I. Общая гражданская дееспособность лица. - II. Непринужденный произвол и согласие 4 страница

Causa efficiens перемен лежит именно в направленной к этой цели воле лица, совершившего сделку.

Практический смысл этого учения был бы тот, что то, чего я не хочу, что не входит в содержание моего волеизъявления, то не войдет в состав сделки и не будет иметь юридического действия. Такой взгляд находим из виднейших писателей у Виндшейда (Pand. § 69, пр. 1а)*(104).

Убедиться в односторонности этого учения кажется нам далеко не трудным. Люди, совершая акты юридические, далеко, конечно, не всегда представляют себе вполне юридический эффект своих волеизъявлений. Но все же обыкновенно они имеют в виду, так сказать, "эмпирический" (Bechmann) результат выраженной ими воли именно в области права. Регельсбергер хорошо выражает то же, говоря, что, совершая сделку, мы принимаем обыкновенно все содержание института, не изучая его на деле, а допуская, что общая норма всегда более или менее удобоприемлема.

Значит ли, однако, что именно только тем, что мы себе представляем, и должен ограничиваться эффект юридической сделки? Такая мысль была бы, несомненно, ошибочной. Поэтому реакция против указанного учения Виндшейда совершенно понятна. Писатели другого направления, однако, вместо того чтоб сделать поправку учения Виндшейда, идут гораздо дальше цели и утверждают, что действие сделки зависит вовсе не от содержания волеизъявления, а всецело от состава данного института. Юридический эффект сделки ставят, таким образом, в исключительную зависимость от объективной нормы, от закона. К этому кругу писателей принадлежат, между прочим, Лотмар, Шлоссман, Бехман, мнения коих тоже далеко не одинаковы (см.: Enneccerus. Rechtsgeschaft. С. 18 и след.).

Выше мы пытались в нашей конструкции объяснить силу сделки сочетанием момента воли с содержанием института*(105). Это общее положение, которого весь смысл может быть уяснен лишь при изложении конкретного содержания сделок разного типа, обращенных к тому или другому институту данной системы.

Однако в общем смысле нашу мысль мы можем здесь же пояснить примером. Возьмем институт наследования умершему. Допустим, что в составе этого института в данной системе удержались явные следы старого взгляда на обязанность наследника очищать душу умершего наследодателя от лежащих на ней тягостей. На этой основе выработалось положение, что принявший наследство отвечает за долги наследственной массы ultra vires. Пусть в данном случае принявший наследование не только не знает соответствующих статей действующего законодательства (у нас это ст. 1259, т. X, ч. I), но и вообще очень далек от подобных "устаревших" воззрений. Возможно ли ограничить состав акта приступа к наследству тем только содержанием, которое доступно разумению наследника, т.е. одними стяжаниями, допуская, что он остального действительно не знал?

Это вопрос о неведении или ошибке не по отношению к содержанию сделки, выраженному в самом волеизъявлении, а по отношению к нормам закона. Известно, что наше законодательство, как и многие другие, не допускает отговорок, основанных на неведении закона, когда он был обнародован установленным порядком (ст. 62 Осн. Зак.). Этот общий принцип не исключает, однако, возможности ошибки или незнания существенных элементов строения какого-либо института гражданского права или же неправильного и ошибочного его разумения. Ошибка или незнание в вопросах права составляет предмет особой разработки в классической литературе. Как известно, в общем латинское право считало ошибку в факте извинительной, ошибку в праве неизвинительной. Нет, однако, сомнения, что в отдельных случаях результат может быть обратный, т.е. что ошибка в праве именно окажется извинительной. Это может условливаться трудностью в данном вопросе найти вполне несомненный выход из спорных мнений*(106), а затем и личными свойствами заблуждающегося (у римлян - женщинам, когда дело шло не о выгоде, а об убытке, воинам, простолюдинам, ошибка в праве, как известно, не всегда вменялась). При этом по общему правилу, лицо, ищущее экскульпировать свою ошибку, обязано доказать не только ее наличность, но и извинительность ее для него*(107).

В интересах незыблемости юридических сделок было бы, натурально, весьма важно искать заранее уверенности, что лицо, совершающее ее, ясно представляет себе все юридическое содержание*(108) совершаемой им сделки. Выполнить, однако, это в области гражданских правоотношений, не стесняя свободы и легкости обмена, дело до крайности трудное. Итак, возможность ошибок в праве и трудность их поправок ложится обыкновенно своей тяжестью на совершающих сделки. Только в отдельных случаях закон предусматривает необходимость особой уверенности в том, что лица, вступающие в сделку, знают все, к чему их обязывает по закону их волеизъявление. Французский кодекс предписывает в самый день вступления в союз супружеский прочтение, через officier de l'etat civil сторонам (т.е. брачующимся), в месте, где совершается обряд гражданского бракосочетания, в присутствии четырех свидетелей, всех документов, касающихся их гражданского состояния и обрядностей совершения брака, и шестой главы титула кодекса "О супружестве" (это 5-й тит. 1-й кн.) "О взаимных правах и обязанностях супругов", после чего officier de l'etat civil выслушивает волеизъявление сторон вступить в супружество и именем закона объявляет бракосочетание совершившимся, о чем тут же составляется надлежащий акт (art. 75).

В этом образце как нельзя лучше видны все моменты сделки: 1) дееспособность, 2) матримониальное волеизъявление, 3) ясность из состава указанного титула всего содержания принятых на себя сторонами взаимных прав и обязанностей, 4) обрядовая сторона.

Наше законодательство требует, при совершении юридических сделок с соучастием нотариуса, чтобы последний допросил участвующих в акте, действительно ли они по доброй воле желают его совершить и понимают ли его смысл и значение (Пол. о нотар. части. Ст. 89). Старое общее и подробное наставление (надсмотрщикам) о совершении и свидетельствовании актов требовало, чтоб содействующее публичные органы предостерегали простых людей от таких распоряжений, которые впоследствии могли бы служить к их ущербу (т. X. Ч. I, прил. к ст. 708, ст. 63). Последнее постановление взято из петровской инструкции надсмотрщикам 1719 года и в составе теперь действующего Свода вовсе не разработано в ближайшем его применении к цивильным последствиям сделок, совершаемых людьми простыми нередко, конечно, к прямому их ущербу.

Если мы берем, таким образом, волеизъявление в составе сделки в прямой связи его с тем или другим гражданским институтом, то нам нет надобности особенно указывать, что содержание волеизъявления не должно быть противным закону, безнравственным, невозможным в смысле его выполнения. Это само собой разумеется. Законодательство наше, однако, не раз возвращается к позитивному определению состава и содержания сделки именно с этой стороны. Публичные органы, содействующие совершению актов, обязаны наблюдать, чтобы в условиях не было допускаемо распоряжений противозаконных (указ. ст. 63. П. 1) и ябеднических вымыслов (там же. П. 2. Ст. 63, исключ. в изд. 1900 г.); то же точнее в ст. 90 Полож. о нотариальной части, где предусмотрено содержание актов, "противных законам, ограждающим порядок управления, общественную нравственность и честь частных лиц".

Немецкое гражданское Улож. 1896 г. идет много далее в общих легальных определениях, касающихся содержания юридических сделок. § 138 установляет ничтожество юридической сделки, противной добрым нравам, а затем определяет: ничтожна в особенности та юридическая сделка, посредством коей кто-либо, эксплуатируя крайность, легкомыслие, неопытность другого, выговаривает себе или третьему выгоды, явно не соответствующие действиям, за которые они обещаны и стоимость которых они очевидно превосходят. Общие положения нашего Проекта признают недействительность сделки, противной закону, добрым нравам и общественному порядку (ст. 88 и 89). Статья 138 германск. Улож. гораздо содержательнее. Об этих статьях и выраженных в них принципах мы будем иметь случай говорить в учении о толковании юридической сделки. Применение этих принципов в практике суда составляет наиболее важную и трудную сторону дел.

Статья 138 нем. Улож. составляет, несомненно, обобщение легальных мер, которые в последние три десятилетия очень заботили законодательство австрийское, прусское, французское, отечественное, английское даже, и направлялись против крайних консеквенций либеральных экономических доктрин в вопросах о высоте роста, тяжких неустойках и штрафах, под гнетом коих страдали особенно массы людей рабочего класса, заслуживающего лучшей участи.

Выполнение благородной задачи, натурально, тем труднее, чем шире указанная формула захватывает все стороны гражданского обмена в общем понятии юридической сделки. Однако только именно в этом широком применении, а не в частностях, может найти себе удовлетворение чувство справедливости. Статья закона способна, конечно, указать лишь цель, к которой надлежит идти в этом деле, и только продолжительное и настойчивое преследование этой цели здравой практикой приблизит нашу действительность к этим pia desideria современного законодателя.

III. Содержание юридической сделки (продолжение). - Группировка сделок по различию содержания. - Неюридический критерий некоторых группировок. - Сделки абстрактные и материальные. - Общие замечания. - Вовсе ничего не значащие речи. - Естественные побуждения (мотив) волеизъявления. - Каузальность юридическая. - Разработка вопроса в немецкой литературе. - Условие. - Абстрактные (подвижные) сделки

По различию содержания юридических сделок их издавна располагают в различные группы. С этой точки зрения, мы имеем весьма распространенные категории сделок inter vivos и mortis causa, сделок возмездных и дарственных, односторонних и обоюдных, с разновидностями строения, указанными выше (с. 86), главных, придаточных, условных, срочных и проч. Элементы, из коих слагается содержание юридических сделок, принято квалифицировать как существенные, нормальные, случайные*(109). Некоторые пандектисты, по схоластической традиции, ведут этот анализ состава сделок еще много дальше. Нет сомнения, что, по разным соображениям, дистинкции и сочетания, основанные на содержании сделок, можно сделать очень обильными и крайне разветвленными. Мы вовсе не будем рассматривать всех этих расчленений и остановимся лишь на некоторых, особенно близких к нашей системе, чтобы уяснить себе, к чему, собственно, ведут такие группировки в смысле общих юридических проблем.

Нас интересует именно эта сторона дела.

Некоторые из указанных нами выше категорий сделок служат основой для распределения юридического материала в составе кодифицированных систем. Этот прием виден частью уже в юстиниановской кодификации. Из современных кодексов его можно отметить в Code civil, особенно в третьей книге, Des differentes manieres dont on acquiert la propriete (art. 711, 1101-1106). Наш т. X, ч. 1 книги второй, раздел III (о порядке приобретения и укрепления прав вообще) не останавливается на этих группировках. Но книга третья и четвертая расположены именно по этому критерию. В книге 3-й мы имеем соответствующий титулу 2-му книги 3-й Code civil (des donations entre vifs et des testaments, art. 893-1100) раздел первый, трактующий о дарственном или безмездном приобретении прав на имущество. Сюда входят: пожалование, дарение, выдел, приданое, духовное завещание. Раздел 3-й дает нам не противоположение группы дарственных способов группе возмездных, как можно было ожидать, а порядок обоюдного приобретения прав на имущества, куда включена купля и мена, но не другие виды договорных обязательств, для которых, по особым основаниям (о чем позже), наша кодификация резервировала четвертую книгу.

Всмотревшись ближе в эти приемы анализа сделок по различию их содержания, мы легко заметим, что в них далеко не первое место принадлежит собственно юридическим основам конструкции. Сделки дарственные и тестаментарные с известной точки зрения, конечно, могут быть связаны в одну категорию, но эта связь чисто материальная, черта выгоды, стяжания, видная и тут и там, а вовсе не общая конструктивная юридическая основа двух названных видов сделок, дарения и тестамента. Точно так же только экономическая точка зрения подскажет нам сочетание в одну категорию сделок дачу приданого, пожалование, пожертвование. Именно юридическая сторона дела здесь далеко не на первом плане.

Некоторые из этих группировок не заключают в себе ничего характерного для особенностей юридической природы сделок. Другие, например, "обоюдные", сделки всего чаще совсем не выдерживаются последовательно до конца, а представляют какие-то попытки отличить их от односторонних, причем, напр., дарение и традиция (передача) не окажутся в составе обоюдных сделок, тогда как оспаривать их договорный, т.е. тоже обоюдный, в юридическом смысле, характер, конечно, весьма трудно. Очевидно, что под "обоюдностью" наша кодификация разумеет тоже взаимно выгодный в экономическом смысле, а не обоюдный в смысле юридическом, т.е. договорный характер сделки.

Такие группировки, несомненно, составляют прием разработки юридического материала внешний, условленный не самим материалом, а необходимостью так или иначе привести его в некоторый порядок, хотя бы, так сказать, навязанный ему. Для системы юридических институтов основы их сочетания и расчленения должны быть юридические, а не внешние, не экономические.

То же, что сказано об институтах, должно быть отнесено и к юридическим сделкам. Для особенности каждой отдельной может быть характерно, конечно, и то, есть ли сделка безмездная или возмездная, обоюдно или односторонне выгодная; но на этих чертах трудно строить специфически юридические группы сделок, на каждой из коих лежал бы действительно особый стиль ее конструкции, печать самобытности, юридической оригинальности и характера, с помощью коего мы отличим ее конструкцию от конструкции другой сделки или другой группы сделок совсем иного в юридическом смысле стиля.

Возможно, однако, и здесь уже, при изучении содержания сделок, различить такие характерные особенности, отличающие одни их группы от других, которые не составляют только внешних их свойств, а именно определяют особую внутреннюю природу их юридического строения. Это именно особый их юридический стиль, те черты, коими определяется та сторона дела, которую юрист должен уметь распознавать, прежде всего, для своих специфических целей. Будучи чисто юридическими, эти черты их строения видны далеко не в одной категории институтов и сделок (вещных или договорных), а наоборот, они обнаруживаются в целом ряде их, и посему нам надлежит остановиться на их изучении именно здесь, в составе Общей части.

Мы разумеем деление юридических сделок на каузальные или материально-характеризованные, и на сделки с невыраженным каузальным моментом, абстрактные, формальные в смысле формализма внутреннего.

Долгое время эта сторона учения о строении юридической сделки оставалась почти совсем в тени. В самом деле, как могло выдвинуться вперед учение о формализме волеизъявления, о строгом, решающем, бесповоротном его характере в условиях слабо развитого личного сознания, вялого обмена и в атмосфере схоластики и мистицизма, свойственной средневековой эпохе, или посреди материализма и сенсуализма восемнадцатого века?

Чтобы воскресить эти типы чисто цивильных, строго деловых и решительных волеизъявлений для нового времени, существенным фактором, независимо от широкого развития свободного обмена, было прямое общение новой юриспруденции с первоисточниками классического права, с латинским творческим юридическим духом.

И мы видим действительно, что правильное понимание и оценка абстрактного построения договорного обязательства, натурально, сперва на латинских образцах, в новое время обнаруживается у французских романистов XVI столетия (особенно у Куяция). Своеобразные применения конструкции того же стиля видны на истории векселя. Pothier прекрасно разумел различие построения каузальной сделки и сделки с невыраженным каузальным моментом, что отразилось частью на выработанных под влиянием его работ артиклях Code civil в общих его учениях о сделке, находивших, как известно, в старых системах себе место в общих учениях о договорном обязательстве (art. 1131, 1132).

Блестящую эпоху в развитии учения об абстрактных и материальных договорах в особенности и юридических сделках вообще открывает в нашем веке школа Савиньи, на почве изучения общего права, а в связи с этим и новых институтов права торгового. Труды Либе, Эйнерта, Гнейста, Савиньи, Сальпиуса, Оттона Бэра, Эксвера и др.*(110) освещают ярким светом во всем размере юридический и технический интерес изучения этого явления в применении к различным институтам цивильной системы.

С частными применениями построений этого стиля мы будем встречаться не раз в обзоре отдельных институтов системы. Здесь мы ограничимся характеристикой явления, насколько оно подлежит изучению в Общей части.

Чтобы подойти к области этих любопытных и важных проблем современной юриспруденции, нам необходимо предпослать им некоторые замечания по вопросу о содержании юридической сделки вообще.

К этому мы и приступим.

Та самая ст. 63, прил. к ст. 708 т. X, ч. I, на которую мы только что сделали указания выше, предоставляя заключающим акты помещать в оных произвольные условия по их усмотрению, предписывает, чтобы в сих условиях не было допускаемо... речей, вовсе ничего не значащих.

Это любопытное предписание! Оно взято в состав Свода из того же материала инструкций надсмотрщикам, который обильно вырабатывался петровскими и ближайшими последующими указами для надежной постановки у нас актуарной части.

Что же следует разуметь в содержании актов под речами, вовсе ничего не значащими? Мы имеем на этот вопрос некоторое официальное разъяснение, которое, однако, с первого взгляда дает только отрицательный результат. Вот оно. Указом 1701 г. марта 7, поведено писать всякие крепости против образцов, данных из Оружейной палаты. Образцов таких, однако, в действительности дано не было, как видно из дела, хранящегося в Архиве кодификационного отдела при Государственном Совете, о формах крепостям (ст. 62 указ. прил. к ст. 708, примеч.). Итак, ничего не значащие речи были бы те, которые писаны не против образцов. Но когда образцов нет, то вопрос о ничего не значащих речах остается, очевидно, открытым.

Известно, что конец 17-го и нач. 18-го в. есть, в петровском законодательстве, пора острого кризиса, который был вызван весьма радикальным планом Петра Великого вполне взять в руки правительства всю актуарную часть для ее упорядочения, во-первых, а вместе с этим и для эксплуатации имущественного оборота в финансовых целях (гербовая бумага). Столкновение интересов свободного обмена с обязательными нормами повторяется не раз в 18-м в. и вновь принимает очень острый характер в царствование Александра Первого. В эпоху составления Свода Законов план Петра не находил сочувствия в руководящих сферах, и дело ограничилось выработкой формуляров лишь для некоторых видов сделок, о коих и будет сказано в соответствующих местах.

Таким образом, вопрос, что следует разуметь под речами, ничего не значащими (указ. выше, ст. 63), остается как будто открытым и ныне для нашей каутелярной юриспруденции. Но так ли это на самом деле?

Мы попытаем в дальнейшем разъяснить этот вопрос.

Выше (т. 1. С. 244-245), рассматривая учение о лице в области гражданского права, мы сказали, что для юридической выработки этого понятия нам приходится оставлять без внимания массу таких живых свойств и особенностей, существенных для характеристики отдельного человека, без коих совсем немыслима индивидуальность живого характера; и, однако, для состава понятия лица в смысле юридическом, цивильном, такие квалификации будут представлять собой именно ничего не значащие речи.

Если нам нужна, в наших целях, переработка живого образа человека в такую условную юридическую потенцию, какова личность в гражданском праве, то, натурально, и все проявления этой силы должны быть в тех же целях переработаны по этому же методу в типические деяния, в типические волеизъявления, которые не могут и не должны, без вреда для дела, заключать в себе ничего в юридическом смысле излишнего, никаких ничего не значащих речей. Для нас, таким образом, и здесь будут иметь значение только такие речи, которые или прямо даны легальным формуляром, или могут быть составлены по некоторому заранее определившемуся шаблону. Нельзя не только внешним образом выражать свою волю любыми способами, словом, жестом, начертанием, о чем позже, но и самое содержание волеизъявления, этот внутренний момент состава юридической сделки надлежит особым методом переработать в наших целях. В составе юридического волеизъявления нельзя, напр., хотеть разбогатеть, что, однако, так часто составляет всю суть действительных побуждений при совершении юридических операций, нельзя хотеть приобрести (пример выше), нельзя даже, как сейчас увидим, прямо соболезновать страждущему человечеству. Можно только купить, продать, отказаться от иска, совершить дарственную запись и прочее подобное. Все остальное для вопросов права - ничего не значащие речи.

Метод, коим законодательство и юриспруденция могут достигать указанной цели переработки содержания волеизъявлений в заранее известные типы, есть тот, который предположен был в петровском указе 1701 г. Тогда все содержание сделок было бы сведено к тому внутреннему формализму, который знаком старой латинской системе. Это были бы так называемые verba legitima, раз навсегда выработанные образцы, типы волеизъявлений, от которых так же недопустимы отступления, как от ритуала религиозного.

Наше законодательство избрало другой путь к цели, другую методу устранения ничего не значащих речей из состава волеизъявления, совсем не стеснительную для гражданского оборота. Не только указанная выше ст. 63 (прил. к ст. 708) предоставляет заключающим акты помещать в оных произвольные условия по их усмотрению, но ту же свободу дают еще и другие положения действующего Свода для сделок договорных в особенности (ст. 568, 1528, 1530). Словом, мы с нашими требованиями формального состава волеизъявлений по отношению к содержанию сделок очень далеки от квиритских verba legitima и много ближе к преторским verba concepta.

Но, отказав нам в готовых формулярах, наш законодатель как будто и вовсе лишил нас критерия для различения речей, значения не имеющих, от таких, которые именно образуют все юридическое содержание сделки и определяют весь ее юридический характер. Так ли это, однако? Возьмем пример. N, жертвуя свою вотчину для устройства в ней и из ее доходов благотворительного института, начинает учредительный акт словами "Исполненный любви к страждущему человечеству ". Это та самая манера, которой столь часто держались и держатся в актах законодательных, предполагающих по своим свойствам некоторый подъем духа... "В непрестанной заботе об успехах высшего образования в нашем отечестве"... В юридическом смысле такие соглашения, натурально, ничего не прибавляют к диспозитивной части указа или учредительного акта частного лица. Однако почему истолкование воли в этих случаях оставляет такие речи без последствий? Потому ли, что выраженный в них мотив безразличен, или, быть может, что он не соответствует истине? Совсем нет. В отдельных случаях совершенно возможно, что эти безразличные для состава сделки слова покажут вполне живую черту характера, действительное настроение жертвователя, ценную для его биографии подробность. Против этого нельзя ровно ничего сказать. Но дело в том, что в вопросах права ни живые черты субъекта сделки, его настроения, ни эти интимные побуждения его волеизъявления совсем не подлежат изучению юристов. И если в одном случае акт благотворительности имеет в своей основе мотив несомненно возвышенный, в другом - простое тщеславие, юридический эффект сделки останется все тот же, без всякой тени какого-либо различия в его силе.

Совершенно так же ничто не изменится в составе договора купли-продажи, если мотив сделки для продавца есть нажива, или, может, нечто иное, необходимость к данному сроку иметь, чего бы это ни стоило, такую-то денежную наличность, или, наконец, борьба за рынки, причем целый ряд сделок идет прямо в убыток предпринимателя. То же при займе, каков бы ни был мотив дачи известной суммы в кредит, желание выручить из беды, невозможность в известных условиях отказать в просьбе, или простой расчет поместить хорошо свои деньги, заем останется кредитной сделкой определенного содержания, совсем независимого от указанных побуждений дачи взаймы.

Мотив сделки может быть выражен при ее заключении (я беру этот инструмент для дочери, в приданое; мы займем приморскую дачу, потому что сыну необходимо морское купание), или ясен без такого заявления (только бы не входил в состав сделки, как условие; ибо тогда это уже не простой мотив), может быть скрыт в это время и обнаружен позже (я покупал вовсе не для приобретения вещи, ибо она не могла быть мне нужна, и это я докажу, а со скрытой целью - найти признаки преступления, - пример из практики); и все это не делает купли-продажи иной сделкой в одном случае, чем в другом.

Что мотив тот или другой, цель та или иная были налицо, - в этом нет сомнений. Наличность побуждения или расчет составляет "психологическую", по выражению одного пандектиста, необходимость сделки. Это верно. Ошибочна может быть только квалификация этой необходимости "психологической", ибо возможна сделка, напр., для юридического лица, и без этой именно психологической необходимости. Но та или другая необходимость, конечно, всегда предшествует волеизъявлению. И это нас здесь мало интересует, ибо вызвавший волеизъявление мотив или расчет позже может исчезнуть, не оправдаться, пропасть (дочь не вышла замуж, сыну купанье оказалось вредно, рынка мы не захватили и проч.), а возникшая под их действием купля-продажа, заем, наем имущества остаются налицо, нисколько не поколеблются этими изменениями фактических условий их возникновения*(111).

Этим методом мы ставим существование юридической сделки в полную независимость от психических побуждений, от экономических видов, житейских соображений, словом, от естественных причин, вызвавших ее образование. Мы их или вовсе выбрасываем из юридического состава волеизъявления, или удаляем их на такое расстояние от состоявшегося акта, что они могут послужить нам разве одним из средств для лучшего истолкования волеизъявления, но никоим образом не могут и не должны условливать собой или колебать силу сделки.

В вопросах гражданских правоотношений мы также не имеем возможности и надобности считаться со всеми натуральными и фактическими данными волеизъявлений, как в вопросах о личности с биографическими данными каждого носителя гражданской правоспособности.

Естественная каузальность волеизъявления исчезает и уступает место каузальности юридической, которая и определяет собой весь состав сделки со стороны ее содержания.

Устранив, таким образом, все, что составляет вовсе ничего не значащие (натурально, для юриста только) речи, стало быть, отрицательную сторону дела, мы становимся лицом к лицу к положительной стороне, к вопросу, что же образует речи или состав, для существа сделки необходимый, определяющий ее юридическую природу, ее особый характер, ее индивидуальность, наконец, стиль ее, т.е. внутренними признаками установленную особенность построения одной группы сделок в отличие от другой?

На этот общий вопрос мы можем дать только общий ответ. При переработке естественного волевого процесса в акт юридический причинность волеизъявления фактическая исчезает и место ее занимает формально-определенная, постоянная, юридическая каузальность, которая и дает сделке постоянный, внешне распознаваемый ее состав.

Мы видели выше, что побуждений для пожертвования, для купли-продажи, для найма, займа и прочее может быть бездна. И не менее того, совершенно независимо от неуловимой пестроты этих побуждений, в одном ряде случаев, каков бы ни был внешний толчок, получится в результате вполне определившаяся типическая юридическая фигура сделки купли-продажи, в другом со столь же определенными юридическими свойствами сделка имущественного найма, денежного займа, пожертвования, быть может, уплаты и так далее, без конца.

На вопрос, чем же юридически определить состав сделки купли-продажи в отличие от любой другой, как ее юридически индивидуализировать? - мы отвечаем: признаком формальной каузальности, которая определяет в ее составе волеизъявления лиц. Это будет сделка купли-продажи, совершенно независимо от возможных естественных, скрытых или выраженных расчетов (иметь сейчас наличность, захватить рынок, нажить, раскрыть следы преступления), потому что волеизъявление уступить вам вещь связано в составе сделки с выговоренной от вас за уступку ее вам цены. В этом специфический, формально-необходимый каузальный момент состава сделки, без коего в юридическом смысле не будет купли-продажи.

Такой же формально-известный момент индивидуализирует сделку дарения, где формально-определенный мотив, юридическая каузальность, не есть ни тщеславие, ни человеколюбие, а воля дарителя совершить обогащение одаряемого насчет умаления имущества дарителя*(112). Это и будет юридически каузальный момент, индивидуализирующий состав сделки дарения, совершенно независимо от той causa естественной, которая тоже может быть налицо или в виде тщеславия, или в виде искреннего побуждения старой дружбы, человеколюбия, ровно ничего не изменяя в юридической сущности дарственного акта.

Если я даю взаймы деньги или иные квантитеты, то формально-известная causa заемной сделки есть кредит, дача с видами возврата tantundem ejusdem qvalitatis. Мотив внутренний - выручить из беды, спасти от несостоятельности, хорошо поместить свободные деньги - несомненно наличный, совершенно натуральный в сделках этого рода, каков бы он ни был - вполне безразличен для особой юридической природы заемной сделки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: