ЭТОС ПОЗНАНИЯ И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

(Вместо заключения)

Соотносясь с кантовским пониманием просвещения, М. Фуко («Что такое Просвещение?») ставит вопрос: не можем ли мы рассматривать современность не как исторический период, а как установку? Под установкой он подразумевает способ отношения к актуальности; добровольный выбор, осуществляемый отдельными людьми, и, наконец, способ мыслить и чувствовать, способ действия и поведения, который одновременно указывает на определенную принадлежность и выступает как задача. Это, замечает Фуко, несколько напоминает то, что греки называли этосом.

Говоря об «этосе» познания и цивилизации, важно прояснить некоторые исходные условия возможности этих двух феноменов, которые являются не всегда осознаваемыми предпосылками их существования («здорового» и способного к развитию существования). Многие мыслители ХХ в. отмечали, что культура и цивилизация (здесь в самом простом смысле – как отличие от варварства; и тогда варварство – тоже не исторический период, а установка, существующая и в настоящем) могут жить только в особой среде и только когда воспроизводятся особые условия.

Если вернуться к терминологии Фуко, то можно сказать, что культурная традиция – это не набор знаний, а, прежде всего, особая воспроизводящаяся установка, в результате реального существования, осуществления которой может быть произведено нечто, ставшее культурным образцом, идеей и т. д. Как справедливо отметил Ортега-и-Гассет, «Кто жаждет идей, должен прежде их домогаться истины и принимать те правила игры, которых она требует. Бессмысленно говорить об идеях и взглядах, не признавая системы, в которой они выверяются, свода правил, к которым можно апеллировать в споре. Эти правила – основы культуры. Не важно, какие именно. Важно, что культуры нет, если нет устоев, на которые можно опереться. Культуры нет, если нет основ законности, к которым можно прибегнуть. Культуры нет, если к любым, даже крайним, взглядам нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике. Культуры нет, если экономические связи не руководствуются торговым правом, способным их защитить…

Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть в самом прямом и точном смысле слова варварство» [31].

Именно поддержание – собой – этих основ культуры и есть реальная включенность в культурную традицию. Развитие культуры предполагает обязательное воспроизводство определенных условий: это – постоянная установка на истину, умение придерживаться свода правил, интеллектуальных (которые в то же время являются и моральными) императивов. И если мы в своей деятельности не «домогаемся истины» и не «доискиваемся правды» (Ортега-и-Гассет), если мы с «привычной бесшабашностью», «не слишком заботливо сверяясь с истиной», высказываем пустые мнения или просто интеллектуально лоббируем собственные (или чужие) интересы, то мы оказываемся вне культуры, то есть оказываемся варварами. Если мы, исходя из собственных интересов (материальных, самолюбия, честолюбия, властолюбия и т. д.), проявляем интеллектуальную (она же здесь – и моральная) недобросовестность, искажаем истину и помогаем искажать ее другим, то именно мы – здесь и сейчас – разрушаем культуру и культурную традицию, которая создавалась тысячелетиями трудом и самопожертвованием предшествующих поколений.

В этом случае не какие-то внешние силы или «объективные обстоятельства» разрушают культуру, а мы сами не в силах соответствовать культурным требованиям, которые ведь, на самом деле, очень жестки, и нарушения которых всегда имеют очень опасные последствия, хотя мы можем этого (по безответственности, как правило, и, реже, как чеховский «злоумышленник», просто по невежеству) и не замечать. Речь идет об онтологической необходимости личного обращения, сохранения, поддержания и воспроизводства своим мышлением и действием культурных основ человеческого существования и сосуществования. Разрушая центральную культурную установку, о которой писал Ортега-и-Гассет, – домогаться истины и принимать те правила игры, которых она требует, – мы рубим сук, на котором сидим. Такое предательство, такая безответственность всегда имеют свои последствия. И чем сложнее и разветвленнее культура, чем большими техническими возможностями обладает человечество, тем они опаснее. Катастрофы ХХ в. – и социальные, и техногенные – это прекрасно показали. Настаивая на том, что «и внешняя сторона цивилизации… и техника, промышленность, торговля и так далее тоже нуждаются в общей основе интеллектуальной нравственности и честности», Г. Гессе писал: «Вскоре стало ясно, что духовной расхлябанности и бессовестности нескольких поколений оказалось достаточно, чтобы причинить вполне ощутимый вред и практической жизни, что на всех более или менее высоких поприщах, в том числе и технических, умение и ответственность встречаются все реже и реже… Люди знают или смутно чувствуют: если мышление утратит чистоту и бдительность, а почтение к духу потеряет силу, то вскоре перестанут двигаться корабли и самолеты, не будет уже ни малейшего авторитета ни у счетной линейки инженера, ни у математики банка и биржи, и наступит хаос» [53, с. 94, 95].

И эта опасность проходит по всему полю культурного существования. Если мы в точке собственной деятельности нарушаем профессиональный этос, то это с необходимостью отзовется в других точках социального пространства. Так и наступает хаос, приходу которого мы сами способствовали.

Установка на истину, интеллектуальная честность и ответственность – исторически действующие силы. И только тогда, когда они реально действуют, существует некое хрупкое (требующее постоянной поддержки) состояние, которое мы можем назвать культурой и цивилизацией. Но эти силы не могут действовать автоматически: только живое индивидуальное существование способно организовывать себя и свою деятельность под знаком понимания жизненной необходимости этих качеств.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: