Какая собака была у Гомера?

Борис БОГОЯВЛЕНСКИЙ

http://his.1september.ru/article.php?ID=200103102

В истории мировой литературы вряд ли существует более популярное и более загадочное явление, чем древнегреческие поэмы «Илиада» и «Одиссея». Не менее загадочен и их предположительный автор — Гомер.

Бесчисленное множество ученых — филологов, историков — посвятили изучению гомеровского вопроса тысячи трудов, пытаясь определить, когда были написаны поэмы и кто, собственно, был их автор (да и был ли такой вообще)?

Автор же настоящей работы (который, несомненно, существует) не тешит себя надеждой разрешить вышеуказанные проблемы. Более того, они, видимо, так и останутся вечными загадками, без которых человечеству было бы просто скучно. Моя задача проще: взглянуть на величайшие достижения мировой литературы глазами историка и любителя собак одновременно. Неужели в «энциклопедии жизни древних греков», как издавна называют «Илиаду» и «Одиссею», не найдется материала, интересного для кинолога?

Для начала — несколько общих замечаний.

Гомеровские поэмы повествуют о походе союзного войска греческих вождей в Малую Азию, к городу Трое («Илиада») и о возвращении одного из вождей, Одиссея, на родину («Одиссея»).

Поход под Трою — исторически достоверное событие, произошедшее около 1200 г. до Р.Х. (есть и другие датировки). Поэмы были записаны в VI в. до Р.Х., а время их создания подавляющим большинством ученых определяется как VIII—VI вв. Автором этих произведений древняя традиция считает некоего Гомера, сведений о жизни которого мы практически не имеем. Существует мнение, что сам Гомер — миф, а поэмы — плод коллективного творчества.

Впрочем, для нашей работы это не очень важно. Следует лишь добавить, что в науке господствует предположение о коренных отличиях в содержании поэм. Если «Илиада» повествует нам о более отдаленных временах (условно — о XII в.), то «Одиссея» описывает Грецию более позднего периода (X—VIII вв.). Такое хронологическое разделение поэм представляется нам важным и, как будет показано ниже, обоснованным.

Поэмы Гомера многократно переводились и издавались в России, однако во всех изданиях традиционно сохранялось деление их на 24 песни (книги) в каждой и жесткая нумерация стихов. Поэтому, цитируя тексты («Илиаду» — в переводе Н.И.Гнедича, а «Одиссею» — в переводе В.А.Жуковского), я буду отсылать любознательного читателя к оригиналу, ссылаясь только на название поэмы, номер песни (первая цифра) и номер стиха (вторая цифра).

Итак, начнем.

«Илиада». Поэма содержит множество (точнее — 56) упоминаний о собаках в разных контекстах. Наиболее часто встречается мотив пожирания псами тел непогребенных воинов — очень важный мотив с точки зрения древних греков, которые сначала хоронили умерших, а в более позднее время стали их сжигать. Оставить мертвеца без должного погребения значило обречь его душу тяжким страданиям и навлечь на себя вечный позор.

Поэтому неудивительно, что уже в первых строчках поэмы автор, которого мы по традиции будем называть Гомером, упоминает и собак. Рассказывая о подвигах главного греческого героя — Ахилла, он упоминает о множестве убитых им троянцев. В «Илиаде» (1: 4—5) говорится, что Ахилл

...распростер в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам...

Заметим, что в отличие от эпических произведений других народов, у Гомера трупы становятся добычей именно собак, а не волков или шакалов. Более того, постоянно упоминаются псы из греческого лагеря и псы илионские, т.е. троянские (Илион — одно из названий Трои).

Известно, что греки прибыли под Трою на кораблях. Трудно предположить, что они привезли с собой такое количество собак, которое заслуживало бы постоянных упоминаний Гомера. Везти с собой имело смысл либо сторожевых, либо охотничьих псов, которые вряд ли стали бы пожирать человечину: их должны были кормить хозяева.

Кстати, псы в греческом лагере стали одной из причин постигшего союзное войско бедствия. Гомер (Илиада. 1: 50—51) дает нам классическую картину эпидемии — мора:

В самом начале напал он на месков и псов празднобрадных, После постиг и народ...

Действительно, эпидемическое заболевание — в данном случае, видимо, чума — обычно начинается с падежа домашних животных. У Гомера это мески (мулы) и собаки. Следует обратить внимание на эпитет «празднобрадные», т.е. праздно (без дела) бродящие. Перед нами вполне определенная картина военного лагеря, который населяют или окружают бродячие собаки, питающиеся трупами и, очевидно, отбросами. Такая ситуация (за исключением пожирания трупов), разумеется, хорошо известна любому современному городскому жителю: стаи собак у самых различных объектов — столовых, строек, магазинов. В наших условиях такие собаки, несомненно, рекрутируются из потерявшихся, выброшенных хозяевами и их потомков.

Трудно предположить, что на пустом месте, где высадилось греческое войско, воинов уже поджидали бездомные собаки. Следует задуматься и над другим моментом.

*

Одомашнивание (доместикация) собачьих начиналось с тех представителей этого рода, которые так или иначе попали в пищевую зависимость от отходов человеческих поселений. Сперва они, очевидно, просто селились в непосредственной близости от жилья и лишь впоследствии начали использоваться его обитателями. Похоже, что в «Илиаде» мы застаем как раз такой этап этого процесса.

Человек уже достаточно знаком с собакой и начинает использовать ее в своих целях, отбирая пригодный материал среди празднобрадных, изобильно населяющих окрестности. О численности таких собак легко можно судить по тому факту, что они уже, как мы видели, практически оттеснили волков и шакалов от трупов павших (эти животные не упоминаются, хотя в фауне Малой Азии были представлены широко).

Характер знаний греков и троянцев о собаках достаточно ярко проявляется в их речах, где упоминания собаки и ее отдельных качеств создает основу для образования ругательств.

Ахилл, характеризующий своего врага и соперника, вождя союзного войска Агамемнона, использует следующие изысканные эпитеты: «человек псообразный» (1: 159), «винопийца со взорами пса» (1: 295) — и т.д. О каких же качествах тогдашних псов идет речь? Что позволяло Ахиллу использовать само имя собаки для брани?

Дело в том, что Агамемнон, будучи верховным вождем, обладал правом на первоочередной выбор добычи, чем, по мнению Ахилла, злоупотреблял, сам в сражениях не участвуя. Более того, он отнял у Ахилла уже полученную тем долю трофеев. Всё это вполне можно было соотнести с поведением полудикой собаки, только и ловящей момент, чтобы похитить плохо лежащий кусок. Делалось это, как и сейчас, буквально на глазах зазевавшегося, т.е. нагло или, как говорится у Гомера, «бесстыдно».

Но бесстыдство собаки, вошедшее у героев «Илиады» в поговорку, имеет и более глубокие корни. Половая жизнь у греков была традиционно скрыта покровом стыдливости. Богиня Гера, жена верховного бога — Зевса, в той же поэме (Илиада. 14: 335—336) отвечает на предложение мужа заняться любовью в неподобающем месте следующим образом:

...Коль нас увидят, не посмею, восставшая с ложа,
Я в олимпийский твой дом возвращаться: позорно мне будет...

При таком взгляде на мир человек, естественно, не мог не презирать собак, совершающих дело продолжения рода прямо у него на глазах, в непосредственной близости от его жилища.

Посему, чтобы укорить соседа, на язык само собой просилось нехитрое сравнение с собакой. Псом называет Ахилл троянца Гектора, убившего его друга Патрокла.

Греческий царь Менелай, у которого троянцы, приглашенные в дом как гости, похитили жену, сетует (Илиада. 13: 23, 26—27):

...Лютые псы, вы меня осрамили!..
Вы у меня и младую жену, и сокровища дома
Нагло похитив, ушли...

Даже гордые богини, живущие на Олимпе, не стесняются в выборе выражений. Ирида, вестница богов, говорит Афине, не поладившей с отцом (Илиада. 8: 423—424):

Ты же ужасная, — псица бесстыдная, ежели точно
Противу Зевса дерзаешь поднять огромную пику.

Замечу, что переводивший эти строки в начале прошлого века поэт Н.И.Гнедич деликатно погрешил в данном случае против истины. Употребленное в оригинале греческое слово вряд ли может означать что-либо кроме традиционной русской суки. Так что будем проявлять снисхождение к несдержанным на язык соотечественникам: точно так же ругались еще греческие небожители почти три тысячи лет назад.

*

Следует обратить внимание, что другие домашние животные бесстыдными отнюдь не считаются. Очевидно, что при высоком развитии скотоводства случка коров, лошадей, коз и т.д. была обычной работой и не могла оскорблять зрение людей. Следовательно, самостоятельное совокупление собак говорит нам об их практически диком существовании, но в непосредственной близости от человека: волка никто бесстыдным не называет. Разумеется, ни о какой направленной селекционной работе с собаками нет и речи.

Собаки, однако, уже использовались. И использовались в первую очередь их природные способности к охоте. О свободной (без участия человека) охоте собак свидетельствуют следующие стихи (Илиада. 13: 198):

...Словно как серну могучие львы, у псов острозубых вырвавши,
Гордые мчат...

Совершенно ясно, что речь идет именно о свободной охоте собак, а не о человеческом промысле. Вряд ли львам удалось бы отбить серну в присутствии охотников.

Тот же сюжет повторяется в поэме (Илиада. 13: 480—482), но уже с участием волков, которые, прикончив оленя,

...Между гор растерзав, пожирают
В мрачной дубраве, и льва истребителя демон приводит;
Волки кругом рассыпаются; добычу же лев пожирает...

Таким образом, собаки времен «Илиады» еще мало чем отличаются от волков. Время от времени они охотятся точно таким же образом. Эти-то навыки и использовались греками в первую очередь.

*

Рассмотрим сцены охоты.

Охота изображается Гомером во многих местах и необычайно красочно. Например (Илиада. 8: 338—340), преследующий противника воин действует,

...Словно как пес быстрорыщущий льва или дикого вепря,
Следом за ним и на резвые ноги надеяся, ловит
То за бока, то за ноги и всё стережет извороты.

Или (Илиада. 10: 360—362):

Словно как два острозубые пса, приобыкшие к ловле,
Серну иль зайца подняв, постоянно упорные гонят
Местом лесистым...

Здесь уже отмечаются достоинства собак — «приобыкшие к ловле». Понятно, что происходил определенный отбор — на охотничьи качества. Отобранные собаки постоянно использовались охотниками, совершенствуя свои навыки.

Знаменитого по легендам вепря, опустошавшего поля возле города Калидона в Средней Греции (Илиада. 9: 544), удалось убить только,

Вызвав кругом из градов звероловцев с сердитыми псами...

При охоте на крупного зверя перед собаками ставится вполне современная задача — остановить его до прихода охотника (Илиада. 9: 414—416):

...Вепря и быстрые псы и ловцы молодые
Вдруг окружают, а он из дремучего леса выходит,
Грозный...

Собаки также обнаруживают, поднимают и гонят зверя (Илиада. 15: 270—271):

Словно рогатую лань или дикую козу поднявши,
Гонят упорно горячие псы и ловцы поселяне...

Впрочем, охотничьи качества собак назвать высокими тоже нельзя. В поэме ярко описываются случаи неудач; так, например, во время охоты на дикую серну собаки случайно поднимают льва («Илиада, 15: 274—275):

Криком меж тем пробужденный, является лев густобрадый
Им на пути и толпу, распыхавшуюсь, в бег обращает.

Здесь, видимо, сработал эффект неожиданности: собаки не смогли быстро перестроиться с облавной охоты на схватку с серьезным противником.

Но случаются и другие конфузы (Илиада. 17: 725—729):

Бросились прямо, подобно как псы на пустынного вепря.
Если он ранен, летят впереди молодых звероловцев;
Быстро сначала бегут, растерзать нетерпеньем пылая;
Но, едва он на них оборотится, силою гордый,
Мечутся вспять и кругом рассыпаются друг перед другом.

Испугавшись вступить в схватку с вепрем, даже и подраненным, собаки тем более не рискуют атаковать окруженного льва. Напрасно охотники науськивают их (Илиада. 18: 585—586):

...Псы их не слушают; львов трепеща, не берут их зубами:
Близко подступят, залают на них, и назад убегают...

Словом, охотничьи качества греческих собак в конце второго тысячелетия до Р.Х. весьма далеки от достигнутого впоследствии уровня. Специализация собак присутствует лишь в самом зачаточном виде.

*

Как ни странно, у Гомера отсутствуют сведения о пастушеской работе собак при высоко развитом скотоводстве (Илиада. 16: 351—352):

...Свирепые волки на коз нападают иль агнцев,
Их вырывая из стад, которым неопытный пастырь
Дал по горам рассеяться...

Картина, изображенная Гомером, достаточно красноречива. Пастух обходится без собак: он и только он повинен в том, что стадо разбредается и делается добычей волков. Более того — собаки даже не защищают овец и коз от нападения хищников. Их, очевидно, просто нет при стаде.

Можно предположить, что уровень одомашнивания, достигнутый в описываемый период, просто не позволял использовать собак для пастьбы и охраны стада. Впрочем, их, видимо, уже пытались использовать для оберегания стационарных мест размещения скота.

Молодые греческие воины, стоящие в ночном дозоре у лагеря, описываются поэтом так (Илиада. 10: 182—183, 185—186):

Словно как псы у овчарни овец стерегут беспокойно,
Сильного зверя зачуяв...
Подымается шумная противу зверя
Псов и людей стерегущих тревога...

Вряд ли речь здесь идет о специальных собаках-сторожах. Скорее используются всё те же качества полудиких или бродячих животных, которые — обитающие вокруг поселения — предупреждают своим беспокойством людей о приближении хищников или другой опасности.

Косвенным подтверждением выдвинутому положению следует признать и другой факт. При описании битв Гомер часто изображает какого-либо героя, охраняющего тело павшего соратника от врагов. При этом защитник тела сравнивается чаще всего со львом у добычи или с матерью у колыбели младенца, но никогда — со сторожевым псом, что было бы логично.

В общем, пастухам приходится всё делать самим, не очень надеясь на собак. И уж, конечно (Илиада. 2: 474—4 75), они сами

...Коз меж бродящих стад необъятных
Скоро своих отлучают от чуждых, смешавшихся в пастве...

Об овчарках, совершающих ныне подобную работу, древним грекам приходилось разве что мечтать.

Так же ненадежны были собаки и при охране жилища. По ходу сюжета троянцы часто возвращаются в свои дома или заходят в чужие. При этом Гомер ни разу не упоминает о том, чтобы их встретили сторожевые собаки, охраняющие дом, что было бы вполне естественно.

Возможно, однако, что в таких стражах просто не было надобности: в укрепленный город вряд ли могли проникнуть чужие, а своих тогда еще не опасались.

Единственное упоминание о домашних сторожевых собаках присутствует в словах троянского царя Приама. Предвидя свою печальную участь в случае взятия города, он рисует мрачную картину (Илиада. 22: 69—71, 75—76):

Псы, что вскормил при моих я трапезах, привратные стражи,
Кровью упьются моей и, унылые сердцем, на праге
Лягут при теле моем искаженном...
Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, —
Участи более горестной нет человекам несчастным!

В этом случае собаки уже не просто промышляют среди людей объедками и плохо лежащими кусками: их с детства прикармливают с царского стола, что вряд ли могли позволить себе простые смертные. Впрочем, на полезности таких псов это практически не отражается.

Приам не только не допускает мысли о том, что «привратные стражи» будут его защищать от врага и погибнут, как надлежит верным друзьям, но и уверен, что они, хотя и «унылые», но будут пить его кровь. Думается, что такой образ домашней собаки вряд ли соответствует нашим представлением о ней как о защитнице. Скорее подобный пес больше похож на того зверя, которого, по пословице, «сколько ни корми…»

*

Действительно, описанные Гомером в «Илиаде» собаки — еще далеко не домашние животные в нашем понимании этого слова. Они еще недалеко ушли от своих диких сородичей — волков и шакалов (и те и другие поэту известны). Пока собаки лишь оттеснили их от удобного в смысле пропитания региона обитания человека.

Сам же человек также не старается в полной мере использовать их потенциальные возможности. Он не занимается селекцией, улучшением породы, а лишь использует уже готовые и наиболее пригодные экземпляры с охотничьими навыками. С собак многого не требуют, но и практически ничего не дают им. Кормят их, похоже, лишь в царском дворце, где нет проблем с питанием, да и то лишь, скорее, для развлечения, а не с серьезными намерениями.

Кстати, в России еще в конце прошлого века было распространено мнение, что домашняя собака должна (хотя бы летом) промышлять себе пропитание самостоятельно. Здесь русские крестьяне действительно недалеко ушли от древних греков.

Словом, если судить по «Илиаде», то у Гомера вообще не было своей собаки, а если допустить, что он занимался охотой, то эта собака была очень плоха. Нам же, однако, не стоит разочаровываться, так как, убедившись в этом, мы получили яркое представление о тех незапамятных временах, когда собака только начинала превращаться в то, чем она стала для нас впоследствии.

*

Еще в древности многочисленные комментаторы гомеровских поэм отмечали существенные различия между «Илиадой» и «Одиссеей». В первую очередь это касалось различий в исторических реалиях, изображенных в первой и во второй поэмах.

Уже тогда, на рубеже новой эры, было хорошо заметно, что «Одиссея» намного младше своей седой предшественницы «Илиады». Поскольку античные ученые не могли сомневаться в реальности существования единого автора обоих произведений — Гомера, то они нашли весьма простое разрешение возникшего противоречия. Первую поэму — решили они — Гомер написал в юности, а вторую — на старости лет. Жил он долго, даже очень, многое изменилось; отсюда и различия.

Предположим, что Гомер действительно прожил необычайно долго и действительно мог наблюдать смену исторических эпох. Мы уже видели, какой ему представлялась собака в XII в. до Р.Х. Как же изменилась она к IX—VIII вв., то есть ко времени, отображенному в «Одиссее»?

Начнем опять с эпитетов. В «Илиаде» собаки определяются следующим образом: они видятся поэту чаще всего быстрыми, быстроногими, быстрорыщущими, упорными в гоне, ловчими и горячими — т.е. с некоторым набором охотничьих качеств. Одновременно они по-прежнему являются празднобродящими, плотоядными (вернее — трупоядными), лютыми, пожирающими. Часто они определяются по месту обитания — «илионские».

Разумеется, присутствует и полный ругательный набор: бесстыдные, неистовые, алчные. Всего по разу упоминаются положительные качества — стерегущие, чуткие, бодрые. Один раз говорится о собаках вскормленных (и то для забавы).

Такими видел собак молодой Гомер. А вот на склоне лет его лексика резко меняется — похоже, что вместе с собаками.

Псы в «Одиссее» становятся одобрительно-лихими, стражами, отважными, грозными. С репутацией бесстыдных пожирателей трупов покончено. Собаки становятся злыми и злобными — но с положительной оценкой этих качеств. При этом они остаются, конечно, быстрыми, разъяренными и — очевидное новшество — прекрасной породы, с несравненным чутьем.

Отрицательный персонаж «Илиады» в «Одиссее» начинает вызывать сочувствие: собака тут «бедная» и «забытая».

Не обошлось и без собак «вскормленных». Словом, налицо и новая собака, и новое к ней отношение. Что же случилось с Гомером и его собакой?

*

Обратимся к тексту. «Одиссея» — это рассказ о возвращении одного из вождей союзного греческого войска домой из-под Трои. По прошествии долгого времени он попадает в царство феаков — полусказочного народа с вполне реальным образом жизни. У врат царского дворца, куда Одиссей приходит просителем (Одиссея. 7: 91—94), он видит:

Две — золотая с серебряной — справа и слева стояли,
Хитрой работы искуссного бога Гефеста, собаки
Стражами дому...
Были бессмертны они и с течением лет не старели.

Древнегреческий бог кузнечного ремесла, искусный механик, Гефест неоднократно упоминается еще в «Илиаде». Там он — создатель всяческой повседневной утвари для богов, чудо-доспехов для героев. В его божественной кузнице трудятся созданные им же механические рабы. В общем, Гефест делает повседневно необходимые в хозяйстве и хорошо знакомые людям вещи, но очень высокого качества.

Именно в такую повседневно необходимую вещь превращается сторожевая собака, встречающая путника у ворот. Богу, как мы видим, удается даже исправить существенный недостаток собаки обычной: он делает своих стражей бессмертными, что сильно облегчает жизнь их хозяевам.

Но, может быть, речь опять идет только о царях? Вот Одиссей, высадившийся на собственном острове Итаке, никем не узнанный, приближается к дому свинопаса Эвмея (Одиссея. 14: 21—24). Дом и свиней

...Сторожили четыре собаки, как дикие звери
Злобные: сам свинопас, повелитель мужей, для себя их
Выкормил...

Это уже не прихоть царя. Вряд ли свинопас, пусть и главный, стал бы выделять от своего небогатого рациона продукты, чтобы откармливать декоративных псов. Да и не очень-то они были декоративными (Одиссея. 14: 29—37):

Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;
С лаем они на него побежали; к земле осторожно,
Видя опасность, присел Одиссей, но из рук уронил он
Посох, и жалкую гибель в своем бы он встретил владенье,
Если бы сам свинопас, за собаками бросясь поспешно,
Выбежать, кинув работу свою, не успел из заграды:
Крикнув на бешеных псов, чтобы пугнуть их, швырять он большими
Камнями начал, потом он сказал, обратясь к Одиссею:
— Был бы, старик, ты разорван, когда б опоздал я минуту.

Перед нами теперь не символические привратные стражи царя Приама из «Илиады» и не создания бога Гефеста. Легко узнаются вполне серьезные сторожевые псы, правильно реагирующие на появление чужого (Одиссей отсутствовал двадцать лет) человека на своей территории. Да и сам Одиссей — герой, проявивший чудеса храбрости под Троей, — не рискует вступать в схватку с собаками.

Действия его, кстати, можно рекомендовать любому, кто попадет в аналогичную ситуацию. Правда, мне кажется, что лучше было бы вообще лечь ничком, но Гомеру, видимо, неудобно класть царя лицом в грязь.

Настораживает, конечно, и слабая управляемость собак Эвмея. Так ведь и до беды недалеко: могут порвать и кого-нибудь из своих. Но вот к тем же собакам подходит царевич Телемах, сын Одиссея и признанный хозяин как псов, так и самого свинарника вместе с рабом Эвмеем (Одиссея. 16: 3—5):

К Телемаху навстречу...
Бросились дружно Эвмеевы злые собаки;
Ластясь к идущему, прыгали дикие звери...

Своих, как и положено, хорошо воспитанные собаки не трогают; это отмечает и Одиссей, находящийся в доме. Он говорит Эвмею (Одиссея. 16: 8—10):

...Там кто-то идет, твой товарищ
Или знакомец; собаки навстречу бегут и, не лая,
Машут хвостами...

В отличие от своих полудиких сородичей из «Илиады» собаки Эвмея уже вполне одомашненные и функционально-полезные животные. Они четко ориентированы на охрану своей территории и на хозяина этой территории — человека. Такое положение достигнуто воспитанием с самого раннего возраста — вскармливанием.

Собаки, охраняющие дом свинопаса и свинарник, — не исключение, по крайней мере, для Итаки. Отправляющийся в путь Эвмей (Одиссея. 14: 531—532)

...Копье на собак и на встречу с ночным побродягой
Взял...

Вот они, издержки цивилизации! Хозяйственный достаток порождает бродяг-попрошаек (именно таким представляется жителям Итаки Одиссей, сохраняющий инкогнито). Чтобы оградить свое имущество от посягательств древнегреческих бездомных, хозяева заводят собак. А собаки, охраняющие свою терриюрию, равно опасны как для бродяг, так и для добрых граждан — соседей. Вот и приходится расплачиваться за возросший уровень жизни, прихватывать копье, чтобы отбиваться ночью от слишком усердных сторожей и не дремлющих грабителей.

Однако сторожевые собаки пока охраняют лишь ту территорию, которую рассматривают как свою, т.е. ту, где они были «вскормлены». Для охраны ночующего вне свинарника стада они пока не пригодны. Именно поэтому свинопасу приходится охранять своих подопечных ночью лично, как это и делает Эвмей.

Пасти скот собаки тоже не помогают. Это делают (Одиссея. 17: 200—201) люди,

...Собак сторожами оставив дома...

Разумеется, что при сложившемся статусе собаки как сторожа дома такие ее качества, как злость, злобность и дикость, становятся положительными и всячески подчеркиваются, так как проявляются в полезной деятельности: агрессия направлена только против потенциальных врагов.

*

Собака, как уже отмечалось, становится строго ориентированной на хозяина. Идущего по делам царевича Телемаха (Одиссея. 17: 145) всюду сопровождают верные защитники:

...Две лихие за ним побежали собаки...

Интересно, что, когда Телемах отправляется в морское путешествие и выходит из дома, собак при нем не оказывается. Это естественно — собак на корабль не брали. С другой стороны, можно предположить, что хозяин каким-то образом мог объяснить собакам, что им нет нужды следовать за ним. Отсюда с очевидностью вытекает возможность существования команд типа современных «место» или «дома».

Ориентация собак на человека достигалась, как уже было сказано, воспитанием (вскармливанием) конкретным хозяином, а не в стае на задворках. «Одиссея» рассказывает нам и о щенках, совершенно не упоминаемых в «Илиаде».

Страшное сказочное чудовище Скилла о двенадцати ногах и шести головах описано совершенно реалистично (Одиссея. 12: 85—87):

...Без умолку лая,
Визгом пронзительным, визгом щенка молодого подобным
Всю оглашает окрестность...

Злая женщина сравнивается опять же с собакой, причем качества, признаваемые для собаки положительными, резко осуждаются в человеке.

Вот как бранится служанка (Одиссея. 20: 13—15):

...Как рычит, ощенившись,
Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их
Кто незнакомый берет...

Опять мы видим ориентированность на хозяина: сука рычит только на незнакомых. Очевидно, что хозяину она может позволить взять на руки даже собственного щенка.

Даже столь широко разлитая по «Илиаде» ругань именем собачьим в «Одиссее» меняет характер. Речь теперь идет не о сравнении с собакой непосредственно, а о непристойности для человека заниматься собачьим делом, т.е. злиться, рычать на чужих и пр. Само же по себе такое занятие отрицательно не характеризуется.

Не все собаки ориентированы на человека. Сохраняется некоторое количество бродячих. Именно таких имеет в виду Одиссей, выводя наглого попрошайку Ира за ворота своего дома (Одиссея. 18: 105):

...Сиди здесь, собак и свиней отгоняй...

Таким же бродячим псам бросают тело убитого предателя, козопаса Меланфия (Одисея. 22: 427).

*

При отсутствии племенной работы в современном смысле этого слова бродячие собаки, видимо, играли роль резерва, из которого черпались рекруты для освежения крови собак подлинно домашних. Возможно, это были лучшие щенки, а возможно — отдельные производители, приглянувшиеся людям.

Наконец, в «Одиссее» присутствует классический собачий эпизод, традиционно используемый — во фрагментах — различными кинологами. Само по себе это похвально, но вряд ли можно всерьез воспринимать всё новые и новые попытки авторов популярных изданий определить породу собаки Одиссея, упоминаемой в поэме. И уж совсем странной выглядит уверенность авторов, что пресловутый пес либо представитель, либо предок той породы, которой посвящена их собственная работа.

Я привожу этот эпизод целиком (Одиссея. 17: 291—298, 300—317). Одиссей подходит к собственному дому, где у ворот лежит его старая собака с многозначительной кличкой Аргус. Аргус — в греческой мифологии — сказочный многоглазый великан, приставленный к возлюбленной Зевса — Ио, которая была превращена в корову. По сути — это идеальный сторож стада.

Уши и голову, слушая их, подняла тут собака
Аргус; она Одиссева прежде была, и ее он
Выкормил сим, но на лов с ней ходить не успел, принужденный
Плыть в Илион. Молодые охотники часто на диких
Коз, на оленей, на зайцев с собою ее уводили.
Ныне ж, забытый (его господин был далеко), он, бедный
Аргус, лежал на навозе...
Там полумертвый лежал неподвижно покинутый Аргус.
Но Одиссееву близость почувствовал он, шевельнулся,
Тронул хвостом и, поджав в изъявление радости уши;
Близко ж подползть к господину и даже подняться он не был
В силах... И вкось на него поглядевши, слезу от Эвмея
Скрытно, обтер Одиссей, и потом он сказал свинопасу:
Странное дело, Эвмей; там на куче навозной собаку
Вижу, прекрасной породы она, но сказать не умею,
Сила и легкость ее на бегу таковы ль, как наружность?
Или она лишь такая, каких у господ за столами
Часто мы видим: для роскоши держат их знатные люди.
Так, отвечая, сказал он, Эвмей-свинопас, Одиссею:
Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея,
Если б она и поныне была такова же, какою,
Плыть собираясь в троянскую землю, ее господин мой
Дома оставил, — ее быстроте и отважности верно б
Ты подивился; в лесу ни в каком захолустье укрыться
Дичь от нее не могла; в ней чутье несказанное было.

В греческой литературе это первый большой сюжет, посвященный собаке. Ранее подобных отступлений удостаивались лишь лошади — высокоценимые участники соревнований в езде на колесницах.

Автор явно разбирался в собаках. Абсолютно точно и ярко изображена радость собаки; настороженные сначала уши прижимаются к голове, хвост приходит в движение.

Сам по себе образ Аргуса вызывает жалость и сочувствие. Эпитеты, относящиеся к собаке, вполне могли бы быть отнесены и к человеку.

Разумеется, трудно предположить, что собака могла прожить более двадцати лет. Еще труднее, почти невозможно, представить себе ситуацию, в которой собака может опознать хозяина после двадцатилетней разлуки.

Но сама мысль о том, что изменившего облик хозяина не узнают близкие люди (а Одиссея не признали ни слуги, ни жена), но зато чует верный пес, говорит о тонком знании Гомером как человеческих, так и собачьих возможностей.

Описание молодой собаки, данное Эвмеем, указывает на новые качества в комплексе навыков охотничьих псов. Описывается новая охотничья собака, способная не только к гону, как в «Илиаде», но и к следовой работе, да и к прямой борьбе с загнанным животным. Отсюда и «несказанное чутье», и «отвага».

Очень показательно замечание Одиссея о «прекрасной породе». Такая дифференциация собак, неизвестная раннему Гомеру, говорит об углублении специализации животных по рабочим качествам — например, охота (Одиссея. 19: 430, 435—436):

...Скликали быстрых собак...
В дикую дебрь углубились охотники все; перед ними,
След открывая, бежали собаки...

Или, говоря о художественной работе по металлу, Гомер (Одиссея. 19: 227—230) дает следующую картину:

...Мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял; как живая, она трепетала; и страшно
Пес на нее разъяренный глядел...

Собаки «Одиссеи» уже не горят желанием терзать добычу. Охота вместе с человеком для них не средство традиционной стайной добычи пищи, но работа, за которую они — опять же от человека — получают вознаграждение.

*

В завершение следует еще раз вернуться к эпизоду с Аргусом. Как я уже отмечал, старая собака изображена в нем с тем же сочувствием, с каким поэт обычно говорит только о людях. Завершается этот сюжет уже совсем по-человечески. Увидев своего старого хозяина и попытавшись подползти к нему, пес испускает дух (Одиссея. 17: 326—327):

В это мгновенье Аргус, увидевший вдруг через двадцать
Лет Одиссея, был схвачен рукой смертоносною Мойры...

Мойры в древней Греции — богини человеческой судьбы. Они постоянно прядут пряжу, где каждая нить — судьба отдельного человека. Когда Мойра обрывает нить, человек умирает.

Аргус, таким образом, становится обладателем человеческой судьбы, то есть приравнивается к людям. Такова эволюция «бесстыдного трупоядца» раннего Гомера.

Поэмы Гомера дали нам обширный кинологический материал. Сам того не ведая, автор начертал перед нами широкое полотно доместикации собаки, обрисовав ее основные этапы.

К первому следует отнести совместное проживание человека и собак, кормящихся отбросами вокруг поселений.

Второй этап — использование человеком природных навыков собак к облавной охоте. Эти навыки в чистом виде представлены в «Илиаде», а в «Одиссее» мы можем наблюдать их планомерное совершенствование и приспособление к человеческим требованиям.

Третий этап — формирование типа сторожевой собаки, подобной собакам Эвмея.

Впрочем, греки знали и недостижимый, но манящий идеал караульного пса. Таков страж подземного царства Кербер (Цербер), упоминающийся в «Одиссее» (11: 623—625).

Кербер, разумеется, бессмертен. У него три головы, что позволяет ему вечно бодрствовать, работая в три смены. Всё это, однако, сказочные качества. А вот способность Кербера пропускать в царство мертвых всех желающих, никого из него не выпуская, — это уже разработка того пути, по которому пошло совершенствование работы сторожевых собак вплоть до настоящего времени.

«Илиада» и «Одиссея» показывают нам самое начало пути совместного существования человека и собаки, отражая одновременно и главное достижение этого периода: преодоление существовавшего между людьми и животными отчуждения.

Именно этот коренной поворот в психологии партнеров и застал Гомер в течение своей долгой жизни...

Теперь мы можем ответить на вопрос, вынесенный в заголовок настоящей статьи с полной определенностью: в молодости у Гомера была плохая охотничья собака, мало от него зависимая. К старости он приобрел другую: верного друга, отличного сторожа и неплохого охотника. Ему, наверное, можно позавидовать.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: