КАК ЛИЧНОСТНАЯ СТРУКТУРА

Монография

Редактор В. А. Абакумец

Компьютерная верстка С. Е. Абакумец

Корректор В. А. Абакумец

Подписано в печать 10.01.2013. Формат 60×84¹/₁₆. Бумага офсетная. Гарнитура «Таймс».

Усл. печ. л. 4,88. Уч.-изд. л. 6,15. Тираж 100 экз. Зак. № 1.

«БИП – Институт правоведения» ЛИ № 02330/0003918 от 08.04.2011 г.

Ул. Короля, 3, 220004, г. Минск

Отпечатано на ризографе БИП–Института правоведения

БИП – ИНСТИТУТ ПРАВОВЕДЕНИЯ

Т. М. ТУЗОВА

Е. А. АЛЕКСЕЕВА

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

КАК ЛИЧНОСТНАЯ

СТРУКТУРА

Минск 2013

[1] Именно в силу этой принципиальной особенности философского мышления Сократ определял философию как «заботу о должном». (Прим. авт.)

[2] Между этими двумя группами в современной философии существуют варианты компромиссных поисков, попытки синтеза археологии и телеологии субъекта, когда смысл ищут «позади» и впереди» субъекта [14]. Мы ограничимся первыми двумя именно потому, что на примере их конфликта можно наиболее остро эксплицировать внутреннюю связь между трактовкой сознания и пониманием возможности / невозможности обосновать идею личной ответственности. (Прим. авт.)

[3] Смысл для Делёза – не то, что можно открыть, восстановить, переработать, но то, «что производится новой машинерией». Оценивая это как выявление условий подлинного генезиса смысла, Делёз связывает значение структурализма для современной философии со смещением центра внимания «с потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла», в результате чего философский водораздел, по его мнению, теперь должен проходить между теми, «кто связал смысл с новой трансценденцией, с новым воплощением Бога и преображенными небесами, – и теми, кто обнаружил смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье» [16, с. 167, 134, 96, 95].

[4] Название одной из совместных работ Ж. Делёза и Ф. Гваттари (Прим. авт.).

[5] «…Всякое ощущение, повторяясь, изменяется. Если я не замечаю этого изменения, то потому лишь, что воспринимаю ощущение сквозь призму вызвавшего его предмета и выражающего его слова. Влияние языка на ощущение глубже, чем обычно думают. Язык не только заставляет нас верить в неизменность наших ощущений, но нередко искажает характер пережитого ощущения… Итак, резко очерченное, грубое слово, накопляющее в себе устойчивые, общие и, следовательно, безличные элементы наших представлений, подавляет или, по меньшей мере, прикрывает нежные, неуловимые впечатления нашего индивидуального сознания. Чтобы эти впечатления могли вести борьбу на равных, следует найти точные слова для их выражения, но эти слова, лишь только возникнут, выступают против породившего их ощущения; придуманные для того, чтобы подтвердить подвижность ощущения, они налагают на него свою собственную неподвижность» [19, с. 106–107].

[6] Автономию и онтологический приоритет иррефлексивного сознания Сартр описывает следующим образом: «Существует объективный мир вещей и дейст­вий – сделанных или тех, которые надо сделать, и дейст­вия накладываются, как качества, на вещи, которые их требуют» [24, с. 39–40]. Реальное единство сознания осуществляется на иррефлексивном уровне, и только на основе этого «предва­рительного единства» человек строит свое идеальное единство в форме Я. «Когда я бегу за трамваем... Я (как структуры сознания. – Т.Т.) нет. Есть сознание трамвая-который-нужно-догнать и т. д., и непозиционное сознание сознания. В действительности, я тогда по­гружен в мир объектов, именно они конституируют един­ство моих сознаний...» [24, с. 32] (Прим. авт.).

[7] Cogito у Декарта объединяет все доступное человеческому опыту самим фактом своего существования – в этом и состоит идея его субстанциальности. Не в вещности в физическом смысле слова, а в полноте охвата всего принадлежащего «мышлению» (в декартовском смысле слова) и особом способе его самоданности. Cogito Декарта открывает рефлексивное измерение сознания в его доступной непосредственному осознанию полноте: «Под словом мышление (cogitatio) я разумею все то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но также чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить» [27, с. 429] (Прим. авт.).

[8] «Ведь жизнь – это неизбежная потребность определиться, вписать себя целиком в исключительную судьбу, принять ее, иными словами, решиться быть ею. Независимо от наших желаний мы обязаны осуществить наш «персонаж», наше призвание, нашу жизненную программу, нашу «энтелехию» [30, с. 456].

[9] «В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой – задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, – убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не массой» [31].

[10] Вспомним, например, роман Тургенева «Отцы и дети». Несмотря на видимый конфликт поколений, здесь все – носители чужих идей. С «отцами»-традиционалистами понятно, но и «дети» тоже просто «оделись» по последней интеллектуальной моде. Ведь не только Аркадий внутренне чужд с восторгом провозглашаемому им «нигилизму», сам Базаров с его страстной натурой выламывается из узких рамок принятых им теорий (хотя бы в своей любви к Анне Сергеевне) (Прим. авт.).

[11] И это «верно для любого рода усвоения чего-то, которое может происходить путем процесса распознавания и категоризации, или нормативного структурирования, или спланированного действия» [34, с. 50–51].

[12] Это требование легко понять, если вспомнить известный рассказ Чехова «Злоумышленник», главный герой которого – крестьянин Денис – настолько «темен», что способен понять значение гайки как необходимого ему грузила, (т. е. в узких рамках своей практической жизни), но не понимает, зачем эти гайки нужны на железной дороге, почему их отвинчивание может привести к катастрофе и почему его собираются (Прим. авт.).

[13] Поэтому моральность и трактуется Кантом как отношение поступков к автономии воли. А воля, максимы которой необходимо согласуются с законами автономии, определяется им как «безусловно добрая воля» [42, с. 264, 265] (Прим. авт.).

[14] В своей книге «Система вещей» Ж. Бодрийяр представил яркую картину разрушения личностно-интимных связей человека с миром и его самости на примере современного общественного быта. Отбрасывая человека «в бессвязность», современная сфера потребления товаров превращает его из «ритмической меры вещей» в объект экономического спроса, в «пустую форму, открытую для любых функциональных мифов и любых фантазматических проекций, связанных с оглушительной эффективностью внешнего мира» [43, с. 69] (Прим. авт.).

[15] Кант заметил: «существует обычай (поведение), лишенный добродетели, вежливость, лишенная благожелательности, приличие, лишенное добропорядочности, и т. д.» [47, с. 78].

[16] Действительно, кто может сказать о себе, что он способен соответствовать таким, например, словам, которые сказаны в 1-м посл. Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (Прим. авт.).

[17] Вспомним Кутузова, оценившего положение русской армии после Бородинского сражения и принявшего в этих обстоятельствах решение, совершенно не совпадавшее с его желаниями и вызывавшее у него отчаяние («он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать», – пишет Толстой): оставить Москву (Прим. авт.).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: