Я песня «ЛАБИРИНТА».

МЕСТА ХВАТИТ ВСЕМ!

Лето сушит день, лето сушит ночь —

Оголило дно,

Изошел огнем, смехом и слезой

Сумасшедший дом.

В самый пик жары

Будет дан приказ

Городских властей

Отвезти гостей ярко-желтых стен

В трюмы кораблей.

За спиной бедняг рукава рубах

Связаны узлом,

Безмятежный взгляд, брошенный назад,

Всем прощает зло.

Свет безумья свят, но он, как чума,

Не щадит людей,

Свет безумья свят — так пускай уйдет

Кругом по воде.

Эй, вы!

Эй, вы!

Не спешите —

Места хватит всем!

Не бегите —

Места хватит всем!

Не кричите —

Места хватит всем!

Пушки будут бить,

Бить по кораблям с грузом дураков...

О, безумья груз

В мир морских чудес

Отойдет легко,

Сумасшедший дом

Под свое крыло

Вновь возьмет гостей,

Чтобы через год бросить вместо крыс

В трюмы кораблей...

Корабль дураков как символ - весьма распространен и выражает бесцельное путешествие по морям, по волнам, когда само плавание - главное. Куда и зачем плывем — не волнует никого, спасемся ли мы, достигнем ли гавани... Обычно на картинах, где изображается stultifera navis, художники выписывают обнаженную женщину, ста­кан вина и пр., т.е. делают толстые намеки на всяческие земные же­лания, мешающие человеку идти по дороге к Богу.

Сюжет, рассказанный в «Места хватит всем!», совсем не похож на воплощенный художником Иеронимом Босхом, и, где я его вычита­ла, хоть убейте, не помню... Была какая-то толстая книга какого-то умного человека о Средневековье с его простым решением вопроса перенаселения психушек и списанных в расход кораблей. А какая тренировка для артиллеристов!

Никто не гарантирует, что любой из нас не окажется в положении обитателя желтого дома — свет безумья заразителен... Гитлеровцы то­же не терпели душевнобольных и расстреливали их или сжигали как неполноценных представителей человеческой расы.

Я представляю себе залив, над которым распростер всеизлечивающие руки беломраморный Христос. Он ведет счет входящим и вы­ходящим из гавани кораблям. Но когда от причала отчаливает этот обреченный, тяжело груженный плавучий саркофаг с безумцами, на каменные веки Спасителя кто-то, более сильный, кладет успокаива­ющую ладонь.

На моем жизненном пути встречались люди, которых лично я ни­когда в психушку не отправила бы. По моим понятиям, были они вполне нормальными существами, но, как говорят, со своими тара­канами.

Один басист старательно косил от армии, проштудировав все учебники по психиатрии. Вообше-то он терзал контрабас, который ласково называл «Василием Ивановичем». Он был при контрабасе покорным Петькой, пил портвейн, любил брюнетистых девушек и ненавидел группу DOORS, что по тем временам считалось тяжким преступлением. Поместили его в Соловьевку, которая теперь назы­вается вроде бы институтом неврозов. А тогда она была кондовой грустной психушкой, обитателям которой не разрешали близко под­ходить к стене, отделявшей скучный больничный палисадник от жи­вой шумной улицы, запрещали собираться втроем... Мы с друзьями носили басисту бананы, сигареты, всякие модные диски для подня­тия настроения и улучшения различных химических процессов в ор­ганизме. Притащили и только что доставленный фарцовщиками из Лондона «горяченький» битловский «Let It Be». Басист гладил паль­цами глянцевые физиономии Пола и Ринго и тогда еще здравствующих Джона и Джорджа и шептал со слезами на глазах: «Господи, я же слышу, как они поют! Слышу, как они, черти, поют!». С соседней ла­вочки за нами внимательно наблюдала бдительная вандамообразная нянечка...

Ежика в крейзятник с завидной регулярностью сдавала родная мама, не разделявшая взглядов сына на жизнь. Притом, что Еж не кололся, траву не курил, особенно не пил и на подруг не размени­вался. Очередная попытка поговорить по душам с матушкой закан­чивалась для Ежа всегда одинаково: приезжали мрачные, сильные санитары во главе с тщедушным заморенным собственным геморро­ем врачом... Парень возненавидел всех женщин старше 35 лет.

Та девушка позвонила мне на радиостанцию «Вокс», когда в пря­мом эфире шла передача об АРИЯ. «Я знаю, я все понимаю, я долж­на Вам многое сказать, - голос в трубке звучал так напористо, что пришлось согласиться на встречу. - Я давно все расшифровала...»

Она подрабатывала, торгуя книгами. Лицом была похожа на ма­ленькую лошадку. Желтые зубы выдавали заядлую курильщицу.

- Я умею петь, - сказала она, встала в центре комнаты, по-детски смиренно опустив руки, теребя край ярко-малиновой кофты с лю­рексом и вперив взгляд в потолок. И запела неожиданно низким, мощным и хрипловатым голосом песню о жестокой любви.

- Я мастер спорта по фехтованию, - продолжала гостья, усевшись на стул, - фехтование ведь магическое искусство. А когда сражаешь­ся с Ними, надо быть во всеоружии... У нас часто бывают космичес­кие стычки. Я так устаю... А Вы пока не с теми, и не с другими, Вы пока на середине пути, и Они за вас борются...

Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний — в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.

- У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, - журналист захлебывался собственными эмоциями, - может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президен­та от имени сотен металлистов?

- Я могу говорить только от собственного имени, - мрачно отве­тила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.

- Ничего, ничего, тогда от своего...

- Борис Николаевич, если Вы честный человек, - выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, -после того, что вы сделали... (пауза) уйдите в отставку!

Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей бо­лезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с гро­хотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:

- Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли...

И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно...

На следующий день после этого инцидента появилась Она, про­куренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источа­ющая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», - думала я, наблюдая, как де­вушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существо­вание.

Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы... После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаян­но прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой... Мои ноги не ходят... Ма,..». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.

Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама вы­ступила на стороне невидимого врага.

ПАУЗА

Не убивай муху — она под защитой закона,

Не убивай таракана — он под защитой закона,

Не убивай червяка — ион под защитой закона,

Не убивай эту сволочь — она под защитой закона...

Один только ты — вне закона,

Одна только ты — вне закона,

С тобой может сделать все,

Что захочет,

Любая

Защищенная законом и властью

Дрянь!

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ

Сюжет 1

Странное дело — нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо - суму отберут, попрешься прямо - го­ловушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тя­жесть в затылке такая, словно вредоносные карлики запихнули мне туда тайком небольшое пушечное ядро. То же самое происходит, ес­ли я иду через навороченный стеклянный мост имени А.С. Пушки­на на Ленинский проспект: ощущение такое, будто по всему орга­низму пропускают поливной резиновый шланг и по нему отправля­ют в плавание игрушечные речные трамвайчики. Туда, где раньше плескалась хлорированная вода бассейна «Москва», а ныне пыжит­ся Храм Христа Спасителя, вообще хода нет. Там образовался душ­ный новорусский энергетический тоннель. Или – провал. Стремное место, почему-то вызывающее у многих умиление.

Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев вре­менной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пуш­кинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в ро­зоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные за­морские песнопения выпивали коктейль-другой... Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркаль­ные витрины воспоминаний.

Сидели в баре мы с тобой,

Сжимая вечный трюльник в кулаке,

А некий Бармен, идол неживой,

Царил и правил в этом бардаке.

Швейцар был пьян, швейцара дверь держала,

Народ давил простой «шампань-коблер»,

Не наша музыка напиться призывала

И плюнуть на приличие манер.

Юнцы балдели, глупые до писка,

Нахально пялились на девочек чужих,

А тетя Маня, бывшая хористка,

Всем предлагала выпить «на троих».

Вот череда задов, обтянутых джинсами,

Вся в напряженном ожиданье коньяка...

Все тот же Бармен толстыми перстами

Ловил в стакане крошки табака...

(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до по­явления АРИИ)

Кто не знает: «трюльник» - это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.

Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвя­ми, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься...

Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано — не сосчитать. Даже мхом с северной стороны по­крываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбе­жит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет ла­пу... А на шее у Муна - красная шер­стяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.

А вот у Чарли, так похожего на особа­чившуюся хризантему, никаких обе­регов нет. Он не язычник, хотя и на­шли его на помойке...

Находишься по городской мы­шеловке, насмотришься на бомжей и последних загадочных москов­ских романтиков, выпрашивающих рубль или два рубля на пиво, и по­летишь стремглав в какой-нибудь еще не застроенный коттеджами парк, с дубом (дерево такое!), или липой, или ясенем обниматься. Че­рез них — мощная подпитка для обесточенного загазованным воз­духом и злобой организма. В благо­дарность за помощь оставляю на ветке или лоскуток, или цветной шнурок, превращаясь в свою прапрапрапрапрабабку...

РУСАЛОЧЬЯ НОЧЬ (МАГИЯ)

Уходи, исчезай,

В реку брось грязный город

На самое дно.

У Луны — рваный край,

Жжет язычества порох

Русалочья ночь...

Лоскуты на ветвях,

Как приманка для счастья -

Им тысяча лет.

Но темно в небесах —

Брось в костер это платье,

Чтоб ярче был свет!

Это магия,

Магия леса,

Поющего огня...

Ночь прошла,

Все исчезло,

Тебя нет,

Нет меня...

Уходи, исчезай,

Отдала все, что было...

Взамен — ничего...

Но голова на плечах,

А в жилах кровь не остыла,

Потому так легко!

Это магия,

Магия леса,

Поющего огня...

Ночь прошла,

Все исчезло,

Тебя нет,

Нет меня...

Припев мог бы быть и другим:

А жива ли ты,

Странная сила поющего огня?

Смех

Всех

Трав

Зима скосила,

Да прошлась по корням!

Текст получился скорее женским, чем мужским, и мало подходил для исполне­ния Лексом — могучим и лохматым леша­ком.

А лоскуты перед ночью Ивана Купалы вешают на деревья или кусты необязатель­но на счастье: то ли чтобы задобрить хит­рых водяных девушек, то ли чтобы пожа­леть их, оставить чисто символическую одежду, а то ведь голяком в воде булты­хаются...

Сюжет №2

Ураган 1998 года, промчавшийся по Москве и вызвавший в рядах кислотных тусовщиков идиотическое веселье (думаю, они очень сильно перепугались, и дурацкими шутками и отвратительной ми­микой пытались скрыть охвативший их животный ужас), здорово помог мне встряхнуться. Можно сказать, ливнем и ветром прочис­тил и промыл канал, связывающий меня с той кладовой, где Покро­вители хранят до поры до времени идеи... Озверевшие молнии под­зарядили тогда мои батарейки, обесточенные общением с очередной реинкарнацией Черного Человека. В миллиметре от моей собствен­ной шеи пролетело выбитое порывом ветра оконное стекло, а я пы­талась удержать старую, разрушающуюся буквально на глазах раму. В те дни, кстати, писались тексты для альбома «Скиталец» с Мавриком...

Помню, наутро после урагана я отправилась в Новодевичий мо­настырь проведать отлитого в бронзе великого гусара Дениса Давы­дова - в монастыре сняли с куполов сломанные бурей кресты. И они стояли, прислоненные к черным надгробным плитам. Зрелище зло­вещее и пророческое.

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ (КРЕСТЫ)

(полная версия)

За спиной — крик совы,

Млечный путь настоящий,

И солнце — взахлеб...

Впереди — хвост молвы,

Столько грязи притащит,

Что пулю бы в лоб.

Уходил, исчезал —

Непонятная сила

Вернула назад.

И в грозу проклинал –

Рядом молния била,

Да все невпопад!

В небе - вороны,

В небе и голуби,

Рукой не развести.

На Руси вся жизнь изломами,

И сбиты кресты —

Ночным ураганом.

Почему, для чего

Я рожден этим небом

И этой землей?

Чтоб считать день за год,

Верить в яркую небыль

И быть ей слугой?

А в степи идол спит —

Тени предков шаманят

И просят дождя,

Дождь им дан, и забыт...

Этим утром не знаю,

Не знаю, кто я...

В небе - вороны,

В небе и голуби,

Рукой не развести.

На Руси

Вся жизнь

Изломами,

И сбиты кресты...

Ночным ураганом.

Хорошо знакомое чувство, когда просыпаешься утром и не сразу можешь сообразить, на каком ты свете. Особенно если во сне метал­ся по твоей квартире Борис Борисович Гребеншиков собственной персоной с огромной шкатулкой, в которой гремели чьи-то драго­ценности. Или если, опять же во сне, наполеоновские солдаты вновь входят в Москву и мародерничают без удержу.. Или если привидит­ся такой сон (в ночь с 12 на 13 января 1999 года - уже прошлый век, подумать только!): выхожу я замуж почему-то за австрийского посла, расхаживаю в шляпках да мехах... И неизвестно откуда — группа МАСТЕР, все в шортах, майках... бренчат амулетами и крестами. «Рит, нам бы репетиционную базу найти!» - застенчиво говорит Гра­новский. «Айн момент, - отвечаю я, попивая коктейль «Маргарита»,- в посольстве есть такой зал, вполне подходящий... Пойдемте!» Сле­дующий сон-кадр: идем по огромному помещению, где на рядах кре­сел, как в кинотеатре, сидят всякие дяденьки и тетеньки. Грановский подходит к каждому и пытливо так спрашивает, знают ли они исто­рию России. С виду типичные англичане радостно кивают головами. «Да, да, - лепечет почтенная леди, - бло-ка-да...» Алик раздает авто­графы... В зале, который подошел бы под репетиционную базу, на­яривает на фортепьянных клавишах какая-то кореянка-китаянка-японка. Восточный талант, короче. Ко мне подходит чопорная дама из аппарата посольства и тихонько, еле шевеля губами, точнее од­ним уголком рта (так умеют разговаривать опытные стукачи и шпионы), произносит: «Едва ли господину послу понравятся эти роке­ры». «Но они же мои друзья!» - резко отвечаю я, вполне войдя в роль надменной фрау. «Ах, Вы не знаете посольских нравов, - картинно вздыхает дама, - здесь такие интриги!»

Сон оборвался, и я так и не узнала, получил ли МАСТЕР базу в буржуйском зале или нет.

Но наяву от баллады музыканты отчикали последние шесть строк об идоле, ликвидировали картинку здоровенного каменного истука­на. Стоит истукан в бескрайней степи, с загадочной улыбкой на тол­стых неровно сколотых устах. И никто не знает, о каком дожде он ду­мает: об обычном, спасительном для изнывающей от жажды земли, или же - в отместку - о пурпурном, уничтожающем.

Бесприютные тени языческих предков вновь не получили пропи­ски и в этой балладе.

ЛАБИРИНТ

Странное дело, но оказалось, что изначально «Лабиринтом» в древние времена назывался огромный дворец критских царей, с за­путанной планировкой, со множеством комнат без дверей, с заве­шанными тяжелыми тканями дверными проемами и с бесконечнос­тью коридоров. И переводится слово «лабиринт» как «Дом двойного топора», лабриса. Таким топориком убивали, принося в жертву бо­гам, доверчивого быка, который сам должен был подойти к алтарю и откушать разбросанных там зерен... Это уже потом все свелось к тво­рению икарушкиного отца Дедала (может, и не икарушкиного от­ца...), по которому блуждали несчастные люди, натыкались на сте­ны, то и дело заходили в тупики и умирали там от разрыва исстрадав­шегося сердца или попадали на зуб скучающему злобному Мино­тавру.

Тиран — для одних,

Герой — для других,

Третьи — молчат.

Одним - воля есть,

Другим — воли нет...

Кто виноват?

Кровь своих детей

Воплем площадей

Революция пьет.

Город Солнца был

Солнцем и убит,

Если память не лжет!

Купить можно всех —

За грош или хлеб,

Или за власть,

Взлетел без помех,

Стели волчий мех, стели —

Мягче упасть.

Лабиринт, где жизнь есть вход,

А выход — смерть,

Лабиринт, где свет подвешен на струне,

Лабиринт, где душно мне,

Лабиринт, где новых откровении нет!

Глаза ищут цель,

Когда не у дел Нищий народ.

Одним — блиндажи,

Другим — реки лжи, эй, ты!

Третьих — в расход.

Лабиринт, где жизнь — есть вход,

А выход — смерть,

Лабиринт, где свет подвешен на струне,

Лабиринт, где душно мне,

Лабиринт, где новых откровений нет!

Не фронт и не тыл –

Разбой пустоты

В наших сердцах.

Одним — воля есть,

Другим — воли нет, и так,

И так без конца...

Пауза между написанием песен для альбома «Лабиринт» (в блюзовом ключе)

За окном снова дождь,

О, за окном снова дождь...

А в подъезде спит бомж,

Кверху пузом спит бомж,

По нему гуляет печальная вошь...

METALDOCTOR

Спецзаказ Грановского, четко перекликавшийся с написанным некогда в шутку «Доктором Хэви» (см. книгу «АРИЯ: Легенда о ди­нозавре»). Сочинять в таком ключе не хотелось, ибо тема давным-давно отработана, да и слушается по-детски.

Периодически накрывает странное ощущение своего полного не­соответствия окружающей реальности, нестыковки. Ты словно вне настоящего времени, словно человек, находящийся в процессе вы­падения из корзины высоко взметнувшегося воздушного шара. Вро­де бы уже выпал, и в то же время еще нет... Не умею приспосабли­ваться или мимикрировать, как герой рассказа Гийома Аполлинера (но его, правда, все равно застрелили). Наверное, поэтому трудно расстаться с идеей прорыва через враждебное тебе окружение.

Первоначально, когда я еще думала, что Алика можно в чем-то переубедить, писался вот такой вариант очередного многосерийного боевика на тему духовного и материального прорыва. Но Грановский — настоящий Скорпион, полностью соответствующий своему знаку Зодиака, и можно было бы не париться.

Эй, мы окружены!

Враг силен, добивает раненых штыком,

Сверху вниз — лавина злобы и тьмы,

До спасенья - далеко.

Свет Северной Звезды

Нам поможет, как бывало в дни единства встарь,

Перемен багровый стяг затерт до дыр,

Но, пока в руках колдует сталь —

Не жалей подлецов

И не кайся!

Наши - там,

Где восход,

Все как один!

Сквозь обман,

Сквозь огонь

Прорывайся,

Прорывайся, будь непобедим!

Эй, ты рожден летать,

Это грех - для того, кто любит пыль земли,

Защищай свой ветер и свои цвета:

Цвет небес, цвет крови и твоей зимы...

Верь, мы прорвемся, брат!

Пусть не все знают цену древнему клинку,

Прочь с пути, толпа не помнящих родства...

.........(не придумала, но что-нибудь «на всем скаку»).

«Защищай свои цвета»: имеются в виду три цвета - синий, белый, красный.

Синий — так выглядит небо над головой в хорошую погоду, но без террора со стороны солнца; красный — цвет крови, не успевшей за­густеть и превратиться в черное пятно; белый — цвет снега. Легенды о суровых русских зимах, когда в малогабаритных берлогах сладко посапывают заслуженные русские медведи, сохранили этот образ.

Номер с выходом из окружения не прошел. Грановский твердо стоял на своем, а я в который раз кляла нелегкую долю песенного словоукладчика. Подавай, понимаешь, басисту металлического Айболита! Ну подала я ему докторишку, приготовленного согласно всем исключениям из правил дошкольного металлического возрас­та, когда молодая душа только-только начинает приобщаться к зако­нам хэви-джунглей. «Да, у тебя в душе - сталь и свет/ эти превращенья сделал он»... Но удалось все-таки подпустить юмора, хотя точно в размер «рыбы» все слова не влезали. «Сила есть — ума не надо!» -есть такое крылатое выражение. Его-то я и хотела зарифмовать в «Айболите», но не получалось, в результате осталось: «Сила есть — не надо больше слов...» (а то складывалось обидное для всех «Сила есть - умишка не найти!»), т.е. наличием силы и накачанных мышц при­знавалась необязательность присутствия в жизни человека умных слов.

METALDOCTOR

Эй, он приходит сам —

Если ты хочешь предъявить судьбе свой счет,

Он молчит, читая мысли по глазам,

Молча за собой ведет.

Ты видишь эту дверь?

Свет за дверью - знак другого, нового пути,

Спутник твой — спаситель твои и друг теперь,

В царстве нашей вечной дурноты.

На весь мир

Он один —

Metaldoctor,

Дальше звезд,

Выше гроз

Иди за ним!

Времена

И шторма

С ним не спорят -

Metaldoctor здесь,

И он непобедим!

Вот он кладет ладонь

На плечо: воля к жизни вновь проникает в кровь,

А в глаза ворвется яростный огонь,

Сила есть - не надо больше слов...

Да, у тебя в душе

Сталь и свет - эти превращенья сделал он,

Ты теперь не часть машины, не мишень,

Ты уже шагнул за горизонт.

Созданный мной Айболит был к тому же и экстрасенсом, излечи­вал от всяких напастей наложением рук. Знавала я многих таких энергетических умельцев, но никто из них со мной связываться не хотел. «Твоя энергия неуправляема и опасна для нас», - говорили ку­десники, всплескивая руками, но, тем не менее, приглашали на свой конгресс. «Нет уж, - отвергала я приглашение провокационно по­явиться перед ясными проницательными очами целителей, - дым из ушей у многих пойдет, перегорят, как лампочки. Зачем же лишать страну таких талантов?» Один экстрасенс, все-таки взявшийся ис­править некоторые поломки в моем капризном организме, вскоре после 12-ти неудачных сеансов отправился по этапу на Небеса... Это был точно не Metaldoctor.

Что бы почитать:

Гийом Аполлинер «Исчезновение Опоре Сюбрана» (если нет в отдельном издании, можно найти в журнале «Иностранная литература» N5, 1982 год)

Паоло Коэльо «Вероника решает умереть» (очень нужная книга о душевнобольных, само­убийцах, о жажде жизни и лечебнице)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: