Но тут появился Терентьев...

Да, в этот самый момент моего вероятного безоговорочного по­гружения в прошлый кайф появился Сергей Терентьев, которого я застать и командный голос люблю назы­вать «Полковни­ком»... Точнее ска­зать, в телефонной трубке зашелестел его полковничий голос. «Помню, -говорит Серега, - есть у Джека Лондо­на ' замечательный рассказ... Очень подходит под наст­роение музыки. Ко­манда корабля, по­павшего в штиль, выживает, убив юн­гу и отведав его мяса и крови... И называ­ется рассказ...»

Когда-то собра­ние сочинений американского писателя Джека Лондона в виде тол­стых томов в темно-фиолетовой обложке украшало книжные полки во многих квартирах. В те дни считалось хорошим тоном обзавестись полным собранием сочинений Бальзака, Сервантеса, Мамина-Си­биряка, Мопассана, Диккенса, Паустовского, Голсуорси. Вожделен­ные книги получали не в обмен на сданную макулатуру, родители -или родители наших родителей - подписывались на эти фолианты, вовремя выкупали подписку и торжественно водружали на почетные места. И (что самое интересное) - читали... Вот в таком обязатель­ном для приличной семьи комплекте в восьмом томе Джека Лондо­на, автора всемирно известного «Белого клыка», и узрел Терентьев поучительную историю. Смотрю на заветные тома - все на месте, восьмого нет... Ушел, исчез, испарился... Что это, очередной знак? «Коза», что ли, перевернутая?

Первоначально песня называлась «Жертвоприношение», ибо иначе как ритуальным убийством случившееся на борту «Френсис Спейта» не назовешь. Об этом написал в интернетовской «Гостевой» на «арийском» сайте один из поклонников группы. Кипелыч вос­противился такой трактовке - уж больно его достали все кивки в сторону религии. Но здесь мой приятель-вокалист оказался неправ. Теоретически сие есть своеобразное причастие в диких условиях, принесшее спасение команде. Но это может быть и жертва морю, взятка Нептуну Человеческая жизнь в обмен на спасительный ветер в парусах. Хотя на самом деле песня совсем о другом...

Один из первоначальных вариантов:

Штиль - ветер молчит,

Молчит, затаясь, глубина.

Штиль - нет ни капли воды,

Хотя за бортом океан.

Между всех времен,

Без имен и лиц,

Мы уже не ждем,

Что проснется бриз.

Штиль - сходим с ума,

Жара пахнет черной смолой,

Смерть одного лишь нужна,

И мы, мы вернемся домой!

И моряк-бунтарь

Жертвой выбран был,

Пальцем тронул сталь,

И сам вены вскрыл...

Море ждет - жертву приносим морю,

А взамен море нам дарит жизнь,

Только жизнь здесь так немного стоит,

Море ждет...

Так что, держись!

Да, мы остались в живых,

Та кровь нас от смерти спасла,

Но что, что мы скажем святым,

Спустив шлюпки на небеса?!

Что в последний миг

Он открыл глаза,

Крикнул нам из тьмы:

«Впереди земля!»

Минус этого варианта. Драматический накал текста слабоват. Припев - неяркий, не хватает глубины мысли и образности. В целом - довольно холодный плоский камень. Хотя Кипелычу и мне очень нравились строчки «Что, что мы скажем святым, спустив шлюпки на небеса?».

Плюс этого варианта. По «рыбе», предложенной Дубом вначале, пес­ня заканчивалась речитативом, который Виталик читал впечатляюще замогильным голосом, с чувством и расстановкой. Что-то вроде «and then was born the seventh son of the seventh son». С точки зрения законов драматургии, такой финал истории был бы хорош и уместен. За совер­шением злодеяния должно последовать наказание, а в конце истории должна стоять жирная, впечатляющая воображение, точка. Без такого речитатива никакого наказания не получалось - метраж полотна не позволял отнести его к категории эпических.

Й вариант речитатива

В порту сказали, что чуму

Мы в темных трюмах привезли,

Корабль предан был огню,

Все мы по свету разбрелись.

А наш безумный капитан

Стремился к морю поутру,

Чтобы соленая вода

Смывала кровь с дрожащих рук.

2-й вариант речитатива:

В порту нам сказали,

Что мы прокляты морем,

Ночью кто-то поджег корабль.

Удалось спастись всем...

Кроме капитана.

Дубинин почитал-почитал, подумал - подумал и решил вообще убрать речитатив. Жаль...

Жизнь - смерть. Смерть - жизнь... Законы «тяжелого» жанра за­ставляют то и дело обращаться к этой паре слов. Точно так же, как и к сочетанию «адского» и «райского»,

«Жил-был на свете Мексиканец», - начинаю я опять отклонять­ся в незапланированную сторону, и представляю, как бритоголовые братки при слове «Мексиканец» скребут когтями по груди, обтяну­той черной майкой с броской надписью «White Power» - «Власть Бе­лым», - и грозятся «замочить вонючего латиноса»...

А что делать, если человеческая мудрость разбросала свои семена по всему миру: и там, где орел терзает змею, восседая на кактусе, рождаются мысли, так похожие на хард-роковые песни. «Смерть - зеркало, в котором понапрасну кривляется жизнь», - сказал Октавио Пас, тот самый Мексиканец.

«В жизни самое главное дело - это смерть», - от­кликнулся Милорад Павич, и натовские снаряды при­нялись расчленять Белград. Город пытался концертами рок-н-ролла разогнать смертоносную тучу, но, увы, рок-н-ролл так же смертен, как и сами люди.

Юрии Шевчук рванул в Белград петь свои песни, ос­тавив в Москве обиженных столь стремительным рывком ЧАЙФов и испортив праздник журнали­стам, которые жаждали устроить из отъезда русских рокеров на вой­ну «яркое и ослепительное шоу». Сербы послушали песни Шевчука и, вздохнув, сказали:

- Песни, - это, конечно, хорошо.... Но лучше бы нам русские оружие прислали, ракеты...

«В смерти самое важное дело - это жизнь», - продолжает Милорад Павич, двигая мизинцем левой руки стеклянную улитку по отпо­лированной хвостом русской борзой поверхности письменного сто­ла. На свет появляется действующий и поныне припев к «Штилю»:

Что нас ждет? Море хранит молчанье,

Жажда жить сушит сердца до дна,

Только жизнь здесь ничего не значит,

Жизнь других, но не твоя...

«Штиль» - о том, что кроме самого себя человек не видит нико­го, кроме собственной жизни, для него не существует ничего свято­го. Ради спасения своей шкуры он способен идти по телам и головам других, уже упавших и обессиленных. Он готов сожрать слабого... Не спорю, есть исключения, которые чаще всего проявляются в сугубо экстремальных ситуациях. Но посмотрите вокруг: как изменился че­ловек, в нем все чаще проглядывает первобытно звериное, как меня­емся все мы, становимся равнодушными и показательно хладно­кровными. Вернее, холоднокровными. Общество квакающих лягу­шек. Да простят меня настоящие лягушки...

***

После трагедии, произошедшей в Баренцевом море с атомной подлодкой «Курск», некоторые изыскатели скрытого смысла в «арийских» текстах вдруг решили, что песня «Штиль» именно об этом, хотя никаких сюжетных привязок к столь печальной истории не существовало. Совпало лишь место действия - водные просторы. Кстати, когда люди впервые услышали «арийскую» «Улицу Роз», многим пришла в голову совершенно неоригинальная мысль - что в ней рассказывается о Жанне д'Арк. Наверное, надо совершенно не иметь ушей, чтобы придти к такому зубодробительному выводу и строить свои теории лишь на совпадении имен или событий.

На самом деле морская тема интересовав нас давно. Говоря «нас», я имею в виду музыкантов и лично себя. Еще в те далекие времена, когда была написана песня «1100», зародилась идея пройтись по всем родам войск, создавая словесно-музыкальные картины раз­вернутых батальных сцен. Каким-то образом, «Дезертир» с альбома «Генератор Зла» (см. дальше) касался сухопутных войск - герой, су­дя по всему, был пехотинец. Вообще после баталий в небе хотелось, конечно, изобразить нечто брутально морское. Но о подводной лод­ке и речи идти не могло - сильнее Владимира Высоцкого вряд ли кто-нибудь напишет о погибающих от удушья в морских глубинах парнях.

«Битва на Курской дуге - вот мощь! Танки... Огонь! Горящая зем­ля! И у англикосов с америкосами такого не было!» - вопила я, одушевленная успехом нашей отчаянной песни о летчиках. Может, конечно, какой-нибудь немецкий бритоголо­вый коллективчик и выдал поклонникам Третьего Рейха моло­тильную песню о тан­ковом блицкриге Хайнца Вильгельма Гудериана (Guderian) в Польше, Эта песня вполне могла назы­ваться «Танки, вперед!», повторяя название мемуаров взятого в плен американцами бывшего командующе­го 2-й гитлеровской танковой армией.

«Арийцы» же, похо­же, отказались от про­должения широкомас­штабных песенных операций. Но мне уда­лось все-таки вклинить Курскую дугу в творе­ние недолго просуществовавшей хард-роковой группы СС-20. Группе отчаянно не везло в раскрутке, хотя и музыканты были довольно сильными, и певица Ольга Дзусова наносила энергетические и вокальные удары с завид­ной мощью. В неудачах винили предубеждение против двух букв в названии - СС. То, что СС-20 - ракета определенного класса, никто не знал, а шаловливые ручонки так и тянулись изобразить «эс» в ви­де хорошо узнаваемых эсэсовских молний (вообще-то это не мол­ния, а солярный знак).

Песня «эсэсников» называлась «Фрау Мюллер», исполнялась ба­систом с весьма распространенной фамилией Тарасов, который до этого ни разу в жизни сольно не пел, и вызвала резко отрицательную реакцию со стороны некоторых наиболее сознательных журналис­тов. Они увидели в тексте прямой призыв к очередному разжиганию вражды между немцами и русскими, покушение на примиренческие настроения не только перестроечных времен, но и всего цивилизо­ванного мира.

В основе песни, между прочим, лежат подлинные события, слу­чившиеся с одним из моих знакомых длинноволосых обалдуев, от­правившихся автостопом в Европу. Пацифик на шее, рюкзачок на горбу, все дела... Дай вообще о «добром» отношении к русским в Гер­мании, тогда еще народной Венгрии или в советской Литве я знала не понаслышке.

FLASHBACK

В Будапеште, помню, мы никак не могли купить билеты на опе­ру Дж. Верди «Бал-маскарад» с участием заезжей итальянской звез­ды баритона Пьетро Капучили. Просили у кассира на страшной сме­си русских и венгерских слов: «Дайте, пожалуйста, кету билет, Капучили»... «Эть, кету, харум» - раз, два, три - таков был мой скромный набор мадьярской лексики, хотя прожила я в завораживающем оби­лием черных чугунных королей городе без малого 9 лет. Да еще «ке-сенем» - «спасибо» - и фраза из увиденного уже тогда мультфильма «101 долматинец», переведенного на венгерский: «Дере иде, кутья, дере иде» - «Иди сюда, щеночек, иди сюда!».

Ну, кассир закатывает глаза под потолок оперной кассы: дескать, достали, демоны, билетов на сеньора Капучили давно нет, а тут еще эти русские приперлись, оккупанты проклятые, баритона заезжего им подавай! «Нихт!» - по-немецки рявкнул вреднюга, вернув глаза из положения «закат» в положение «строго по горизонту». Тогда мы применили обходной маневр - выпустили вперед даму, говорившую по-французски. Через секунду четыре билета были у нас в кармане...

Давным-давно в мрачном неприветливом литовском городе Паневежисе (позднее прославившемся своим драматическим театром), где из кранов текла почему-то желтая ржавая вода, двое литовцев утопили нашего солдатика из авиационных частей в бурном весен­нем ручье. Отловили его, спешившего в увольнение, у разрушенной школы, навалились сзади, долго держали голову под водой, пока не захлебнулся...

За двумя пятиэтажками, где жили семьи советских военных, сто­ял покосившийся дом многодетной семьи литовцев... Там, в огром­ной комнате с мрачными темно-серыми водяными разводами на по­толке, с черной паутиной по углам, на грязной широкой кровати ле­жала умирающая от туберкулеза скелетообразная старуха. Над ее го­ловой пробоиной, готовой принять харкающую кровью странницу в иные миры, чернел огромный католический крест. «Господи, когда же, наконец, придут американцы и выгонят этих русских свиней,» - шептала литовка, с ненавистью глядя на мою мать, которая шила у дочери умирающей красивое шелковое платье. Дочь была портни­хой:, а по совместительству - агентессой местной националистичес­кой группировки. Она исправно передавала бойцам литовского не­видимого фронта все разговоры болтливых жен советских офицеров. Хотя едва ли эти сплетни представляли какую-нибудь ценность...

Рифма в песне «Фрау Мюллер» явно хромала, но в целом получалось весело и зло. Видимо, все-таки во мне заговорили гены, и захотелось хоть как-то отомстить неприкаянным призракам фрицев, убивших в первые дни войны на западной границе дядю Женю, - его заставу со­жгли дотла из огнеметов. Дядю Колю убили под Харьковом, там полег­ли почти все из московского ополчения. Знаю точно: стрелял дядя Ко­ля из рук вон плохо, он почти ничего не видел... В принципе у него бы­ла бронь - работал на оборонном заводе, а засунули его в ополчение в последнюю минуту, вместо чьего-то благополучного сынка.

ФРАУ МЮЛЛЕР

(группа СС-2О)

Я дошел до Берлина,

Сам дошел, на своих двоих,

Все было чинно-мирно,

Но шепнул мне один мужик:

«Эй, Иван! Ты русская свинья!».

Я зарыл свои пацифик

У ворот, где была Стена, -

Дедов ген хуже тифа, -

И в ответ я сказал ему:

«Эй ты, фриц! Ты сам немецкая свинья!».

Фрау, фрау,

Фрау Марту Мюллер

Словно ветром сдуло,

Фрау, фрау,

Фрау Марте Миллюр

Вдруг явился фюрер –

Йя, йя -

И Курская дуга.

Фрау - кричать,

Немец - бежать,

Я - наступать!

Я был взят полицаем

За попытку начать войну,

Но 9-го мая

Я сбежал, чтоб выпить их шнапс

За себя и нашу страну!

Фрау, фрау,

Фрау Марту Мюллер

Словно ветром сдуло,

Фрау, фрау,

Фрау Марте Мюллер

Вдруг приснился фюрер -

Йя, йя -

И Курская дуга,

Фрау - кричать,

Немец - бежать,

Я - наступать!

На фоне проигрыша Ольга Дзусова что-то отчаянно верещала по-немецки, то ли фрагменты из зонгов Бертольда Брехта, то ли знаме­нитое: «Ахтунг, ахтунг! В небе Покрышкин!».

Окончательный вариант

ШТИЛЬ

(Дубинин/Пушкина)

Штиль.., Ветер молчит,

Упал белой чайкой на дно,

Штиль,., Наш корабль забыт,

Один в мире, скованном сном.

Между всех времен,

Без имен и лиц,

Мы уже не ждем,

Что проснется бриз.

Штиль... Сходим с ума,

Жара пахнет черной смолой,

Смерть одного лишь нужна,

И мы, мы вернемся домой.

Его плоть и кровь

Вновь насытят нас,

А за смерть ему,

Может, Бог воздаст!

Что нас ждет?

Море хранит молчанье,

Жажда жить сушит сердца до дна,

Только жизнь здесь ничего не стоит,

Жизнь других, но не твоя!

Нет, гром не грянул с небес,

Когда пили кровь, как зверье,

Но нестерпимым стал блеск

Креста, что мы Южным зовем.

И в последний миг

Поднялась волна,

И раздался крик:

«Впереди земля!».

Что бы почитать (если есть желание):

Джек Лондон. «Френсис Спейт», рассказ

Роберт Саути. «Ингкапский риф» (можно найти в Библиотеке Всемирной Литературы, в томе «Поэзия английского романтизма»)

Самуэль Тейлор Колдридж. «Сказание о Старом Мореходе» (там же)

Октавио Пас. «Освящение мига»

Милорад Павич. «Звездная Мантия, Астро­логический справочник для непосвященных»