ОТКРОВЕНИЕ ОТ ПОЛНОЛУНИЯ

(к текстам каких-либо групп отношения не имеет)

Растворите меня в своей искренней нежности!

Но Вы пьете коньяк - это, право, достойное дело.

И поете опять о каких-то пределах, а я - о безбрежности,

И твердите о кленах, а я - о священных омелах...

Электрический скат - моя рыба кубинских мгновений,

Старый Фрадкин сказал, что глаза у меня, как у хитрой лисицы

(Ах, как хочется сесть на джинсовые Ваши колени!..),

Но мне волк, а не лис в полнолуние каждое снится.

Он по красной земле то бежит, то ползет, припадая к ней брюхом,

Он прекрасен - мой Бог желтоглазых и мудрых созданий,

Серебристая шерсть - и звезда, как серьга, в волчьем ухе

(Мне так хочется лечь у огня и молчать рядом с Вами...).

А пока - рядом с Ним по снегам и осенним распадам,

Но пока - рядом с Ним по таинственным горным пещерам,

Льется кровь тех, кто слаб, но - чтоб выжить - так надо!

Я и Волк... между нами - в Любовь бесконечная чистая Вера.

Если вдруг ухнет свет в непроглядную, вечную пропасть,

Где инстинкты сплетаются кольцами бешеных змей, -

Грянут - выстрел... и музыка пьяной команды LOS LOBOS,

И Старый Волк - Древний Бог ~ приползет умирать

В грязный город

Ко мне.

Немного лирики, пусть даже волчьей, не помешает... И, помимо жизни во славу друзей из хэви-групп, у меня есть совершенно другая жизнь, которая никого из поющих мои тексты не интересует. «Как Вам удается писать такие лирические стихи от имени мужчины?» -спрашивай меня как-то молодой человек, рыдающий от «Я свобо­ден» с альбома «Смутное время», записанного и написанного танде­мом Маврин-Кипелов. Тогда я напустила на себя таинственный вид и произнесла какую-то ерунду, вроде «Да я вашего брата как свои пять пальцев знаю». В определенной степени это правда. Знаю на­столько, насколько мне хотелось узнать этих самодовольных «вен­цов творения», которые из-за собственной душевной и физической слабости вымирают гораздо быстрее, чем задумали боги... Но дело совсем в другом: просто я беру сюжет из собственной жизни, свои собственные переживания, до которых музыкантам, естественно

о наркотиках, о девуш­ке-наркоманке., нет никакого дела, и рассказываю обо всем от имени не героини, а лирического героя. Ощущения, как правило, совпадают... И, имея на руках конечный продукт, напрашивается весьма грустный вывод: «Мужчины гораздо сентиментальнее женщин».

«Химический сон» - если кто не понял –

Я понимаю, что ребенок-наркоман - трагедия, но я ненавижу визгливых типов, которые кричат, что наркоманов надо изолировать от общества, надо расстреливать, надо сажать в тюрьму. Ясно и по­нятно, почему люди, особенно молодежь, подсаживается на нарко­тики. Разрушение личности в нашем обществе гарантируется разны­ми способами. Исчезнут наркотики, но всегда будет огненная вода. Ее никто не отменит - она выгодна. Даже церковь торгует водкой.

«Выкликаю твое имя» - по глубокому убеждению прогрессивных медиков, любящие люди могут удержать умирающего человека в этой жизни, держа его за руку и постоянно называя его по имени. Этот при­ем будто бы не дает ему уйти по коридору к ослепительному, чистому свету (который успел увидеть «арийский» Герой Асфальта во второй се­рии своих похождений). Умирающий поворачивается на голос, и возвращается...

Второй куплет по тексту выдер­жан в кобейновском настроении. Я имею в виду Курта Кобейна, лидера группы НИРВАНА. Всмотритесь в его глаза на фотографии, сделанной незадолго до самоубийства. Взгляд из такой глубины тоски и отчаяния, что дух захватывает. На Арбате я встретила девушку, одетую в черные джинсы и в черную майку с портре­том Кобейна, в глазах у нее была точно такая же беспредельная пе­чаль, невыплаканные слезы по еще непрожитой жизни... Чем помочь? И надо ли помогать? Да и имею ли я право это делать?

Твой друг и учитель - Кобейн из НИРВАНЫ,

Самоубийца, а может быть, жертва,

Его лицо на твоей майке рваной

С тобой несется навстречу ветру.

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»…

Ты мне сказала, что лучше бы сдохнуть,

Чем биться в этой крысиной гонке,

И спину гнуть за какие-то крохи,

Когда вокруг жируют подонки.

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»...

Ты мне сказала, что в Бога не веришь,

А веришь лишь Курту, он все понял верно,

Сам вышел в раскрытые звездные двери,

Но должен вернуться назад непременно,

Чтоб забрать всех в Нирвану,

Всех как есть - без обмана...

В джинсах драных,

Без копейки в карманах,

Всех - грязных, чистых,

Трезвых и пьяных...

Курт вернется, чтоб взять всех в Нирвану!

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»...

На эти стихи певица Ольга Дзусова написала музыку.. Когда та­кое случается, я буквально плачу от радости, ибо постоянное втис­кивание себя в рамки и скелеты всяких «рыб» может привести к се­рьезному умопомешательству. Но у музыкантов хард-роковой груп­пы СС-20, к которой, кстати, Дубинин относился очень скептичес­ки, не было сил и средств, чтобы обеспечить нормальную раскрутку, победить непобедимый «неформат» при помощи питательных фи­нансовых вливаний, и песня зависла. А вместе с ней и куртовская те­ма - «лучше сгореть молодым, чем коптить это небо», а я бы добави­ла: «и разлагаться при жизни».

«Арийцы» легко пропустили «Хим. Сон» через сито своего вос­приятия, ничего в этом сите не оставив, - все проскочило в дырочки, и Сергей произнес священные слова: «Придумай что-нибудь еще!», будто я - не живой человек с опреде­ленным запасом сил и энергии, а не­кий агрегат по производству сюжетов и укладыванию мостовых из рифм.

Не знаю, услышали ли боги у себя в штаб-квартире мою тихую, но выра­зительную ругань, но кто-то из них прислал мне на помощь НЕПРА­ВИЛЬНОГО АНГЕЛА В ЛИЦЕ СЕР­ГЕЯ МАВРИНА (любой бывший музы­кант совсем правильным ангелом стать не может, даже если ведет сов­сем праведный образ жизни).

Я думаю, этим сжалившимся надо мной богом был Один, повелитель рун, которые я то и дело бросала после полуночи, чтобы удостовериться в правильности взятого в текс­тах курса. Маврик экспроприировал текст, долго крутил его так и эдак, подкладывал под него брутальнейшие риффы. Результат пре­взошел все ожидания: один лишь инструментал, еще без инферналь­но-проникновенного вокала, ударил наотмашь, волчий вой хлестнул по нервам. Представилась долгая, беспробудная ночь, когда всем своим существом ощущаешь опасность, нависшую над близким тебе человеком. Когда в глубине коридора тихо плачут чьи-то тени, а ты боишься повернуться спиной к открытой двери, чтобы не оказаться в роли героя романа Стивена Кинга «Кладбище для домашних жи­вотных» - он сидит за столом, именно спиной к двери, пьет молоко. Дверь открывается, комната наполняется могильным запахом - за­пахом тления человеческого тела и умирающих цветов. Герой знает, что это явилась его горячо любимая жена, которую зарезал скальпе­лем малыш-сынок и которую герой (заранее зная результат) закопал на мистическом индейском кладбище. Все похороненные там через некоторое время выбирались на свет божий, но уже как маньяки и убийцы. По-английски последняя строчка романа читалась просто убийственно. Существо подходит к герою сзади и кладет испачкан­ную глиной руку ему на плечо. «Darling, - It said». Эта фраза, пере­веденная на русский и отредактированная, теряла свою мрачную красоту.

До знакомства с отвергнутыми «арийцами» текстами для альбома «Химера» Маврик ни разу не писал музыку на готовые стихи. Нако­нец, круг творческого мученичества замкнулся. Сначала я впихива­ла свои мысли в брюхо «рыбы» териной песни, - впихнула, но не по­пала в «арийское» яблочко, - а теперь бывший «арийский» музыкант потел, укладывая свои музыкальные идеи в предложенный мною словесный футляр... Вдохновленный полученным результатом, Сер­гей решил назвать свой 3-й, тогда готовящийся к записи, альбом именно «Химический сон».

Но мои персональные приключения с этой винтовой лестницей спиралью (или «рыбой», как угодно) не закончились.

Сюжет №5

- Представляешь, лежит человек, - Холст сделал эффектную па­узу, давая возможность представить человека, лежащего: а) на поле брани, как у Харриса в песне «The Trooper», б) в джакузи для поправ­ки здоровья, в) под здоровым прессом, за какое-то мгновение пре­вращающим огромный грузовик в образцовую лепешку. - Лежит, значит, человек в больничной палате, от него отходят всякие трубоч­ки и проводочки... Он ничего не ощущает, он вроде бы все слышит, но двигаться не может, говорить не может. Короче, живой труп. Но мозг-то работает.

Разговор на эту тему состоялся давно, то ли во время работы над «Генератором Зла», то ли над «Ночью...». Но тогда сюжет повис в воздухе, хотя внутренний голос, периодически приходя в себя от Придумывания новых идей, начинал припоминать, где же он уже слышал подобное. «...МЕТАЛЛИКА, - тянет голос, переходя на ше­пот, - или, склеротик я этакий, все тот же покойник Кобейн».

Лично я склоняюсь в сторону «металликосов», а вот самостоя­тельный внутренний голос голосует за Курта. И ошибается, гад. А ва­риант для Терентия складывается сам по себе, и... - правильно! - ле­тит в мусорное ведро.

РАСТЕНИЕ

Ты один в гулкой пустоте,

Белый потолок

Тебе заменит небо,

Чью-то кровь перельют тебе,

Сотни проводов

Стянут к телу...

Ты

Просто номер,

Ты растенье без названья,

Боль давно остыла,

И застыла жизнь...

Ты совсем не помнишь,

Как рвануло рядом пламя

Люди в белом бесшумно

В мозг твой забрались...

Припев:

Но ты увидишь сон -

Там ты вспомнишь все:

Над водою дым беззвучно тает,

А в небесах - огонь,

Ты зажег его,

Но об этом только ты и знаешь...

Рядом смерть - яркое пятно,

Лучше не дышать,

Чтоб убежать с ней вместе,

Смерть за дверь гонят вновь и вновь,

И опять душа -

В клетке тесной...

Но!

Выньте иглы,

Отключите все системы,

Второпях забудьте

Влить чужую кровь...

Крик твой здесь не слышен,

Ты же номер, ты растенье,

Боже, взгляни на землю,

Где же твоя любовь?!

Проигрыш

Ты

Не воскреснешь,

И не сдвинешь с места камень,

Просишь, чтобы кто-то

Выключил весь ток.

Но пока - лишь ужас,

Ад, оставленный на память...

И никакого неба -

С трещиной потолок...

Особенно мне нравились две последние строчки - «и никакого не­ба-с трещиной потолок».

Кто внимательно читает варианты текстов, без труда обнаружит прямую связь треснувшего потолка со строчками из Сюжета №2 для «Огненной стрелы» (см. дальше).

Вообще, больничные потолки - удивительная территория!

Валяешься дурным валенком на больничной каталке, отходишь после наркоза. В палату медсестры пока тебя не везут: рано еще, ес­ли случится что-нибудь непредвиденное, то моментально отправят через дверь в сверкающую холодом кафеля операционную. Туман в глазах рассеивается не сразу, висящий напротив огнетушитель мед­ленно, но верно принимает знакомые очертания, а вот на потолке... Странный человек, словно впечатанный в побелку сапогом какого-то ходившего по потолку психа. Худенькое тельце, бескровные нож­ки-ручки, голова - аккуратной петелькой. Зажмуриваю один глаз - уродец смешается вправо, но не падает, зажмуриваю другой глаз -существо перескакивает влево... Ко мне подплывает квадратная, пахнущая хлоркой особа в белом, гладит, жалея, по голове: «Все в по­рядке, деточка?». «Деточка», с трудом справляясь с собственными губами и совершенно закостеневшим языком, еле слышно шелестит: «В порядке... а скажите... там, наверху., человек?». Сестра ничему не удивляется, поднимает голову, рассматривая моего уродца. «Это провод, деточка, его не заделали, вот он и торчит». Легко сказать - не заделали...

Что же касается темы «Растения» - ничего удивительного в по­вторении ее нет. Война есть война -противопехотные мины взрыва­ются везде, стреляют тоже везде. Смерть пасет нас повсюду... Но ко­го-то она убивает постепенно: то ли жив человек, то ли нет. И не существует такого аппарата или прибора, который смог бы прочитать мысли бессловесного больного, над которым колдует наука, пытаясь извлечь пользу исключительно для себя. Гуманность медицины не позволяет врачу поднять руку к заветной кнопке и нажать ее. Я и ду­маю: а гуманность ли это? И начинаю балансировать на скользкой грани проблемы: что дозволено нам, а что - нет. И выслушиваю ба­нальности вроде: «Только Господь может решить, умирать человеку или нет». Я знала только одну женщину, биолога по профессии, ко­торая сама выдернула из вен спасительные трубочки и провода, не­обходимые для продления ее жизни еще дня на три. Выдернула, и рухнула в агонию.

Вспоминаю смертельно больных людей, их глаза... Их взгляд об­ращен внутрь себя, они прислушиваются к каждому своему вздоху. А в последние дни они уже не видят вас, они уже видят тот город золо­той с прозрачными воротами и яркою звездой. Но не говорят об этом, ибо душа их уже там, а тело - пока здесь, на земле. Мы им уже неинтересны.

Сюжет №6

В процессе работы над песней Теря несколько убыстрил темп. Проделал с ней ту же злую шутку, что и с «Дьявольским зноем» с аль­бома «Генератор Зла». Спираль, или винтовая лестница, от этого только проиграла. Но вырулился вариант текста, который чуть поз­же по требованию Сергея и пребывающего в меланхолии Кипелова был несколько упрощен, кастрирован. Первоначально присутство­вавший в песне 3-й бридж был упразднен, и отвалился как хвост у

ящерицы.

Предложенный мною вариант пришелся по душе Холсту, но принцип «невмешательства» в дела соседа, который действовал в процессе работы над этим альбомом, соблюдался сторонами согла­шения неукоснительно. На мой взгляд, для успеха нашего с Терентьевым предприятия должна была остаться именно эта версия.

НИЧТО

Дай мне жить

Так, как я хочу,

Или же убей –

Сразу станет легче.

Целься в лоб –

Я не убегу,

На твоей земле

Мне нет места.

Здесь

Бродят тени,

Ими движет запах денег,

Деньги дают свободу

Даже мертвецам...

Связь времен распалась,

И Злодей, и Светлый Гений

Бьют, смотря друг на друга,

Молотом по сердцам.

Припев:

Все, что в руках, - ничто,

Всё вокруг - ничто,

И ничто - все то, что так печалит.

Вся наша боль - ничто,

И любовь - ничто,

Так задумано еще вначале...

Лучше быть одному всю жизнь,

Чем найти свой дом,

Но жить в нем с кем попало,

Лучше смерть, чем по-волчьи выть,

И ползти ползком,

И есть падаль.

Бог

Создал звезды,

Но он нас лепил из грязи,

Дал нам несколько истин,

Право отнял на смерть.

Я все отрицаю -

Целься в лоб, ставь точку сразу,

Или отдай часть жизни,

Ту, что хотелось мне...

Проигрыш

Ты

Можешь снова

Предложить мне стать любимым,

До седьмого пота,

До безумных слез...

Значит все напрасно -

Я взывал к тебе в пустыне,

Где у подножия Сфинкса

Время оборвалось...

В основе сюжета лежала все та же фантазия о Лунной Графине, жившей в Башне. Эта особа, которая невидимыми нитями привяза­ла к себе своих свободолюбивых детей, не давала мне покоя даже в самые безлунные ночи.

Она не всегда жила в Башне, построенной при помощи черной магии Диктатора. Как-то раз она обронила на Землю свой кружевной платок с пришитыми серебром к ткани живыми пчелам, и и спустилась за ним вниз. А на Луне детей у нее было гораздо больше, чем она притащила за собой к нам, на Землю. Кое-кто, устав от эгоистической материнской привязанности, добровольно нырнул в коварный Кратер Мучеников, кое-кто стер свое изображение с лунных камней, и таким образом смог ис­чезнуть навеки (нет изображения, нет движения ~ нет предмета разго­вора). Слезы доведенных до истерики Лунных Дочерей превращались в лунные камни, которые то и дело падали в земную траву или в зыбучие пески. Некоторые люди называли их «обмылками» и презрительно отбра­сывали ногой в канаву, некоторые - вроде английского писателя Уилки Коллинза ~ посвящали им целые романы с приключениями, индусами и са­моубийствами.

В этой фантазии появлялся и мужской элемент, в результате соб­ственной мягкотелости ставший послушной тенью сумасбродной Гра­фини, - некто Лунный Граф. Время сложило у него на спине настоящий горб из грехов молодости, а его мозг превратился в копию карты лунной поверхности с точными координатами уже упоминавшегося Кратера Мучеников.

- Когда мы умрем, - тихо-тихо говорил Лунный Граф, перебирая четки, сделанные из слез собственных детей, - вы будете свободны!

- Но вы же вечны... - стройным хором отвечали ему чада, позвяки­вая перламутровыми чашками о перламутровые блюдца в час несконча­емого семейного чаепития. А сердца их кричали: «Дай нам жить так, как мы хотим!». - Но вы же вечны...

- Вечны!!! - вторило им Лунное Эхо, добавляя от себя пару капель ненависти в этот крик. Всепонимающие улыбки Графини и Графа пере­плетались, растягивались по всему небу, вдоль горизонта и завязыва­лись морским узлом под брюхом страдающей одышкой черепахи. Той са­мой, на панцире которой держится мой мир.

Кипелов отказался нести в массы столь депрессивное произведе­ние. «Суицид, - мрачно констатировал Валерий Александрович, - петля, веревка... Если все - ничто, жить-то зачем?» Вот здесь-то и зарыта московская сторожевая! Знать, что все - суета сует, тлен, прах, ничто, и при этом жить, создавая самого себя, оставляя отпе­чатки ног на камнях, которые горды одним только сознанием того, что они - камни, и не думают о своем неминуемом превращении в песок. Жить, воспевая свою неповторимость и неповторимость каж­дого из нас. Светлая сторона темы, конечно, получается очень зама­скированной, этаким зашифрованным посланием Штирлица Юста­су. Помню, как на праздновании 15-летия АРИИ в Лужниках девуш­ка по имени Марина, жизнь которой сложилась совсем не так, как бы ей хотелось (а по-другому редко у кого получается!), просила ос­тавить в текстах хоть какую-то надежду.. Я клятвенно обещала вы­полнить ее просьбу, но что делать., если в деле сочинения альбомов музыка первична? Грустная или патетическая, пафосная, яростная... Именно от нее зависит настроение и содержание текста, между сло­вом и нотами предполагается гармония. И в принципе это правило почти всегда соблюдается. За исключением, на мой взгляд, одного момента в написанной в период «золотого арийского века» «Балла­ды о древнерусском воине». Есть там одно несоответствие.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: