бытия познающего субъекта, а не только позна­ваемое содержание отражаемого объекта.

На основе такого интеллектуализированного понимания сознания, сводящего психическое к одной из его сторон, попытка восстановить в своих правах реаль­ный психический факт неизбежно приводит к не менее порочному противопо­ставлению психики и сознания и к выключению из психического его познава­тельной, сознательной стороны. Эта точка зрения нашла себе выражение в раз­личных концепциях современной психологии: в психоанализе 3. Фрейда с его учением о бессознательном и сведением психики к темным глубинным влечени­ям, в которых сосредоточивается то, что вытесняется из сознания; в учении А. Бергсона, противопоставляющего связанный с основами жизни бессознатель­ный инстинкт сознательному интеллекту; в утверждениях таких психологов, как А. Валлон, который из того, что психический факт не может быть сведен к фун­кции осознания и исчерпывающе определен в терминах самосознания, заключает, что психика и сознание вообще чуждые друг другу области; сознание, обус­ловленное социальным идеологическим содержанием, на этом основании будто бы вовсе выпадает из сферы психологии.*

* Wallon A. Le probleme biologique de la conscience // G. Dumas (ed.) Nouveau Traite de Psychologie. P., 1930. Т. 1. Во многом по-иному, чем в означенной статье, поставлены основные философские, методологические проблемы психологии в позднейшей работе того же автора — в его вводных установочных статьях к «La vie mentale» в «Encyclopedic Francaise» (т. VII), где дана новая интересная их трактовка.

 

Все эти противоречия разъедают психологию, вступившую в полосу открыто­го кризиса. Таким образом, конфликты, в которые вовлечена была психология механистическими и идеалистическими установками, а также метафизическим характером господствовавшего в ней мышления, неспособным вскрыть взаимо­связи и взаимопереходы от ощущения к мышлению, от психики к сознанию и т. д., оказались очень многообразными и идущими по разным направлениям.

Наметившаяся уже раньше антитеза целостной психологии и психологии эле­ментов в период кризиса выдвигается очень заостренно. Целостные тенденции становятся все более популярными в зарубежной психологии XX в. Они высту­пают носителями идеалистических идей различных толков и оттенков. Самый принцип целостности получает несколько существенно различных реализаций. Для В. Дильтея и его продолжателей он означает прежде всего целостность личности, которая является активным носителем определенной идеологии. Для бер­линской школы гештальтпсихологии это целостность динамической ситуации и ее формальной структуры. Для лейпцигской школы принцип целостности реа­лизуется не в структурности, а в диффузной комплексности, и его существенней­шим выражением является «народная» целостность, поглощающая личность.

Гештальтпсихология (М. Вертхаймер, В. Кёлер, К. Коффка, К. Левин), выдвинув в каче­стве первого основного принципа принцип целостности, противопоставила его механистиче­скому принципу психологии элементов (Und-Verbindung, по Вертхаймёру). Под «гештальт» представители этого направления разумеют целостное образование, обладающее своеобраз­ным качеством формы, несводимым к свойствам входящих в его состав частей.

Идею целостности гештальтпсихологи первоначально развили в психологии восприятия, в которой они прежде всего попытались и экспериментально ее обосновать. Построенная гештальтпсихологией на основе принципа структурной целостности теория восприятия носит ярко выраженный феноменалистический, формалистский идеалистический характер. Прин­цип целостности, первоначально раскрытый на проблеме восприятия, был затем применен гештальтпсихологами к решению исходных принципиальных проблем, прежде всего психо­физической проблемы. Далее этот принцип был распространен на все остальные проблемы психологии. Применение принципа целостности за пределами психологии восприятия было обусловлено выявлением второго основного принципа гештальтпсихологии, тесно связанного с первым, — принципа динамичности. Согласно этому принципу, течение психических про­цессов определяется динамическими, изменяющимися соотношениями, устанавливающимися в самом процессе, а не зависимыми от него и определяющими его путь механистическими связями. Таким образом, каждый психофизический процесс тоже оказывается замкнутым в себе целым. Следовательно, действия человека представляются как конечная стадия саморе­гулирующегося динамического процесса восприятия ситуации. Поэтому поведение целиком определяется структурой ситуации.

Здесь идеализм теснейшим образом сплетается с механицизмом. Если понимание исход­ной реальной ситуации как «феноменального сенсорного поля», т. е. сведение объективной действительности к восприятию, представляется идеалистическим, то мысль, будто «сенсор­ное поле», т. е. восприятие ситуации в качестве фазы единого саморегулирующегося процес­са, предопределяет действия человека, является сугубо механистической. Она лишь более утонченная и не менее радикально механистическая концепция, чем та, которая заключена в схеме «раздражение—реакция». Действие, с точки зрения этой концепции, не сознательный акт личности, выделяющей себя из ситуации, противопоставляющей себя ей и способной ее преобразовать, а функция от этой ситуации, из которой оно автоматически вытекает.

Вместе с тем принцип динамичности, согласно которому психофизический процесс всеце­ло определяется в своем протекании изменяющимися соотношениями, устанавливающимися в самом этом процессе, фактически означает, что весь опыт понимается как имманентный продукт субъекта. Принцип динамичности, который представители гештальт-теории проти­вопоставляют «машинной теории» рефлекторной концепции, заключает в себе полное отри­цание внешнего опосредования; он упирается в идеализм.

Таким образом, несмотря на заостренную борьбу с частными проявлениями механициз­ма — со сведением целого к механистической сумме частей, гештальтпсихология сама явля­ется механистической концепцией. И в то же время, несмотря на свой «физикализм» и борь­бу с «витализмом», она является феноменалистической, т. е. идеалистической, теорией. Иде­ализм и механицизм в самых утонченных и потому особенно опасных формах сплетены в ней в сложном единстве.

На идеалистической и механистической основе в гештальтпсихологии надстраивается формализм. И чем дальше, тем обнаженнее и заостреннее выступают эти формалистические тенденции, особенно там, где представители гештальтпсихологии пытаются подойти к про­блемам психологии личности и коллектива.

Критика методологических позиций гештальтпсихологии никак не должна исключить признания несомненных их заслуг в области психологического исследования. Гештальтпси­хология сыграла несомненно крупную роль в преодолении атомистических тенденций ассо­циативной психологии. Еще существеннее ее положительная роль в развитии эксперимен­тального исследования, достигшего в работах гештальтпсихологов исключительно высокой степени совершенства. Не подлежит, в частности, сомнению, что исследования В. Кёлера ан­тропоидов знаменуют собой новую веху в области сравнительной психологии, а К. Левин и его сотрудники создали новый тип эксперимента, представляющий исключительной ценности инструмент для изучения психологии человеческого поведения.

Совершенно иной характер носит другое направление целостной психоло­гии, представленное так называемой лейпцигской школой. Гештальтпсихология стоит на позициях феноменализма; при этом для нее характерен все же физи­кализм; это натуралистическая, механистическая теория. Лейпцигская же шко­ла (Ф. Крюгер, И. Фолькельт и др.) исходит из мистического, иррационали-стического идеализма, она ведет свое происхождение от немецкой романтики и религиозной мистики.

Взгляды этой школы носят заостренно идеалистический характер. Психика сводится к чувствоподобному переживанию. Структурной целостности гештальт-теории противопоставляется диффузно-комплексная целостность смутного, не­дифференцированного чувства. На передний план выдвигаются аффективно-эмоциональные моменты и на нет сводятся интеллектуальные. Умалить роль интеллекта, роль знания в сознании — такова основная тенденция этого учения. Она представляет реакцию иррационалистического мистического идеализма против лучших тенденций декарто-локковского понятия сознания как знания. Вожди этой школы возглавили фашистскую психологию, в то время как предста­вители гештальтпсихологии вынуждены были покинуть фашистскую Германию и развернуть свою работу в США.

С механическим атомизмом, укоренившимся в исходных позициях психоло­гии, связано и то, что психология, разложив психику на элементы, вовсе упустила из поля зрения личность как целое. В ходе кризиса эта проблема личности выступила с большой остротой. Эта проблема, в частности, стоит в центре персоналистической психологии В. Штерна.

Стремясь как будто преодолеть сложившийся под влиянием христианской идеологии и укоренившийся благодаря Р. Декарту дуализм психического и фи­зического, души и тела, В. Штерн в своей персоналистической психологии вмес­то признания психофизического единства выдвигает принцип психофизической нейтральности: личность и ее акты не могут быть отнесены ни к психическим, ни к физическим образованиям. Оторванное от конкретной исторической личности человека, это понятие стало у Штерна абстрактной метафизической категорией. Понятие личности распространяется на самые различные ступени развития и перестает быть характерным для какой-нибудь из них. Личностью признается не только общественный человек, но также, с одной стороны, всякий организм, клетка, даже неорганические тела, с другой — народ, мир, бог. Личность опре­деляется формальными внеисторическими категориями целостности и целена­правленности, выявляющимися в самосохранении и самораскрытии. <...>

История развития психологии в СССР

История русской научной психологии

Развитие психологической теории в России, борьба в ней материализма и идеа­лизма приняли особенные формы. Самобытность русской психологической мысли, не только творчески обобщившей достижения мировой психологии, но и создавшей новые пути в общем развитии науки, связана с историей передовой русской общественной мысли, классического философского материализма и пе­редового естествознания.

В развитии научной психологической мысли в России особое место принад­лежит М. В. Ломоносову. Конечно, в России существовала и до Ломоносова философская мысль, развивавшаяся в психологическом направлении. Однако именно с Ломоносовым особенно тесно связаны оригинальные пути становле­ния русской передовой психологической мысли. В своих работах по риторике и по физике Ломоносов развивает материалистическое понимание ощущений и идей. Еще в 1744 г. в «Кратком руководстве по риторике» Ломоносов утвер­ждал, что содержанием идей являются вещи природы. Положение о первично­сти материи и зависимости от нее психических явлений последовательно разви­валось Ломоносовым в его физических работах, особенно в его теории света (1756), где, между прочим, дана интересная попытка объяснения физиологиче­ского механизма ощущения цвета.

С точки зрения Ломоносова, нужно различать познавательные (умственные) процессы и умственные качества человека. Последние возникают из соотноше­ния умственных способностей и страстей. Анализ страстей и их выражения в речи, данный Ломоносовым, представляет крупный исторический интерес. Ис­точниками страстей и их формой выражения являются действия и страдания, определяемые Ломоносовым как «всякая перемена, которую одна вещь в дру­гой производит».* Такое понимание психики уже расходится с психологиче­ской концепцией X. Вольфа, господствовавшей в то время в философии и пси­хологии и от которой, возможно, ранее отправлялся Ломоносов.

* Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию, книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненное в пользу любящих словесные науки. СПб., 1816. С. 11.

 

В своей риторике Ломоносов выступает как реалист, великолепный знаток людей. Именно поэтому исходным моментом для Ломоносова становится не абстрактная умственная способность или психическая функция, а жизненное качество человеческой личности, проявляющееся в страстях и действиях, двига­телях человеческого поведения, руководимого разумом, отражающим природу.

Психологические воззрения Ломоносова были составной частью его обще­ственно-научного мировоззрения. Человек, сын своего времени, был неизменно в центре интересов Ломоносова, психологические воззрения которого получили поэтому определенный гуманистический характер.

С середины XVIII в., в связи с зарождением в рамках феодальной России буржуазных отношений, наряду с богословской церковной идеологией и идеали­стическим рационализмом, со времен Петра проникающим в Россию из Запад­ной Европы, начинает сказываться в России и влияние французских просветите­лей и материалистов.

Это влияние впервые сказывается непосредственно в психологических воз­зрениях Я. П. Козельского («Филозофические предложения», 1768) и опосре­дованно проявляется в психологической концепции А. Н. Радищева, вполне са­мостоятельной и оригинальной в разрешении психогенетической проблемы, в установлении ведущей роли речи в психическом развитии человека. Эта концеп­ция изложена Радищевым главным образом в его основном философском трак­тате «О человеке, его смертности и бессмертии». Психологические воззрения Радищева являлись составной частью его философского, материалистического и гуманистического мировоззрения.

В начале XIX в., когда более радикальная часть дворянства, дворянские ре­волюционеры стали в ряды декабристов, более умеренное либеральное дворян­ство стало противопоставлять реакционной официальной идеологии (представ­ленной «Библейским обществом», Голицыным, Фотием) идеи немецкой идеали­стической философии. На психологию этого времени особенно значительное влияние оказал Шеллинг. Первыми яркими выразителями шеллингианских идей выступают Д. М. Велланский («Биологическое исследование природы в творящем и творимом ее качестве, содержащее основные начертания всеобщей физиологии», 1812) и В. Ф. Одоевский («Психологические заметки»). Духом позднего шеллингианства проникнуты работы П. С. Авсенева, X. А. Экеблада («Опыт обозрения биолого-психологического исследования способностей чело­веческого духа», 1872) и др. Эти работы трактуют психологию в плане общей антропологии, подчеркивают «целостность» человеческого существа, связь его со всей вселенной и выдвигают идеи развития, однако не в естественнонаучной, а метафизической трактовке. Конкретные факты, выявляющие реальный процесс развития, заслоняются или попросту заменяются метафизическими размышле­ниями, часто довольно шаткими. <...>

От русских шеллингианцев надо отделить А. И. Галича. В философском от­ношении Галич <...> сам испытывал явное влияние Шеллинга. Однако в систе­ме его психологических взглядов, представленных в замечательном труде «Кар­тина человека» (1834), Галич выступает как оригинальный ученый и развивает передовые для своего времени идеи, связывая переход от сознания к самосозна­нию с «практической стороной духа», т. е. деятельностью человека в обществен­ной жизни.

«Я знаю, что я живу не иначе, как обнаруживая свою деятельность (хотя бы то было и по поводу внешних раздражений), — пишет Галич, — не иначе, как проявляя свою жизнь для себя и для других, не иначе, как выводя на позорище временные отдельные порождения моего средобежного могущества, которое вез­де и остается основанием последних, составляющих совокупность или сумму моего бытия исторического». «Пускай мысль делает различия между внешним и внутренним, в практике мы действительно и существуем и знаем про себя столько, сколько удается нам показать то, что мы есть и чем мы могли бы быть». «Рас­крывшееся сознание моей жизни исторически подает мне и способы распозна­вать свое лицо с другими отдельными лицами. Я и самого себя и всякого друго­го принимаю за особенное, определенное существо, и приветствую в нем брата». В связи с этим подчеркиванием деятельности, «практической стороны духа», в «Картине человека» Галича ярко выдвигаются проблемы личностно-мотивационного плана — побуждения, склонности, страсти и т. д. Связанное «с истори­ческим бытием» народа духовное развитие личности, по Галичу, наиболее суще­ственно сказывается в нравственных чувствованиях и поступках человека. Отсюда специальное место в его системе занимает критическая этика, вызвавшая край­нее недовольство официальной науки николаевской России.

Решающее значение для развития передовой русской психологии XIX в. име­ли психологические воззрения великих русских философов-материалистов — А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова и в особенности Н. Г. Чер­нышевского.<...>

Идея Герцена о «деянии» как существеннейшем факторе духовного разви­тия человека сохраняет все свое принципиальное значение и по сегодняшний день, так же как острую актуальность сохраняет по отношению и к современной психологии его общее требование «одействотворения» науки.

Белинский во второй период своего творческого развития также высказал требование передовой общественной мысли — дать психологию личности, а не лишь отдельных способностей. <...>

В противоположность дуалистическим идеалистическим теориям, противопо­ставляющим психическое и физическое, Добролюбов отстаивает их единство.

«Смотря на человека как на одно целое, нераздельное существо, — пишет Добролюбов, — мы устраняем и те бесчисленные противоречия, какие находят схоластики между телесной и душевной деятельностью... теперь уж никто не сомневается в том, что все старания провести разграничительную черту между духовными и телесными отправлениями напрасны и что наука человеческая это­го достигнуть не может. Без вещественного обнаружения мы не можем узнать о существовании внутренней деятельности, а вещественное обнаружение происхо­дит в теле». <...>

Философские идеи Чернышевского, его материализм и психофизиологиче­ский монизм находят себе блестящее конкретное претворение у И. М. Сеченова. <...> Его знаменитые «Рефлексы головного мозга» (появившиеся в 1863 г. в виде журнальных статей в «Медицинском вестнике», а в 1866 г. вышедшие от­дельной книгой) определили новые пути физиологии головного мозга, оказав, как известно, значительное влияние на И. П. Павлова.

Сеченов заложил в России также основы психофизиологии органов чувств и наметил в ней, в частности в теории зрения, связи его с осязанием и т. д., новые, оригинальные пути. Однако было бы совершенно неправильно рассматривать Сеченова только как физиолога, который в качестве такового своими физиоло­гическими трудами оказал более или менее значительное влияние на психологию.

И. М. Сеченов был и крупнейшим русским психологом, и можно с определенно­стью утверждать, что не только Сеченов-физиолог оказал влияние на Сеченова-психолога, но и обратно: занятия Сеченова с ранней молодости психологией оказали прямое и притом очень значительное влияние на его физиологические исследования, в частности те, которые определили его концепцию рефлексов го­ловного мозга. Он сам об этом прямо свидетельствует (см. его работу: Автоби­ографические записки. М., 1907).

В своей психологической концепции Сеченов выдвинул изучение психиче­ских процессов в закономерностях их протекания как основной предмет психо­логии и особенно подчеркнул значение генетического метода. В своей борьбе против традиционной идеалистической психологии сознания Сеченов (в замеча­тельной статье «Кому и как разрабатывать психологию») поставил перед науч­ной мыслью задачу, которая сохраняет свое значение и по сегодняшний день. Основную ошибку психологов-идеалистов Сеченов видел в том, что они являют­ся, как он выражается, «обособителями психического», т. е. в том, что они выры­вают психическое из связи природных явлений, в которые они в действительно­сти включены, и, превращая психическое в обособленное, замкнутое в себе су­ществование, внешне противопоставляют тело и душу. В своих «Рефлексах головного мозга», о которых И. П. Павлов говорил как о «гениальном взлете сеченовской мысли», и в других своих психологических работах, с которыми «Рефлексы головного мозга» связаны органической общностью единой концеп­ции, Сеченов пытался разрешить эту задачу — преодоления обособления пси­хического — теми средствами, которые в то время были в его распоряжении. Он отвергает отожествление психического с сознательным и рассматривает «со­знательный элемент» как средний член единого — рефлекторного — процесса, который начинается в предметной действительности внешним импульсом и кон­чается поступком. Преодоление «обособления» психического — это, по суще­ству, та самая задача, которую сейчас новыми, открывшимися ей в настоящее время средствами, решает советская психология.

Своими идеями и исследованиями Сеченов оказал прямое влияние на разви­тие в России экспериментально-психологических исследований, сближавших русскую психологию с передовым русским естествознанием. Идеями Сеченова в значительной степени определялось формирование русской экспериментальной психологии в 80-х—90-х гг. прошлого столетия. <...>

В тот же период, когда развертывается деятельность Чернышевского и Сече­нова, вскрывающего физиологические предпосылки психологии, — в 60-х гг. — А. А. Потебня выдвигает в русской науке положение о единстве сознания и язы­ка и ставит перед историей языка задачу «показать на деле участие слова в образовании последовательного ряда систем, обнимающих отношение личности к природе».* Применяя исторический принцип не только к внешним языковым формам, но и к внутреннему строю языков, Потебня делает первую и единствен­ную в своем роде блестящую попытку на огромном историческом материале наметить основные этапы развития языкового сознания русского народа. На тонком анализе обширного языкового материала Потебня стремится вскрыть историческое становление и смену разных форм мышления — мифологиче­ского, научного («прозаического») и поэтического. Для Потебни, в отличие от Г. В. Ф. Гегеля, поэтическое мышление является не низшей ступенью мышления, а своеобразной и специфической по отношению к «прозаическому» и научному мышлению, но не менее существенной, чем последнее, формой познания. Потебня подчеркивает также роль слова и в развитии самосознания. <...>

 

* Потебня А. А. Мысль и язык. М., 1862. С. 21.

 

В психологии, разрабатываемой в середине прошлого столетия, находят так­же отражение тенденции эмпирической психологии. В центре этого течения, ориентирующегося по преимуществу на английскую эмпирическую психоло­гию, — принцип ассоцианизма. Впервые влияние эмпиризма сказалось еще в работе О. М. Новицкого «Руководство к опытной психологии» (1840), но в оп­ределенное течение это направление оформляется лишь в 60-х—70-х гг. Его основным представителем является М. М. Троицкий («Наука о духе»). Он пы­тается свести всю духовную жизнь к ассоциациям. В своей «Немецкой психоло­гии в текущем столетии» (1867) он подвергает критике немецкую метафизиче­скую идеалистическую психологию. В. А. Снегирев («Психология», 1873) так­же признает закон ассоциации основным законом психической жизни и примы­кает к английской эмпирической психологии, но позиция его эклектична: свой ассоцианизм он пытается примирить с самыми различными психологическими направлениями и точками зрения.

Проводниками идеалистических тенденций в психологии в этот период выс­тупают такие люди, как К. Д. Кавелин и Н. Н. Страхов. Они вступают в борьбу против материалистического направления физиологической психологии (меха­нистические представители которой склонны были, правда, свести психологию к физиологии). <...>

Особое место в психологической литературе этого периода занимает основное произведение одного из крупнейших представителей русской педагогической мысли — «Человек как предмет воспитания» (1868—1869) К. Д. Ушинского.

Ушинский, широко используя в своем труде материал, накопленный мировой психологической наукой его времени, сумел подчинить весь этот материал уста­новкам, глубоко характерным для самобытных путей как его собственной, так и вообще передовой русской общественной мысли. Первая, важнейшая из этих установок связана с «антропологическим» подходом к изучению психологии. Этот подход к проблемам психологии означал рассмотрение всех сторон психи­ки человека в целостно-личностном, а не узкофункциональном плане; психиче­ские процессы выступают не как лишь «механизмы» (в качестве каковых их по преимуществу стала трактовать экспериментальная функциональная психоло­гия на Западе), а в качестве деятельности человека, благодаря чему они могли получить у Ушинского подлинно содержательную характеристику. Вторая су­щественная установка, специфическая для Ушинского, заключалась в том, что антропология у него выступала как антропология педагогическая. Это значит, что человек рассматривался им не как биологическая особь с предопределенны­ми его организацией неизменными свойствами, а как предмет воспитания, в ходе которого он формируется и развивается; его развитие включено в процесс его воспитания. В ходе этого последнего подрастающий человек выступает как субъект, а не только как объект воспитательной деятельности учителя. Ушин­ский с исключительной четкостью и последовательностью проводит через все свои психологические и педагогические построения особенно дорогую ему мысль о труде, о целеустремленной деятельности как основном начале формирова­ния и характера и ума. <...>

Если в работах И. М. Сеченова была выдвинута роль физиологических ос­нов и материалистических установок в разработке психологии, то в труде Ушин-ского, вышедшем почти одновременно с работами Сеченова, впервые выступила роль педагогической практики для системы психологических знаний. <...>

Если 30-е гг. были отмечены нами как время появления первых светских работ по психологии, то 60-е гг. должны быть выделены как эпоха, когда созда­ются предпосылки для подлинно научной ее разработки. Этот период отмечен большим ростом психологической литературы, публикация которой в 60-х гг. резко повышается. <...>






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных