И ОДНА ПЕСНЯ О ЛЮБВИ 3 страница

А года уходят в никуда,

Так течет в подземный мир вода...

Боль, только боль

До конца честна со мной,

И она бывает сладкой,

Но все чаще - злой,

А снег за окном снова сменится дождем,

Это ангелы без крыльев плачут о былом.

БЕГИ ЗА СОЛНЦЕМ (музыка В.Дубинина)

Самая любимая моя песня на альбоме «.Генератор Зла», да и пожа­луй вообще самая лучшая из написанных мною песен (на мой субъ­ективный взгляд). Хотелось, чтобы она стала своеобразным гимном для тех, кто слушает АРИЮ. Но, - увы! - похоже, сами музыканты думают иначе Не знаю, с чем это связано. Может быть, с тем, что в их жизни солнце не играет той роли, какую оно играет в моей,

«Генератор Зла» начинался именно с этой песни, ее первой при­нес мне Виталик, и попросил написать побыстрее. Но сочинялся текст почти год: слова отказывались складываться в нужные фразы, в необходимые цепочки, мысли разбегались непослушными муравь­ишками, стоило только сесть за работу... Я бесконечное количество раз прослушивала запись «рыбы», пытаясь погрузиться в музыку, но неведомая сила словно выталкивала меня на поверхность. Конечно же, в финале должен был звучать хор... Скорее всего детский. Конеч­но же, напрашивались ассоциации с песней «We don't need your edu­cation» группы ПИНК ФЛОЙД (монументальный труд «Стена» этой непревзойденной британской рок-группы). В какой-то особенно мрачный момент бесполезного сидения над листом бумаги, исчир­канным всякими галочками, палочками и поросячьими рожами, в мозгу шевельнулась предательская мысль: «Не написать мне эту пес­ню...».

13 июня 2001 года Холстинин неожиданно позвал меня в театр ре­жиссера В.Спесивцева на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон»... Я много слышала и об аншлагах на этом спектакле, и о том, что там исполняются многие хиты АРИИ. Артисты поют под «арийскую» фонограмму, вместе с Кипеловым. Честно говоря, трудно было пред­ставить себе притчу бывшего летчика Ричарда Баха, считавшуюся долгие годы сокровищем хипповой библиотеки, решенной в ключе «хард-н-хэви».

Начало спектакля несколько обескуражило: зазвучала «Ангель­ская пыль», плохо увязывающаяся с образом чайки-бунтаря. Види­мо, зацепкой для сценария послужила строчка «на краю обрыва, за которым вечность...». Но потом все встало на свои места - наверное, помог зал, живо реагировавший на реплики и певший вместе с «чай­ками» и Валеркой. Может быть, сыграли свою роль эмоции, да и Спесивцев произносил такие красивые речи, пел нам с АРИЕЙ на­стоящую «Осанну». А душа человеческая падка на похвалы...

После спектакля на импровизированной пресс-конференции, или встрече со зрителями, одна милая девушка задала тот самый во­прос, который рано или поздно должен был прозвучать.

- Вы все время поете о свободе, - сказала она, - о том, что надо бежать за солнцем, и все такое... а мама мне все время говорит, что жизнь нас всех обломает, и нет никакого такого Солнца, за которым стоит бежать... Так как же быть?

Ты упал со стоном, опаленный высотой,

На Земле рожденный, снова должен стать землей...

Сюжет №1

Песня постепенно вырастала из такого вот наброска:

Небо прилипло к спине,

Небо течет по рукам,

Мы слишком долго

Бежали вдаль по облакам…

Ангелы нас не спасли,

Сбросили с облака вниз,

Чиркнули спичкой -

Чтоб мы узнали эту жизнь...

В процесс вмешалась погода; выдалась она на редкость мерзкой убийственной, солнца было так мало, что депрессия, казалось, выле­зала из каждого угла и норовила устроиться на моих плечах этакой гримасничающей черно-серой обезьяной.

Солнечный голод страшнее, чем голод желудочный... Видимо, та­кие же эмоции обуяли человека по имени Вильгельм Райх, который решил, что именно в солнечном излучении содержится «оргон» - тончайшая энергия, от которой зависит жизнь человека. Он даже сконструировал специальный «оргонный генератор», отфильтровы­вавший оргон из атмосферы. Сконтруировал, и пошел дальше в сво­их изысканиях и умопостроениях: оказывается, организм человека, занимающегося любовью, способен сам вырабатывать эту тонкую энергию. Так дядюшка Райх, страдавший от пасмурной погоды, стал идеологом «сексуальной революции» 60-х, в лучах которой купались и захлебывались хиппи и битники...

Природа берет человеческие существа измором: один пасмурный день тянется за другим так, будто они соединены тонкой веревочкой - стоит потянуть за один конец, и разворачивается вся гирлянда. Свинцовое небо давит сверху, грязь под ногами, крысы с умными гла­зами на трубах центрального отопления в полузатопленных подва­лах... Действительно, до любви ли впавшим в депрессию людям?

Ветер в твоих волосах

Пахнет холодным дождем,

Ты любишь солнце,

Его все меньше с каждым днем.

В городе всюду темно,

Даже когда в окнах свет,

Мысли о крыльях

Ни у кого давно здесь нет...

Улететь бы птицей,

Прочь от проклятой Земли,

С небом чистым слиться -

Вот о чем мечтаешь ты.

Сердце готово взорвать

Все, что творится кругом,

Ты угоняешь

Машину со стальным крылом...

Пули, проклятья и гнев,

Крики команд - позади...

Ты не преступник,

Заложник Солнца - вот кто ты!

Красивые кадры: маленький серебристый самолет поднимается все выше и выше, вопреки всем законам физики, выше, к Солнцу, на котором в какое-то мгновение происходит фантастическая вспыш­ка, - вспыхивает и самолет. Взрыв во весь экран... Через секунду - черная выжженная земля, воздетые к бесцветному небу обугленные ветви-руки деревьев.

В году 68-м многие газеты сообщили о парне, который пробрался на аэродром, залез в маленький спортивный самолет, разрисовав его цветами и написав крупными буквами «Love», и улетел в неизвест­ном направлении. Этот эпизод взял за основу итальянский киноре­жиссер Микеланджело Антониони и создал фильм «Забриски Пойнт», о котором сегодня ходит много легенд, но который практи­чески никто из нового поколения не видел...

Но задолго до эпизода, романтизированного Антониони, в 1945 году наш летчик-бомбардировщик Михаил Девятаев, попавший в плен к гитлеровцам и побывавший в нескольких концлагерях, умуд­рился угнать красавец-истребитель «Хейнкель», и спас жизни еще девяти (опять девятка...) товарищам. Позже он написал и издал книгу «Полет к солнцу»...

...Но вернемся к девушке, задавшей вполне закономерный во­прос, и ее маме. Чисто по-житейски мама права. Нечего забивать се­бе голову всякой дребеденью. Надо зарабатывать деньги, и, чем пя­литься на небо в поисках созвездий, можно всю жизнь тихо прожить, глядя себе под ноги: неважно, что там - глина, песок, гранит. Уче­ные очень скоро выведут в своих лабораториях специальную породу людей: положение их глазных яблок фиксируется таким образом, что посмотреть на небо или даже в потолок - невозможно. Вперед, влево, вправо, вниз. Вверх - никогда. Так, глядя в землю, легче ус­мирить гордыню, избавиться от страшного греха - желания прибли­зиться к сверкающим высотам.

Однако, если бы не было этого бега (или «бегства») за солнцем, никто не сочинял музыки, стихов, не писал бы картины, не высекал бы из мрамора рвущихся на простор коней. Не было бы Петрарки и Леонардо (да Винчи)... Скользкие на ощупь существа с кожей сине­ватого оттенка медленно ходили бы по кругу, помогая крутиться жерновам скучного материального мира.

Никогда не поверю, что у самой забитой, зачуханной тетки в шле­панцах на босу ногу, с копной нечесаных волос никогда в жизни не было своего, отдельно взятого солнца, за которым она не пыталась бы побежать. Хотя бы разок!

Любителям же покопаться во всяких религиозных аспектах твор­чества АРИИ могу предложить и такое: припев содержит призыв стремиться к символу святости и доброты, коим является Солнце (как, впрочем, Луна, звезды и планеты), да и Христа в византийской и древнерусской гимнографии уподобляли «праведному солнцу».,. Кроме того, если уж дальше следовать этой линии, то Солнце может быть и окошком, через которое Господь Бог поглядывает на сотво­ренную им землю.

Но любой опытный «ариец» может сказать, что песня имеет пря­мое отношение к язычеству, даже к культу Бога Солнца индейских племен, некогда населявших, скажем, Мексику.

С белым пером в волосах,

Словно языческий бог...

Тем же, кто собирается, несмотря ни на что, хоть раз испытать всю трудность бега за своей мечтой, за победой (а образ солнца мо­жет рассматриваться и так), могу сообщить несколько приглянув­шихся мне примет и фактов.

Во-первых, никогда не надо плевать не только против ветра, но и в сторону солнца. Если ты сделаешь это, на мир опустится вечная тьма, и все погибнет.

Во-вторых, солнце давным-давно (давнее не бывает) было огром­ным-преогромным, но как только стали появляться люди, оно нача­ло уменьшаться в размерах. Рождается на свет человек - ррраз, от солнца отрывается кусок, и становится тот кусок звездой, умирает гот человек - гаснет эта звезда и падает на землю... И если жил че­ловек праведной жизнью, не обижал никого, не воровал, друзей не предавал, то вернется его душа на солнце, а если был он злыднем и гадюкой - из него после смерти месяц получится... Так что, если су­дить по этому поверью, не догнавший солнце при жизни, имеет шанс породниться со светилом после смерти. Кем быть - солнием или месяцем - каждый выбирает сам и строит сообразно своему вы­бору жизнь свою.

Заботясь о самочувствии великого светила, которому ученые предсказывают в новом веке медленное угасание, не советую уби­вать встреченную невзначай на лесной тропинке яшерицу, хотя и считается, что, греясь на солнце с открытым ртом, она «пьет, глота­ет, высасывает» из солнца соки. Убей ящерицу, - гласиг русское по­верье, - и на том свете тебе простится аж 40 грехов. Идет этакий Иван-дурак, вооруженный знанием фольклора, грешит напропалую и устилает свой жизненный путь бездыханными телами невинных ящериц. Тем временем нарушается экологический баланс, и не за го­рами экологическая катастрофа...

...Холст попросил увековечить в тексте столь любимого им в юно­сти Ф. Ницше. И - удивительное дело! Строки из «Заратустры» сами легли в предложенный Дубом стихотворный размер...

«Мужество есть лишь у тех, кто знает страх, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в нее, кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла», - писал философ.

«Мужество есть лишь у тех, кто ощутил сердцем страх, - пел Кипелов, - кто смотрит в пропасть, но смотрит с гордостью в глазах».

В припеве хотелось передать состояние разбегающегося челове­ка, который секундами позже, преодолев притяжение земли, отры­вается от ее поверхности и взмывает вверх. Отсюда сначала: «беги, беги за солнцем...», а потом: «лети, лети...».

Закончив сочинять и подгонять сочиненное под заданный раз­мер, я где-то часа в три ночи прилегла на диван, и подумала: «А не - плохо было бы сейчас, после трудов праведных, искупаться в океа­не...». Тоска по этому неспокойному чудовищу, меняющему цвет в зависимости от настроения, то и дело охватывает меня. Иногда в са­мом центре Москвы неизвестно откуда и неизвестно почему в нозд­ри вдруг ударяет его волнующий запах... И вот, стоило только поду­мать об океане, как на меня накатывают изумительные изумрудные волны, покачивают, успокаивают. Нет, я не сплю! Появляется одна огромная волна, она подкрадывается бесшумно, вот-вот утащит в никуда...Я стряхиваю оцепенение, и океан исчезает. Один знакомый буддист потом сказал, что таким образом курирующие наш очеред­ной проект Силы поощрили меня. «Значит вы все сделали правиль­но, - говорил громилоподобныи знаток Востока и вегетарианской пищи, - ноты вовремя ушла от волны... А то осталась бы там, не вы­плыла бы... Такое тоже случается».

«Беги за солнцем» была записана на студии последней, 3-го янва­ря 1998 года. Жаль, что не удалось сохранить в тексте строчку «Даже у Бога свой ад - это любовь его к нам...».

Окончательный вариант текста:

В воздухе пахнет бедой

Целых две тысячи лет,

Жизнь так жестока

На этой проклятой Земле...

Ветер в твоих волосах

Тот же, что вечность назад,

Время застыло,

Луна и Солнце встали в ряд...

Улететь бы птицей, прочь от проклятой земли,

С небом чистым слиться - вот о нем мечтаешь ты.

Беги, беги за Солнцем,

Сбивая ноги в кровь,

Беги, беги, не бойся

Играть судьбою вновь и вновь.

Лети, лети за Солнцем

К безумству высоты,

Лети, лети, не бойся,

Так можешь сделать только ты...

Мужество есть лишь у тех,

Кто ощутил сердцем страх,

Кто смотрит в пропасть,

Но смотрит с гордостью в глазах.

С белым пером в волосах,

Словно языческий бог,

Ты прыгнул в небо,

В гремящий грозами поток.

Ты упал со стоном, опаленный высотой,

На Земле рожденный, снова должен стать землей...

А какой клип или короткометражный фильм можно было бы снять по этой песне!

Когда я сегодня сравниваю работу над альбомами «Химера» и «Ге­нератор Зла», у меня создается впечатление, что помогавшие раньше Силы в 2001 году повернулись к нам уже вполоборота... Хорошо, что пока еще не спиной.

ОБМАН (музыка В.Холстинина и В.Дубинина)

Постоянное ожидание явления доброго царя-батюшки в конце концов нас погубит. Равно как и неистребимая идиотическая вера в непогрешимость царя существующего, способного заменить людям родных отца и мать. Странно видеть, как взрослые создания легко покупаются на обещания кандидатов в цари накормить всех голод­ных пятью хлебами и напоить всех страждущих из одной бутылки с минеральной водой, как эти вроде бы зрячие и неглухие способны терпеть власть откровенных маразматиков, но при короне и скипет­ре. Забравшиеся на высокий трон с помощью доверчивой толпы кар­лики медленно, но верно разбухают от сознания собственной значи­мости, напоминая банальную жабу, в которую через задний проход вдувают при помощи соломинки воздух. В какой-то не очень прият­ный для окружающих момент карлики-жабы с треском лопаются, и вонючие кишки и мозги прилипают к зеркалам и стенам царских по­коев... И тотчас же, словно по команде, верноподанные Его Величе­ства становятся бывшими верноподанными и доверительно говорят друг другу: «Сколько же дерьма было в этом козле!». И сажают себе на голову нового карлика или свинопаса, продолжая пинать ногами дурно пахнущую шкурку лопнувшего родного экс-отца нации.

Своим появлением текст «Обмана» обязан поэту Николаю Сте­пановичу Гумилеву, который в стихотворении «Гиена» вывел образ весьма здравомыслящего зверя, разоблачившего умершую преступ­ную и прекрасную царицу. Царица лежит в заброшенной могиле, а не в пирамиде, «над тростником медлительного Нила, где носятся лишь бабочки да птицы»...

В первом варианте текста фигурировали гиена и шакал, народы, оплакивающие кончину своего повелителя, многотысячная конница и нефритовый гроб.

Звериная фантазия

(переселение животных из обычной среды обита­ния санкционировано моим воображением)

...Жаркий день. Солнце пронзало огненными стрелами все живое, степь стонала от жажды. Гиена и шакал сидели на небольшом холме, на­блюдая за тучами черной пыли, надвигающейся на них из-за горизонта.

- Бури вроде бы не должно быть сегодня, - тихо прошелестела гие­на, облизывая красным языком свои пожелтевшие от времени клыки.

- Это кони, гиена, это тысяча длинногривых с вооруженными копь­ями и луками всадниками, - шакал почувствовал, как шерсть поднима­ется у него на загривке. - Они затопчут нас, гиена, мы и пролаять не успеем...

- Странно, что нужно этим людям в наших краях? Здесь нет никакой добычи для двуногих...

- Слышал я от старого ястреба, что на днях стадо двуногих по­стигло горе... Умер от дряхлости их пастух, которого они называли Владыкой мира... Он дошел, говорят, до сказочной страны Индии, умел справедливо решать человечьи споры, был красив и мудр. Он строил дворцы, собирал войска и уходил в многодневные похо­ды, добывая золото и славу... А умирая, приказал похоро­нить его в степи, и чтобы по месту за­хоронения промча­лась быстрая кон­ница, - тогда никто не узнает, где он лежит, ни один враг и осквернитель могил. А если кто-нибудь потрево­жит сон Владыки мира, грянет Конец Света. Эй, гиена! Слышишь ли ты мои слова?

- Слышу, шакал, - все так же тихо произнесла гиена, в гноящихся глазах которой вспыхивали недобрые желтые искры. - Справедливым был? Мудрым?Ха, дворцы строил... Детенышей людских благословлял?

Гиена ненавидела весь род человеческий. Не потому, что люди не лю­били ее и награждали самыми скверными и обидными кличками за то, что падалью питалась, за то, что хвост некрасиво поджимала, за вороватость, которая чудилась им в осторожных, движениях зверя. Нет, не поэтому. Гиена слишком хорошо изучила нрав двуногих, подслушивая их разговоры в кибитках и шатрах, слишком хорошо ей была известна цена их улыбок и льстивых слов... «Люди гораздо хуже гиен, и даже ху­же шакалов, - много раз повторяла она, в полнолуние сидя у подножия неуклюжей каменной бабы, - свои мерзости и гадости они любят при­писывать зверью...» В полутьме непрочных жилищ верные своему Госпо­дину подданные шептали о том, что в стены строящихся дворцов он по­велевает замуровывать плененных в Гималаях великанов с необычными красными глазами и белыми, как лунный свет, волосами, чтобы стены стояли вечно и были крепки, как никакие другие стены на свете. Шеп­тали своим молчаливым женам о том, что Владыка приказывает по ночам своим стражникам бесшумно проникать в дома тех, кого он при­знал правыми в спорах, забирать у них медь, драгоценности и серебро, и умерщвлять укусом неизвестных лекарям черных змей с голубой полос­кой на плоской голове. С первыми лучами рассвета входила в шатры и кибитки легенда о жене Владыки, которая зналась с тенями предков и научила своего мужа пить от всех хворей, порчи и проклятий молоко странной птицы Гуарокс, черные перья которой складывались на белых крыльях в причудливые иероглифы... Подслушала гиена торопливый рас­сказ приехавшего из столицы Луны и Солнца человека о том, что сын Владыки сумел заманить гордую птицу Гуарокс в обычные сети, а не шелковые, и отрубить ей голову. Одним взмахом меча, подаренного ему отцом. И Владыка состарился сразу же, за три минуты, после того как превратились в золу все жившие во дворце тени предков, и трижды ухнул неизвестно откуда взявшийся в царской опочивальне оранжевый филин...

Тем временем черная пыльная туча все ближе и ближе подкатывала к холму, на котором сидели шакал и гиена. Различимы стали рогатые шлемы всадников, слышно было ржание их лошадей и звон оружия. Впе­реди мчался сын Владыки, смуглый, с черными тонкими усами, вымазав­ший себе лицо мертвой грязью в знак великой печали и скорби. Но в гла­зах его уже светился огонь жестокости и высокомерия Власти.

- Падай на брюхо, на брюхе ползи, дура!- пролаял, вернее, проблеял шакал. - О, да воссияет твой свет над нами, Новый Владыка, добрей­ший из добрейших, мудрейший из мудрейших...

- Ах ты шакал, - сын Сына Солнца и Луны резко осадил коня, - где же ты научился так льстить человеку?

Шакал смог только еще плотнее прижаться к земле и проскулить что-то жалкое и невразумительное,

- Ладно, мерзость, живи!- и новый Владыка ударил нагайкой по ру­ке телохранителя, хотевшего было подсадить копьем распростершую­ся в пыли тварь. - Он мне нравится, не убивай его, а брось ему кусок ко­нины! Льстецов надо подкармливать... Жри, мерзость!

А шакал, хоть не был голоден, и кусок от страха в горло не лез, при­нялся чавкать и закатывать глаза от показного удовольствия.

- А что же ты не ползешь ко мне на брюхе? - спросил надменно Владыка у застывшей, как изваяние, гиены. - Или сияние моего величия так ослепило тебя? Или страх моего могущества лишил тебя сил дви­гаться?

Гиена молчала... Что проку говорить с тем, у кого на мече чернеют пятна отцовской крови и кто бросил собственную обезумевшую от ужаса мать на дно глубокого колодца у конюшен? Нет тех слов у гие­ны, которые это подобие человека могло бы понять.

- Почему ты молчишь? - нахмурился царский сын, не обращая вни­мания на ропот всадников, недовольных внезапной остановкой в пути. - Почему ты молчишь, убогая?!

Гиена медленно подняла голову. В эту минуту она чувствовала себя не грязной, вечно голодной бродяжкой, ковыляющей на трех лапах, а черной гладкой пантерой, грациозности и силе которой завидовали все звери.

- Это ты убог, царь, - произнесла она неожиданно сильным голо­сом, - убог ты сам, и весь род твой... Жаден ты сам, и весь род твой. Жесток ты сам, и весь род твой... Звериная кровь чище, чем та муть, что бежит у тебя в жилах, самонадеянный убийца!

Их взгляды встретились: желтая звериная искра вспыхнула во взоре царя, в горле пересохло, а смотрящая на него снизу морда гиены странно вытянулась и плюнула в лицо Владыки жарким пламенем.

- Убей ее!!! - закричал телохранителю царь, ослепленный этим плевком. - Убей эту тварь!!!

Но руки телохранителя словно налились свинцом, он не смог поднять копья и поразить дерзкого зверя. Кони захрапели и попятились, а черная пыль превратилась в тяжелый серебрис­тый порошок. Гиена поднялась на лапы, потянулась выгнув спину и, все еще чув­ствуя себя царицей-пантерой, пошла прочь...

По шатрам и ки­биткам прошел слух, что Новому Владыке в день по­хорон Великого От­ца было видение странного небесного зверя с газами, по­добными Ночному Небесному Светилу, со шкурой, отлива­ющей скорбным трауром. Небесный зверь, шептали верноподданные, открыл Новому Владыке великую тай­ну его рождения... И править Владыке счастливо сто лет и сто дней, пока не встретит он в степи шакала, который откроет Ясноликому какую-то правду... Какой должна быть эта шакалья правда - не знал никто.

... Каждое полнолуние приходила гиена к каменной бабе, садилась у ее ног и пела длинную некрасивую песню о звере, который, желая уго­дить Человеку С Черной Душой, пытайся проглотить брошенный ему в награду за лесть кусок конины, но подавился и сдох в страшных мучени­ях...

... Холстинин, которому стихотворный текст пришелся по вку­су, все-таки после досконального изучения написанного попро­сил оставить в качестве основного действующего лица шакала и наделить его положительными качествами гиены: правдолюбием и смелостью. Дубинин подошел к первому варианту по-своему, с известной долей юмора: принялся читать этот текст так, как обычно читают басню - с подвыванием и придыханием. По слухам, этот вариант записи сохранился и пылится где-то в холстининских архивах.

Необычайная трактовка «Обмана» уже после того, как альбом увидел свет, была предложена сотрудником КГБ в отставке, внук ко­торого в дни предвыборной президентской кампании с утра вместо российского гимна включат кассету с избранными «антиправитель­ственными», как сам внук называл их, «арийскими» песнями.

- Я знаю, о чем этот ваш «Обман», - изрек как-то отставной кэ-гэбэшник, - это песня об Иосифе Виссарионовиче Сталине, а не о каком-то узкоглазом Чингизхане или Тамерлане.

Думаю, Владимир Петрович такой трактовкой был бы доволен: уж если «Что вы сделали с нашей мечтой», с его точки зрения, это песня о коммунистах, то почему бы «Обману» не быть эпическим по­лотном об отце народов СССР?

FLASHBACK

...Замогильный голос диктора Левитана, постоянно читающего по радио сообщение Политбюро ЦК КПСС о смерти товарища Сталина и медицинское заключение. И стар, и мал не могли сдержать слез, а солн­це золотило купола Кремля, видневшиеся из окон нашей коммуналь­ной квартиры в Потаповском переулке. У старшей сестры на школьном фартуке - огромный траурный бант из черной и красной атласных лент. Мать прижимает меня к груди и плачет, плачет горькими слезами. Все женщины в нашей коммуналке рыдают.

«Он будет погребен в нефритовом гробу»... Сталин лежал в Мавзо­лее рядом с Ленином в стеклянном параллелепипеде при странно мерт­венном освещении, и экзальтированные советские гражданки умудря­лись разглядеть даже оспины на лице генералиссимуса. Но тысячи ко­ней буденновской конницы не затаптывали дорог к месту захоронения. Наоборот, выстраивались километровые очереди, чтобы взглянуть на своих повелителей. Теперь одного из них (Ленина) объявили Антихри­стом, а Сталина - масоном. Во всяком случае, так считает Уильям Т. Стилз. По его мнению, масонами были, помимо И. В. Сталина, прези­дент США Франклин Рузвельт и премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль. Интересно, хранил ли Сталин-Джугашвили ма­сонский диплом с девизом: «И сказал Господь: «Да будет свет!» - и вос­сиял свет!» (And God said 'Let There Be Light" and There Was Light)?

Вот так, начали с ничтожных гиены и шакала, а закончили масонами.

Окончательный вариант текста:

В рассветный час шакал, о голоде забыв,

Следит с холма

За мрачной конницей вдали,

Сегодня черный день - владыка мира мертв,

И стар, и мал

Не могут слез сдержать своих.

Он добрый повелитель,

Он Солнцем был и был Луной,

Империя осталась

Его вдовой...

Он будет погребен в нефритовом гробу,

В степи пустой,

Где грезит падалью шакал,

И тысяча коней затопчут путь к нему,

Чтоб плач людской

Сон мертвеца не осквернял.

Шакал пролает хрипло,

Что мертвый царь - ему родня:

Одни клыки и жадность,

И кровь одна.

Это все обман, что он был самым добрым царем,

Это все неправда - он правил огнем и мечом,

Это все обман, я ваш царь и один только я,

Люди, как звери, когда власть над миром дана,

Это все обман!

Шаманы и жрецы

Шакала проклянут,

И на бегу

Пронзит предателя копье.

Царь должен быть святым,

И право не дано

Свергать зверью

С небес величие его.

А царский сын смеется,

Шакалий дух в себе храня,

Одни клыки и жадность,

И кровь одна.

Ветер, древний житель степной,

Помнит до сих пор этот вой...

ОТШЕЛЬНИК (сравнительно серьезная глава, которая многим читателям может показаться скучной) (музыка В.Дубинина)

Музыка, сочиненная «арийским» басистом, обладала таким по­разительным обволакивающим, затуманивающим сознание эффек­том, что иного выбора, как написать нечто связанное с оккультиз­мом и мистикой, у меня не было...Однако еще в дни работы над аль­бомом «Ночь короче дня» группа постановила: никаких заигрыва­ний и перемигиваний с потусторонними силами, никаких мистиче­ских заплывов и заходов, никаких черных месс и сакральных кинжа­лов у алтарей магов. Видимо, хлебнув горя с «Антихристом», музы­канты решили, как говорится, не дразнить гусей.

Многие из западных рокеров на определенном этапе своего ду­ховного развития начинают интересоваться оккультизмом, пытают­ся постичь некое единое «Древнее Знание», которое сродни священ­ной чаше Грааля: оно исчезает, как только к нему приближаются не­чистые душой и помыслами люди... Вероятнее всего, эмоциональ­ных музыкантов привлекает в оккультных науках постулат о безгра­ничности человеческих возможностей: способность предсказывать будущее, видеть и проходить сквозь стены и любые преграды, дви­гать взглядом предметы или воспламенять взглядом и т.д. Кто-то по­гружается в заманчивые глубины с головой, кто-то благополучно опускает лишь лицо в неглубокую тарелку с водой и, думая, что уже утонул, быстро отказывается от своего увлечения...

Сами «арийцы» (насколько мне известно) никогда ни оккультиз­мом, ни магией не интересовались, они люди православные, време­нами соблюдающие посты, крестившие чад в церкви. Лишь у Холстинина существует своя система взглядов на христианство. То, что он читал, помимо всего прочего, «Сатанинскую Библию» Верховно­го Жреца Церкви Бога Сатаны А. Ла Вея, Петрович не скрывает. Ин­тересовался он и Храмом Душевной Юности, персональное посла­ние которого было опубликовано в изданном мною с помощью дру­зей в 1993 году альманахе «Василиск», названном «Опытом мистико-оккультного издания с музыкальным уклоном».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: